Егор трясся от холода в электричке. Иногда неприязненно косился на притихшего Заглотыша, который смирно сидел в уголке и смотрел в окно. Отмытый и обряженный в Ванюшкины вещи, он уже не вызывал брезгливого отвращения. Других чувств, впрочем, тоже. Егор уже почти пожалел, что просто не отвел его в «таверну», однако трудно было признаться себе самому в том, что Заглотыш был нужен ему как повод. Повод приехать в Среднекамск. Повод увидеть Михаила Гаймуратова. Брата.

Однако что-то – и Егор даже знал, что, – не давало ему покоя, скреблось в душе противным когтем. Именно поэтому Егор сидел, засунув озябшие руки в карманы, и исподлобья рассматривал окружающий мир.

Егор ехал в Среднекамск не потому, что ему был так уж необходим двоюродный брат. В конце концов, жил же он четырнадцать лет без всяких там братьев! Но что-то не давало ему покоя, чем-то зацепил его сержант Михаил Гаймуратов еще тогда, в школе, в кабинете директора... И это что-то заставляло его просыпаться по ночам с пылающими ушами и неровно бьющимся сердцем.

Наивным мальчиком Егор Петров не был. Знал – а точнее, думал, что знает, – что это такое. Иногда, тайком подкравшись к дверям кухни, он слушал, как отец, засидевшись за рюмочкой коньяка с Пестуховым, вспоминает свои заграничные командировки: «И не поверишь, Данилыч, – и мужики тоже... не стесняются никого...» – «Да-а, загнивает Запад, загнивает...» – «Ну, давай еще коньячку... Налей, Алина...»

Разумеется, все это потом рассказывалось в «таверне» под аккомпанемент всеобщего гогота и сальных шуточек. Егору неприятно было слушать, как упражняются в острословии Копчик и другие, но, в общем, не так чтоб совсем противно. Имидж независимого Кошака надо было поддерживать. Да и в «таверне» тоже случалось всякое. Однажды тот же Копчик, продув Валету в карты всю наличность и три рубля «под честное слово», предложил играть на «мышат». И тут же проиграл своего Пулю. Впрочем, насовсем Пуля Валету был ни к чему. Валет томно поднялся с продавленного дивана и небрежным жестом велел «мышонку» идти за ним. Вернулись минут через десять: Валет все такой же элегантный и надменный, а Пуля – утирая рот.

– Ну, Валет, ну, сука, – восхищенно выдохнул Копчик, а Курбаши покачал головой:

– Осторожнее, джигиты, осторожнее... как бы «мышата» ваши не наболтали лишнего...

– Не наболтают, – бросил Валет. – Ведь не наболтаете, Пуля?

Пуля отрицательно замотал головой.

Кошак «мышат» в подсобку не таскал. Впрочем, когда старшие стали развлекаться с «мышатами» здесь же, в общей комнате, Егор не уходил. Во-первых, это было не его дело, во-вторых – а куда пойдешь-то? На улице холодно, дома мать со своим «Горик, надень тапочки...» Так что Кошак старательно делал вид, что ему абсолютно, ну абсолютно все равно. Однако скрывать возбужденный румянец и бугор под джинсами было трудновато. Валет не раз предлагал Кошаку расслабиться, но Егор снисходительным тоном бросал:

– Здесь? В этой антисанитарной обстановке? Спасибо, Валет, мне мое здоровье дороже...

Валет кривил губы, а Копчик хмуро бросал:

– Интельгенция, бля...

А теперь, слушая торопливый перестук колес, Егор думал о Гае. Не как о брате. Точнее, не совсем как о брате. И, наталкиваясь на робкий и доверчивый взгляд Заглотыша, краснел и ерзал на жестком сиденье. По-дурацки, конечно, ведь тот не мог знать, о чем думает Егор.

Встретили их тепло. Перезнакомившись с семейством Гаймуратовых, Егор остался в Среднекамске на каникулы. Позвонил матери, та обиделась, но возражать не стала. И потекли тихие, приятные дни. У Михаила тоже были каникулы, только с «поясничным уклоном». Так что они сидели в комнате Михаила, Егор – на диване, Гай – в кресле-качалке, и разговаривали. Разговаривать с Гаем было на удивление приятно. Конечно, ехидный братец иной раз отпускал такие замечания, что Егору хотелось его пристукнуть, но синие глаза Гая были не злыми. Не равнодушными. Искрящимися интересом. Симпатией. Говорили обо всем: об Анатолии Нечаеве, о работе Гая, о Крузенштерне, о Редакторе... И громко щелкал хронометр, отмеряя отпущенные Егору минуты счастья.

В последний день Егор не находил себе места. Михаил видел это, но молчал. В конце концов не выдержал и он, взъерошил волосы Егора и тихо сказал:

– Что поделать, Егор... Мать есть мать...

Егор вскинулся было, но увидел в глазах брата понимание и сочувствие. И грусть.

– А ты знай, что у тебя есть дом и здесь, в Среднекамске. Тебя здесь ждут и любят.

– Кто... ждет? – с запинкой спросил Егор.

– Ну... все. Мама, отец, Галка...

– А... а ты?

– И я, конечно.

Сидящий в своем кресле Гай был такой... домашний, такой уютный и родной, что Егор не выдержал. Подошел сзади, обнял обеими руками за шею. Прижался щекой к теплой, гладко выбритой щеке. Михаил скосил удивленный взгляд:

– Ты чего, Егор?

– Так, – бормотнул Егор, смущаясь. И тут же, обмирая от собственной наглости, поцеловал Михаила в висок.

– Я тоже люблю тебя, братишка, – сказал Михаил, обнимая Егора за плечи.

– Ага... – прошептал Егор и – как с обрыва шагнул – быстро поцеловал Гая. В губы. Тут же зажмурился, крепче стиснул руки и прильнул к Михаилу.

Ошалевший Гай дернулся было, но кресло угрожающе накренилось. Гай неловко взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и Егору пришлось отскочить.

– Егор?! – воскликнул Гай, и Кошак, чувствуя, как предательски краснеет, скандальным голосом протянул:

– А чего?..

– Это что за... «таверновские» штучки? – воскликнул Михаил, но в голосе его была какая-то... нерешительность. И эта еле уловимая нотка придала Егору уверенности:

– Вот только не стройте из себя святого, товарищ старший сержант! Как будто вы не делали этого с пацанами!..

Михаил окаменел. Лицо мгновенно побелело, даже глаза сделались белыми. Чужими. Жестокими. Руки сдавили подлокотники кресла, и, медленно, как в дурном сне, поднимаясь, Михаил выдавил сквозь сжатые зубы:

– Что... ты... сказал?..

Егор струхнул. А потом до него дошло:

– Ми... Миша... Гай... я же не то хотел сказать! Не то! – и тут Егор почувствовал, что вот-вот заревет. И завопил перепуганным голосом: – Я же про то, что... ну неужели вы с пацанами в детстве не целовались! Я про это...

Михаил как-то сразу обмяк. Сполз в кресло – оно протестующее скрипнуло – и закрыл глаза рукой.

– Михаил! – уже сквозь слезы прошептал Егор. – Гай... прости меня, Гай? Я не подумал... Гай... Я тебя люблю...

Подошел поближе, опустился на колени, оперся локтями о колени Михаила, уткнулся подбородком в ладони. Он не знал, что тут еще можно сказать. Он ужасно боялся, что вот сейчас Михаил оттолкнет его. Егор знал, что просто не переживет такого. Однако рука Гая опустилась на его макушку и взъерошила волосы. Егор поднял глаза. Михаил, все еще бледный, слабо улыбался.

– Я тоже тебя люблю, Егорушка. Просто... сам понимаешь, так неожиданно... я и подумал... У нас ведь тоже всякие... личности работают. Вот я и подумал, что я для тебя... такой же.

– Нет! – шепотом, отчаянно вскрикнул Егор. – Ты... ты самый лучший, Гай!

Гай вымученно улыбнулся и щелкнул Егора по носу.

– Подхалим...

– Ага... Гай...

– Что?

– Ничего. Просто – Гай... С тобой так хорошо.

– Мне тоже... Егор...

– Ну?

– Егор, ты серьезно?

– Что – серьезно?

– Зачем ты это сделал?

Егор почувствовал, что уши у него заполыхали. Он хотел отодвинуться, но Гай не отпустил, крепче сжал руками его плечи. Просто сидел и смотрел Егору в глаза. Тому хотелось спрятаться, но он нашел в себе силы прошептать:

– Я же сказал тебе уже. Потому что я тебя люблю. Прости, я не буду больше...

– Я не знаю, – задумчиво, будто себе самому, сказал Гай.

– Что... ты не знаешь?

– Я не знаю, хочу я или нет, чтобы ты больше так не делал. Я и правда не знаю, Егор.

– Это... потому что я пацан, да?

– Нет. Потому что ты мой брат.

В тишине звонко щелкал хронометр.

– Ты знаешь, Егор, а я ведь немножко был влюблен в Толика. Да. Ревновал его к Алине... к твоей матери... а он не знал. Даже не догадывался.

– Вот видишь... Все повторяется...

Михаил невесело засмеялся:

– Ох, братец Егорушка... разводишь ты меня на что-то... к чему я не готов. Это хорошо, что ты уезжаешь.

Егор мгновенно напрягся:

– Я тебе надоел?

– Нет, Егор, не надоел. Просто... так пока будет лучше. Матери... не говори...

– Да что я, совсем убогий, что ли, – оскорбился Егор.

– Да шучу я, шучу. Ну а если захочешь – приезжай. Я тебя всегда жду.

– Гай... ты подумай, а? Гай... я правда...

Гай протянул руку. Легонько коснулся губ Егора:

– Я подумаю. Только ты, Егор... ты тоже подумай. И давай закончим на сегодня?

У вагона они остановились. Егор посмотрел на Гая. Гай отвел глаза.

– Ну, ты устроишься?

– А чего там, – буркнул Егор. К нему возвращалась его всегдашняя ершистость. – Так я пойду?

– Иди, – вздохнул Гай. – Звони... иногда хоть...

– Ага.

– Алине... Михаевне... привет передай.

– Передам, – Егор потоптался, показывая, что пора бы и в вагон. Гай понял.

– Ну ладно, иди.

– Ага. Спасибо... за каникулы.

Михаил улыбнулся, блеснув зубами:

– Пожалуйста. Иди, иди.

Егор направился к вагону. В тамбуре остановился. Похлопал себя по карманам, потом вспомнил, что выбросил сигареты. Скривился, нахмурился. Как-то пусто было. Неуютно. Как-то... не так. Будто осталась между ними какая-то недосказанность. Хотя... как раз разговоров было предостаточно... Егор взялся за поручень, и тут дверь тамбура распахнулась. В клубе морозного воздуха показался... улыбающийся Гай. Егор захлопал глазами:

– Гай... ты чего?

– Хотел еще раз попрощаться с тобой.

Егор отшвырнул сумку, кинулся Михаилу на шею, вцепился озябшими руками в воротник шинели. Гай судорожно вздохнул и ответил на неловкий поцелуй, сжал в ладонях лицо мальчика, прошептал:

– Егор...

Вагон дрогнул. Гай покачнулся, попытался оторвать от себя Егора, но тот не разжимал рук, только шептал: «Гай, Гай... я люблю тебя, Гай! Я приеду, непременно приеду! Гай...»

Наконец Егор отлепился, и Михаил выпрыгнул из вагона, медленно набирающего ход. Егор прижался к стеклу и, сколько мог, следил за исчезающим из поля зрения перроном. За высокой стройной фигурой в серой милицейской шинели. Михаил не махал ему рукой – просто стоял и смотрел вслед.

Когда вокзал исчез вдали, Егор подобрал сумку, вытер глаза и мягкой походкой направился в вагон. Он вернется в Среднекамск. Вернется. К любимому брату.