...Не зря говорят, что автомобили чем-то похожи на своих хозяев. Я смотрю на свой «Шевроле» – ну да, он такой же мрачный, крупный и неповоротливый, как я. Он так же может ехать много дней в одном направлении, не зная усталости, а потом остановиться в каком-нибудь кемпинге, покрытый пылью, и не заводиться пару дней подряд. Пока не отдохнет.

А сегодня я приехал на нем на работу. И подъезжая к стоянке, издалека увидел золотисто-бежевую «Джетту». Небольшой юркий автомобильчик, так хорошо мне знакомый. Да, краска «металлик» немного выцвела на солнце – все-таки маленькой «Джетте» явно больше десяти лет. Зато этот золотой цвет до сих пор хорошо видно издали. Да, машинка дешевая – но что делать? Наши техники не могут позволить себе шикарных авто, а служебных им не полагается.

В лаборатории, как всегда, суетно и шумно. Смотрю сквозь стеклянную стену и вижу Грэга, склонившегося над микроскопом. Я подхожу к двери, чтобы лишних две секунды понаблюдать за ним исподтишка; но буквально в тот момент, когда я останавливаюсь в дверном проеме, он оборачивается. И жутко краснеет.

Это при том, что я ему ничего не говорил.

Мало ли какие ощущения возникают у меня, когда я вижу его? Даже если у меня с этим возникнут проблемы, я пойду куда-нибудь: да вот, хотя бы заберусь в свой мрачный огромный «Шевроле» и посижу там – один. Чтобы меня никто не трогал. Потому что даже в офисе, не говоря уже об уборной, каждый может прийти и приставать ко мне с глупыми вопросами. Ко мне постоянно пристают с глупыми вопросами – все. Кроме Грэга. Он ни разу не пришел и не спросил у меня ничего глупого. Хотя мне иногда этого хочется. Ну, например, спросил бы меня – почему у меня лицо так меняется на глазах, когда я его вижу, – и это заметно только ему и мне, а больше никому. Или – почему я все время стараюсь повернуться к нему спиной, когда он на меня смотрит. Или – на каком блошином рынке я нарыл свои очаровательные брюки шириной с Техас, и почему они мне так нравятся? Причем я бы ему ответил на эти или другие подобные вопросы, если бы он спросил. Но он не спрашивает.

Я ухожу молча – для начала в свой кабинет.

И чтоб я сдох, как говорят наши подозреваемые, если я когда-нибудь ему хоть словом, хоть движением намекну на что-то. Здесь у нас своя субординация. Здесь право младшего – сделать первый шаг. Да, в обычной работе он идет за мной следом. Но здесь все иначе. Здесь я не должен давить: ни в рамках субординации, ни в рамках, прошу прощения, собственной совести. Хотя я смотрю на него через стекло – и мое сердце делает такие кульбиты, которым бы позавидовал любой знаменитый акробат.

Я уже и не помню, когда со мной такое было последний раз. Может быть, никогда.

А сейчас у меня за спиной открывается дверь. Кто еще там? В собственном кабинете нет покоя. Уйду сейчас в машину... Тем более что до конца смены осталось каких-то двадцать минут. Поеду домой. Все, хватит. Буду там сидеть, уставившись в стену, и говорить себе, какой я дурак. Старый наивный дурак.

Ну кого там еще принесло?

Я оборачиваюсь... и от неожиданности рявкаю неприветливым тоном:

– Чего надо?

Он аж вздрагивает. Как ветка на ветру. Такой же тонкий, гибкий, отзывчивый... Я сцепляю пальцы в замок, чтобы не обхватить его, пока никто не видит. Я боюсь его сломать ненароком. Поэтому пусть уж лучше он начнет, а я за ним следом. Если начнет...

– Ну что нужно-то? – спрашиваю уже мягче.

– Вот...

Листок с результатами. Очень хорошо. И прямо ко мне в кабинет.

– Да я бы сам зашел, все равно собирался... – говорю я как можно безразличнее.

И вдруг он смотрит на меня странным взглядом:

– Нет. Я хотел здесь.

Теперь вздрагиваю я. От неожиданности. От нового его тона, от чего-то совершенно непонятного и будоражащего, что сейчас звучит в его голосе.

– Почему? – спрашиваю. В лоб, напрямую.

Он молчит.

Я подхожу ближе и беру его за локоть:

– Почему?

И тут он подается ко мне и на секунду, буквально на секунду прижимается к моему плечу.

Не может быть.

Я смотрю ему в лицо:

– Ты... ты что?

И слышу неожиданно хриплый голос:

– А ты что?..

А я ничего. Я его хочу смертельно, всякий раз, когда вижу. И только сейчас замечаю, что у него такие же безумные, потемневшие от жажды глаза. И что он ежеминутно облизывает губы, и руки сцепляет в такой же замок... Ну же, шагай, шагай, Грэгго!.. А я за тобой следом...

И вдруг опять слышу:

– Нет... ты первый...

Я что-то сказал вслух? Наверное...

Значит, так тому и быть.

Говорю как ни в чем не бывало:

– Смена кончилась?

– Да, – отвечает он удивленно.

И тогда я произношу слова, за которые мне в первые две секунды было стыдно. Но потом я благодарил всех богов и себя лично, что я их все-таки произнес:

– К тебе или ко мне?

А у самого подкашиваются ноги, и все тело сводит несусветной судорогой. Я смотрю на него – а там то же самое, если не сильнее. Он ведь здорово моложе меня.

Он поднимает глаза и говорит еле слышно:

– К тебе ближе...

Правильно. Даже это он знает. Ко мне и правда ближе.

Тогда я беру его за плечи и смотрю в горящие ожиданием глаза:

– Я еду впереди. Ты едешь за мной.

И добавляю – так, что мои губы слегка касаются его щеки:

– Не отставай только... не потеряйся. Я так боюсь тебя потерять, слышишь...

– Нет, – шепчет он мне. – Я поеду за тобой... За тобой следом...

Я еду на своем неповоротливом мрачном «Шевроле» к своему дому и буквально не отрываю взгляда от зеркала заднего вида. Там, в этом зеркале, видны две золотистые точки – две фары маленькой «Джетты». Я вижу, как юркий солнечный автомобильчик едет за мной, не отрываясь. И как ему хочется спешить вперед, скорее, скорее – но он не обгоняет меня. Это хороший признак.

Значит, все будет. Будет так, как хотелось, а может, и еще лучше.

Я снова бросаю взгляд в зеркало и снова вижу: маленькая «Джетта» не отстает. Мой мальчик едет за мной. За мной следом.