– Чего желает повелитель – шербет или чай? – спросила меня Мама своим сочным, красивым голосом с хрипотцой, который, должно быть, волновал не только моего отца. Вспомнить хотя бы Тануки, раз за разом пытавшегося добиться ее благосклонности. И только полное и абсолютное следование моей матерью всем заповедям, начертанным на Черном Столбе Бар-Кохба, без исключения раз за разом заставляло проклятого демона убираться из ее спальни с поджатым хвостом.
Собственно, поэтому я так сильно уважаю мою маму. Ну, и за многое другое тоже, конечно. Все же она – Фея Великого Эля, как и две моих старших жены: темноокая Гюзель и Гвинет с кожей белой, как мрамор. А к своему высшему покровителю мы здесь все приучены относиться с бесконечным уважением.
– Повелитель желает шербета, – признался я. Поплотнее запахнул бархатный халат цвета крови – в маленьком садике, где коротали свои вечера три феи Бога Эля, было прохладно. А так как в остальном дворце стояла невыносимая даже для этого времени года духота, я сильно подозревал, что под шатром и вторым потолком из переплетшихся ветвей прочно обосновалась та самая божественная сила под названием «кяусар» – «свет из райского источника», которую с таким удовольствием ест Цини напополам с сексом.
Я вздохнул и расслабился.
В ветвях деревьев, стволы которых были обложены изразцами в виде красивых ваз, ворковали горлинки. Жаровни источали запахи мускуса, амбры, сандала и еще чего-то столь же сладкого и дурманящего. Деревянная тахта, покрытая ворсистым ковром неизвестного узора, радовала мое заднее место мягкостью и уютом. Словом, вся обстановка говорила о том, что создателями ее являлись женщины. И, как всегда, я почувствовал себя вновь пятилетним ребенком, для которого нет большей радости, чем забраться на колени матери, уткнуть мордашку в мягкие складки ее платья и слушать, как она грудным сочным голосом с легкой хрипотцой поет нездешние песни...
Иногда я думаю, все это – хитрый ход, чтобы заставить меня выслушать и подчиниться любой просьбе. И, чего скрывать, обычно я так и делаю. Нет ничего, чего бы я пожалел для моей любимой матушки.
Моя вторая жена, беловолосая Гвинет, красавица с душой, холодной, как пласты льда в погребах Запретного Дворца, принесла кувшин сладкого до приторности шербета. Сердце заныло от сладкой ностальгии, когда Мама потянулась за пахлавой, отломила от нее кусок и подала мне его в ладони. Каждый изящный палец был украшен крупным перстнем с потемневшими от времени странными знаками. Мама всегда любила красивые изысканные безделушки: фарфоровые вызолоченные блюда, ножные браслеты из золота, перламутровые подставки для книг, расшитые голубыми звездами тонкие платки, искусно сделанные клетки из желтой тыквы, в которых птицы смотрелись ни больше ни меньше как дополнением к узорам... Она любила и сладости: сахарные фисташки, тающую во рту пахлаву, приготовленный из кишмиша пьянящий набиз, первый инжир, прозрачное виноградное варенье, янтарную алычу... Она всегда любила ритуалы, больше похожие на таинства: оторвать длинными ногтями, выкрашенными в красный цвет, кусок свежей мятной лепешки и окунуть его в сливки, а потом, перед тем как взять его нежными розовыми губками, внимательно понаблюдать, как с зажатой в пальцах мякоти срываются прямо на парчовую скатерть крупные белые капли...
Иногда я думаю, все это – только привычки, за которые держится бессмертная женщина, чтобы не утерять нить хода вещей, не пропасть в суете времени и остаться самой собой.
– Тебя давно не было здесь, мой повелитель, – заметила Мама, наблюдая за тем, как с зажатой между холеных пальцев мякоти срываются белые капли сливок. – Должно быть, ты был очень занят.. Все ли спокойно в благословенном Бхарате?
– Я бы так не сказал, – грустно ухмыльнулся я и неожиданно принялся выкладывать историю с Катраном-Эль-Минья и Рахимбеком-Аль-Салах. – Словом, не очень хорошо получилось, – закончил я.
– Ты принял опасное решение, сын, – Мама покачала головой – словно ветер колыхнул края шелкового покрывала. У моей мамы очень красивые глаза – черные и блестящие, как драгоценный камень, этот блеск никогда не гаснет. И ресницы – бархатные, длинные, они обводят глаза ярким черным контуром. Мне достались эти ресницы и высокие скулы. А вот глаза – неясного кофейного оттенка, то темнее, то светлее, в зависимости от настроения, я получил в наследство от отца. Иногда, глядя на себя в зеркало, я вспоминаю человека, которого хотел бы назвать просто «папой» – но так ни разу в жизни и не набрался храбрости этого сделать...
Человека, который учил меня, что если не быть сильным – то зачем тогда жить.
– Почему ты не посоветовался со мной?
– Я был вынужден действовать быстро, – я отвел глаза. Хлебнул шербета. На секунду горло перехватило от мятного привкуса – как будто я проглотил кусочек льда из погребов моего дворца. – Но я поражен – они просто готовы глотки друг другу перегрызть. И мне заодно...
– Ты усилил охрану? – мягко спросила Мама, накрывая мою сжавшуюся в кулак руку ладонью и успокаивающе поглаживая. От маминой ладони по коже кругами расходилось тепло, а сама ладонь казалась очень хрупкой и изящной на моей сильной, мускулистой руке.
– Нет, но, думаю, Джетта уже позаботился об этом, – ответил я, почему-то чувствуя себя виноватым. «Ты выучил ту газеллу Хафиза, которую я указала тебе вечером?» – «Нет, мама, я забыл»... Я все время забывал учить то, что задавала мне Мама, и вообще много о чем забывал. Вот и сейчас почему-то мне казалось, будто я упустил из виду что-то очень важное, забыл о чем-то, о чем забывать не стоило. Причем забыл давно – и только сейчас вспомнил, что что-то вообще было...
Я потряс головой, избавляясь от наваждения. Нахмурился. Вздрогнул, когда вторая ладонь, тоже миниатюрная и теплая, легла мне на щеку.
– Посмотри на меня, – я посмотрел. Поражающие нездешней красотой глаза Мамы внезапно очутились очень близко от моего лица. Они сверкали и переливались, как крылья порхающей в воздухе над цветами бабочки. Голос вибрировал волнующей хрипотцой, когда она говорила:
– Возможно, то решение, которое ты принял, в данной ситуации было единственно верным. Если кто-то задумался о возможности выйти за пределы Бхарата со своими товарами, это значит – запела первая утренняя пташка. Остальные проснутся позже. Нужно либо позволить им торговать с Западом, но при этом не допустить пришествия чужаков в нашу страну. Либо казнить всех – а со временем обративших взоры на другую часть Ойкумены будет все больше...
– Мой отец так бы и сделал, – пробормотал я, почти растворяясь в запахе духов, исходившего от руки. Боги, как же я люблю эту женщину! Это – моя мать, мой друг, моя советчица, мой негасимый огонек, направляющий меня на нужный путь. И пусть даже ей придется стать женой моего сына – все равно она навсегда останется моей матерью и той женщиной, которую я люблю больше всего на свете...
Красивая, заботливая – и очень властная. Настоящая Госпожа.
Ни одна женщина в жизни не будет значить для меня столько же, сколько она.
– Твой отец? – я поразился, насколько сухо прозвучала эта фраза. Мама убрала руку, отщипнула еще кусок от свежей лепешки и поднесла его к тарелке из красной глины, до краев наполненной сливками.
– Разве он не поступил бы так, как полагается мужчине? – прищурился я, наблюдая за проделанным лепешкой путем.
Белая мякоть погрузилась в сливки. Туда же почти наполовину погрузились мамины ногти. Как обычно, выкрашенные в яркий красный цвет – цвет агрессии и крови, цвет Великого Эля.
Я ношу красные одежды потому, что я – Верховный Жрец. И кстати, мне идет красный цвет – он очень подходит к смуглой коже и тяжелым, длинным черным волосам. Мне, по крайней мере, нравится, да и другие не жалуются – еще бы они, в самом деле, жаловались...
– Твой отец поступил бы именно так, – все тем же сухим и деловитым голосом подтвердила Мама. – И нажил бы себе гораздо больше врагов. Ты ведь помнишь, как он умер?
Я помню.
Было время, я боялся, что не забуду этого никогда.
Иногда я думаю, что быть калифом Бхарата – значит жить в постоянном страхе за свою собственную шкуру. Управлять страной, где кучка людей прибрала к рукам все возможные богатства, а все остальные питаются через день и считают это вполне нормальным – равносильно медленному самоубийству. Рано или поздно мне придется ответить за каждый мой поступок – с кинжалом в груди или умирая от разлагающего кровь яда.
Или, как мой отец, в течение долгих часов лежа с продавленной грудью под рухнувшей от взрыва стеной в старинном храме посреди Великой пустыни. Между мертвых тел охраны. Без чувств – а соответственно, не имея возможности вызвать демонов. С плачущим ребенком рядом, которого найдут только спустя два дня, когда он уже невыносимо устанет отбивать труп отца от голодных шакалов отцовским же кинжалом. Слишком тяжелым (я помню) для маленьких детских ручек.
Заговорщиков – тоже найдут. Почти сразу. Слишком много родственников. И – огромная толпа просто недовольных. И еще – мой народ, готовый, как стадо, пойти туда, куда ему укажут. А между ними и мной – только стены Запретного Города, Главный визирь Джетта, несколько десятков верных ему воинов и демоны, которые пока что успевают, но могут однажды и не успеть...
Или не захотеть успеть...
Могу ли я на самом деле верить тем, кому так слепо, отчаянно верю? Каждый раз, когда я задаю себе этот вопрос, я знаю, что ночью мне вновь приснится кошмар, в котором, помимо других странных вещей, будут присутствовать пустыня и кинжал – два неизменных спутника всей моей жизни. В одном я уверен точно – если я умру, это будет что-то очень долгое и мучительное. Это – моя личная маленькая Судьба, иначе бы я не родился калифом.
– Я слышала, ты затеял строительство новой мечети, – ровным голосом говорит Мама. Загадочная женщина. И от лепешки почти ничего не осталось...
– Да, я хочу построить мечеть из белого камня и рядом с ней – медресе для городских мальчишек, – Гвинет приносит еще шербета, и я делаю приятно прохлаждающий глоток. Снова пережидаю спазмы в горле от переизбытка мяты. – Мне кажется, это – удачная идея.
– Очень удачная, – подтверждает Мама. – Ты – мудрый правитель, мой сын, так как в детях – будущее Бхарата. Но это, кажется, требует много расходов?
– Я ввел новую пошлину, – устало потерев глаза, я вдруг почувствовал себя очень уставшим. – И отдельный сбор на украшение мечетей с проезжающих через Эль-Рийяд.
– И где ты собираешься ее строить? – Мама кивнула Гвинет, и та присела на тахту рядом с ней, глядя в мою сторону огромными глазами, кажется, целиком состоящими из голубого льда. Я невольно поежился – если бы не обязанность и заповеди Пророка, согласно которым каждый новый калиф берет в жены оставшихся двух фей Бога Эля, никогда бы не допустил к себе эту женщину. Держать в руках ее тело – все равно что обнимать холодную и опасную змею.
– На старом рынке. Там много складов, их снесут, освободится большое пространство, и мечеть будет видно издалека.... Пожалуй, я пойду. Сегодня был тяжелый день.
– Храни тебя Эль, сын! – отозвалась Мама. Гвинет опустила голову ей на плечо, и одной рукой мать перебирала ее бледные, лишенные красок пряди. Я кивнул и поднялся, поправляя наглухо застегнутый ремень – знак того, что я не собираюсь оставаться на ночь на этой стороне гарема.
На прощание Мама сказала:
– Будь осторожен, мой повелитель. Держи камень возле сердца – никто не знает, когда будет нанесен удар.
Я вздохнул. Тяжелая ночь становилась неизбежностью. Лучше уж совсем не спать.
А иногда мне кажется, что она говорит так специально...
Уже на подходе к спальне я почувствовал это.
Тепло и спокойствие, разлитое в воздухе пополам с сандаловым запахом. Заключенное в гибком и стройном теле того, кто мог быть таким пушистым – а мог и выпустить коготки. Существо, которое будет просто лежать рядом и тихо, томно мурлыкать – а вы будете млеть и чувствовать себя так, будто попали в долину счастья среди отрогов Гор Бесконечных Сомнений.
Никогда не думал, что спокойствие может так возбуждать.
– Цини, кис-кис-кис, – радостно позвал я прямо с порога, на ходу развязывая халат.
Ответом мне была тишина. И она явно мне хамила. Какая жалость, что тишине нельзя отрубить голову.
– Цини... – я растерянно обвел глазами такие привычные мне вещи: бамбуковые занавеси, покрытые блестящими шкурами тигров скамьи, огромную кровать с расшитыми золотом парчовыми навесами балдахина, пышные шелковые покрывала, многочисленные курильницы, очень дорогие украшения и роскошные светильники, покрытый черной блестящей шерсткой кошачий хвост, торчащий из горы разнообразных по размеру и расцветке подушек....
Хвост. Так я и думал.
Одним прыжком я оказался возле импровизированной пирамиды и принялся раскидывать раззолоченные подушки в разные стороны. И плевать, что каждая из них стоит маленького города... Как и предполагалось, обладателя хвоста я нашел в самом низу – Цини лежал, подобрав длинные ноги, свернувшись в маленький клубочек, не шевелясь и, кажется, даже не дыша. На секунду мое сердце испуганно дрогнуло – но ведь демоны не умирают вот так просто, только от сильных физических повреждений, они – как заводные часы... Хотя кто их знает, эти твари – самые загадочные из всех в мире, даже Боги понятнее – и как-то роднее, что ли...
На мое прикосновение Цини ответил неожиданно охватившей его тощенькое тело дрожью. Я отдернул руку, как ужаленный песчаной гадюкой.
– Что случилось? – убейте меня Боги, если я хоть что-нибудь понимал.
Из той части клубочка, где по идее должна была быть голова, донесся сдавленный всхлип. Великий Эль, что я с ним сделал? И когда успел? Что вообще можно такого сделать с демонами?..
Да нет, вроде бы мы просто занимались любовью. Самозабвенно и очень мило.. С привлечением всех имеющихся в моем распоряжении запасов божественной силы.
– Радость, да что с тобой такое? – я присел рядом, осторожно прикоснулся к мягким волосам. – Я приказываю тебе ответить...
Клубочек, вздрогнув еще раз, начал разворачиваться, и на свет появилась заплаканная мордашка со следами от подушки на нежной щеке. В огромных изумрудных глазах демона стояли самые прозрачные в мире слезы.
Если это сделал Тануки, я его убью. Но, пожалуй, уже не игрушечным ятаганом.
– Я боюсь... – голос у Цини был порядком охрипшим. Боги, сколько он лежал здесь и плакал, и какая скотина довела его до такого состояния?
– Кого? – мои кулаки сами собой сжались. Нет, малыш, ты не беззащитен. У тебя есть я.
– Я боюсь тебя, – абсолютно искренне ответил Цини, и я от удивления плюхнулся рядом с ним.
На те же подушки.
Итак, оказывается, эта самая скотина – я, калиф Бхарата, собственной персоной. Да, я знаю, что многие меня боятся, но никогда не думал, что после такой славной ночи Цини все еще испытывает страх перед моей царственной персоной. Как-то все это странно...
...и очень напоминает мне об одном моем старом «приятеле». Чью красноглазую физиономию мне сейчас очень хотелось начистить. И добавить по почкам. И пару недель в пыточной. А ятаган запихать... ну, вы в курсе.
– Ты можешь меня не бояться. Я не сделал тебе ничего плохого, верно? – на всякий случай уточнил я, вспомнив про свою треклятую рассеянность. Цини вскинул опухшую мордашку и с жаром запротестовал:
– Нет, ты очень хороший! Вот только Тануки говорит, что демонам нельзя спать с людьми... Он сказал, что теперь я умру...
– Он врет! – снова вскипел я.
– Тануки лучше знает, он же демон. Я родился совсем недавно... а теперь... потому что мы... я умру...
Когда Цини снова начал плакать, я понял только одно – кажется, и меня не миновала чаша сия. Я, разумеется, имею в виду любовь – ту самую, которая настоящая. Уже и не помню, когда я испытывал к кому-то нечто большее, чем просто интерес. Было, но ведь так давно... Тануки. Какой мерзавец! Убью. Найду и прикончу. А перед этим еще и поиздеваюсь.
– Не надо. Не плачь. Это же глупо, этого просто не может быть... Ты и сам прекрасно понимаешь... – я снова провел ладонью по темным локонам (или следует называть их шкуркой?). Такие пушистые, мягкие, почти невесомые. И светлая, мраморная кожа, выгодно оттеняемая моей смуглостью. И этот изгиб поясницы, как у веточки оливки, плавно переходящий в по-девичьи округлую попку. Он все еще возбуждал меня – и своей наивностью, и детской непосредственностью, и взрослым чувственным телом...
Я не стал ничего делать. Что-то не давало мне. Что-то мешало даже попробовать. Возможно, то, что, несмотря на откровенную глупость всего происходящего, несмотря на открытую, как всегда, наглую игру Тануки на грани банкротства, я видел и другое – как перепуган котенок, как серьезно он воспринимает слова рыжего самоубийцы, как все его гибкое тело сотрясает крупная дрожь...
И я мог бы рассказать ему много всего интересного про Тануки и его идиотские шуточки, про приключения в моем гареме и злобную, постоянно нуждающуюся в том, чтобы сделать кому-нибудь гадость, натуру. Действительно мог бы.
Но самое странное во всей этой истории было в том, что я понимал – нет, я точно знал, что такое страх смерти. Что значит ждать ее прихода – особенно если ты ребенок, и самой большой твоей проблемой до этого была гибель любимого попугайчика в результате твоей же неосмотрительности. По вечерам в пустыне становится прохладно, пески приобретают зловеще оранжевый оттенок, вдали начинают глумливо смеяться шакалы, и закат своим цветом напоминает мои нынешние жреческие одеяния. Исчезает надежда. Заканчиваются силы. Иссякают слезы. А на их место приходит – приходит страх.
Страх исчезновения, полного растворения здесь, среди синих в темноте песков, уничтожения всего, кем ты являешься и кем уже никогда не будешь...
Прижав Цини к себе, я гладил его – так, как действительно гладил бы перепуганную кошку. А потом, сообразив, послал ему небольшую порцию божественной силы, не переставая сжимать в объятиях. И к своему вящему удивлению обнаружил, что лицо кошечки немедленно залилось неяркой краской, а внизу плотно прижатого ко мне тела неожиданно образовалось нечто твердое и приятное на ощупь.
Я посмотрел на Цини. Цини посмотрел на меня – наверное, от удивления, он даже перестал плакать.
– Ты хочешь меня даже сейчас? – спросил я низким от возбуждения голосом. После всех этих мыслей тело нуждалось в разрядке – чтобы забыть, чтобы сделать вид, будто все в порядке и ничего не случилось. Тем более это был реальный шанс доказать, что Тануки просто вешает Цини лапшу на длинные кошачьи ушки с маленькими, пушистыми кисточками. Поэтому я опустился на колени и провел кончиками пальцев по белой, как мрамор, щеке. Словно по свежему утреннему листку, трепещущему от каждого твоего движения. После моего прикосновения остался неяркий след – слишком нежная кожа, но был он не розоватого цвета, а голубого – как известно, у демонов голубая кровь. А потом я замер с поднятой рукой, снова не понимая, что происходит, почему у котенка такой странный шальной взгляд и откуда в этих детских глазах взялось вполне взрослое выражение, с которым он смотрит на мою ладонь.
Цини перевел непонятный, изумленный взгляд на меня.
Черный хвост резко взметнулся и глухо стукнул по полу.
– А-а-а-а-а! – с громким, натурально кошачьим воплем демон бросился мне на шею. Я вскрикнул от боли – в спину разом впилось два десятка острых, как иглы, когтей, и мы снова рухнули на подушки. Отцепить Цини от себя не представлялось никакой возможности. К тому же у парня, похоже, была самая настоящая истерика – уткнувшись головой мне в плечо и раздирая мою спину своими колющими орудиями убийства, он издавал полусдавленные кошачьи вопли и, похоже, был в настроении продолжать это еще очень долго.
А я – я просто не знал, что мне с этим делать.
За тридцать три года я повидал много истерик, но так и не научился утешать расстроенных демонов. Как-то просто не приходилось.
Поэтому я просто лежал, терпел и ждал. Полчаса, а может, больше. Наконец Цини, похоже, выдохся, затих и оставил в покое мою многострадальную спину. Которая саднила и чувствовала себя, прямо сказать, неуютно. Исцарапанный калиф... обалдеть можно. Хорошо еще, что Тануки этого не видит.
– У вас все в порядке, калиф? – прямо-таки медовым голосом уточнил Тануки. По своему обыкновению он появился из любимого угла, а вот как долго он там находился – это неизвестно даже нашей весьма развитой по сравнению с Западом науке. Я открыл рот, чтобы позвать Синтрашши и приказать доставить в спальню мою парадную саблю с украшенной крупными изумрудами гардой... но в этот момент мой взгляд упал на Цини.
Сжавшегося в комочек снова. Готового к чему угодно, даже к смерти. Зареванного, жалкого, дрожащего, донельзя перепуганного. Очень напоминающего мне – меня самого, только очень давно, лет тридцать назад, почти в невзаправдашние времена.
Мне не оставалось ничего иного.
Пожалуй, впервые в жизни после того, как я родился калифом, у меня не было ровным счетом никакого выбора.
Вздохнув, я поднялся вместе с Цини, удивительно легким для его роста, и легонько подтолкнул его по направлению к Тануки. Опустив плечи и волоча за собой свой невероятно длинный хвост, моя кошечка побрела к хладнокровно ждущему в позе храмового божка демону. Цини уткнулся ему в плечо точно так же, как только что мне. Я видел только темную макушку, вяло опущенные руки и снова дрожащие в сдавленных рыданиях плечи.
Что касается Тануки – демон ехидно прищурился и растянул губы в насмешливой ухмылке.
«Я предупреждал. Вы проиграли, калиф», – говорило выражение его лица.
А мое, наверное, отвечало: «Да сам знаю, не дурак».
Я наорал на перепуганного раба, наливавшего мне ароматную воду в бассейн, отправил его на внеочередную профилактическую порку, потом немного успокоился и велел позвать Райлиса.
Милашку Райлиса. В отличие от остальных этого мне почти не пришлось когда-то уламывать – а уж понравилось ему так, что он и сам был не прочь поваляться денек-другой в моей постели. Или в чьей-нибудь другой.
Никогда не считал Райлиса особо интересным объектом для моих игр. Слишком скучно. Райлис изначально не был достаточно умен, чтобы поломаться чуть дольше желаемого. Но в конце концов Райлис оказался именно тем, кто сейчас был мне нужен.
– Салам, ваше калифство! – брауни появился у меня на пороге буквально спустя минут десять. Оперативно, ничего не скажешь. Вот уж не знаю, кого благодарить – расторопных евнухов или самого Райлиса, не вылезающего из женского кимоно и красящего ногти по три раза на дню.
А ведь когда он впервые оказался в моей спальне, это был обычный славный эльфийский паренек с острыми ушками и очаровательной улыбкой законченного стервеца, тощенький, гибкий и чем-то похожий на Цини в своей беззащитной умильности. Вот только волосы у него, в отличие от Цини, золотые, солнечные, рост едва доходит мне до груди, а глаза сверкают небесными оттенками. Таких в Бхарате ценят дороже золота, а пираты, высунув языки и намотав их на свои абордажные крюки, гоняются за хорошенькими брауни по всему Корсарскому морю.
К тому же почти у всех брауни наблюдается легкий, жизнерадостный, быстро приспосабливающийся к любым невзгодам характер. Что особенно ценится в непростых условиях полной интриг гаремной жизни. Евнухи с ними просто отдыхают.
Вот и сейчас Райлис вызывающе-обаятельно улыбнулся, легкой походкой подбежал ко мне и, встав на цыпочки, жарко чмокнул в щеку. Я невольно усмехнулся. Смелый лицемерный мальчик... вернее, смелый лицемерный вполне взрослый эльф трехсот лет от роду.
И глупый. А значит, не будет задавать лишних вопросов. Можно начинать второй раунд и, кажется, на этот раз – моя подача. Посмотрим, сумеет ли Тануки держать удар, если он думает, что все уже кончено, то глубоко ошибается – развлечение еще толком даже не начиналось. Вот сейчас и начнем. Но сперва...
– Ну, ты в курсе.
Кивнув, Райлис с лукавой усмешкой потянул за концы пояса. Ему удалось снять с меня пышный халат, снова встав на цыпочки, потом он разобрался с шелковыми шароварами и бесшумно опустился на колени. Я положил руки на пышную шевелюру Райлиса, кажется, состоящую не то из жестких золотых нитей, не то – из живых солнечных лучей. Бледные, нежные щеки брауни окрасились в неяркий оттенок зреющего персика, Райлис томно смотрел на меня снизу, изредка откидывая с моментально вспотевшего в жаркой комнате лба пряди, и работал не покладая рта. В результате я быстро кончил, притянув его голову как можно ближе к паху, а мое гаремное солнышко в довершение премило облизало головку быстрым расторопным язычком.
Иногда я все-таки вызываю Райлиса к себе. Он запрыгивает в постель раньше меня, но трахается при этом просто обалденно.
– Ну как там у тебя жизнь и все такое? – соизволил поинтересоваться я, отдыхая в прохладной воде, наполненной благовониями и свежими лепестками роз, пока обнаженный Райлис поливал мне спину, смуглую и покрытую выжженными на теле жреческими контрактами, специальным маслом из глиняного кувшина с синей бирюзой по ободку горлышка. Масло приятно растекалось по коже, становилось лениво, в воздухе висел необычный цветочный аромат, произведенный алхимиками Синего Дворца, Райлис всячески старался потереться о мое тело то бедром, то еще чем похуже.
Словом, мои дела понемногу шли на лад.
– Все шоколадно. Только здесь очень жарко, – Райлис свободной рукой опять откинул со лба прилипшие шелковистые пряди. Бедняге брауни несладко приходилось в нашем южном климате. Получасовое пребывание на солнце грозило его бархатистой, как крылья бабочки, коже настоящими волдырями, поэтому я приказал евнухам завалить комнату эльфа солнцезащитными составами. Впрочем, они бы и сами догадались – о собственности калифа в моем Дворце пекутся даже больше, чем о своей голове. Потому что в случае порчи собственности или утраты вследствие неосторожного обращения голова им больше не понадобится...
– Новости есть? – поинтересовался я, пока проворный брауни вытирал меня и изо всех сил прижимался ко мне, одновременно лаская мой оживший член ладонью.
– Да все то же,– хихикнул Райлис. – Лассэль без ума от Айна, глаз с него не сводит. Хамед и Миджбиль организовали клуб под названием «Достань всех, начни с себя». Керим фингал лечит. Остальные – кто чем... Да, кстати, к нам новенького привели. Родом вроде бы откуда-то с Темноморского побережья. Вам уже сообщили?
– Разберемся, – я притянул Райлиса к себе и поцеловал подставленные губы. А потом просто, не разжимая объятий, приподнял и перенес на кровать. Положил и начал свое путешествие в страну Бесконечного Оргазма с узких небольших, тщательно ухоженных ступней.
– Как новенький? Прижился?
– Да не сказал бы... странный он... ну мы-то его, конечно, не трогаем... – Райлис легко изогнулся, выпячивая попку. Симпатичную такую, гладкокожую и нежную, как и все в нем. На которую я посмотрел с задумчивостью.
– Цини...
– Мяу? – появившись, котенок взглянул на нас с Райлисом серьезными расширенными глазами. Вид у него был странно сосредоточенный – как будто котенок пытается что-то понять, осмыслить какое-то не поддающееся его детской логике событие. Что касается брауни, то он только недовольно повел бедрами:
– Ну, ваше калифство, нельзя ли...
Я хлопнул брауни по попке, и тот вовремя заткнулся. А я все еще смотрел на Цини, по-кошачьи гибкого и по-юношески стройного. Впечатляюще красивого. Интересно, если на твоих глазах я пересплю с другим, очень похожим на тебя мальчиком – ты будешь жалеть, что сейчас не на его месте?
В любом случае, стоило попробовать.
– Сядь и смотри, – приказал я, отвел взгляд и парой медленных, сразу глубоких толчков вошел в Райлиса. Брауни откинуло вперед, упирающиеся в кровать руки дрожали от напряжения, небесный шелк глаз был прикрыт веером черных ресниц. Я протолкнул свой член еще дальше. Райлис, не выдержав, вскрикнул. Я бросил быстрый взгляд в сторону котенка – высокая худощавая, отнюдь не детская фигурка темнела в углу, почти сливаясь с тенями, Цини сидел на корточках, а его хвост как-то странно изгибался и стучал по полу. Кошечка показалась мне рассерженной. Я вспомнил еще не зажившие до конца царапины, и почему-то это придало мне скорости – я начал двигаться внутри Райлиса, причем довольно безжалостно, точно зная, что этому трехсотлетнему брауни с телом грациозного юноши все нипочем. Более того, он и сам помогал – движениями и криками, губы Райлис кусал так сильно, что по подбородку уже стекала пара тоненьких красных струек. Меня всегда удивляла выносливость брауни – со стороны мы смотрелись как большой грубый насильник и его тоненькая хрупкая жертва. Но я-то хорошо знал, что Райлис скоро кончит, и я кончу вместе с ним, а Цини так и будет смотреть на нас, не отводя взгляда, и если я оглянусь, то увижу в темноте рассерженные изумрудные глаза с точечным кошачьим зрачком.
В момент оргазма Райлис забился так, что пришлось прижать его к измятым шелковым покрывалам всем моим отнюдь не легким телом. Потом он притих, разморенный и счастливый. И только устало кивнул, когда я сказал:
– Ты в отличной форме. Можешь идти.
Я подождал, пока легкие, почти бесшумные шаги босого эльфа и звук кованых узконосых сапог охраны стихнут в похожих на лабиринт коридорах Розового Дворца, и обернулся к Цини.
– Тануки был прав, – тихо сказала кошечка, так и не вылезая из своего угла. – Ты – жестокий человек...
– С чего ты взял? – оторопел я. Может быть, со стороны и было похоже, что я жесток с Райлисом, но ведь Цини вел себя в постели точно так же. То есть страстно и дико, как полагается настоящему зверенышу...
– Тануки взял меня. Мне не понравилось. Было больно, – признался Цини. Черный хвост вновь стукнул по полу. Демон не отрывал от меня больших блестящих глаз под нахмуренными тонкими бровями. А я беспомощно стоял перед ним, понимая, что желаю обладать им больше, чем кем-либо из моего гарема, что не хочу никому его отдавать, – и тупо ненавидя Тануки. Эту рыжую скотину. Эту зарвавшуюся окончательно и бесповоротно тварь с дурацким меховым воротничком и красными демоническими глазами.
– А со мной тебе нравилось? – наконец выжал я из себя. Цини ответил, не раздумывая:
– Да... Ты меня кормил...
– Хочешь, покормлю еще? – я протянул руку. Котенок посмотрел на нее настороженно:
– Хочу, но боюсь...
Я выругался. Тихо, сквозь зубы – нечего ребенка такому учить. Сам я набрался полезных в таких ситуациях слов в своих тайных прогулках по Эль-Рийяду. Почему тайных? Очень просто, я еще не слышал про калифа, который бы не очень-то торопился покидать стены Закрытого Дворца по первому-всякому поводу. Выйдя наружу, вполне можно было остаться без головы. Внешний мир жесток – и Эль не станет менять свои правила ради своего Верховного Жреца. Увы, такова истина.
Что ж. Еще раз – я никого не просил делать меня калифом Бхарата.
– Тануки сказал, что знает, как все исправить. Он сказал, если он будет рядом, ты сможешь кормить меня как раньше... – сказал Цини, с надеждой взглянув на меня из-под темной челки. И тихо добавил: – Я хочу тебя. Очень...
Кяусара ты хочешь, подумалось мне. Жестокий тиран, расправляющийся с врагами собственноручно, коварный интриган, вот уже который год лавирующий между толпой довольных и недовольных родственников – вдруг да не справившийся с одним-единственным демоном. Правда, стоит признать, что Тануки – существо со всех сторон нестандартное и в другой ситуации, возможно, в моей постели оказался бы именно он.
Нет уж. Если кого и следует ненавидеть, то в первую очередь себя. Нужно собраться и сосредоточиться – как в шахматах. Если эту партию я, положим, проиграл, то мой ход все равно впереди. И никого, вот уж совсем никого я щадить не собираюсь...
Тануки появился по первому требованию. Как всегда, обнаженный до пояса, в просторных красных шароварах, демонстрирующий всему свету меховую опушку на своих руках и шее, донельзя самоуверенный. Я погладил забившуюся в угол кошечку по волосам и кивнул Тануки на дверь в соседнюю комнату. Пожав плечами, демон-медведь вышел с прямой, как лезвие западного меча, спиной. Я вышел следом.
– Ну и чего вы опять желаете, о мой калиф? – поинтересовался Тануки с неожиданной серьезностью в голосе.
– Я согласен, – мрачно ответил я, сверля непроницаемую физиономию рыжего демона подозрительным взглядом. – Будешь ночевать у меня. Заниматься любовью с Цини станем по очереди. Но все это удовольствие – с одним условием.
– С каким? – тоже подозрительно прищурился Тануки. Я подавил смешок. Что, нервничаешь? Правильно.
– Сперва я хочу – тебя.
Брови демона изумленно поползли вверх, рот привычно-насмешливо оскалился.
– Это с какой радости?
– Только так, – я демонстративно зевнул. – Решай.
– Да ни за что, – Тануки задумался, на минуту опустив вниз густые, как у Цини, ресницы. На секунду он показался мне очень похожим на котенка... слишком похожим. А когда Тануки снова поднял взгляд, в веселом блеске красных зрачков появилось что-то неуловимо похабное. – Хотя... Действуйте, калиф.
С этими словами демон ловко, не теряя лишнего времени, избавился от шаровар и повернулся ко мне спиной. Никуда не торопясь, словно соблазняя, опустился на четвереньки. Обернулся:
– Чего вы еще ждете?
Если честно, я и сам не знал. Вид худощавого, гибкого, широкоплечего и узкобедрого тела, неожиданно тонкая талия, обычно скрываемая плотно намотанной поверх шаровар красной тряпкой с бахромой на концах, вся его поза – полное подчинение – словом, я снова завелся. Вот уж никогда не думал, что этот мерзавец может быть таким сексуальным. А может, и думал, только делать ничего не стал.
Я и сам уже не помню – калифу позволительно быть слегка рассеянным.
Едва только я прикоснулся к розовому бутончику ануса, как Тануки часто задышал и сам подался назад, почти обхватив мой член своим телом. Надо же, нетерпеливый не хуже Райлиса. А я-то ожидал несколько иной реакции, вообще-то предполагалось, что для него это станет унижением... Ну что же, раз все так повернулось, чего упускать такой шанс поразвлечься – я навалился на простертое подо мной тело всей своей недюжинной тяжестью и, пробуя новые ощущения постепенно, сделал медленное движение внутрь. Придавленный к полу Тануки зарычал и сделал попытку податься мне навстречу, но я не собирался позволять ему – надо признать, такой расклад здорово возбуждал. Еще пара медленных, но глубоких толчков.
– Быстрее... – процедил сквозь зубы демон.
– Как хочу, так и развлекаюсь. Имею право, – огрызнулся я, продолжая неспешные движения. Тануки дышал тяжело, хрипло, периодически постанывая и не оставляя попыток активности, впрочем, их я пресекал на корню. Рука демона рука вцепилась в стоявший почти торчком член и сжимала его с какой-то отчаянной решимостью. Усмехнувшись, я заставил его отвести руку и прижал ее к полу. Тануки снова зарычал, а потом неожиданно застонал – совсем в другом тембре, низко и почти жалобно.
– Калиф, вы меня трахаете или в шахматы играете? – поинтересовался он, пытаясь придать своему голосу деловитый тон, но опять-таки срываясь на те же жалобные интонации. Вместо ответа я присоединил к члену внутри палец. Тануки весь выгнулся, тщетно стараясь выкарабкаться из-под меня или хотя бы пошевелиться. Стояло у него преотлично. Гибкий, мускулистый, светлокожий, необычный и (нет, серьезно!) очень красивый демон. Сейчас – восхитительно беспомощный, вдобавок совершенно явно сгорающий от желания. Теперь я несколько лучше понимал моих наложниц – Тануки оказался весьма страстным любовником. Такого и снизу иметь приятно, и если он тебя поимеет, наверное, будет не хуже...
Стоило мне только представить себе картину прижавшегося ко мне сзади Тануки, яростно рвущего мою задницу напополам, как я перестал сдерживаться. Наши тела, сцепленные вместе так крепко, как монстры-близнецы, которых я видел на центральном рынке Эль-Рийяда, превратились в катающийся по ковру клубок, рычание и стоны демона я заглушал жестким непрерывным поцелуем, помня о кошечке, ждущей нас в спальне с надеждой в глазах. Руки Тануки я держал надежно прижатыми к полу, не позволяя даже притронуться к распаленному желанием члену. Совершенно невменяемые красные глаза демона ясно говорили о том, что мы оба получали одинаковое удовольствие, но вот кончил я все-таки первым – прикусив губу, чтобы не закричать, и отпустив сжимающие запястья демона, саднящие от напряжения пальцы.
Тануки кончил, как только прикоснулся к себе. Его глаза медленно закрылись, демон издал легкий вздох, здорово смахивающий на предсмертный, и без сил опустился на ковер. Впрочем, без сил – это слишком сильно сказано, потому что через пару минут рыжая тварь преспокойно взметнула густые перья ресниц – и уставила на меня свой коронный сонно-наглый взгляд.
– Теперь ваша мстительная душонка удовлетворена?
– Не вполне, но пока что мне хватит, – ответил я, отчаянно завидуя, – сам я был не прочь бы поваляться здесь еще полчасика. Если бы не Цини.
Великий Эль, а ведь я действительно люблю мою кошечку, если способен ради него на такое геройство, как встать!
– Отлично, – Тануки сел, потом встал. По сравнению с обычной демонической ловкостью сейчас он двигался куда осторожнее. – А вы меня по правде затрахали, калиф... Сегодня наслаждайтесь малышом в одиночку. До завтра.
– Надеюсь, до завтра ты сдохнешь, – злобно фыркнул я. Тануки ехидно и как-то грустно усмехнулся:
– Нет ничего невозможного, верно? Каждый из нас может взять – и сдохнуть. Кстати, сегодняшний эксперимент был забавен.
– Повторим как-нибудь, – я закрыл глаза, борясь с усталостью. Попытка сдвинуться с места принесла практически нулевые результаты. Со стороны Тануки донеслось:
– Вот уж вряд ли.
– Пошел на... – выразился я на жаргоне обитателей трущоб Эль-Рийяда.
Еще один ехидный смешок, освежающий ночной ветер из распахнутого окна – и в Розовом Дворце наступила долгожданная тишина.
