– Права ты, Еленка, не надо было столько пить, – полковник Алексей Турбин, прижав ладони к вискам, покачиваясь, шел из ванной комнаты в свой кабинет.

Ему только что было нехорошо. Отвратная житомирская водка, больше напоминавшая неочищенный самогон, на удивление легко пошла под отварной в «мундирах» картофель, казарменные анекдоты Мышлаевского и грохот орудийных залпов за окном. А после почти каждый из сидевших за столом мужчин был вынужден наведаться в ванную, чтобы избавить протестующий организм от насильно влитого в него денатурата.

Алексей открыл дверь и вошел в небольшую, служившую ему и кабинетом и спальней комнату. Тяжелый бронзовый подсвечник Турбин поставил на стол. Кроме массивного, светлого дерева стола в комнате размещались обитый плюшем диван, шкаф, высокие, под потолок, книжные полки и два стула. Полковник снял френч, аккуратно расправив, повесил его на спинку стула и сел на диван.

Сегодняшний день влился еще одним звеном в череду таких же по-зимнему серых, нервных, напряженных дней. Мысли о том, что надо бы выслать Елену из Киева, вновь посетили Турбина. Но куда? В Житомир? В Россию? Где будет безопаснее его брошенной супругом сестре? И с кем? С Шервинским?

В замужестве Елена никогда не позволяла себе увлечений. Хотя возможностей и предложений было предостаточно. Как любил говаривать Николка, наблюдая за новым гостем дома Турбиных: «И этот врезался». Сестра – женщина умная и образованная, была красива, несчастна, нелюбима мужем и одинока. Алексей всегда считал, что он предвзято относится к Тальбергу. Бранил себя за братскую ревность, необъективность и желание вышвырнуть Владимира как из дома, так и из жизни семьи. Сегодня, когда Тальберг, нервно куря, сетовал на нежелание командования оставить его в Киеве, Турбин решил для себя, что у Елены нет больше мужа. Нет, да и не было.

Леонид Юрьевич Шервинский. Алексей знал, что этот молодой блестящий офицер нравится его сестре. Шут и пустобрех, он, в сущности, был неплохим человеком. Особенно в сравнении с Тальбергом. Почему же тогда красивый бравый гетманский адъютант вызывал в душе Турбина глухое, непроходящее раздражение? Сначала Алексей думал, что именно ухаживания Шервинского за Еленой провоцируют эту легкую неприязнь. Затем понял – вне зависимости от увлечения сестры, он чувствует себя неуютно рядом с Леонидом. Шервинский был излишне публичен, излишне громок, вообще в нем все было несколько слишком. Присутствуя в комнате, он всегда отвлекал внимание и мысли Алексея на себя. Впрочем, оставаясь один, Турбин продолжал думать о Леониде, мысленно пеняя тому на неуместное для офицера щегольство в одежде, очередную бредовую фантазию и неизменное фанфаронство.

А в последние дни привлекательность Шервинского отчего-то стала просто неприлично бросаться в глаза. Причем не целой картиной, а как-то урывками, разбиваясь на фрагменты. То пальцы, играющие ножкой хрустального бокала, притягивали взгляд Турбина, то линия бедра, подчеркнутая натянувшейся тканью, то полы черкески, стремительно разлетающиеся при ходьбе.

«Переутомился, – успокаивал себя Алексей, – немудрено, уже неделю выспаться не могу».

Все взоры адъютанта были устремлены на Елену, он не замечал пристального и порой нескромного внимания полковника к своей персоне. Зато его приметил Николка.

– Алеша, тебе чем-то не нравится господин Шервинский? – спросил он сегодня у брата.

– Нет, с чего ты взял?

– Мне непонятна твоя молчаливая игра в приглядывание. Тебе не кажется, что Елена сама способна разобраться со своими поклонниками?

– Боже упаси! Николка, я не собираюсь вмешиваться в личную жизнь нашей сестры.

– Ты думаешь, она поступает правильно? – задумчиво помолчав, спросил Турбин-младший.

– Как бы она ни поступила, наше дело поддержать Елену в ее решении. Она сильная женщина, но...

– Но у нее есть двое мужчин, с которыми она может быть слабой. Помню, помню.

Алексей рассмеялся и потрепал брата по стриженой голове.

– Может быть, кто-нибудь из этих мужчин поможет слабой женщине накрыть на стол? – в комнату, держа в руках поднос, вошла Елена.

– Непременно поможет, – заверил сестру Турбин и подтолкнул вперед Николку, – вот юнкер и поможет.

– Слушаюсь, господин полковник, – лихо щелкнул каблуками Николка.

– Шервинскому смена растет, – неодобрительно заметил Алексей и ушел к себе в кабинет, оставив сестру с братом хлопотать в столовой.

* * *

Приехавший вечером Шервинский поразил присутствующих девственной белизной своей парадной черкески и огромным букетом алых роз, непонятно каким чудом найденных им в заснеженном Киеве. Елена больше внимания уделяла цветам, чем дарителю. А Турбин иногда бросал быстрые взгляды на Шервинского, кривился и просил Мышлаевского налить ему еще водки.

«Пижон, – проносилось в хмельной голове, – шут базарный, кривляка».

Почему-то белое великолепие, подчеркивающее статную фигуру адъютанта, вызывало у Алексея беспричинную досаду.

– Господа, здоровье его светлости гетмана всея Украины! Ура!

«Что это? – подумал Турбин. – Наивность? Нежелание смириться? Слабоумие?»

И вместо ставшего уже привычным перегоревшего холодного гнева на гетмана, погубившего Украину своей необдуманной политикой, в его душе поднялась яркая пламенеющая злость на этого молодого офицера, позволяющего себе верить в несокрушимость гетманского и царского режимов.

– Господин полковник, вы поддерживаете этот тост?

– Нет, не поддерживаю. Этот ваш гетман...

И дальше слова, слова. Горячие, негодующие, воспаленные. Не столько выплеснуть наболевшее, сколько попытаться убедить, пробиться...

И Турбин обрывает себя на полуслове, вдруг понимая, что Шервинский, разглядывающий профиль Елены влюбленными глазами, его уже давно не слушает.

* * *

Часы в столовой пробили три ночи. Турбин очнулся от раздумий. Встал, потянулся. Пора было стелить постель. Завтрашний, или, вернее, уже сегодняшний день обещал быть не легче предыдущих. Осторожный стук в дверь известил Алексея о том, что сон, пожалуй, придется отложить.

«Наверняка Леонид, – идя к двери, подумал Турбин, – хватит же ему, болвану, ума прийти поговорить о Елене».

Перед дверью, переминаясь с ноги на ногу, действительно стоял поручик Шервинский.

– Доброй ночи, Алексей.

– Скорее уж доброго утра. Чем обязан?

– У меня к вам дело... деликатное.

– Что ж, – Турбин отступил в сторону, – входите.

– Благодарю.

– Садитесь, – гостю был предложен один из стульев, сам же хозяин опустился на диван.

Шервинский сел, закинул ногу на ногу и надолго замолчал, нервно покусывая тонкие губы. Турбин тоже молчал, не желая начинать этот неудобный и, как он считал, совершенно не нужный разговор.

– Право слово, Алексей Васильевич, сделать предложение вашей сестре было куда легче, чем сейчас сказать об этом вам, – наконец заговорил Шервинский, – мне бы хотелось, чтобы вы знали. Те чувства, которые я испытываю к Елене Васильевне, абсолютно искренни. Я ни в коем случае не намерен...

– Бросьте, Шервинский, – поморщился Алексей, – я не желаю вникать в подробности ваших отношений с моей сестрой. Она взрослый человек и без вмешательства брата способна разобраться в собственной жизни.

– Но ваше мнение очень важно для Елены Васильевны, – возразил Шервинский.

– Не настолько, слава богу, чтобы она руководствовалась им, принимая подобные решения.

– И мне ваше отношение к нашему возможному союзу отнюдь не безразлично.

– Вот как, – улыбнулся Турбин.

– Да, – в запальчивости подтвердил Шервинский.

– Почему, позвольте спросить? – заинтересовался Алексей.

– Так как же? – растерялся Леонид. – Ты же брат ей. Ну и...

Казалось, только сейчас Шервинский попытался задуматься о причинах, приведших его глубокой ночью в комнату Турбина.

– Впрочем, неважно, – вдруг испугавшись чего-то, прервал его размышления Алексей.

Воцарилось неловкое молчание. Шервинский разглядывал носки своих начищенных до блеска сапог. Турбин открыл портсигар, достал сигарету и закурил.

– Так мне хотелось бы знать, Алексей Васильевич, – нарушил тишину Леонид.

– Да, да, я понимаю, – рассеянно отозвался Турбин, – Леонид Юрьевич, раз вы настаиваете на этом разговоре, я скажу вам все. И уж не обессудьте, без обиняков. Мне дорога моя сестра. И сейчас, в отсутствие ее супруга, я единственный человек, на которого она может положиться. Согласитесь, в наше время это несколько... – Алексей криво улыбнулся, – несколько непрактично. Меня могут убить.

– Господин полковник!

– Не перебивайте, господин поручик. И мое естественное желание как брата, чтобы в этом случае Елена не осталась одна. Станете ли вы этим человеком, неважно. Главное, чтобы у вас не организовалось непредвиденной двухмесячной командировки в Берлин.

– Командировок у меня не предвидится, – отрезал Шервинский.

– Вот и отлично. Сестра выбрала вас. Что ж, ее право.

– Алексей, неужели ты не допускаешь, что Елену Васильевну привлекли мои достоинства?

– Отчего же? Женщины всегда были падки на смазливые лица и военные побрякушки.

– Ну, знаешь ли!

– Да и голос у тебя отличный.

– Бога ради, Алеша, – рассмеялся Шервинский, – ты мне сейчас точь-в-точь слова своей сестры повторяешь.

– Да что ты? – удивился Турбин.

– Верно, верно. Она тоже про мои аксельбанты говорила. И сказала, что я «смазлив, как херувим».

– Ах, Елена, прямо в точку, – развеселился Алексей.

– Осталось только добавить: «К несчастью, вы мне нравитесь», – шутя, предложил Шервинский.

– К несчастью, вы мне нрав... – Турбин осекся. Что-то неправильное, неверное было в этой шутке. Что-то непонятое и от того пугающее.

– Алеша, ты отчего так побледнел? – встревожился Шервинский.

– Ничего. Устал, наверное, – Алексей откинулся на спинку дивана, – ты, пожалуй, иди, Леонид. Завтра день тяжелый.

– Да, да, извини, – Шервинский поднялся, – спокойной ночи.

– Спокойной.

И уже у самого выхода из комнаты, у дверей, Леонида остановило короткое:

– Подожди.

Шервинский оглянулся. Сидящий на диване все еще бледный Турбин внимательно, испытующе и вопрошающе смотрел на него своими серыми глазами.

– Что?

Алексей тщетно пытался оформить в слова мечущиеся в голове мысли. Все как-то смешалось, перепуталось. Казалось таким важным не отпускать Леонида из комнаты без ответа на вопрос. Но какой? Что за вопрос? И когда Шервинский уже собрался, виновато улыбнувшись, уйти, Турбин спросил. Хрипло, на исходящем дыхании:

– Любишь?

– Люблю, – пожал плечами Шервинский.

– Ну, с Богом.

И Леонид ушел, осторожно прикрыв за собой дверную створу. Турбин наконец-то расстелил постель и лег спать. Даже не желая задумываться о посетившем его умиротворении.

* * *

Прошло несколько лет. Алексей Турбин был убит при захвате петлюровцами одной из киевский гимназий. Петлюру из города выгнали большевики. Советская власть квартиру Турбиных уплотнила. Теперь библиотека и бывший кабинет Алексея были отданы новым жильцам. В оставшихся комнатах ютились: так и оставшийся калекой Николка, потерявший мать Ларион Ларионович Суржанский и Елена Тальберг, теперь уже Шервинская, с мужем. Леонид Юрьевич в браке был счастлив. Стал спокойнее нравом и гораздо степеннее. Влияние Елены пошло ему впрок. Поздними вечерами, возвращаясь после спектаклей домой, Шервинский целовал жену и садился ужинать. Затем, закурив, устраивался в кресле у окна. Елена убирала со стола, расспрашивала мужа о прошедшем дне. И иногда с чисто женской требовательностью задавала важный для нее вопрос:

– Любишь?

Шервинский, тоже иногда, а может быть, и еще реже, смотря на свою рыжеволосую жену, слышал другой, мужской голос:

– Любишь?

– Люблю, – отвечал тогда Леонид им обоим.

И печально улыбался, полагая отчего-то, что вопрос Турбина имел для того иной, скрытый смысл. Который, Алексей, быть может, не понимал и сам.