Жил-был большой пакет. Раньше он был очень красивым –
новеньким, блестящим, с изображением улыбающейся девушки; но потом краска
облупилась, он помялся, поцарапался и, по мнению его хозяйки, стал годен только
на то, чтобы носить из овощного магазина картошку. Наконец в один сумрачный
вечер у него порвались ручки, и хозяйка, недовольно фыркнув (впрочем, с
некоторым оттенком облегчения), сунула его в мусорное ведро. После кошмарной
ночи, проведенной в кромешной тьме и вони, среди стонов и воплей жалующихся на
судьбу отбросов, он впервые очутился на улице один и радостно затрепетал
навстречу холодному осеннему ветру. К нему местами прилипли картофельные
очистки, какие-то мелкие мусоринки, но он все равно смотрел на мир широко
открытыми, как у ребенка, глазами, и видел волшебную красоту опадающих листьев,
летящих по ветру и медленно опускающихся на асфальт в необычайном танце. Пакет
припустился за одним из листьев, медно-красным с яркой желтой оторочкой,
казавшимся принарядившимся для какого-нибудь праздника, но тот едва обернулся,
холодно прошелестев что-то, и резво полетел вперед, пересмеиваясь с другими
листьями. Пакет подумал, что, может быть, чем-то обидел этот красивый лист, и
поспешил за ним, пытаясь извиниться. Но тут ветер изменил направление, и на
него бросилась целая толпа разноцветных листьев, больших и маленьких, красивых
и не очень: все они толкали и хлестали его, злобно шипя и шурша, как стая
рассерженных кошек. Пакету было больно и холодно от того, что его бросили в
лужу, но он все терпел, потому что слышал вокруг себя множество живых голосов и
искал среди других тот пурпурный лист, чтобы попросить у него прощения.
Внезапно он увидел его и рванулся к нему, но тот снова отшатнулся и, прежде чем
улететь прочь, насмешливо и брезгливо бросил:
- Посмотри на себя, идиот!
Когда пестрая, оживленно шелестящая стайка скрылась за
поворотом, пакет с трудом поднялся и, доплетясь до лужи, заглянул в ее ясную
глубину. На него взглянуло грязное, изорванное, почти неузнаваемое отражение –
со стершимся рисунком, какими-то царапинами и морщинами. От такого типа
действительно можно было шарахнуться; пакет искупался в луже, обсох на ветерке,
но лучше не стало: даже самая последняя бумажка сторонилась его угрюмого и
невзрачного вида.
Началась грустная, холодная, одинокая жизнь. Бродя по
улицам, даже ночью не затихавшим, скрываясь в густых черных тенях у
припаркованных автомобилей, он с тоской и страхом смотрел на веселые, оживленно
переговаривающиеся обертки от шоколада и конфет, бумажки, подскакивающие на
колдобинах окурки, а в таких же подворотнях таились бледные, полуистлевшие
тени, и в их дырах свистел ветер. Но пакет глядел на них с ужасом, ему вовсе не
хотелось разделить судьбу этих не могущих больше двигаться призраков, он любил
быстроту сменявшихся пейзажей по обе стороны дороги, любил разговоры, встречи,
веселую, удалую жизнь.
Тем временем холодало, наступало самое тяжелое и томительное
время, когда смешные, шаловливые и по-детски жестокие и легкомысленные листья
давно улетели, оставляя ослабевших и раненых на асфальте, прошли страшные
облавы осенних уборок, полных воплей боли, отчаяния и разлуки, и на полупустых
улицах свободно гулял ветер; все ждали снега. В тот день было особенно холодно,
и притаившийся в каком-то уголке пакет весь дрожал, не зная, решиться ли ему на
открытую прогулку или покорно мерзнуть. Вдруг тоненький голосок где-то внизу
произнес с давно знакомыми смирением и усталостью:
- Холодно... Погреться бы.
Пакет так отвык от звуков речи, что не сразу понял, что
обращаются к нему. Он взглянул вниз - рядом, забившись в щель, трясся на
пронизывающем ветру совсем маленький прозрачный пакетик. Он был чистым-чистым,
не испачканным никакими рисунками и надписями, без царапин и рванинок, и старый
пакет все смотрел на него и не мог оторваться, а маленький смотрел снизу вверх
доверчиво и чуточку жалобно, как симпатичный крошечный котенок, тычущийся во
все подряд своей усатой мордочкой. Наконец он повторил:
- Холодно как! – и подвинулся чуть поближе (а может, это был
просто ветер).
Большой пакет вспомнил свою молодость, потом медленное, но
такое уютное старение в теплом доме, сравнил себя с этим малышом, выброшенным
равнодушно и бесчеловечно; на какое-то мгновение в нем появилось желание
отомстить за все унижения и обиды, так щедро подаренные улицей, он уже хотел
отвернуться, сделав вид, что не заметил его, но помимо своей воли придвинулся
ближе и завернул пакетик в свои широкие, облохматившиеся на краях складки. Им
обоим сразу стало тепло, ветер свистел где-то далеко и совсем не страшно, и маленький
пакетик, оживившись, начал рассказывать свою историю. Впрочем, она была
настолько коротенькой, что, будучи написанной на листке бумаги, уместилась бы в
нем с большим запасом. В пакетике лежали конфеты; его купил молодой хороший
парень и подарил девушке, в которую был влюблен. Конфеты она съела, а пакет,
решив повидать жизнь, выскочил из ее кармана и улетел с попутным ветерком.
Несколько дней он гулял по улицам с веселыми компаниями, смеялся и пел; ему все
время казалось, что вот-вот начнется что-то необычайное и прекрасное, и ему
никак нельзя пропустить его приход. Но вчера утром он с удивлением увидел, что
все куда-то пропали и он остался совсем один. Поначалу это было даже забавно –
хоть ходи на голове, никто не одернет – но потом ему стало скучно и не по себе,
и он пошел искать кого-нибудь. Как ни странно, он не нашел прежних приятелей, а
редкие встречные вызывали страх своим несчастным или озлобленным видом. Так вот
он и бродил, пока наконец не пристроился, усталый и отчаявшийся, в этом уголке,
не ожидая уже ничего.
Большой пакет слушал его тоненький голосок и чувствовал, как
в нем все больше нарастает желание защитить это неискушенное создание, не дать
ему чересчур резко столкнуться со всей несправедливостью и жестокостью
окружающего мира. Он потеснее прижался к стене, запахнул свои полощущиеся края
вокруг пакетика и ласково сказал:
- Ну как, потеплее?
Пакетик резво высвободился, встряхнулся и заявил:
- Да вовсе и не холодно было!
С тех пор два пакета везде бродили вместе, не разлучаясь ни
на минуту. Даже холод был им теперь нипочем, когда рядом все время был друг,
готовый всегда помочь и согреть. Старому пакету было что рассказать, и он
говорил целыми днями: о рваной синеве неба между туч, о черных ветвях деревьев,
о том, как страшно ходить везде одному, как больно, когда налетит злая орда
сухих веток, закружит в своей бешеной толчее, опрокинет, втопчет в грязь, пока
ты пытаешься что-то им сказать, позвать, или – позже – просто молчишь,
сдерживаешься, чтобы не кричать, и улетит прочь, вольная, никем не
сдерживаемая. Грустная, грустная, однообразная, как непрекращающийся дождь,
песенка одиночества все тянулась и тянулась, и жизнерадостный маленький пакетик
то и дело прерывал своего собеседника, весело хохоча при виде любой забавной
сценки, которыми так изобиловала уличная жизнь.
Пакетам ведь не нужно ни спать, ни есть: хорошо бы погреться
да посмывать где-нибудь грязь, поэтому друзья жадно ловили последние мгновения
перед зимой, сутками бродя по улицам, то припускаясь бегом, то кружась в
радостном вальсе, то переходя на шаловливую припрыжку. Им было хорошо друг с
другом, ведь самое страшное, что грозит таким, как они, детям улицы – это
одиночество.
Когда выпал белый пушистый снег, маленький пакетик что-то
загрустил. Он почти перестал смеяться и шутить, все время жаловался на холод;
большой пакет готов был носить его на руках – ему было не тяжело – но маленький
вырывался и упорно бежал впереди, оставляя неровный след на свежевыпавшей
пороше. Большой печалился и не знал, что делать: весь его жизненный опыт был
бессилен перед странной хандрой его беззаботного друга.
- Что с тобой? – часто спрашивал он. – Что случилось?
- Не знаю, - отвечал тот. – Только плохо мне что-то и такое
чувство, будто ждешь, ждешь и никак не можешь дождаться.
На следующий день внезапно потеплело, и оба пакета
повеселели, брызгаясь водой из глубоких ярких луж. Они хохотали над самой
наивной шуткой, смешным словом, неловким жестом, прыгали и скакали, как дети.
Вдруг зарычал мотор, и здоровенный грузовик, расплескивая лужи, полетел прямо на
них. Большой пакет, онемев от страшного предчувствия, не в силах сдвинуться с
места, смотрел, как маленький исчезает под черным рубчатым колесом, и ему
казалось, что последний взгляд того – другу. Ветер взметнул сверкающие на
солнце белые клочья и понес их вверх, в синее небо.
Вечером снова пошел снег. Большой пакет долго ходил по
улицам, глядя на праздничный белый танец снежинок, и наконец лег в снег. Он
смотрел на темное небо, разбрасывавшее горстями хлопья, похожие на обрывки
маленького пакетика, смотрел на заснеженные деревья, на прохожих и машины, и
дрема постепенно окутывала его сознание. Ему становилось все теплее и теплее,
наконец он уснул, засыпанный снегом, и стал ждать весны, которая, вообще-то,
была ему вовсе не нужна.
© Джуд 30.06.1994
