Она находит эту фотографию случайно, наводя порядок в его кабинете.

Он не просил Изабэль заниматься уборкой на его территории.

Но они же теперь женаты.

Интересно, почему женщины считают, что штамп в паспорте предоставляет им доступ ко всем твоим ЛИЧНЫМ делам?

– Кто это? – едва уловимое любопытство тщательно скрыто за искусственным равнодушием.

Он бросает косой взгляд на фото. И ему больших усилий стоит не вздрогнуть.

– О... удивительно. Я думал, что давно потерял этот снимок. Где ты его нашла? – от каждого слова несет ложью. Края старой фотографии основательно потрепаны и истерты благодаря частому верчению в руках.

– За книгами. Я протирала пыль... – она вздыхает, и он понимает, что Изабэль не верит не единому его слову. Конечно, он никогда не протирал пыль за книгами, пока жил один, а на фотографии ни пылинки – он только вчера смотрел на нее.

– Это мой знакомый. В молодости работали вместе, – он снова переключается на газету, ясно давая понять, что разговор ему больше не интересен.

– Куда мне ее положить? – она не считает нужным говорить о своих подозрениях. Это хорошо.

– На стол в кабинете. Я сам уберу, – стоило попросить убрать в ящик. Показать свое доверие... к черту!

Он сжимает края газеты. Бумага под пальцами начинает рваться. Изабэль кивает и уходит.

* * *

Разговор не дает ему покоя всю следующую неделю. Он заново прокручивает каждую фразу в голове. Раз за разом вгоняя себя все глубже и глубже в воспоминания прошлого.

– – – – – – – – – – – – – – – – – –

– Нет! Не вздумай! – Кроуфорд сердито комкает газету, испепеляя телепата взглядом.

– Да ладно тебе! Всего одна фотография! – рыжий капризно кривит губы.

– Нет. Забудь. Я ненавижу фотографироваться!

– Кро-о-о-оуфорд! Не будь таким вредным! – немец упирает руки в боки и раздраженно сверкает глазами из-под лохматой челки.

– Шульдих! Я сказал, не сметь! Лишу сегодняшнего секса! – оракул пускает в ход последний аргумент.

Но, к его удивлению, телепат только широко ухмыляется в ответ. Он ставит фотоаппарат на стол и развязной походкой идет к пророку. Подействовало? Брэд не верит – слишком просто.

Немец опускается на подлокотник кресла пророка и обхватывает одной рукой шею оракула. Его губы легко касаются уха американца.

– Я думаю, это стоит одной ночи секса, – и прежде, чем Кроуфорд успевает подумать «я так и знал», раздается щелчок, и яркая вспышка на секунду ослепляет пророка...

– – – – – – – – – – – – – – – – – –

– Я вставлю ее в рамочку, – говорит Шульдих, вертя в руках фотографию.

Оракул сонно фыркает и утыкается лицом в подушку.

Шульдих переворачивается на бок, чтобы видеть Кроуфорда.

– В рамочку и на каминную полку.

– У нас нет каминной полки, – глухо отзывается пророк и вздыхает, – у нас и камина-то нет...

– Ну... Я думаю, мы можем его завести ради этого фото.

– Угу... завести и спалить этот дурацкий снимок в ярком пламени. Знаешь, ты ненормальный, – американец поворачивается к рыжему лицом и улыбается. Его улыбка совсем не идет в поддержку словам.

Немец несколько секунд любуется этим редким на лице пророка выражением и отвечает:

– Я знаю. Но мы заведем камин?

Брэд снова фыркает и, резко подмяв Шульдиха под себя, со вкусом целует.

– Нет.

– Но, Кроуфорд!

– – – – – – – – – – – – – – – – – –

– Почему ты всегда таскаешь ее с собой? – пророк поворачивает руль, и автомобиль бесшумно выкатывается из гаража.

– Ну, ты же отказался делать камин, – телепат разводит руками.

– Твоя логика меня убивает, – Кроуфорд хмыкает.

– Да ладно, – Шульдих улыбается, – на самом деле мне просто нравится на нее смотреть.

Оракул усмехается в ответ.

– – – – – – – – – – – – – – – – – –

– Никогда, слышишь? Я никогда тебя не оставлю. До самой смерти вместе. Слышишь?

Пророк никогда не говорит таких слов при свете дня. Он никогда не произносит их громко.

Только горячий шепот в темноте, прерываемый нежными поцелуями.

– Если ты захочешь оставить меня – я убью тебя. Если ты захочешь уйти, тебе сначала придется меня убрать. Меня от тебя сможет оттащить только смерть. Слышишь, Шульдих? Ты мой. Только мой. И ничей больше. Больше никто не смеет...

Жаркое дыхание сбивается, и телепат думает, что его жизнь прекрасна. И он не хочет по-другому. Никак иначе. Ни за что.

– – – – – – – – – – – – – – – – – –

Воспоминания давят. И он выпивает этим вечером слишком много. Он задыхается от безысходности. Его шатает, глупая мышца в груди отчаянно рвется наружу. Ему хочется кричать.

* * *

Уже поздно. Но Изабэль не спит. Он видит ее в гостиной. В голубом свете экрана ее лицо выглядит мертвенно-бледным. Он морщится и идет в кабинет.

Фотография лежит в верхнем ящике. Он вынимает ее и пытается различить фигуры людей в темноте. Вздыхает и возвращается в гостиную.

– Изабэль.

Она отрывается от телевизора и поднимает на него встревоженный взгляд.

– Да, дорогой?

– Я должен тебе сказать кое-что, – собственный голос, смешивающийся с бормотанием телевизора, кажется ему чужим.

– Мартин... – она сцепляет руки. В ее глазах появляется сильный испуг.

– Насчет этой фотографии, – он вертит мятый прямоугольник бумаги в руках.

– Мартин, дорогой, не...

– Замолчи, – резко прерывает он.

Она замолкает, беспомощно комкая рукава домашнего свитера.

– Я тогда был совсем другим, – тихо начинает он.

Она улыбается. Улыбка получается жалкой и неуверенной.

– Я заметила. Длинные волосы, яркая одежда. Я тебя почти не узнала.

– Меня тогда звали по-другому, – продолжает он, не обращая внимания на ее слова. – Неважно, как. И у меня были особые способности, которых я потом лишился.

– Мартин, не нужно...

– Но это неважно, – он повышает голос и начинает говорить быстрее. Так, как если бы боялся, что ему не дадут договорить. – Важно – этот человек в очках. Он не просто знакомый, с которым я работал. Совсем нет. Он... он был кем-то вроде начальника. Но это тоже не имеет значения...

– Мартин, пожалуйста!..

– Единственное, что имеет значение, – он почти кричит, сминая фотографию, – это он. Он – единственный человек на свете, который был для меня важен!

Он опускает голову. В душе становится пусто. Он чувствует в руке скомканный клочок глянцевой бумаги и понимает, что его жизнь стала совсем пустой. Более пустой, чем когда-либо.

– Мартин... – на глазах у Изабэль появляются слезы. И он честно пытается вспомнить – почему женился на ней.

– Он умер семь лет назад, – тихо говорит он.

– Мартин... – Изабэль кусает губы.

– Умер, – повторяет он, – и я вместе с ним. Ты живешь с трупом, дорогая.

Он разворачивается и снова идет в кабинет.

– Мартин! – ее голос срывается.

Тщательно расправленный снимок ложится на стол перед ним. И тот, кого теперь зовут Мартин, смотрит на старую фотографию усталым, безразличным взглядом.

В соседнее комнате красивая молодая женщина едва слышно плачет, закрыв лицо руками.

И только пара людей на старом фото счастлива.