I

«Мой дорогой друг!

После того как я прочел ваше последнее письмо, я не могу не поделиться с вами теми сомнениями, которые меня терзают. Вы пишете, что теперь, когда Альбус погиб, тем человеком, которому вы доверяете больше всего, являюсь я. Если это правда, то мне вас очень жаль, потому что вы, судя по всему, не можете быть искренним ни с кем. Еще тогда, когда я пообещал вам помочь в этом эксперименте, попросив вас со своей стороны быть предельно честным со мной, и вы согласились, я начал чувствовать, что вы не держите свое слово. А я, черт возьми, хорошо разбираюсь в людях и сразу вижу, скрывает мой собеседник что-то от меня или нет. Так вот, вы от меня что-то скрываете. Я не буду читать вам лекции о дружбе и искренности, так как считаю это делом бессмысленным, однако мы, помимо того, что друзья, во что мне очень хочется верить, еще и партнеры, и если вы со своей стороны нарушаете наш контракт, то с какой стати я должен быть ему верен? Поймите же, что я не могу вам помочь в этом деле до тех пор, пока вы мне лжете. Так что решитесь – либо полностью откройтесь передо мной, либо так и оставайтесь наедине со своими скелетами, на что вы имеете полное право, но в последнем случае больше не рассчитывайте на мое участие в этом эксперименте. В любом случае, надеюсь, это не помешает нам остаться друзьями.

С наилучшими пожеланиями, Аберфорс Дамблдор».

«Милый Аберфорс!

Я прошу вас простить меня. Конечно же, я не был столь наивен, чтобы полагать, что я могу скрыть что-то от вашего проницательного взора. Те мои недоговоренности, которые столь явно для вас смердят неискренностью и ложью, являются следствием моего предположения, что многие из тех вещей, о которых мне тяжело рассказывать, не имеют отношения к делу, а потому о них можно умолчать. Теперь я вижу, что я ошибался. Я очень нуждаюсь в вашей помощи, Аберфорс! Я думаю, что вы единственный человек, который может мне помочь. Прошу вас, не бросайте меня! Обещаю вам, что я буду настолько открытым перед вами, насколько это возможно.

Преданный нашей дружбе, Ремус Люпин».

«Мой бедный Ремус!

Когда же вы научитесь снимать с себя свои маски и быть самим собой? Признаюсь, мне было забавно читать то самое ваше письмо. Я задал вам простой, прямой вопрос, и какой же я получил ответ? «Когда началась эта история? Право, это и для меня загадка. Быть может, в тот момент, когда, согласно догматам, была сотворена моя душа? Или же было нечто до этого? А может быть, она началась там, где находятся самые ранние проблески моей памяти? Но я не помню даже своего рождения, а коли так, то достаточно ли надежна такая вещь, как память? И если эта история подобна линии, точками на которой отмечены ее события, то не подведет ли меня моя память, способная менять расположение этих точек в моем представлении?» Вы бежите от моего вопроса. Вы готовы закрываться любой софистикой и любыми красивыми фразами, только бы не говорить о том, чего вы стыдитесь. И самое печальное заключается в том, что вы и сами этого, похоже, не замечаете. Меня не интересуют ваши травмы рождения и пренатальные инграммы. Вы отлично понимаете, что я имею в виду, когда спрашиваю вас: «Когда началась эта история?»

И все-таки не могу удержаться от того, чтобы не прокомментировать ваш текст. Так и представляю себе картину. Одинокий и непонятый Ремус Люпин, сидящий перед камином, в котором огонь обгладывает листы пергамента, обращая созданный чернилами мир в пепел. Отблески пламени отражаются в серых зрачках. Уставившись в одну точку, Ремус сидит неподвижно, погруженный в созерцание эстетичности своего положения (эстетичность – последнее прибежище проебанной жизни), и окружающие скоро оставляют свои глупые попытки развеселить его, затянув в ничтожную суету повседневности. Наедине с самим собой Люпин представляет себе свою память склепом, в котором воспоминания смердят мертвечиной. Мне стоило больших усилий убедить его в том, что в его прошлом может быть много ценного, что должно быть глубже осмыслено и понято, но он так и не понял самого главного – я прошу его писать о прошлом не ради его прошлого, а ради его настоящего.

Не обижайтесь на старого ворчуна, Ремус. Вы же сами пишете, что сам процесс написания вами текста трансформирует вас. Вот ради этой трансформации я и прошу вас написать о своем прошлом. Когда началась эта история?

С искренней симпатией, Аберфорс».

«Я расскажу вам, когда началась эта история, мой друг.

Это случилось в Уэльсе, в поместье отца. У нас тогда было много гостей – отец приглашал их, чтобы устроить традиционную охоту на лис. Вряд ли маггловское высшее общество было интересно матери, но таков, видимо, был ее уговор с отцом – она делала вид, а магглы, похоже, воспринимали ее как Золушку, которую муж вытащил из безвестности. Да, друзья отца и друзья матери были из двух разных миров. Те мечты и фантазии, о которых я уже писал вам, в то время уже полностью овладели мной. Светская суета дома позволяла ребенку гулять в окрестностях поместья в одиночестве, не вызывая у родителей беспокойства. Особенно мне нравилось сидеть у реки, бросая в воду камешки и грезя об алых крыльях. И вот однажды меня выдернул из созерцания чей-то грубый голос. В то время человеческий облик Сивого еще не был столь обезображен, однако я сразу почувствовал в нем что-то отталкивающее. От него пахло грубостью. Это была даже не столько внешняя грубость телосложения, лица и голоса, сколько та грубая сила, которую я ощущал внутри него. Мне было страшно находиться рядом с ним, потому что я почти ощущал, как тяжелый, заляпанный дерьмом сапог вот-вот начнет топтаться в моей хрупкой душе. Однако я был достаточно храбрым для того, чтобы не убежать. В конце концов, эта земля принадлежала нашей семье, и этот тип был здесь чужаком. Я попытался изобразить из себя сурового хозяина.

– Что вы здесь делаете?

– А что ты здесь делаешь, мальчик?

– Ничего.

– О, да ты, похоже, даос!

Он засмеялся. Его смех был грубым и хриплым, но в нем я почувствовал что-то притягательное. Да, Фенрир был отталкивающим и притягательным одновременно. Не поймите меня неправильно, Аберфорс, это не было ни дружеской симпатией, ни чем-то большим, ведь такого рода влечение есть влечение к иному, к тому, чего у меня нет, но чем я сам при этом и не хочу обладать. Сивый же стал притягивать меня своей грубостью именно потому, что я сам той силой, которую я в нем ощущал, не обладал, но хотел ей обладать. Волевой подбородок, стальные мускулы, волосатые руки, звериный взгляд. Возможно, здесь сыграл свою роль и мой отец – как-никак, он был магглом. В общем, в этот день мы расстались с договоренностью завтра встретиться на том же месте.

На следующий день я рассказал Фенриру о своей мечте. К моей неописуемой радости он сказал, что может помочь мне. «Мой мальчик, у меня как раз есть лишнее яйцо феникса. Я могу подарить его тебе, и очень скоро ты сможешь любоваться своим собственным фениксом сколько душе угодно». Сердце радостно заколотилось в груди. Но тут Сивый сказал мне, что быть хозяином феникса – огромная ответственность, и он не может доверить яйцо мальчику. «Но не расстраивайся. Если для тебя это действительно так важно, я могу помочь тебе. Ты знаешь, что сегодня будет особенная ночь? В эту ночь мальчик может перестать быть мальчиком и стать взрослым мужчиной». Фенрир сказал, что для этого нужно пройти через особое испытание, которому он может подвергнуть меня, если я готов на это ради своей мечты. Мы договорились с ним встретиться на этом самом месте за час до восхода луны.

Когда стемнело, я тайком выбрался из дома и встретил у реки Сивого. «Боишься ли ты боли?» – спросил он меня. Фенрир сказал, что испытание, через которое должен пройти мальчик, чтобы стать мужчиной, это испытание болью. «Ты согласен на боль во время посвящения?» – спросил Сивый. Я согласился. «Храбрый мальчик, – потрепал мои волосы Фенрир. – Из тебя выйдет славный мужчина». Затем он сказал, чтобы я ждал, после чего удалился.

Когда зверь выпрыгнул из леса, у меня подкосились ноги, и я лишь кричал что есть мочи. Он повалил меня на землю и вцепился в ногу. Острая боль пронзила мою плоть, и весь мир провалился в черноту. Мои органы чувств будто вывернуло наизнанку, вовнутрь. Я был внутри себя. Я видел, как чернота разбегается по венам от места укуса, я слышал жуткий пронзительный вой, наполняющий мою грудь, ощущал запах тлена, источаемого моим сердцем. Боль, холод, одиночество и отчаяние захлестнули меня. То, что я узрел внутри себя, было ужасно и невыносимо. Острая боль утихла, и она стала тупой и безнадежной. Вдруг новая, неожиданная боль пронзила меня насквозь. Крича и брыкаясь, я стал бороться и вырывать мир из черноты. Выбравшись из заточения костей, вен и мяса, я увидел, что происходит. Окровавленный, в изорванной одежде я лежал на животе, сверху прижатый к земле зверем, который, изогнув голову и держа мою шею в раскрытой пасти и царапая ее зубами, делал со мной то, суть чего ребенок, которым я тогда был, конечно, не понимал, однако чувства беззащитности, подчинения и унижения испытал в полной мере. Зверь входил внутрь меня, и самое страшное заключалось в том, что мое тело начинало испытывать от этого странное, извращенное удовольствие. Я написал «мое тело начинало испытывать», а не «я начинал испытывать». Это был момент, когда я разделил себя и свое тело, стер знак тождества между собой и своим телом и, сказать по правде, начал ненавидеть свое тело. Я испытывал беззащитность, подчинение и унижение, а мое тело при этом испытывало удовольствие. Может ли быть больший диссонанс?

Я не знаю, услышала ли моя мать неким необъяснимым образом мои крики с огромного расстояния или же ее женская интуиция заставила ее проверить, в постели ли ее ребенок, но она поплатилась за это жизнью. Когда она выскочила из-за деревьев с волшебной палочкой в руке и застыла в ужасе, глядя на открывшуюся ей картину, зверь бросился на нее. Я потерял сознание.

Я очнулся на окровавленной поляне, среди кусков плоти, еще сегодня бывших моей матерью, и во мне не было ни страха, ни возмущения, ни ненависти. Только тупая боль, холод и пустота внутри. «Ты прошел испытание, – ухмыльнулся наклонившийся надо мной Сивый. – Теперь ты мужчина, и теперь я посвящу тебя в тайны рода. Ты должен знать, что кровь – великая вещь, Ремус. Ты был слаб и безволен. Не надо быть умником, чтобы найти причину. Отец-маггл, оскорбляющий волшебников, и мать, смешивающая свою чистую кровь со всяким отребьем. Тебе не повезло – ты родился полукровкой, а приверженцы чистой крови правы в том, что ни к чему хорошему это не приводит. Но они не учитывают одного – родство, которое не выбирают, можно изменить. Человек – это всего лишь ступень эволюции, всего лишь необожженная глина. Сегодня я совершил твой обжиг, Ремус, сегодня я преобразил твою природу. Отныне ты не человек, теперь ты нечто большее. Конечно, это только начало – тебе нужно еще многому научиться, и прежде всего тебе нужна новая семья. Сейчас ты в замешательстве, и тебе потребуется время, чтобы понять это, но прошу тебя, когда ты поймешь, приходи ко мне. Ты будешь моим сыном, а я буду твоим отцом. Да, чуть не забыл про мой подарок». Фенрир бросил передо мной яйцо. «До встречи, Ремус!» Он ушел, из яйца вскоре вылупился феникс (ирландский феникс), а о том, что было дальше, вы уже знаете. Отец с плохо скрываемой радостью согласился на то, чтобы я рос в специальном приюте для оборотней, юридических прав я был лишен, и только благодаря вашему брату я чудом попал в Хогвартс.

С надеждой, что я сумел рассказать вам о главном, Ремус Люпин».

II

«Аберфорс Дамблдор
«Кабанья голова»
Хогсмид
————————————————————————————
Ричард Дэвис
Сектор контроля над магическими экспериментами
Отдел регулирования магических популяций и контроля над ними
Министерство Магии
Лондон

Уважаемый мистер Дамблдор!

Вы спросили меня о влиянии феникса на оборотня. Это очень интересный для науки вопрос. Дело в том, что именно исследование этого влияния помогло научному сообществу уточнить статус оборотня. Начну издалека. Как вы, наверное, знаете, долгое время кипели споры о том, насколько оправдано относить оборотней к категории темных существ. Ни у кого не было сомнений в том, что во время полнолуния тот кровожадный и ужасный зверь, в которого обращается оборотень, является темным существом. Однако в остальное время поведение оборотня могло мало чем отличаться от поведения обычного человека, и кое-кто пытался использовать это обстоятельство для дарования оборотням юридических прав. Так, была выдвинута теория, целью которой было показать, что оборотень сам по себе темным существом не является и что тот, кто действует в оборотне во время полнолуния, имеет сущность, отличную от сущности того, кто действует в оборотне в остальное время. Как видите, это утверждение противоречит современному пониманию оборотня как единой сущности, которая в разное время может проявлять себя в разных ипостасях (подобно шизофрении), и сущность оборотня является темной, если мы можем признать ее таковой хотя бы в одной ипостаси. Итак, их теория утверждала, что оборотень – несчастный человек, имеющий на себе печать, которая в полнолуние призывает другую сущность извне, которая на время вселяется в тело, оттесняя собственно человеческую сущность. Мы выдвинули против этой теории тот аргумент, что даже в необращенном состоянии оборотень имеет отличительные свойства (такие, как непереносимость серебра), наличие которых нельзя объяснить, если признать, что перед нами просто человек. Однако против этого аргумента выступили с утверждением, что эти свойства являются следствием той самой печати на человеке, которая в полнолуние призывает извне темную сущность, ведь эти свойства сами по себе не являются отличительными свойствами темного существа. Итак, чтобы доказать, что сущность оборотня едина и неделима, нам нужно было найти в необращенном оборотне такое свойство, которое являлось бы отличительным свойством темного существа. И мы нашли такое свойство! Этим свойством оказалось именно то влияние, которое феникс оказывает на оборотня.

Само присутствие феникса в одном помещении с оборотнем, даже в человеческом облике, вызывает у оборотня удушье, зуд, страх. Нет более жестокой пытки для оборотня, чем пение феникса. От этого он впадает в панику, его болевые ощущения сходны с теми, что являются результатом известного вам непростительного заклятия. К сожалению, мы ограничены в возможностях проведения подобных экспериментов, однако те факты, которые у нас есть, позволяют неопровержимо свидетельствовать, что даже тогда, когда оборотень имеет человеческое обличье, его сущность является темной.

Наши оппоненты пытались изменить свою теорию – так, они стали утверждать, что разные сущности оборотня обитают в одном теле постоянно, и в разное время одна сущность преобладает над другой. Однако это утверждение сводится к давно отвергнутой наукой манихейской теории о наличии в человеке двух воль. Научный подход запрещает умножать сущности сверх необходимости. Итак, оборотень – это единая темная сущность, которая в разное время проявляет себя в разных ипостасях, и это, надо сказать, отличная уловка, ведь такая неочевидность их темной природы как раз и позволяет искать прибежище у совести тех, кому жалко «бедных, несчастных бесноватых». К счастью, наука раз и навсегда сорвала с оборотней этот покров.

Надеюсь, что дал исчерпывающий ответ на ваш вопрос, и если я добавил к нему разъяснения, к самому вопросу отношения не имеющие, то это потому, что подоплека, заставившая вас интересоваться влиянием феникса на оборотня, заключается, скорее всего, именно в вашем желании разобраться в природе оборотня. Так что заранее уверяю вас в том, что оборотень – это темное существо, и в этом не может быть никаких сомнений».

«Когда началась эта история? Право, это и для меня загадка. Быть может, в тот момент, когда, согласно догматам, была сотворена моя душа? Или же было нечто до этого? А может быть, она началась там, где находятся самые ранние проблески моей памяти? Но я не помню даже своего рождения, а коли так, то достаточно ли надежна такая вещь, как память? И если эта история подобна линии, точками на которой отмечены ее события, то не подведет ли меня моя память, способная менять расположение этих точек в моем представлении? У меня не было обыкновения вести подробные дневники, которые теперь могли бы помочь восстановить эту историю, а вместо этого было обыкновение время от времени сжигать те немногие записи, которые я вел, не говоря уже о письмах. Я любил сидеть у камина, глядя на пламя, в котором сгорало мое прошлое. Во всяком случае, мне хотелось верить в то, что оно сгорает. Я не был столь глуп, чтобы полагать, что симпатические связи текста и описываемой им реальности столь сильны, чтобы уничтожение одного могло повлиять на другое. Нет, я всего лишь старательно пытался выжечь то, что меня беспокоило, из своей памяти. Иногда мне это удавалось. Однако облегчения это не приносило, и мои мечты о думосливе испарились с осознанием того, что забвение прошлого не дарует свободу от него. Еще одна причина, по которой я не любил вести дневники, заключалась в том, что мое мировоззрение всегда было изменчивым, и ничто не изменяло его так, как мои попытки воплотить его в текст. Мои мысли, обретшие конечную форму, уже не были моими мыслями, а были мыслями кого-то другого, существовавшего в прошлом и уже умершего. Читая написанный мною текст, я краснел от стыда, потому что он казался мне плоским и глупым, ведь теперь я уже мыслил иначе. У меня нет твердой почвы под ногами. Когда я пытаюсь ее нащупать, земля уходит из-под ног. Я заблудился. Я брожу в лабиринте моих мыслей и воспоминаний подобно Тесею, потерявшему нить Ариадны, и страшный зверь, который является частью меня, рыщет следом подобно Минотавру. Мне кажется, что мой рассудок похож на сломанный часовой механизм, который со стороны выглядит рабочим, но внутри валы крутятся вхолостую, и одна шестеренка не в силах зацепить другую. Часовая же стрелка иногда движется оттого, что некий червячок внутри обгладывает латунь.

Вы спрашиваете меня, когда началась эта история, и вас, видимо, интересуют мои травмы рождения, пренатальные инграммы или что-то в этом роде. Увы, ничего такого я не помню. Между тем, попытаюсь нащупать начало этой истории. Мое раннее детство ассоциируется у меня со словом свобода. Чтобы вам стало ясно, какой смысл я вкладываю в это понятие, я расскажу о том, что для меня есть не-свобода. Когда валы и шестеренки крутятся в голове вхолостую и нет никакой возможности остановить их, это не-свобода. Когда каждый шаг и каждое действие предваряется мыслями о том, как это будет воспринято и как я при этом выгляжу в глазах окружающих, это не-свобода. Когда за меня кто-то решает, что я буду думать и что я буду чувствовать, это не-свобода. Таким образом, я отлично понимаю, что свобода – это мое внутреннее состояние, которое, казалось бы, должно зависеть только от меня, но я уже давно примирился с тем, что хозяином моего внутреннего состояния являюсь не я. Я не хочу, чтобы вы предположили, что свободой для меня является то, что я переживаю каждое полнолуние. Да, в детстве, как и теперь по полнолуниям, я больше ощущал и меньше думал, но при этом я все же был самим собой. Не знаю, можно ли объяснить это тому, кто никогда не ощущал того, что ощущаю я. В полнолуние внутри меня просыпается нечто, что мною не является. Сжимая в кулак мою волю, парализуя мой разум, наполняя меня силой и яростью, оно завладевает мной, оттесняя сознание на окраину. О, как свободно в этот момент мое сознание от всего того мозгоебства, в которое оно обычно укутано! Я могу только ощущать, совершенно ничего не контролируя, и эти ощущения более чем приятны. Это гораздо ярче оргазма, и в этот момент нет ни страха, ни стыда, ни раскаяния, какие бы ужасы в это время ни творило то, что обычно дремлет внутри меня. И это похоже на экстаз того безумца, который, очнувшись после припадка, обнаружит себя на изуродованном окровавленном теле, которое он только что кромсал ножом в момент блаженства. Нет, в детстве я мог быть свободным, владея при этом собой.

Сейчас то состояние детской души представляется мне чистым, незаполненным пространством. Но природа не терпит пустоты. Однажды родители повезли меня на море, куда-то на восточное побережье. Там со мной произошло событие, которое стороннему наблюдателю, впрочем, трудно назвать событием, однако в моей жизни произошло, безусловно, нечто очень важное. Я видел море впервые, и я навсегда запомнил все то, что ощутил тогда. Были предрассветные сумерки, ветер обдувал лицо, и в воздухе было разлито предчувствие чего-то очень важного. Близился рассвет, тучи над горизонтом покрывались золотом. И вот первый луч восходящего солнца упал на меня и пронзил меня насквозь. Луч пробился сквозь все мои еще не окрепшие оболочки в самую мою суть, наполнив меня ясностью и светом. Несколько мгновений длилось ощущение того, что солнце вспыхнуло в груди, и вот это ощущение прошло, но с того момента я уже не был прежним. Мне стали сниться особые сны. Мне снилось живое пламя, которое согревало меня, одаривая радостью и восторгом. Просыпаясь же, я наполнялся разочарованием и обидой. Это пламя из моих снов казалось мне знакомым, и даже какое-то имя вертелось у меня на языке, но я никак не мог его вспомнить. Позже я прочел это имя в энциклопедии волшебных существ, где я нашел иллюстрацию с живым пламенем из моих снов. Феникс. Я никому не рассказывал о моих фантазиях, даже родителям. Это было для меня чем-то глубоко личным, моей тайной любовью, моим сокровищем, чем-то, чем нельзя делиться с другими. Вы второй человек, которому я рассказываю об этом, но даже сейчас, описывая свои детские ощущения, я чувствую себя так, словно предаю свою любовь. Я не знаю, что произошло бы в моей жизни, встреть я свою любовь до события, разбившего мою жизнь и исказившего меня до неузнаваемости. Возможно, не произошло бы ничего, и я вынес бы из этой встречи только разочарование. А возможно... Впрочем, теперь поздно играться со сослагательным наклонением. Меня покусал оборотень, и так манящий меня свет стал мне недоступен.

Помню, как я умолял вашего брата дать мне попробовать. Я не верил в то, что я не могу быть исключением из правила. Он слишком уважал чужую волю для того, чтобы отказать мне. Когда в его кабинете я увидел пылающую птицу, внутри меня все сжалось. Я упал на пол, пытаясь превозмочь всю боль, которая резала меня изнутри, вспарывая внутренности и перемалывая кости. Я чувствовал, что это не феникс делает мне больно. Феникс делал больно ему, и оно мучило меня, чтобы я прекратил его мучения. Внутренними усилиями я пытался вырвать это из меня, напрягая всю волю до предела. И тут оно показало мне то, каким образом оно связано со мной. Я не могу это описать, но в тот момент я ясно осознал, что нет никакой надежды, что оно навсегда останется частью меня. В тот самый момент я похоронил свою мечту. Альбус вынес меня из кабинета, и могу поклясться, что я видел, как Фоукс плакал. После того случая я перестал подбрасывать дрова мечтаний и фантазий в пламя, пылавшее в моей груди. Постепенно огонь угас, душа охладела и затвердела. Я стал учиться жить, жить нормальной жизнью, какой жили сверстники, меня окружавшие. И мне это почти удавалось.

Таково, по-видимому, и есть начало этой истории.

Ваш друг, Ремус».

III

«Еще раз здравствуй, Фенрир!

Что ж, ты умен и проницателен. Однако мне кажется, что ты все-таки не до конца понимаешь мое состояние. Не все можно узнать через шпионов. Да, я наивен и глуп, и я, наверное, еще верю в добро, позволяю Дамблдору манипулировать собой и в глубине души продолжаю верить в то, что когда-нибудь смогу исцелиться. Но главного мотива, толкающего меня к тебе, ты не знаешь. Я не написал об этом в письме, потому что мне казалось, что для тебя это очевидно, и ты не можешь не прочесть это между строк. Что же, буду более прямолинеен.

Я не могу адекватно передать тебе то, что я ощущал, когда мое лицо упиралось в траву и грязь, тело было прижато к земле полным животных сил зверем, чье горячее дыхание обжигало шею, терпкий запах ударял в нос, и зверь при этом входил в меня своим обжигающим членом. К сожалению, я не испытал всех этих пьянящих ощущений в полной мере – отчасти оттого, что это было в первый раз, я был мал, боялся этого и сопротивлялся, отчасти оттого, что мои ощущения помимо твоего тела занимал только что начавшийся во мне процесс трансформации. Но когда ты участил толчки, причиняя мне блаженную боль, захрипел и излил внутрь меня горячее семя, я парил, и я парил оттого, что почувствовал то, что ощущал ты. Пойми, я вдруг осознал, какое это наслаждение, когда некто сильнее меня использует меня и получает от этого наслаждение.

Возможно, то, что я написал, выглядит наигранно и неправдоподобно, но когда мы встретимся и я покажу тебе, как выглядит мой Телесный Патронус, ты все поймешь.

Твой Ремус».

«Дорогой Ремус!

Вполне верю, что вы считали, что это не имеет отношения к делу. Вы никогда не отличались дальновидностью. Это не укор вам – однажды ваша простота вас спасет. Но даже вы должны были обратить внимание на то, что если один и тот же субъект совершает два действия в одно и то же время, они не могут не быть связаны. Возможно, вы считали, что Сивый инициирует таким образом каждого укушенного. Вы ошибались. Мне кое-что известно о методах Фенрира, и тем любопытней мне было прочесть в вашем письме о том, что именно он делал с вами. Он очень умен. Он гораздо умнее, чем вы предполагаете. И если оборотня возможно исцелить, то Фенрир не может об этом не знать. Когда я только взялся за наш эксперимент, я сразу предположил, что мы можем надеяться на результат лишь в том случае, если и Сивый предполагает возможность такого результата. И я был очень рад обнаружить, что Фенрир отмечает укушенных некой особой печатью, которая, видимо, и должна не позволить процессу повернуть вспять. Это дает нам уверенность в том, что наши надежды небезосновательны.

Итак, я узнал, что Сивый отмечает укушенных печатью, и теперь я знаю, какой именно печатью он отметил вас, а значит, можно строить дальнейшие догадки о способе исцеления. Постараюсь донести до вас мою логику с помощью примера. Допустим, оборотень исцелялся бы, отведав ягод остролиста. Зная об этом, Фенрир мог бы, например, опаивать укушенных зельем, вызывающим у них отвращение от одного только запаха остролиста. Однако тем, кто о способе исцеления не знал, Сивый оказал бы тем самым большую услугу, ведь узнав о свойствах зелья, мы бы сделали логичный вывод, что Фенрир не хочет, чтобы оборотни ели ягоды остролиста, а значит, именно эти ягоды и исцеляют оборотня. Конечно, Сивый мог бы опаивать укушенных и таким зельем, которые убивало бы отведавших ягод остролиста, однако обнаружить это свойство зелья и приготовить противоядие все же легче, чем вслепую искать способ исцеления. Итак, если мы предполагаем, что Фенрир сотворил это с вами не от неудержимой страсти педофила, а от желания оградить вас от чего-то, то нужно искать, от чего именно вас ограждают те свойства, которыми он таким образом вас наделил.

Благодарю вас за то, что вы поведали мне о том, что он с вами сделал, а теперь я хочу узнать ваши предположения о том, какими именно свойствами это вас наделило.

С наилучшими пожеланиями, Аберфорс».

«Аберфорс!

Вы упрекали меня в неискренности и недоговоренностях, но вот и у меня есть возможность упрекнуть вас. Если бы вы сразу поведали мне о своих предположениях, я бы знал, что мне нужно вспоминать о том, что конкретно Фенрир сделал мне. Вы же, подобно одитору из дурной маггловской организации, задавали мне один и тот же вопрос, ожидая правильного ответа. После вашего письма я вижу, что у меня есть еще и другие важные факты, которые имеют отношение к делу. Но прежде, как вы меня и попросили, поведаю вам о свойствах.

Думаю, что вы и так уже догадываетесь об этом. При вашей-то проницательности. То, что Сивый направил мое сексуальное влечение на мужчин, проявилось не сразу. Но когда я это обнаружил, я скрывал это не менее, чем тот факт, что я оборотень. И даже больше, ведь если о втором мои друзья однажды узнали, то о первом не догадывались до самого конца. Конечно, не обо всех вещах принято говорить в обществе. Но если кто-то получает удовольствие от посасывания своего мизинца и никому об этом не рассказывает, то здесь мотив умолчания все же отличается от мотива того, кто скрывает свою не вполне традиционную сексуальность. Если рассказывать первое просто неприлично, рассказывать второе значит превращать себя в изгоя. Это все равно что поведать всем о своей природе оборотня. Так что если говорить о тех свойствах, которыми меня наделил Фенрир, то неискренность и скрытность входят в их число. Но вернемся к свойствам моего сексуального влечения – что-то мне подсказывает, что именно здесь и зарыта собака. Я стал не просто пидором, но пидором пассивным, имеющим мазохистские наклонности, влекомым к мужчинам сильным, грубым и звероподобным. Таким, как Сивый. Мне стало доставлять удовольствие во время секса быть униженным, оскробленным и подчиненным.

В подтверждение предположения, что Фенрир ставил себе целью искажение моей сексуальной жизни, накладывая на меня эту «печать», расскажу о тех самых других фактах, имеющих, по моему мнению, отношение к делу. Речь идет о том, что случилось, когда год назад я жил в подполье, среди оборотней Свободной Стаи. Когда по просьбе Ордена я отправил Сивому письмо с просьбой принять меня в Стаю, аргументировав это своими изменившимися взглядами на добро и зло, он сразу заподозрил во мне шпиона. Он действительно очень умен. Он прислал мне письмо, текст которого я приведу полностью:

«Ах, Ремус, Ремус!

Фенрир Сивый, вождь Свободной Стаи».

Я не рассказал Ордену про это письмо и, соответственно, не рассказал о том, как именно мне все же удалось проникнуть в Стаю. Я убедил Фенрира в том, что я его хочу. И он мне поверил, потому что это было правдой. Он ни разу не притронулся ко мне за то время, которое я провел в Стае, однако он нашел способ, как закрепить во мне те свойства, которые он вложил в меня когда-то.

Вождь принял меня в одной из пещер, окруженный своими телохранителями, дюжиной плотных и накачанных суровых мужиков.

– Я ждал тебя. Ты обещал мне показать свой Патронус.

– Expecto Patronum!

Серебристый волчара вырвался из моей волшебной палочки. Сивый ухмыльнулся.

– Трудно поверить. Ну что ж, я готов тебя принять. Но сначала ты должен пройти обряд посвящения в члены Свободной Стаи. Ты согласен на боль?

– Да.

– Храбрый мальчик.

Его телохранители бросились на меня. Удар сапогом в спину. Я упал на холодные камни лицом вниз, разбив локти. Удар сапогом в голову, и я разбил о камни губы. Сначала они пинали меня ногами, и я сжался, пытаясь защитить голову, живот и ребра.

– Тебе нравится боль? – спросил Фенрир.

– Нет! – закричал я.

Наконец они перестали меня бить, и один из них, одной рукой подняв мою голову за волосы, другой достал из штанов свой уже эрегированный член и ткнул мне его в окровавленные губы. Я открыл рот, и этот тип стал вгонять воняющий мочой и потом член так глубоко, что его косматые яйца упирались мне в подбородок. Я задыхался, меня тошнило, но он не останавливался, крепко держа меня за волосы обеими руками. Другой в это время стащил с меня брюки и вошел сзади. Когда первый кончил, залив сперму мне в горло, я еще не успел откашляться, как его место занял другой. После того как я удовлетворил их всех, на меня, залитого кровью и спермой, кто-то помочился.

– Ты прошел испытание, – сказал Сивый.

Меня унесли, и после этого за время моей подпольной жизни я больше ни разу не видел Фенрира. Обо всем остальном можно прочесть в моем служебном отчете.

Думаю, я достаточно подробно описал, что именно делал со мной Фенрир и какими свойствами он хотел меня наделить. Быть может, оборотня исцеляет обручальное кольцо, и он не хотел допустить моего брака? Шучу.

Ремус Люпин».

«Мой мальчик!

Если я подобен одитору, то вы подобны зацикленному на неэтичностях по второй динамике этик-офицеру. Вы считаете, что именно в сексуальной сфере, как вы выразились, зарыта собака, и все, что хотел Сивый, это сделать из вас извращенца. Насчет обручального кольца не знаю, но в том, что вас может исцелить брак, вы, возможно, недалеки от истины.

Я благодарен вам за то, что вы подробно описали этот случай, и я согласен с вами в том, что таким образом Фенрир хотел зафиксировать в вас какие-то свойства, но вопрос в том, какие именно свойства он хотел в вас закрепить. Ваш Патронус – это случай более сложный, чем может подумать неискушенный в таких делах волшебник. Сивый в области Патронусов неискушен, и ему, должно быть, пришло в голову то же самое простое объяснение, которое уже давно не вызывает сомнений и у вас, а именно, он решил, что вы в него влюблены. И если он и хотел зафиксировать в вас нечто этим «обрядом посвящения», то, как я могу предположить, исходя из того, что вы написали, он хотел закрепить в вас убеждение, что вы недостойны любви, что тот, кого вы любите, не ответит вам взаимностью, что от возлюбленного ничего хорошего ждать не стоит или что-то в этом роде. В общем, мне кажется, я знаю, где нужно копать, чтобы отыскать вашу собаку, и для того, чтобы убедиться в том, что мы на правильном пути, нам нужно встретиться. Жду вас у себя, в «Кабаньей голове».

Ваш одитор, А.Дамблдор».