10.

Вместо ожидаемого удовольствия – резкая боль, раздирающая легкие. Перехваченное спазмами горло сипит, не в силах втянуть так необходимый глоток воздуха. Звенящий в ушах долгий вопль. Перевертыш задыхается, паникует, не понимая, что происходит. Миг назад все было так прекрасно, он уже ощущал приближение их общей кульминации – быстрой, бурной и сладкой. И вдруг на него накатил этот несвоевременный полуобморок. Исчезло ощущение присутствия в мире, вскрикнувший от боли разум наискось полоснуло бритвенной остротой открывающейся Грани.

Распахнутая рана кровоточит, библиотека и Дорси пропадают, с тихим звоном рассыпаясь на множество мозаичных осколков. Джерри пытается удержаться на краю бездны, ломая ногти, кричит, зовет на помощь, поднимая вокруг себя ментальные стены защиты – но безжалостный водоворот уносит его за собой.

Сухо и издевательски клекочет Феникс. Огненные крылья сметают звезды, однако Хранитель не спешит на выручку. Перевертыш летит, беспомощно кувыркаясь, ощущая себя соринкой в глазу Мироздания, царапая собственное горло в попытках вдохнуть. И падает...

Он надрывно кашляет, его долго и мучительно тошнит. Скрученные в полыхающий комок внутренности выворачиваются наизнанку, рот полон отвратительной горечи.

Но, превыше телесной боли и страданий, раскаленным железом в разум вонзается одна-единственная мысль: «Почему?! За что?!»

Когда рвота наконец прекращается, он отползает в сторону и лежит так, привалившись спиной к каменной колонне. Его глаза открыты, но ничего не видят. Он пытается вспомнить собственное имя, пытается понять, где он находится и что с ним произошло. Но – никакого ответа, никакой подсказки. Пустота в мыслях, пустота в сердце, тоска и отчаяние, темнота, истошные крики. Кажется, его собственные... Он бы разрыдался, но почему-то не может. Испуганно озирается по сторонам.

Помещение напоминает темницу, точнее, залу в подземных катакомбах. Тяжелые каменные своды, низкие, грубого серого камня, толстые колонны поддерживают их. Странная зала велика, узкие прорези зарешеченных окон почти под самыми сводами потолка пропускают мало света, по стенам, закрепленные в толстых чугунных кольцах, чадят факелы. Мрачная зала имеет диковинный вид застенка, приспособленного под жилье, причем не лишенное роскоши: из угла ему видна кровать с балдахином, одна из стен задрапирована богатой тканью. Здесь есть тяжелые, резного дерева столик и кресла, обитые винного оттенка бархатом; серебряный таз для умывания и кувшин отражаются в венецианском стекле, чья бронзовая рама имеет замысловатый и изысканный узор; чуть поодаль тяжелый платяной ларь с красивыми коваными украшениями. Чадит жаровня, на ней раскаляются докрасна непонятные железки: то ли длинные пруты, то ли каминные щипцы... Он видит людей в старинных странных одеяниях, с оружием, в кирасах, и это его как будто не удивляет...

У перевертыша шумит в ушах, однако он различает человеческие голоса и лязганье металла. Грубые голоса, ругань, крики на чужом и непонятном языке постепенно обретают смысл. Но все это неважно, у него нет сил прислушиваться к словам, он слушает только свою боль.

О, эта боль! Ее так много, она сроднилась с его существом, он весь стал ее воплощением, ее сгустком, пульсирующим комком...

Постепенно осознание себя растворяется и тускнеет, и Джерри уже не Джерри, а кто-то другой... В мозгу всплывают неясные картины и воспоминания, чужие и в тоже время свои...

...Отряд солдат вломился внезапно – дубовая дверь отворилась с грохотом, и толпа вооруженных людей ворвалась внутрь. Двое испуганных юношей, мирно сидевших в креслах у столика перед огнем, почти одновременно вскочили, озираясь в бессильных и бесполезных поисках какого-либо оружия.

Отряд папской стражи быстро рассредоточился по камере, окружив беззащитных пленников, растерянно жавшихся друг к другу. Солдаты в блестящих панцирях и шлемах, при мечах и с алебардами взяли юношей в кольцо. Среди гвардейцев выделялся их предводитель в форме капитана: черноволосый, смуглый, очень мощный, с жестоким лицом и безжалостным взглядом.

С ухмылкой, не предвещавшей ничего хорошего, тигриной походкой он обошел вокруг молодых людей. Кивнул кому-то из своих – на пленников немедленно набросились, скрутили, руки за спиной стянули грубыми веревками. Юноши, не успевшие ни понять, что происходит, ни хоть как-то этому воспротивиться, оказались поваленными на каменные плиты пола. Черноволосый продолжал раздавать указания: кто-то из стражников крепил на крюке, прочно вбитом в стену, блок с веревкой, кто-то раздувал угли в жаровне, держа наготове железные пруты; прочие с каменными лицами стеной встали перед дверью.

Молодых людей по ходу зловещих приготовлений накрыла волна мертвенного ужаса. Страх лишил их голоса, они могли лишь молча следить глазами за своими тюремщиками и, очевидно, палачами.

Главарь и двое приспешников, к которым он обращался чаще, чем к остальным солдатам, и говорил с ними, как со своими людьми, прошли вглубь вытянутой залы, туда, где условно был устроен спальный покой, отгороженный от прочего помещения тяжелым занавесом. Эти двое, мерзко улыбаясь, спустили полог и скрылись за ним. Юноши почти теряли разум и сознание от страшного предчувствия.

Обоих грубо поволокли за занавес. Двое мерзавцев и их страшный предводитель зашли следом. Солдаты, невозмутимые и равнодушные, как каменные изваяния, остались сторожить вход.

Молодых людей грубо швырнули на пол. Черный человек вновь обошел вокруг, не говоря ни слова и будто смакуя ужас пленников. Его медлительное наслаждение чужим страхом заставило шевелиться волосы на головах жертв. И тут, словно в звенящей напряженной тишине кто-то выкрикнул: «Ату!» – негодяи накинулись на связанных беспомощных людей, принялись их нещадно избивать, нанося удары без разбора, молотя кулаками и ногами, проделывая это почти со сладострастием, с похотью и жаждой насладиться чьей-то болью, ужасом, отчаянием. Юноши катались по полу с воплями, пытаясь защищаться от ударов, прикрывая кое-как головы и лица. Тела их корчились, одежда быстро превратилась в ошметки, в безобразно изодранные батистово-парчовые клочья. Жертвы уже утратили вид живого, бесчувственными куклами они сносили истязания, а мерзавцы все не унимались, продолжая их избивать. Черный же человек лишь обходил этот комок тел вокруг, нервно потирая руки. Наконец, утомившись, два его подручных остановились, тяжело дыша и обливаясь потом. У их ног без движения и почти без дыхания лежали два истерзанных тела.

Смуглый предводитель грязно выругался, тронув носком сапога подбородок одного из юношей, длинные спутанные светлые волосы которого, все в крови и пыли, почти полностью закрыли ему лицо. Капитан наорал на своих едва отдышавшихся подручных, мрачно слушавших его брань и глядевших исподлобья. Отрывисто что-то бросив этим двоим, он отвернулся и скрестил руки на груди. Подчиненные шмыгнули за занавес, вернулись с тазом воды, которую без церемоний выплеснули на бесчувственных пленников. Спустя несколько мгновений молодые люди поочередно начали шевелиться. Но лучше б они этого не делали. Истязания возобновились, и видит Бог, были они таковы, что юношам лучше было б умереть, чем претерпеть все уготованные им муки...

Содрав омерзительные остатки одежды с двух молодых тел, истерзанных, окровавленных и все-таки прекрасных, мучители, заполучив каждый свою жертву, гнусно хохоча и облизывая толстые губы мокрыми красно-сизыми языками, едва не капая слюной, поволокли добычу с каменных плит на вытертый ковер перед ложем. Каждый из насильников решил насладиться жертвой в своем уголке. Их страшный хозяин глядел, не отрывая глаз, на непристойное и ужасающее зрелище и мрачно улыбался при том каким-то своим черным мыслям. Юноши пришли в себя, но, обессиленные, могли лишь криками и стонами отвечать на чинимые над ними зверства.

Два бандита, спустив штаны и приведя свои толстые уродливые «достоинства» в готовность, принялись жесточайшим образом насиловать молодых людей, заходившихся истошными воплями, пока хватало сил. Обе жертвы вскоре лишились чувств, подлецы продолжали глумиться все равно что над трупами, и верх извращенного наслаждения одних превратился почти в агонию для других...

Юноши истекали кровью, сочащейся из рванных ран между ягодиц, кровь, пачкая бедра, тонкими струйками стекала лужицами на потертый ковер, напитывая ветхие волокна... Оправившись, насильники вновь приволокли воды, окатили молодых людей, лежащих без сознания. Главарь подошел ближе, брезгливо кривя губы, наклонился, еще раз носком сапога из стороны в сторону повернул лицо каждого из молодых людей, вновь злобно и отрывисто что-то гаркнул двум своим палачам-подручным. Хозяин, должно быть, выражал недовольство, что муки прекратились так скоро – кажется, жертвы были уже бездыханны...

В гневе черный капитан вышел за занавес, отдавая распоряжения солдатам, его подручные двинулись следом. Стражники разомкнули строй, засуетились, солдаты стали срывать занавеси и тяжелые ткани, сматывать веревки, тушить жаровню и лишние факелы. Несколько солдат покинули камеру, дабы расчистить дорогу от лишних свидетелей, другие отправились присмотреть и подготовить лошадей – предстоит еще возня с мертвецами...

Перевертыш, или нет, уже не он, точнее не совсем он... с трудом раскрыл глаза. Дышать было тяжело, каждый вздох давался с громадным усилием и причинял невероятную боль. Впрочем, когда ты весь – воплощенное телесное страдание без конца и начала, окровавленный, кровоточащий кусок мяса, перестаешь ее замечать, потому что кроме боли не осталось никаких других чувств – она снаружи и она внутри... Но и к такому можно привыкнуть, надо только немного вытянуть ногу, попытаться повернуть голову и затекшую вывернутую руку, и боли станет чуть меньше... неужели так будет до самого конца?!

Гибель неминуема, другого исхода нет и пощады не будет – это несчастный, забившийся в угол и переживающий краткую передышку перед последним, быть может, самым мучительным испытанием, знал наперед.

Запястья ноют и кровоточат, все тело покрыто ссадинами, синяками, кровоподтеками, он наг и грязен, ощущает только боль и холод, холод и боль, и отупение... страх давно исчез, осталось одно желание – скорее бы конец... А где-то рядом умирает еще одно человеческое существо, его собственный брат...

Человек на мгновение забылся, не сном, скорее дурманом, и его посетило видение...

Перед самым его лицом повеяло холодом, и эта живительная прохлада была так приятна, так желанна, что он закрыл глаза в забытьи... и вновь открыл, когда чей-то тихий голос, такой знакомый, музыкальный, сладкий, позвал его...

Если б у него оставались силы и он не ощущал свое тело как одну сплошную кровавую рану, он кинулся бы на сладкоголосого гостя и вгрызся в его горло! Вот она, цена предательства и подлости – как же ему сейчас был ненавистен этот прекрасный враг!

«Что сделал ты со мной?! Зачем?! За что?!» – немые вопросы рвались с его губ, но губы не шевелились, за него все говорили полные муки глаза.

Но странно, видение того человека, его противника и, кажется, настоящего его убийцы, отдавшего безжалостный приказ, так бледно и печально, полупрозрачно, будто в тумане... Лицо, бледное как мел и неподвижное, полно страдания. Из глаз на этом застывшем, окаменевшем лице без остановки льются слезы, льются, льются, и нет им конца...

– Цезарь, ведь я тебя любил! Отчего ты оставил меня?! Зачем ты убиваешь меня так?! – этот безмолвный крик, как пощечину, окровавленный человек бросает призраку в лицо, бледный лик туманится и теряет очертания...

– Асторре! – призрачный голос дрожит. – Я давно уже всего лишь тень! Мне даровано одно мгновение, только одно, сказать тебе последнее «прости» и вымолить прощение! – бледная рука касается горячей окровавленной щеки, ее прохлада врачует раны, исцеляет боль. Призрачные пальцы пробегают по саднящим ранам на лице и теле, становится почти совсем легко... Призрак касается человеческой руки, берет ее в свою бесплотную ладонь, подносит к лицу, прижимает к губам, сухим и прохладным, как северный ветер в горах, прозрачные слезы смывают запекшуюся кровь, боль отступает... Истерзанный человек слышит сквозь блаженный туман забытья плач и мольбу гордого герцога, стоящего сейчас на коленях, закрыв руками лицо: прощения! прощения и милости!

Человеку с трудом удается разлепить разбитые губы и еле слышно прошептать: «Ступай с миром!». Он закрывает глаза и проваливается в темную бездну небытия...

Призрак со стоном тает, сжимается в прозрачный, эфемерный светящийся шар, мгновение носится, мечется, летает по камере, наделав паники и устрашая солдат, и с громким хлопком после вспышки исчезает в воздухе, оставляя после себя легкий голубоватый дымок.

Перепуганные солдаты застывают, пока грозный окрик начальника не принуждает их продолжать начатое: они спеленывают трупы двух бывших пленников и покидают темницу, унося с собою бездыханные тела.

Кто он, где и что происходит – опять ускользает из его сознания. Духота, нехватка воздуха, темнота... Кажется, его с головой завернули в пыльную плотную материю, сквозь которую почти невозможно дышать, он хватает ртом воздух, хотя эти слабые попытки даются с величайшим трудом. Боль, на время отпустив, опять вернулась привычным всеохватным ощущением. Страдающее тело подвергается непрекращающейся пытке движением – его куда-то несут, а еще раньше везли, перекинув через седло лошади. И снова грубые голоса, крики, отрывистые приказания на незнакомом и непонятном языке...

Его грубо стаскивают с седла и, не освобождая от опутавшей его пыльной ткани, поверх чехла еще раз хорошенько, очень крепко связывают веревкой ноги, обматывают ее вокруг шеи, так что дышать теперь почти совсем нечем, поднимают, несут, опускают на какую-то плоскую поверхность. Он чувствует, как штука, на которой он лежит, скользя, начинает двигаться, затем слышится плеск воды, потом легкое покачивание, толчок и плавный ход – похоже, его погрузили в лодку, которая теперь плывет по водной глади неведомой реки. Мерное качание приятно, и, несмотря на боль, болезненную позу, удушье, несколько мгновений он чувствует – ему хорошо! Лодка прекращает движение, только раскачивается на легкой волне, его поднимают чьи-то руки, шее становится очень тяжело, как будто к ней привешен тяжкий груз – камень? жернов? Без церемоний его швыряют за борт лодки, тело с громким плеском погружается в воду – его неумолимо тянет вниз. Но он еще жив, он чувствует все, мучительно бьется в своих путах, захлебываясь, набирая полные легкие мутной, с запахом тины, воды, ощущая страшную боль в груди. Отчаянный ужас охватывает все его существо, он борется до последнего мгновения, но в какой-то момент перестает бороться, сознание его угасает, он умирает – тело, отягощенное громадным камнем, стремительно опускается ко дну...

Волны медленной реки, мутные и темные, равнодушно принимают два длинных бесформенных куля. Ленивые круги, пара всплывших пузырей, досадливо кривящееся отражение луны на чуть волнующейся глади. Круги разошлись, исчезли, над местом последнего упокоения двоих несчастных неторопливо проплывает облепленная склизкими водорослями коряга.

Гвардейцы гребут к берегу, на удивление молчаливые, понимая: то, что было сделано сегодня – не повод для сплетен на дружеской попойке. Кое-кто посметливее бормочет себе под нос: «Его светлость, когда прознает, страсть как озлится...» «Наше дело маленькое, – сипящим шепотом одергивают говоруна более опытные служаки, – приказано – выполнено. Помалкивай, если не хочешь, чтоб его милость лично из тебя жилы вытянул...» – «Да нешто мы без понятия... Молчок, рот на замок, ничего не знаем, ничего не видели...»

Когда несколько месяцев спустя начнется дознание, кое-кто из соучастников убийства, не выдержав, заговорит, и тайна будет раскрыта.

11.

Где-то далеко корчащийся на зеркально гладкой поверхности человек, задыхаясь, хрипит. Вдох, еще один, еще – он преодолевает сопротивление сжавшихся легких, уверенных, что они наполнены затхлой водой и мертвы. Безумный взгляд вытаращенных глаз обшаривает пространство вокруг – эфемерное, наполненное зыбкими отражениями и багрово-черными сполохами.

Это – Грань-меж-Мирами. Он застрял там, где бессильны время и пространство, в несуществующей Трещине, крохотной узости между сияющими Сферами бытия. Здесь пролегают пути, которыми бродят безумцы, поэты и чародеи, не нашедшие покоя и приюта души вечные странники и такие, как он, любопытные путешественники из мира в мир.

– Ни хрена себе поездочка в прошлое... – прокашлявшись и отплевываясь от мерзкого привкуса во рту, метаморф наконец подбирает разъезжающиеся конечности и с трудом усаживается. В панике он осматривает себя, вытягивая руки, ожидая увидеть месиво свежих рубцов и шрамов, ощутить вонюче-липкую гадость и дикую резь между ног. Но – ничего нет. Он такой же, каким был в библиотеке поместья д’Орсэ за миг до того, как его подхватил и уволок за собой водоворот Времени, – светловолосый молодой человек, одетый только в потертые джинсы и старые мокасины. Вокруг шеи обвивается серебряная цепочка, на ней болтается фигурка феникса. – Да я чуть умом не рехнулся! – этот яростный протест он обиженно выкрикивает в полный голос, обращаясь к плывущим мимо теням, складывающимся в силуэтное изображение огромного замка с высокими тонкими шпилями.

«Кстати, почему я торчу здесь? – запоздало интересуется разум. В кои веки стойкая психика перевертыша едва не рухнула под натиском устрашающих впечатлений, и теперь медленно возвращается в норму. Воспоминания о пережитом еще свежи и саднят, как открытая рана. Со временем они затянутся, отойдут в прошлое, но сейчас они кровоточат, надрывая душу. – Отчего я не с Альбером? Боги, как это жестоко – хватать человека, который мирно занимается любовью, швырять его демон знает куда, заталкивать в чужое тело, отдавать на расправу сумасшедшим маньякам, заставлять умирать, а потом не позволять вернуться обратно! Или... или...»

Пространство Междумирья не беззвучно – оно звенит, шелестит, позвякивает колокольцами на призрачных ветрах. Негромкий поток звуков с легкостью перекрывает натужный скрип отворяемой двери. Свет бьет в спину вошедшему, длинная косая тень, кажущаяся фиолетовой, падает к самым ногам перевертыша. Он поднимает глаза, понимающе хмыкает и неловко пытается встать, поскальзываясь на зеркальной поверхности.

Они стоят, разделенные всего пятью шагами, но также несколькими столетиями и разными Сферами, породившими их на свет. Медиум и бывший Призрак. Беспечный бродяга-хастлер и великий правитель далекого прошлого. Воплотившийся Призрак, как ни странно, не слишком похож на свой портрет – холст и краски оказались бессильны передать окружающую его ауру темного, непреодолимого и пугающего обаяния, сумрачный блеск черных зрачков, манеру плавно и грациозно двигаться, подобно большой хищной кошке. То же одеяние темно-вишневого цвета с серебряной искрой, тяжелые длинные рукава, покачивающаяся в ножнах скьявона. Широкого берета нет, и темно-каштановые, слегка вьющиеся волосы свободно падают на плечи, обрамляя хмурое, надменное лицо.

– Пять золотых за столько мучений – пожалуй, маловато, – неожиданно для самого себя обиженно выпаливает Джерри. – Мне теперь кошмары будут сниться по ночам, и все по вашей вине! Между прочим, в летописи говорится – вы достойно расправились с виновником тех безобразий. Это правда? За что он так взъелся на бедных мальчиков, не сделавших ему никакого зла?

– Зависть. Злоба. Ревность. Стремление досадить. Назови любую причину – не ошибешься, – после краткой паузы откликается низкий, своеобразно мелодичный голос. – Надо полагать, ты – Ардженто? Я думал, ты старше.

– А я думал, у вас хвост, рога и раздвоенные копыта, – душевное напряжение перевертыша прорывается совершенно непреодолимым желанием нагрубить. – Вы же видели меня... с той стороны своего портрета.

– Нет, – против ожиданий, дерзость медиума не вызывала вспышки княжеского гнева. Темные глаза с легким удивлением изучали стоящего напротив человека, как рассматривали бы диковинного зверя из дальних краев. – Призракам не дано узреть живых. Они были для меня мимолетными, неразличимыми образами. Некоторые несли в себе отблески света, некоторые – тьму... Ты обратился для меня тенью в искрах серебра, способной услышать меня и дать ответ. Правда, – короткая, почти незаметная усмешка, – ответы твои частенько бывали злы, как и сейчас... Ты считаешь себя недостаточно вознагражденным? В былые времена я бы спросил: чего ты потребуешь в оплату за свое искусство и за выпавшие тебе испытания?

– В былые времена ваша милость объявила бы меня малефиком и злодеятелем, науськала инквизицию и спалила посреди города, да еще явилась бы самолично полюбоваться на казнь, – съязвил метаморф.

– И строжайше наказал бы экзекуторам складывать костер из сырых дров, – невозмутимо согласился черный принц. – Ибо такие, как ты, устроят балаган даже из собственной смерти. Но сегодня ты вправе требовать. Ты сделал все и даже больше, исполняя мою просьбу. Чем я могу отблагодарить тебя, прежде чем наши пути разойдутся?

– Ничем, наверное, – поразмыслив, дернул плечом Джерри. – Я просто пошутил. Вы ж не поделитесь секретом, где зарыты таинственно пропавшие сокровища вашего рода. Думаю, этого клада никогда и не было, его выдумали мечтатели вроде меня. Нет, мессир, мы в полном и окончательном расчете. Коли ваша душа освободилась из плена, то и хорошо. Приятного вам пути на все восемь сторон света и Истинный Полдень, коли пожелаете. Единственно... – перевертыш заколебался, решая, не будет ли просьба сочтена слишком дерзкой, – единственно, мне бы хотелось иметь вещь, принадлежавшую когда-то вам... Не в оплату, просто на память. Идиотская привычка – коллекционировать подарки от клиентов.

– И много у тебя таких даров? – снова мимолетная усмешка, похожая на блеск солнечного зайчика в темной листве.

– Порядочно...

– Тогда добавь к ним еще один, – бывший Призрак неторопливо снял с тонкого пальца тяжелый, матово сияющий перстень, в котором поблескивал гранями крупный сапфир. – Возьми. Теперь он твой.

– Случаем, это не прославленный в истории кусачий и ядовитый перстенек? – на всякий случай уточнил метаморф, осторожно подходя ближе и протягивая руку за драгоценным сувениром. Тяжелая вещица упала в подставленную ладонь, а на следующем ударе сердца мутной волной нахлынуло только что пережитое – боль, опустошение, полная беспомощность и безысходность. Утекающие сквозь пальцы мгновения, заливающая рот и ноздри мутная вода, скорбный шепот в ночи. Перевертыша выгнуло чужой, но разделенной и воспринятой болью, швырнуло куда-то вбок. От падения его удержали твердо сомкнувшиеся на предплечьях руки.

– Ардженто, что с тобой? – в низком, бархатистом голосе слышатся обеспокоенные нотки.

– Пустяки, – зажмурившись, метаморф помотал головой. Судорожно стиснутая ладонь ощутила гладкость золотого перстня, а обнаженная кожа – жесткую шероховатость серебряного шитья герцогского бархатного камзола. Чужое тепло, чужое дыхание – слишком близко, опасно близко. – Всего лишь память... Знаете, мессир, один мудрый человек, куда лучше меня разбирающийся в вывертах Межмирья, уверял: если задаться целью, можно отыскать... или создать... мир, где у нас появится шанс исправить сделанные ошибки. Где мы сможем прожить жизнь заново, не наступая дважды на те же грабли. Мир, где ваш друг останется в живых. Некоторые верят в это. Я, к примеру. Нужно же нам во что-то верить на долгом пути. Пусть я покуда еще не встретил никого, кто подтвердил бы верность такой теории, но вдруг именно вам повезет?..

Тонкие прохладные пальцы мягко приподнимают его лицо за подбородок... Короткий, как вспышка молнии, и такой же ослепительный поцелуй, горький и безнадежный. Обжигающие, лживые образы того, чего никогда не было, но могло бы быть... Тьма и зыбкое серебро ночей, скомканное покрывало на постели, переплетенные пальцы, тающие голоса, распахнутое окно, запах цветущего жасмина...

– Прощай, – звучит неумолимо, как смерть.

Перевертыша осторожно отодвигают в сторону. Сквозь неожиданно вскипевшие слезы он смотрит вслед удаляющейся высокой фигуре, с каждым шагом превращающейся в плоский силуэт, в призрачную тень, объятую холодным огнем. Грани перемещаются, смыкаются, растворяя ушедшего в себе, принимая еще одного странника Отражений, навсегда закрывая и запечатывая эту страницу истории. Было – не было? Какая разница? Все они давно умерли – блистательный, хитроумный и коварный Цезарь Борджа, его порочная – или невинно оклеветанная? – сестра, их отец, пастырь христианского мира, не умевший смирять влечений собственной плоти, их возлюбленные, друзья и враги. Предательство и верность, нарушенные клятвы и исполненные обеты. Никого из них более не существует – разве что там, в глубинах Миллиона Сфер, в каком-то из миров, они начнут жизнь заново, под другими именами, в иных обличьях...

– Я хочу обратно, – отчетливо и твердо произносит Джерри. – К Альберу.

Звеня оборванной струной, Грань послушно изгибается, распахивая нужную дверь. Метаморф, не оглядываясь, прыгает в темный проем, обрушиваясь на деревянный пол и больно ударяясь коленями уже где-то в реальном мире. Рассудком он понимает, что нужно вскочить, узнать, что с Дорси, но тело не желает двигаться. Свернувшись, он лежит на полу своей неуютной комнатки в усадьбе д’Орсэ, прижав колени к груди, зажмурившись и стараясь не разрыдаться. Судьба истинного неудачника – обретать и тут же терять.

Сквозь щели в половицах просачивается едкий запах горящего дерева, от которого Джерри заходится удушающим кашлем.

Спустя миг он резко вскакивает на ноги, плечом вышибает дверь и несется по коридору. Наплевав на запреты и правила, беззвучно вопит, взывая к Фениксу. На сей раз Хранитель откликается, разворачивая крылья и неспешно устремляясь с Равнин Хаоса в реальность.

«Проклятие мне во веки веков, как же я мог забыть! – если б Джерри мог, он бы с разбега треснулся головой о стену. – Призрак обрел свободу, и паутина Сил, привязывавшая его к нашему телесному миру, рухнула. А когда рассыпается столь древняя и крепкая Паутина – спасайся, кто может! Альбер, где ты?! Альбер, пожалуйста, ради всего святого, продержись еще хотя бы пару мгновений! Можешь потом пристрелить меня – и будешь совершенно прав...»

12.

Альбер никак не мог вспомнить, осознать толком, что произошло. Они почти дошли до самой пронзительной точки, еще мгновение – и все разрешилось бы яркой вспышкой небывалого чувственного удовольствия, но... Джерри исчез, словно растворился в воздухе... или его никогда и не было?

Альбер приходил в себя медленно. Послевкусие страсти оказалось на редкость мерзким. Внутри у него скопился мутный осадок из гремучей смеси не самых приятных чувств – злости, неудовлетворенного желания, обиды, отвращения, прежде всего к самому себе, жгучего стыда и какого-то растерянного недоумения. Во всем этом происшествии было что-то слишком унизительное – неожиданное дезертирство того, кто его соблазнил, было похоже на предательство, на какое-то необъяснимое, оскорбительное и бессмысленное глумление...

Он не хотел ни думать, ни вспоминать о совершенном опрометчивом шаге, однако живые картины случившегося в библиотеке всплывали у него перед глазами, насыщенные испытанными эмоциями, физическими ощущениями, болезненными воспоминаниями. Они не позволяли выкинуть все из головы и забыть, как дурной сон, как внезапное наваждение, насланное на него стенами старого поместья.

Кое-как натянув рубашку и джинсы, скривившись от ощущения неприятной влажности собственного тела, он медленно поплелся к выходу из библиотеки, ни разу не оглянувшись на стол, распотрошенный секретер и книгу великой ценности – источник всех его несчастий.

Спотыкаясь, Альбер добрел до Охотничьей залы, упал в большое кожаное кресло. На душе было муторно и гадко. Злые досадливые слезы выступили на глазах, накатила волна какой-то тоски, отупения и ужасающей пустоты...

Так он и сидел, уставившись оцепенело в одну точку, без каких-либо чувств и эмоций, когда мимо его глаз медленно проплыл светящийся огненный шар, взявшийся неизвестно откуда. Потрескивающий искрами, размером с небольшой мяч, шар на некоторое время завис перед лицом Альбера, затем медленно поплыл от него к центру залы, так, словно он был разумным и осмысленным существом, движущимся в нужном ему направлении. Дорси обмер, когда сообразил, что напоминает ему этот странный шарик, – в своей собственной гостиной сейчас он видит шаровую молнию!

Конечно, хорошо, что полузабытые школьные знания так удачно всплыли из тайников памяти, но что нужно делать в таких случаях? Траектория полета шара практически непредсказуема, молния ведет себя неожиданно, поэтому не стоит делать резких движений и тем более убегать: можно вызвать воздушный поток, по которому сгусток энергии... продолжать мысль дальше не хотелось...

Огненный шар тем временем продолжал свое медленное и целенаправленное движение к противоположной стене, туда, где висел проклятый портрет... Альбер заворожено следил за действиями этой разумной плазменной твари. Молния остановилась перед изображением.

Вопреки здравому смыслу Дорси медленно сполз с кресла и на цыпочках, крадучись, двинулся в сторону противоположной стены, к Портрету и висящей перед ним шаровой молнии. Он подошел совсем близко, встал, широко расставив ноги для пущего равновесия, чтобы можно было устоять в случае удара. Пустыми расширенными глазами Альбер смотрел на светящийся шар. На несколько мгновений воцарилась звенящая тишина, как бы затишье перед бурей – время словно остановилось, растянулось густой вязкой субстанцией...

Вдруг шар совершил какое-то странное колебание, резко крутанулся вокруг своей оси и с невероятной стремительностью ударил в портрет. Последнее, что слышал Дорси, прежде чем замертво упасть перед охваченной пламенем картиной, был сильный хлопок наподобие взрыва...

С горящего полотна огонь перекинулся на тяжелый занавес, которым обычно закрывали картину от света, затем немедленно перенесся на кожаную и тканевую обивку стен, на деревянные панели, оттуда на балки и перекрытия потолка... Огонь с бешеной скоростью охватывал вещи и предметы: старая ткань, кожа, дерево – все служило ему прекрасной пищей, пыльная старина особняка была отличным топливом. Стеклянные предметы, безделушки и стекла лопались, разлетаясь веером сверкающих осколков. Огонь распространялся поразительно быстро, вскоре им был охвачен почти весь первый этаж, библиотека нещадно пылала, богатейшее собрание книжных сокровищ, собранных заботливыми руками в течение столетий, погибло в считаные минуты. Пламя яростно рвалось из всех проемов, гудело, ревело, по коридорам плыл удушливый черный дым.

Бег сквозь оживший кошмар, вскрик, когда огненный язычок мимолетно коснулся кожи и волос. Бег по тающему, рассыпающемуся следу, ведущему из библиотеки вниз. Омерзительный запах горящего дерева и бумаги. Глаза обильно слезятся, ступеньки почти неразличимы в дыму, синевато-оранжевое пламя стелется по резным балкам потолка Охотничьей залы, жадно обгладывает стены. С оглушительным грохотом и звоном обрушилась бронзовая люстра, раздробив паркет, – перевертыш едва успел метнуться в сторону. Кричать бессмысленно, Альбер, если он здесь, наверняка без сознания и не сможет отозваться. Ниша с портретом превратилась в угольно-черный проем, и рядом с ней... совсем рядом с ней...

– Альбер, мать твою! – метаморф сквернословит, сам не замечая того. Прыжок, обхватить неподвижное тело обеими руками за талию, молясь про себя неведомо кому, чтобы не было поздно, соткать ненадежный Купол, способный хоть пару минут защитить их от огня. Уповая только на собственную память, прочертить светло-голубой пунктир Портала...

Его сил, истраченных на вселение в чужой облик и пересечение Граней, недостает. Заклинание рассыпается, разваливается на куски, как карточный домик под случайным дуновением.

Усадьба содрогается от чердака до подземелья, когда в центре горящей залы возникает Феникс – плывущие очертания огромного ястреба, сотканного из пламени. Безжалостный огонь на несколько мгновений стихает – Феникс поглощает родственный элемент, купается в нем, хлопая крыльями и мимоходом обрушивая деревянную галерею. Сила покоренной стихии, обращенная в магию, потоком устремляется к тому, для чьей защиты сотворен Феникс, – и прогоревшая балка, которой было суждено размозжить голову метаморфа, в ворохе искр падает на пустое место.

Песчаная аллея приусадебного парка, усыпанная мокрыми листьями лужайка перед пылающим особняком. На миг стылый воздух над дорожкой дрожит, словно над раскаленной пустыней, и, уплотняясь, выталкивает из себя две человеческие фигуры. Один из людей надрывно кашляет и трет свободной рукой воспаленные, изъеденные дымом глаза, придерживая свободной рукой бездвижное тело другого.

«Ну и денек», – тупо подумал Джерри, из последних усилий подтащив к себе спасенного и устроив его голову на коленях. Говорят, отравившиеся угарным газом по странной прихоти природы на удивление хорошо выглядят – сейчас перевертыш воочию убедился в этом. Если бы не мертвенно-синяя кожа, Дорси казался бы вполне живым и здоровым.

В спутанном клубке нитей, символизировавших душевное и телесное состояние молодого человека, доминировали два оттенка – угольно-черный и бледно-зеленый. В их гуще еле-еле угадывались жалкие остатки оранжевого и синего цветов. Обратившийся в бесстрастную вычислительную машину разум метаморфа вынес приговор: «Восемьдесят процентов за то, что у тебя на руках свеженький труп».

– Да катитесь вы все!.. – злобно пожелал неведомо кому перевертыш.

Он не помнил и не осознавал, сколько времени провел, сгорбившись, прикрыв глаза и тщательно распутывая безумный клубок, пока тот не засиял робкой солнечной желтизной, а Дорси чуть дернулся, откашливая остатки дыма из легких. Парень не опомнился и не пришел в себя, но хотя бы начал дышать, сипло втягивая осенний воздух. Джерри сделал попытку разогнуться, вскрикнул от внезапной стреляющей боли в спине и поежился, вспомнив, что сидит на холодной земле в одних джинсах, а на дворе отнюдь не лето. Скривившись, перевертыш вытянул из Трещины свитер для себя и куртку, чтобы пока прикрыть Альбера.

Только тогда он взглянул наконец в сторону горящей усадьбы.

Пламя пробилось на второй и третий этажи, облизывало черепицу на крыше. Величественный старый дом превратился в каменный остов, полностью охваченный огнем, вырывающимся в щели окон и дверных проемов. Можно не сомневаться – вскоре сюда, завывая сиренами, явятся пожарные и вездесущая полиция из ближнего городка. Спасать, впрочем, уже будет нечего и некого, а полиция... Стоит ли Альберу в его состоянии отвечать на их настойчивые расспросы? Местное следствие наверняка придет к выводу, что во всем повинна старая проводка. Новый владелец особняка включил свет, где-то в окислившихся проводах произошло короткое замыкание, искра подожгла трухлявое дерево – и готово. Семья Дорси, скорее всего, получит причитающуюся приличную сумму по страховке, но им не придется торжественно въехать в родовое владение своих предков.

Особняк было безумно жаль, жаль всех старинных, прекрасных вещей, хранившихся в нем, мучительно погибших творений рук человеческих, в особенности редчайшего портрета...

Издалека донесся многоголосый вой приближающихся сирен. Метаморф опустил взгляд на подопечного и невольно вздрогнул – Альбер открыл воспаленные глаза с налитыми кровью белками, пронизанными густой сетью капилляров.

– Я думал, что умер... – хриплым голосом тихо выговорил он.

– Ты жив. Просто надышался дыма и потерял сознание.

– А усадьба?..

– Горит, – честно признался перевертыш. – К вечеру останутся одни закопченные руины. Мне жаль... Чертовски жаль, что все закончилось именно так.

Дорси глубоко вздохнул, закашлялся.

– Вернулся, значит... – произнес он после долгой паузы. – Я думал, ты ушел навсегда... Мне было так тошно. Лучше б я умер...

– Не пори чушь, – притворно сердито бросил метаморф, взъерошив еще сильней растрепанные темные волосы Дорси, пропахшие гарью. – Ты здесь ни при чем. Во всем виноват только я... и еще кое-кто.

«Я должен рассказать ему правду. Или полуправду. Он прошел через это вместе со мной и имеет право знать».

– Альбер, ты можешь меня выслушать? Не перебивая, ничего не спрашивая. Через четверть часа тут будут кишмя кишеть копы, репортеры и пожарные. Тебя отвезут в больницу, а я не хочу ни с кем сталкиваться. Я был бы тебе безмерно благодарен, если б ты вообще не упоминал моего имени... Да, я неплохо разбираюсь в антиквариате, но я никогда не работал в доме Друо. Я – медиум, – Дорси осторожно кивнул в знак того, что он понял . – В этот дом я попал по случайному совпадению, как мне казалось... Теперь-то я полагаю, что никакого совпадения не было, а был четкий и прекрасно продуманный план, осуществленный старым портретом...

– Я так и думал, – Альбер слабо улыбнулся. – Мне с самого начала показалось, что между тобой... и ним... какие-то странные отношения. Личные. Я даже подглядел разок за вами, и убедился – вы разговаривали. Это было так удивительно... так чудесно и необычно... я решил выждать, посмотреть, что будет. Он... он чего-то хотел от тебя?

– Он хотел прощения, – в эту фразу укладывалось все, и она ничуть не грешила против истины. – Прощения и свободы. Он получил то и другое и ушел. С треском, фейерверками и пожаром. В своем наилучшем стиле.

– У тебя его кольцо? – наблюдательность студента, как выяснилось, ничуть не пострадала. Дрожащей рукой он коснулся кисти перевертыша, рассматривая тускло поблескивающий старинный перстень. – Он отдал его тебе в оплату? Или в награду? – прищурившись, спросил юноша, в его голосе звучала едва заметная ревность.

– Подарил по доброте душевной, – грустно проговорил Джерри. Сирены громко выли уже у самых ворот поместья. – Альбер... то, что произошло в библиотеке... – юноша закрыл глаза, отрицательно замотал головой, явно не желая продолжать тягостный для него разговор. Однако перевертыш настаивал: – Знаю, я выгляжу полной свиньей – но я совершенно не хотел обидеть или как-то унизить тебя. Я действительно хотел быть с тобой... Вот демон, еще пара-тройка дней – я бы просто влюбился по уши! Но треклятый Призрак утащил меня в прошлое... Я даже представить боюсь, какого ты теперь обо мне мнения...

Метаморф пошарил по карманам джинсов, вытащил фальшивую визитку дома Друо, ставшую теперь белой. На глянце проступил телефонный номер, сделанный тонким черным маркером, под ним – электронный адрес.

– Догадываюсь, здесь и сейчас ты не хочешь ничего вспоминать. Но, может статься, через неделю, месяц, даже год ты вздумаешь позвонить или написать мне... Ну, хотя бы единственную строчку: «Видеть тебя не желаю».

Посиневшие губы Дорси сложились в бледное подобие прежней жизнерадостной улыбки.

– Видеть тебя не желаю, – почти по слогам выговорил он. – Сегодня. И завтра тоже. Через месяц, может, и подумаю...

– Мне пора, – перевертыш осторожно вытянул ноги из-под головы Альбера, заодно стянул с него куртку, растворив ее в пространстве. Оглянулся, добавив последний штрих – цепочку петляющих по аллее следов, тянущуюся от горящего поместья. Теперь любой убедится – мсье Дорси едва успел вовремя выскочить из дома, отбежать на несколько сотен шагов и упасть, теряя сознание. – Надеюсь, мы еще встретимся. – Он ободряюще подмигнул, с улыбкой погладил юношу по щеке и, поддавшись внезапному порыву, быстро чмокнул Альбера в губы, ловя краем глаза радостный огонек ответного изумленного взгляда.

Перевертыш молнией метнулся к деревьям, затерялся среди темных стволов, на ходу накладывая на себя аркан Одеяния Привидения. Вернувшийся Феникс пошевелился под свитером, напоминая о себе, согревая и делясь добытыми чарами.

Прислонившись к мокрому буковому стволу, метаморф удовлетворенно следил за происходящим в парке: Дорси увезли на карете «скорой помощи», пожарные развернули брезентовые рукава и принялись за безнадежное дело тушения пожара, полицейские рассыпались по лужайке и вокруг дома, журналисты окрестных газет и телепрограмм затеяли съемку на фоне полыхающего здания – до перевертыша долетел обрывок фразы «...трагическая кончина старинного особняка, одной из жемчужин исторического зодчества нашей провинции...». Созерцая суматоху, перевертыш меланхолично крутил на пальце тяжелое бронзовое кольцо с длинным ключом и биркой «186». Он так и не нашел ответа, почему Призрак выбрал именно такие цифры.

Перстень с сапфиром оказался для него слишком тяжел – как только герцог носил подобную тяжесть на своих изнеженных пальцах? Впрочем, эти руки привыкли держать кое-что потяжелее прелестных золотых вещиц, например, боевой меч, а еще, говорят, они легко гнули подковы... Джерри уже решил, что носить перстень не станет – слишком старинное и вызывающе роскошное это украшение, – а вот достойное хранилище непременно для него подберет.

Ну а позже он обязательно рискнет опробовать на перстне одно причудливое заклинание, якобы позволяющее нынешнему обладателю драгоценности протянуть незримую нить к прежним владельцам. Скажем, к одному высокомерному типу, удалившемуся в бесконечное странствие между мирами.