1.

Как водится, все началось с письма, внезапно обнаруженного Мадам Крисаной одним прекрасным утром на ее монументальном столе. Письмо было несколько необычным – не безликий тоненький конверт с прозрачным окошком и отпечатанным на принтере адресом, а здоровенный толстый лист пергамента, сложенный втрое и украшенный кляксой темно-красного сургуча с неразборчивым гербом.

Мадам вскрыла сургуч, развернула письмо. Прочитала несколько витиеватых строчек. Нахмурилась, выбивая длинными ногтями по столешнице какой-то отрывистый мотивчик.

К письму прилагались две вещи: бархатный кошелек с пятью тяжелыми золотыми монетами и бронзовый длинный ключ с хитро сработанной бороздкой. К кольцу ключа, выполненному в форме цветка, тонкой цепочкой крепилась бронзовая пластинка. На ней были выгравированы цифры – 186.

Госпожа Крис отложила письмо, повернулась к компьютеру и защелкала мышкой, копаясь в файлах – не очень секретных, совершенно секретных и с пометкой «только для модераторов».

За этим занятием и застал ее метаморф. Разумеется, немедля сунувший любопытный нос в странное письмо.

– У-у... – с уважением присвистнул он, прочитав. – Мы, конечно, будем бороться за звание заведения высокой культуры обслуживания? Кто отправится наносить визит вежливости? Голосую за Лео – тут у нас явно махровая аристократия, голубая кровь, белая кость, как раз по его профилю. Д’Орсэ – это кто такой?

Перевертыш сделал попытку глянуть через плечо Крисаны на экран компьютера, но единственное перемещение мышки сменило дневниковую страницу на знойно-яойную картинку.

– Тебе это знать не обязательно, – проворковала Мадам. – Сам все выяснишь, на месте. Собирайся.

– Я-а?

– А кто? Я? – наигранно удивилась хозяйка заведения. – Сам же прочитал – заказчик желает ознакомиться со спецификой заведения. Ты у нас и есть ходячая специфика. Лео... Лео, без сомнения, каваен и неотразим, но я предпочитаю доверить исполнение заказа тебе. Подбери что-нибудь историческое... ну да не мне тебя учить. Одна нога здесь – другая там. Держи ключ.

– Трудна и неказиста ты, жизнь бордельной старлетки... – бормотал про себя Джерри, поднимаясь вверх по лестнице и вертя на пальце тяжеленный ключ.

Выбор костюма не занял много времени, ибо перевертыш решил придерживаться принципа: не костюм красит человека, но vice versa. К тому же все равно придется раздеваться. Тяжелее было с обликом. Метаморф не менее получаса торчал перед зеркалом, выбирая наиболее подходящую Маску. Из озорства примерил недавно запечатленный облик Хисса – гибкая юношеская фигурка, острые и тонкие черты лица, прозрачно-зеленые глазища и густая темная гривка с вкраплениями белых прядей. Мальчик получился отменный, воплощенная мечта педофила-развратника. Хмыкнув, перевертыш сменил цвет волос на платиново-серебристый и наконец остался доволен. Достал из кармана зеленую ленточку, затянул волосы в небрежный хвост и отправился на второй этаж, где двери нумеров порой выводили постояльцев на Грани, в непостоянный лабиринт вечно меняющихся времен, отражений и измерений.

Страшно не было. Было немного весело, как после первого бокала хорошего вина, и до ужаса интересно: что – вернее, кто – скрывается за дверью с номером 186? Кем он окажется? Чего пожелает... и немаловажный вопрос – хорошо ли заплатит?

Бронзовый ключ вошел в скважину так мягко и гладко, что незамысловатое и обыденное действие вызвало у Джерри поток непристойных ассоциаций и нервный смешок. Поворот, еще поворот, приглушенный щелчок огромного старинного замка.

За медленно открывшейся толстой дубовой дверью открылась темная, пыльная комнатушка, увешанная по стенам какими-то одеяниями. Сдавленно чихнув, метаморф выбрался из кладовой или гардеробной, с интересом огляделся.

Другая комната. Низкие потолки с перекрестьями балок, ковры на стенах, массивный стол на кривых ножках, накрытый длинной, до пола, жесткой парчовой скатертью. Фэндом, эпоха, мир – пока непонятны. Среди запахов преобладает кисловатый аромат сгоревших фитильных свечей и тонкая, еле различимая струйка благовоний.

Обождать здесь? Пойти поискать? А вдруг нарвешься на местную стражу или прислугу? Еще примут за вора...

Поразмыслив, Джерри решил, что от бдительной охраны или не в меру любознательных слуг он всегда может отболтаться. В крайнем случае, сбежит.

Тихо скрипнувшая дверь выводит в длинный, неосвещенный коридор. В дальнем конце – приоткрытая дверь, из нее падают теплые оранжевые отблески. А домик-то здоровенный. Не дом, а настоящий дворец. Куда его только занесло? К кому в гости?

Машинально вспомнив навыки домушника, он почти на цыпочках крадется по коридору, выложенному каменными плитками. За узкими, забранными толстыми и мутными частыми стеклышками окнами слева – ночь, мерцающие огни какого-то города. Справа на стенах – торжественная позолота картинных рам, огромные шкафы, сундуки, похожие на египетские саркофаги. Вот и дверь. Легкое нажатие на бронзовую дверную ручку, осторожный взгляд внутрь.

Огромный растопленный камин – вот первое, что замечает Джерри. В камине отплясывают свой бесконечный танец огненные язычки, перебегая по чернеющим поленьям. Высокое кресло, развернутое спинкой к дверям. В кресле кто-то сидит, перевертышу виден только бархатно-вишневый рукав с искрами серебряного шитья и кисть на резном подлокотнике.

«Это – заказчик? Или нет? Придется рискнуть, не то я до утра буду бросить по этому дому...»

Метаморф осторожно стучит костяшками пальцев по дверной створке и вежливо откашливается.

– Мессир... – он не знает, верное ли обращение выбрал, но надеется, что не ошибся. Одно несомненное достоинство Перехода – он наделяет переступившего через порог знанием местных языков и обычаев. Не всех, конечно, но наиболее распространенных в той стране, где вам повезло очутиться. – Осмелюсь спросить, не вы посылали заказ в заведение Мадам Крисаны?.. Если вы, то вам прислали ответ. В моем лице.

Никакой реакции. Впрочем, нет. Рука лениво приподнимается в небрежном жесте – «подойди поближе». Острой и холодной искрой мимолетно сверкает камень в перстне.

Мягкие сапожки шагают по толстому ковру. Ровно четыре шага. Остановиться, склонить голову.

К кому же он все-таки пришел?..

2.

– Эй! Привет! Наконец-то! Слушайте, вы как вошли? А, ну да, дом-то громадный, черта с два услышишь звонок...

Джерри был почти сбит с ног и с толку всем этим словесным потоком, а перед глазами у него плясал синим пламенем свечной огонек. Метаморф на минуту зажмурился, а когда открыл глаза, перед ним возникла некая физиономия, глядящая на него с любопытством.

– Вы, часом, не с карнавала? – ухмыльнулся собеседник.

Джерри постепенно приходил в себя. Теперь он сам в полном изумлении уставился на своего визави – обычный молодой человек, наверное, студент, растрепанный, в джинсах, в свитере и со свечой в руке – живой, настоящий и даже не без юмора...

«Час от часу не легче! И это вот – клиент??? А... тот, другой – тяжелая парча, перстень?.. Аааа! Срочно сменить прикид!» Вычурный «вечерний» наряд был сменен на простой джинсово-молодежный вариант, как-то больше вяжущийся с обликом нормального человека.

Парень с видом «чур меня, чур!» хлопал глазами в ответ на преображение гостя, даже рукой перед собой помахал.

– Вот дьявол! Уже мерещиться начало! Извините, честное слово, я тут с ума сойду, в этом проклятом доме!

Впервые метаморф так растерялся, стоял бамбук бамбуком и безропотно ожидал, куда-таки выведет кривая.

Пауза несколько затянулась... Студент наконец очнулся и потащил его за собой куда-то внутрь дома, продолжая тараторить:

– Пойдемте, все вам покажу! Честно говоря, не силен я в технике, может, оно и ничего страшного... Мне кажется, что-то с проводкой, света во всем доме нет...

Джерри решительно притормозил.

– Какая еще проводка?!

– Обыкновенная! Вы – электрик, так? Да, я звонил в вашу службу, мой заказ приняли, сижу жду. А в чем проблема?

– Ммм... – Джерри замялся. – Я как бы не совсем... То есть, даже наоборот, я совсем не...

«Черт! – выругался про себя перевертыш. – Да что они там все – ошалели? Что за идиотский розыгрыш! Что еще за игры в рабочий класс?! Это уж какой-то полный беспредельный запредел! Хвала тому-который-на-небесах, мы пока еще не салон Китти!»

Студент в очередной раз вскинул на него недоумевающие хрустально-ясные наивные глаза.

«Ай, была, не была! Монтер, водопроводчик, какая разница! Желание клиента – если не статья, то закон!» – решил Джерри, поржав про себя своей же шутке.

– ОК!– он даже игриво подмигнул. – Пошли, посмотрим.

Только теперь он в слабом пламени свечи оценил прелесть обстановки, в которой очутился. Дом был действительно красив, стар и, увы, существенно потрепан. Мерзость запустения, можно было бы сказать, царила вокруг, если бы столь низменные слова смели коснуться подобной золочено-бронзово-парчовой красоты... Ах, да, да, рассеянно припоминал перевертыш, конечно, сундуки, шкафы, головокружительные лестницы, тяжелые драпировки, золоченые картинные рамы... Стоп! Джерри остолбенел, колени у него ослабели, сердце тяжелым маятником закачалось в груди. Он едва на пол не сполз по стенке, оказавшись лицом к лицу, или лучше сказать к лику, что выступил так явственно и выпукло, словно живой, с одной картины, мимо которой он проходил, ведомый предполагаемым хозяином. Джерри смотрел во все свои расширившиеся очи – вот же оно! Парча, перстень, длинные тяжелые рукава, отблеск камина, тяжелое кресло и... человек... Боже, боже, какой поразительный оптический обман! Чистейшее сумасшествие! – метаморф готов был истерически расхохотаться. Однако что-то заставило его держать свои эмоции на коротком поводке... Картина, будто бы вампир, держала подле себя и не отпускала...

– А! Зацепило? – студент остановился рядом и, скрестив руки на груди и прищурившись, так же рассматривал полотно. – Да, неплохая вещь. Отличная живопись, по-моему. А впрочем, неприятная картина, когда смотришь – становится не по себе, а почему – черт его знает... Ну, пошли?

Метаморф, с трудом оторвав взгляд от удивительного изображения, поплелся дальше следом за хозяином...

Так. Спокойно. Держим себя в руках, не расслабляемся. Грани и Коридоры-меж-мирами порой любят выкинуть такие пакостные трюки, забросить ни о чем не подозревающего путника в такой медвежий угол, откуда будешь выкарабкиваться сто лет и еще один день. Да еще неизвестно, выберешься ли. А здесь – цивилизация, электричество, телефоны. Ага, цивилизация! А электричества-то, кажется, здесь и нет!

Следуя друг за другом, они боком спустились вниз по узкой лесенке в подвал. Неяркое качающееся пламя свечки выхватило из темноты ящики, запакованные картины, поломанную мебель – и распахнутую коробку щитка, установленного тут лет эдак двадцать или тридцать назад. Из распределителя торчали круглые фарфоровые макушки пробок и несколько выдранных проводов. Кое-где были приклеены отрезки желтого от старости пластыря с надписями «Кухня», «Спальня», «Гостиная».

– Вот, – с негодованием указал студент. – Щелкнуло – и вырубилось напрочь. Спасайте!

Под щитком торчала колченогая табуретка. Взобравшись и балансируя на шаткой опоре, Джерри в глубокой задумчивости уставился на распределитель. Растрепанные провода, облезшие переключатели, пыль и паутина. Проще содрать и поставить новый.

Перевертыш порылся в обширных, но бессистемных складах своих знаний. Работа с техникой и холодным железом не входила в базовый круг его образования, но чего только не нахватаешься, странствуя по Отражениям... От боевых заклинаний Радужной Школы до навыков починки забарахлившего автомобиля.

– Отвертку! – приказал он тем же тоном, с каким ведущий хирург клиники требует у ассистентки скальпель Нортштейна-Бухловского, номер второй.

– Э-э... – донеслось снизу. – У вас что, своей нет?

– В машине оставил! – рявкнул метаморф.

– Подождите, я сейчас, попробую найти... – парень убрел во мрак, спотыкаясь и поругиваясь себе под нос. Вернулся он, с трудом волоча в свободной руке деревянный ящичек.

Первый же взгляд на хранящиеся там инструменты заставил Джерри передернуться. Ржавые железяки до боли напоминали любимые игрушки соратников леди Кессайр по борьбе со злом путем искоренения этого самого зла и его носителей.

«Выхода нет, – с этой мыслью перевертыш выудил отвертку, казавшуюся не такой страшной, как ее соседки. – Назвался электриком – чини свет».

Студент мялся рядом, держа свечку и с любопытством следя за действиями самозваного мастера.

Поначалу все шло вполне успешно. Перевертыш обнаружил перетершийся от старости провод, идущий к предохранителю с маркой «Холл-подвал», обмотал его скотчем, утопил пробку. Взрывов не последовало. Наоборот, под потолком заморгала и нехотя ожила тусклая лампочка в ошметках паутины. В подвале стало немногим светлее, и, словно камни на берегу во время отступающего прилива, стали видны прятавшиеся доселе предметы.

Хозяин дома одобрительно присвистнул и задул свечку.

Ободренный своими достижениями, Джерри с плоскогубцами наизготове полез в самую гущу проводов, пытаясь рассортировать их и отделить друг от друга.

Наверное, он что-то не так сделал... Подлое изобретение техногенных веков сверкнуло голубоватой молнией, испустив холодный и сухой треск. Рука, в которой метаморф держал плоскогубцы, онемела и дернулась сама собой куда-то влево и вверх, вовлекая все тело в шикарный пируэт вокруг собственной оси. Табуретка хрустнула.

«Лечу, – уныло констатировал Джерри, тщетно пытаясь сгруппироваться. – Нет, холодное железно – это не для меня...»

Он врезался во что-то живое и мягкое. Преграда испуганно пискнула, теряя равновесие.

Полет закончился отбитыми коленями и локтями, в полной темноте. Где-то по соседству возился и чертыхался сбитый с ног владелец дома. Метаморф подобрал свои конечности, убедившись, что ничего не сломано, и окликнул:

– Эй! Вы живы?

– Относительно, – удрученно отозвались из подвального мрака. Подумали и добавили: – По-моему, вы все-таки не электрик...

– Не электрик, – фыркнув, согласился Джерри. – Никоим образом.

– А тогда кто? – слегка настороженно поинтересовался невидимка. Судя по звукам, он пытался нашарить на полу отлетевшую свечку.

Метаморф на мгновение напрягся, лихорадочно соображая: «Перепутанный заказ? Кто-то ждал монтера, кто-то – хастлера? Но письмо у Мадам?.. Такое письмо было бы вполне в духе того высокомерного хлыща на портрете...»

Портрете?! Тут его буквально осенило. Х-ха! Тот, кто нас пугает, – нам поможет! Сама собой соткалась из воздуха и легла в карман дубликатом бесценного груза изящная визитка с логотипом «Hotel des ventes de Drouot» и его собственным именем, выведенным красивыми глянцево-выпуклыми буквами.

– Собственно, я – оценщик. Аукционный дом Друо. Специализация – изящные искусства и антиквариат, – нахально заявил перевертыш, похвалив себя за находчивость, а эту Сферу – за насыщенные магические линии, позволяющие творить мелкие чудеса. – Адвокатское бюро, занимавшееся делами вашего почившего родственника, направило нам просьбу осуществить экспертную оценку имущества с целью выявить предметы, представляющие собой художественную и историческую ценность...

Мысленно метаморф хихикнул, поблагодарив Вечного Героя и еще кое-кого из своих друзей за переданный опыт и знания. Он вполне мог произнести впечатление знатока – особенно если дело касалось определения подлинности драгоценных камней, старинных рукописей или холодного оружия.

– М-да, – после краткого молчания изрек студент, – четвертый закон Паркинсона на практике. Вот я идиот! Сам виноват. Вы же пытались сказать, что вы – не электрик.

– Однако самоуверенно попытался починить свет, – подхватил метаморф, удрученно добавив: – Боюсь, после моей починки будет проще вызвать бригаду и заменить всю проводку в доме.

– На какие шиши я это сделаю, если не секрет? – осведомился молодой человек. Тяжко вздохнул и подвел итог: – Получил наследство, большое спасибо. Сжечь все напалмом и выстроить заново. А барахло распродать на аукционе втридорога. Накрылся свет, похоже. И свечку я потерял. Остается только надеяться, что к утру сюда пожалует настоящий электрик. Давайте выбираться, не сидеть же в подвале!

Наверх выбирались в кромешной тьме почти ползком. Стемнело. Слабый свет из громадных французских зашторенных окон проникал внутрь дома, рассеиваясь во мраке бесконечных, как казалось, коридоров, поворотов, тупиков...

Похабное местечко, думал про себя метаморф, зябко ежась то ли от холода, то ли от чувства необъяснимой тревоги. Студент шуршал где-то рядом в поисках свечных запасов, бормоча что-то неразборчиво себе под нос. Наконец под ликующий возглас из мрака выплыл тяжелый канделябр с тремя слегка оплывшими свечами, за мутным свечением которых маячил силуэт.

– Да будет свет! – провозгласил он. Свечи колыхнулись, силуэт поплыл куда-то в самую сердцевину сгущенной темноты. Джерри досадливо поморщился и двинулся следом.

Насколько можно было понять при столь тусклом освещении, они добрались до громадной залы или холла, черт разберет... Пространство залы казалось безразмерным, будто не было у нее стен, потолка, дверей. Джерри догадался: эта зала – центр дома, отсюда расходятся длинные ленты коридоров, лестниц, отсюда можно попасть в другие помещения этого призрачного дворца. В глубине – жерло громадного камина: пожалуй, в его зеве и кабана, и оленя легко зажарить на вертеле. Посреди этого огромного пространства нагромождение мебели всех стилей и эпох, очаровательное в своей беспорядочности и тревожащее...

«Дисгармония пространства, как это дестабилизирует! Джерри, Джерри, куда ты попал! Прием давления на психику удался, какое уж тут душевное равновесие!!! Кто ОН, чего хочет? Заплатит ли – боже, как смешно! Ноги б унести в целости и без существенных потерь...» – метаморфу-перевертышу было тошно, в том числе от самого себя – ну, что такого произошло?! Ну, нету света, и только-то! А уж расстонался, расхныкался, ноги унести спешит. С чего вдруг?! Где радостное возбуждение, где эйфория авантюры??? Теряем квалификацию, а заодно и нюх? Болван! Собраться, стиснуть зубы, дышите глубже – вы взволнованы!

– Ну что, расположимся пока что тут? – до взвинченного необоснованными страхами мозга метаморфа смысл простых слов доходил с трудом. – Э-эй! Вы не против? – студент глядел на Джерри с легким беспокойством.

– Д-да, угу... – промычал перевертыш, покрываясь пунцовыми пятнами стыда под глянцевитой маской воплощенного кавая. Он огляделся. Тут – означало на мягких диванах какой-то кожи невероятной выделки, прекрасной, гладкой, словно шелковая простыня – кордовской? – всплыло страннейшее словцо, пылившееся доселе в глубинах подсознания.

Сии мягчайшие лежбища разврата были расставлены каре вокруг большого стола, того самого, накрытого тяжелой парчовой тканью.

Студент тем временем без церемоний уже успел водрузить свой канделябр в середине рыцарственного овала, а сам завозился у страшной каминной пасти.

– Знаете, не очень-то я умею со всем этим управляться, – болтал он, – дома у нас простой, электрический. Но вроде ничего сложного, поленья сложены, вот и керосин, спички... Ага, вот так... Вау!

Молодой человек отпрыгнул – языки пламени с шипением взмыли вверх и заплясали в недрах очага, огонь загудел, выровнялся, послушно облизывая поленья.

– Ух ты! – искренне восхитился студент. – Правда, замечательно? – он обернулся к Джерри, и тот увидел в его глазах наивное детское удовольствие.

«Бедный мальчик! Дитя городских трущоб», – метаморф криво усмехнулся про себя, лицо его при этом осталось идеально гладким и выражало исключительную доброжелательность.

– Здесь и устроимся, тепло, по крайней мере! – хозяин погрузившейся во мрак усадьбы потер руки. – Так-с, сейчас сообразим что-нибудь на стол.

Он ненадолго исчез и вновь объявился уже с парой бутылок и картонной коробкой, из которой с улыбкой заговорщика жестами фокусника стал извлекать всякие припасы: батон-багет, ветчину, сыры, какие-то баночки, паштеты и тому подобную снедь. Джерри одобрительно поглядывал на приготовления. Мальчишка подмигнул:

– Думали, я тут пропадаю? Еще чего! Не бедствую, заказываю в здешнем городке, мне каждый день привозят. В общем-то, жить можно. Со светом бы еще как-то уладить...

Он ловко расставлял извлеченные припасы, сходил куда-то, принес тарелки, приборы и бокалы. Джерри глядел во все глаза – все было старинным, подлинным, отменного качества и красоты. Да и вино – две длинные, темного стекла, с сильно вытянутым горлом пыльные бутыли – выдержки, должно быть, самое меньшее полувековой? Чудеса! Уют творился на глазах – от камина шли волны тепла, еда соблазнительно пахла, кресла были мягки, удобны и приятственны на ощупь. Студент хозяйничал ловко и умело. У перевертыша впервые с момента прибытия захорошело на душе. Вино разлили по бокалам, подняли первый тост.

– За знакомство! – провозгласил студент. – Простите, я сразу толком не отрекомендовался. Альбер, Альбер Дорси, – юноша протянул руку. – Заканчиваю курс истории искусств в Сорбонне, живу в Париже, с родителями. И вдруг – наследство. Вообразите! Так неожиданно... В один прекрасный день вам объявляют, что вы в каком-то там родстве с известной фамилией д’Орсэ, последний захиревший представитель которой скончался, не оставив ни детей, ни завещания. Наше семейство оказалось единственной, первой и последней очередью на наследство. Удивительное дело. Родители просили съездить, оглядеться, так сказать, вступить в права. И вот я здесь... – Дорси помолчал, вертя пустой бокал за ножку.

– Но, позвольте, – метаморф припомнил адрес на конверте, – д’Орсэ и Дорси...

– А! – Альбер не дал ему договорить. – Все очень просто. Наша ветвь фамилии, как выяснилось, эмигрировала в Англию во время беспорядков Французской революции, там и обосновалась, а имя трансформировалось на местный лад. Затем предки в прошлом столетии неожиданно решили вернуться на историческую родину, и фамилия пережила еще одну экзекуцию в смысле начертания и восприятия на слух. Вот, глядите. – Альбер оторвал клочок салфетки, щелкнул ручкой и написал «цепочку трансформаций» наследственного имени: d’Orsey (фр. д’Орсэ) – Dorsey (англ. Дорси) – Dorsy (фр. ДорсИ).

– Видите, почти как у Байрона, – посмеялся Дорси, – семейство английского пиита происходило, между прочим, от французских Биронов...

– Да, впечатляет. – Метаморф почувствовал, что настал момент для его излияний, легенда нуждалась в закреплении. – А я эксперт-искусствовед. Вот, прошу! – Джерри извлек из кармана заготовленную карточку.

Дорси принял ее, внимательно разглядывая и читая имя Джерри вслух: «Жеральд о’Коннель... Антикварный дом Друо...» Солидное заведение! А сами из Ирландии, что ли?

– Н-ну... что-то вроде, – засмеялся перевертыш. – Скорее всего, повезло с предками. Видимо, католики, бежавшие от расправы англичан. Значит, у нас с вами имеется что-то общее – предки-эмигранты, ха-ха! Называйте меня просто Джерри, – бокалы вновь наполнились и зазвенели.

– ...Знаете что, Джерри, – студент уже был не то чтобы под хмельком, скорее просто развеселился и расслабился от вина, – я вот думаю, а не загнать ли всю эту пошлую роскошь? Домишко, в общем-то, развалина, красивая, не спорю, но привести ее в пристойное состояние мы точно будем не в состоянии, пардонэ-муа за каламбур! Как думаете, а?

– Не горячитесь. Выход есть, – перевертыш чувствовал себя Робин-Гудом – защитником обездоленных. – Я к вам с деловым предложением. Фирма поручила мне заняться оценкой ваших, так сказать, антИков. В доме масса вещей, достойных самого пристального внимания. Мы готовы выставить их на аукцион, разумеется, за полагающийся процент. Но уверяю вас, дом просто напичкан редкостями, вы сможете наверняка покрыть расходы с вырученного. Что скажете?

– Хорошая идея... – протянул Дорси, в глубине души мечтавший избавиться от такого рассыпающегося сокровища. – Давайте для начала выберем все самое ценное и перспективное. Прямо утром и приступим. Думаю, вы правы, ценностей много. Живопись, кажется, превосходная...

– Кажется, да! – метаморф оживился. – Например, портрет, который мы видели... Не возьмусь, конечно, утверждать, но техника мне показалась просто удивительной, что-то напомнило... Кстати, не знаете, кто там, на портрете? – перевертыш затаил дыхание, ожидая ответа.

– Вы о «нехорошей» картинке? – Дорси пожал плечами: – А ляд его знает! Если судить по костюму и обстановке – ренессансное что-то, хотя надо бы внимательно осмотреть и при дневном свете – а вдруг это просто очередная поделка школы романтикь! Вы у нас знаток, вот завтра и скажете! – он засмеялся, но внезапно осекся. – Только, знаете, есть в этом портрете что-то тревожное, даже отталкивающее. Идиотизм, конечно, смысловые галлюцинации, только эта треклятая личность с портрета внушает мне странное чувство, что в доме еще КТО-ТО есть! Я даже, знаете, стараюсь реже мимо проходить, чтобы ЕГО не видеть, или чтобы ОН не видел меня... Бред... Иногда мне кажется, что у него глаза – живые! И следят... Не хотел бы я такого в знакомцы...

Они еще немного посидели молча, допили свое вино.

– Ну, – проговорил Джерри, – время позднее, денек выдался не самый легкий, свет вырублен, остальное доломаем завтра...

– Пожалуй. Послушайте, вы где остановились? Может, переберетесь ко мне? Ну, с электричеством у нас неважно пока, но это поправимо, попробуем разобраться в ближайшее время. А так все, что нужно, имеется, устрою вас наилучшим образом. И работать будет проще, и мне как-то спокойней, да и веселей. Как, согласны?

– Спасибо за предложение! Согласен, завтра перевезу вещи из городка. Ну, а теперь спать?

– ОК! Пойдемте, провожу вас наверх, в комнаты.

Дорси взял со стола свой тяжелый подсвечник и направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Чтобы добраться до лестницы, они должны были пройти мимо треклятого портрета. Дорси с опущенной головой, стараясь не смотреть по сторонам, быстро прошел мимо картины, перевертыш не удержался и вскинул на портрет глаза. Альбер давно ушел вперед, оставив Джерри в полумраке.

На картине мало что можно было разобрать, скорее контур, силуэт, лицо – совсем немного. И вот, скользя взглядом по поверхности холста, Джерри почудилось, что глаза того, кто на портрете, вцепились в его взгляд, два огонька, странных блика отразилось в этих глазах, словно они были живые – они перемещались вслед за его движением! У Джерри похолодело все внутри. Смысл произошедшего он понял хорошо, и нечего строить иллюзии – началось! Перевертыш с трудом оторвался от этого взгляда, двинулся дальше и нагнал своего провожатого уже у самой лестницы.

3.

Раньше, наверное, это была комната для гостей поместья, причем не самых знатных – две смежные комнатки, крохотная гостиная и собственно спальня с умилительно узенькой, «девичьей» кроватью, расписанной по спинке и изголовью облупившимися цветами. На постели лежало аккуратно сложенное белье и тусклого оттенка шерстяной плед.

В гостиной имелся небольшой камин, выложенный диким камнем, – судя по внешнему виду, в нерабочем состоянии. Еще наличествовали столик на кривых ножках, шкаф, забитый книгами в смутно мерцающих позолотой переплетах, и совершенно неуместный жестяной умывальник с позеленевшим от старости краником.

В комнатах было холодно, сыро и ощутимо пахло плесенью.

– Устроит? – неуверенно осведомился Дорси, потянув носом и негромко, по-кошачьи, чихнув. – М-да, завтра надо будет подыскать что-нибудь получше... На склеп смахивает. И как тут коротали дни мои высокочтимые предки – подумать страшно! Хотя у них же был полон дом прислуги, все работало, блестело и сверкало...

Он повозился, вытащив из гнезда одну свечку и прилепив ее расплавленным воском к краю стола. Поводил подсвечником туда-сюда, извиняясь, пожал плечами:

– Чем богаты... Нет, завтра точно надо будет тут все обшарить и устроиться покомфортнее. Хорошо все-таки, что вас сюда занесло... А то сижу один, как в фараоновой пирамиде, честное слово. Приятных кошмаров! Если что – я обосновался через три двери налево. Приходите, будем бояться вместе. Вы страшные сказки знаете?..

– Целую кучу, с национальным колоритом и философским подтекстом, – фыркнул перевертыш.

Наследник громкого имени рассыпался серебристым смешком и скрылся в темноте коридора. Какое-то время метаморф еще слышал его шаги по скрипучим половицам, потом вдалеке негромко хлопнула дверь. Перевертыш остался в одиночестве посреди огромного, запущенного и такого таинственного дома.

Он подошел к окну. Сквозь стекло и густой туман ему едва удалось различить качающиеся под ветром деревья и какие-то далекие огоньки. Похоже, былые владельцы поместья больше всего желали уединения.

Постельное белье, когда Джерри попытался разобрать его стопку, на ощупь было отвратительно сырым. Скривившись, перевертыш сгреб эту тряпичную кучу в охапку и швырнул на пол, настроение у него безнадежно испортилось – надежда на приятный отдых и уютный сон в теплой постельке испарилась окончательно.

«Завтра съезжу в город и куплю туристический спальник, – решил он. – Трехслойный, с подогревом. А еще фонарь и компас, чтобы не заблудиться».

Плед в зелено-красную клеточку оказался хоть стареньким, но вполне целым и теплым. Перевертыш, не раздеваясь, завернулся в него, усевшись на узкой постели и привалившись спиной к резному изголовью.

«Зеленое с красным в здешней истории – цвета рода Стюартов, – вдруг подумалось ему. – А в Сфере Хайбории – клана Майлдафов...»

– Так что, остаешься? – ехидно осведомился примолкший было внутренний голос. – Ты ж вроде перепугался до медвежьей болезни и намеревался смазать пятки, если я ничего не путаю? Предварительно облегчив рассеянного хозяина на что-нибудь ценное и портативное? Вечером был эксперт-искусствовед, утром сгинул неведомо куда. Дверь в родной бордель ты ж отыщешь безошибочно. Скажешь Мадам – перепутали заказ, с кем не бывает. Забудешь неудавшееся приключение, как страшный сон. Поскольку оценщик из тебя аховый, а единственный звонок в торговый дом Друо убедительно докажет – никакой О’Коннель у них не числится.

«Смыться – дело нетрудное. Но как же принятый нами аванс? И Альбер – он будет один-одинешенек в этом фамильном склепе, наверняка кишащем призраками?.. Наедине с Портретом?»

– Дались тебе и портрет, и Альбер, – холодно отпарировал голос. – При твоем воинствующем эгоизме и себялюбии только и заботиться о ближних своих! Здесь его владение – пусть он и расхлебывает свои неприятности.

«Есть картины и Картины, – задумчиво откликнулся метаморф. – Так же как просто двери и Двери. Или зеркала. Мы оба понимаем и знаем: этот образчик живописи – явно из тех, что обожают выкидывать потусторонние трюки. Я уже сталкивался с подобным. Альбер – никогда. Есть в Дорси есть что-то удивительно наивное и милое... Жалко бросать его на произвол судьбы».

Голос издевательски заржал – в точности с интонациями Конана.

– Джерри, ты окончательно чокнулся! Все, что тебя окружает, ты расцениваешь как вероятного партнера по постельным игрищам! И не надо ссылаться на специфику работы! У тебя самого уже крыша поехала, ты просто не можешь остановиться! Что, Норта забыл? Память стала коротковата? Освежить?

«Не надо...» – метаморфа передернуло.

Огромный пустынный дом потрескивал и таинственно поскрипывал, хлопала где-то незакрытая форточка, завывал ветер в дымоходах. Вместо задутой свечки перевертыш сотворил плавающий в воздухе голубоватый «болотный огонек», холодный и неяркий, и теперь сидел, подтянув колени к груди и обхватив их руками. Выпитое вино бродило в голове, пальцы помнили ребристый хрусталь тяжелого бокала, ноздри щекотал сладковатый запах диванной кожи. Как, должно быть, приятно – привольно раскинуться на таком диванчике, забросив ноги на подлокотник, наслаждаясь холодной упругостью выделанной шкуры, ласково льнущей к разгоряченному телу...

«Притормози на повороте, дружище. Тебя опять заносит куда-то не туда».

Сон упорно не шел. Виновато ли было сместившееся время – с южного берега, где властвовал полдень, метаморф угодил прямиком в вечерние сумерки – или сама ситуация, или место было неподходящим, но спать не хотелось категорически.

Хотелось пойти и еще разок взглянуть на Портрет. Хотелось страстно, до рези в сердце, до дрожи и головокружения, которое охватывало перевертыша в присутствии некоторых личностей, ставших для него особо притягательными.

«Не ходи. Это – начало игры. Если ты рискнешь по глупости сделать ход, он передвинет свою фигуру. Он опытнее тебя и хитрее. Ты – всего лишь пешка. Не ходи, Джерри, добром тебя прошу. Ложись и спи. Пофантазируй, если тебе от этого станет легче. Подумай об Альбере. Об этих прозрачных, ясных глазках, о его смешливой улыбке и неуклюжей грации».

...В свете голубоватого огонька метаморф сам себе казался привидением, неслышно скользящим по коридорам. Он опасливо замер на всходе огромной парадной лестницы, несколькими пролетами спускающейся в гулкую и темную пещеру главного зала. В камине тлели догорающие поленья. Джерри зажмурился, вызывая в воображении ослепительный блеск тысячи свечей в люстрах, парики и кринолины, бриллианты и ордена, золотое шитье и серебряную канитель, шелк и атлас, сладкие переливы музыки и кружащиеся пары.

«Ах, пленительное прошлое. Жаль, что не мое. Я нездешний, я не отсюда».

Высоко под потолком что-то прошуршало. Может, летучая мышь, а может, потревоженный призрак былых хозяев или спешащий по своим делам домовой.

Вот она, цель и загадка. Широкая рама в завитках, потемневший от времени холст, изрезанный трещинками.

Третий раз в любой легенде – решающий. А он пришел сюда именно в третий раз. Пришел сам, добровольно.

Кто там, на старинной картине? Чей облик медленно выступает из мрака прошлых эпох, освещенный переливчатым мерцанием колдовского «болотного огонька»?

«Вот будет смешно, если этот тип – всего лишь плод разыгравшегося воображения художника...»

Богатые одежды, темные длинные волосы, глубоко посаженные глаза, тяжелый, сумрачный взгляд, рука на рукояти оружия, блеск сапфира в перстне...

«Кто ты? Я боюсь тебя... меня тянет к тебе – так бабочку тянет к гибельному огню...»

Ответ обрушивается с сокрушительной силой, не ведающей преград и ураганом проносящейся через сознание перевертыша.

Ослепительно сверкающее солнце в синем небе. Вопли, треск, горький запах дыма. Скрежет сталкивающегося и ломающегося железа. Щелчки арбалетных выстрелов. Пронзительное, ввинчивающееся в уши конское ржание. Ругань со всех сторон. Скользкая рукоять скьявоны, кажущейся неподъемной. Ноги разъезжаются, теряя опору, скользя то ли в крови, то ли в грязи. Злость, азарт, вера в собственное бессмертие. Чей-то визг. Взмах, блок, удар, немеющая рука. Силуэт башни, качающейся в небесах. Боль под ребрами. Темнота.

Джерри отлетел назад, въехав спиной прямо в острый выступ колонны.

Пыльная тишина пустого особняка вымершей фамилии д’Орсэ.

– Свет и тьма, не тронь меня... – привычное спасительное заклинание кажется жалким.

Еле заметная презрительная усмешка незнакомца на портрете.

Перевертыш разворачивается и бежит вдоль длинного коридора к спасительной лестнице, унося с собой пережитый страх и томительное предчувствие грядущего безумия. Что-то слегка ерошит ему волосы холодным прикосновением – сквозняк или мечущиеся по усадьбе духи?

Он взлетает по ступенькам, не ощущая под собой ног. Проносится мимо отведенной ему комнаты, лихорадочно вспоминая, где должен жить Альбер. Остановившись перед нужной дверью, пытается успокоить сбившееся дыхание, поднимает руку, чтобы постучать. Пусть это нелепо, пусть унизительно – но все лучше, чем сидеть одному в холодной комнате, похожей на тюремную камеру. И вспоминать пережитое.

Дверь открывается мгновением раньше, чем его судорожно сжатые в кулак пальцы касаются старого дерева. Альбер в дурацкой пижаме в синюю полосочку стоит на пороге, держа свечку и полусонно моргая.

– Я почему-то так и думал, что вам там не понравится, – сообщает он, подавляя зевок. – Что, призраки через окно в гости полезли? Представляете теперь, каково мне было коротать тут ночку одному? Заходите. У меня как раз есть свободное кресло и бутылочка красного.

Одной бутылки на двоих явно было мало, но спускаться вниз, в Охотничий зал, как Дорси назвал большой нижний холл, никому не хотелось. Студент раздобыл где-то в доме переносную жаровню удивительной старинной конструкции и за уик-энд жизни в усадьбе вполне освоился с хитрой наукой ее растапливания – в его комнате было тепло и уютно. Через полчаса болтовни полузнакомых людей ни о чем хозяин усадьбы начал откровенно клевать носом. Мучить его своим обществом дальше было бы просто жестоко.

Спать в старинном, широком кресле-канапе, больше смахивающем на диванчик, оказалось довольно удобно. Посреди ночи перевертыш очнулся от стука дождевых капель по стеклам, подбросил в печку щепок и завалился обратно.

Снов он не видел. Разве что перед самым пробуждением мелькнула невнятная картинка – он сам, сидящий на перилах открытой галереи и тоскливо смотрящий на проливной дождь. Там, во сне, он ждал, когда его позовут, – и знал, что сегодня этого не случится. Он опять провинился перед кем-то, и поэтому остался в одиночестве, наедине с шелестящим косым ливнем и мокрым двором.

4.

Утром, как водится, окружающий мир предстал совершенно в ином свете.

Огромный зал занимал добрую половину первого этажа. Тусклый розовый свет, льющийся из высоких окон, резные деревянные панели, частокол оленьих рогов на стенах. Изогнутые вольты деревянных перекрытий под высоким потолком и трио бронзовых люстр, напоминающих зависший в воздухе мангровый лес с множеством отростков. Гобелены и черные прямоугольники картин в золотом обрамлении. Сдержанная, таинственная элегантность старого дома, пережившего не одно поколение людей и впитавшего их надежды, чаяния и страхи.

Огромный стол, за которым завтракали хозяин и гость, причем гость одновременно и торопился, и пытался лучше разглядеть обстановку, в результате чего несколько раз умудрился поперхнуться под сдавленные смешки Альбера.

Искушение скорее познакомиться с Портретом при солнечном свете было подавлено в зародыше. Обождет, мерзавец средневековый. Сначала – дела насущные.

– Часа через два вернусь, – с этими словами перевертыш вывалился из огромных двустворчатых входных дверей. Отойдя на пару десятков шагов, он повернулся, оглядывая особняк целиком – серо-коричневые стены, разрезанные темно-алыми колоннами, скругленные поверху окна, отражающие солнечный свет, тускло-зеленые свинцовые плиты изломанных крыш и изъеденные временем статуи на карнизах. Снаружи в постройке, возведенной, должно быть столетия два или три назад, совершенно не ощущалось ветхости и запустения. Усадьба была... да, пожалуй, именно величественной, с достоинством встречающей закат своей жизни и не страшащейся грядущих перемен.

– Интересно, как ты вообще называешься? – вслух спросил метаморф, адресуя слова старому дому с запущенным парком вокруг него. В этом месте Мира царила осень – довольно поздняя, но теплая. Пахло сырой землей и почему-то грибами.

На широкой аллее после ночного дождя остались мутные лужицы, в них плавали облетевшие кленовые листья. Джерри шагал к виднеющимся вдалеке чугунным воротам поместья, глубоко затолкав руки в карманы яркой курточки и размышляя о всякой всячине. О старинном доме, о так напугавшем его вчера портрете... и о молодом хозяине усадьбы – с какой это стати тот так таращился сегодня утром на незваного гостя? Вроде вчера уже рассмотрел «эксперта по антиквариату» и даже по доброте душевной пустил переночевать в своей комнате...

«Будем решать проблемы по мере их поступления», – рассудил перевертыш. Сейчас на повестке дня было транспортное средство, якобы оставленное им на парковке рядом с воротами.

Разумеется, никакой машины там не было. Да и быть не могло. Сотворить ее из ничего метаморф не умел – но мог воспользоваться подходящим образцом, который, как на заказ, прошелестел мимо по мокрому асфальту. Что ж, погрузить ее владельца во временную летаргию на период пользования он-то уж точно в состоянии. Сим-салабим, как говорится!

Машинка была маленькой и ослепительной. Джерри несколько раз обошел вокруг нее, с опаской открыл дверцу и забрался на сидение.

Шофер из перевертыша был неважнецкий, однако и движение в здешней сельской местности не отличалось оживленностью. Вокруг тянулись поля, перелески в осыпающемся осеннем уборе, изредка мелькали одинокие элегантные коттеджи. В низинах стоял туман – пепельно-серый, густой, оседающий каплями на ветровом стекле. В мечтательно-меланхолическом настроении перевертышу хотелось ехать и ехать без конца по этой дороге из никуда в ниоткуда, пролетая телеграфные столбы, города и миры...

Следуя за указателями, он благополучно добрался до городка под названием Сен-Сюзанн – аккуратненького, до стерильности чистого, со сверкающими витринами магазинов и руинами средневекового аббатства в центре города.

Первым делом Джерри отыскал почту, заказал телефонный разговор с определенным абонентом. К немалому удивлению почтовых служащих, выяснилось, что абонент пребывает на Карибских островах. После десятка гудков трубку взяла сама Мадам, искренне обрадовавшаяся звонку:

– Джерри, милый! Где ты? Как ты?

– В целом нормально, – доложил метаморф. – Добрался до места, но заказчика не обнаружил. Похоже, у нас тут некие таинственные сдвиги и наложения пространства-времени. Я бы хотел в этом разобраться... если ты не возражаешь, конечно. Или мне лучше поскорее вернуться? У вас там все в порядке? Я задержусь на пару деньков, это ничего?

– Сие невыразимо грустно и печально, – хихикнула в трубку находящаяся за тысячи миль нэко, – но я как-нибудь справлюсь. У нас тут Лео потерялся и какие-то пираты нарисовались...

– Скажи Конану, он разберется, – посоветовал перевертыш. Мадам Крисана вздохнула:

– Твой несравненный нордлинг уехал. В то же утро, что и ты. Похоже, у всех срочно образовались неотложные дела. Ну да ничего, – ее голос повеселел, – и не такое переживали. Ты уж постарайся ни во что не влипнуть, обещаешь?

– Обещаю, – кивнул Джерри, зная, что Крисана не увидит его жеста, но догадается о нем. – Крис, ты не могла бы мне немного помочь? Свяжись с... – он достал фальшивую визитку, продиктовав Мадам название фирмы, – и попытайся сделать так, чтобы в их штате числился Жеральд о’Коннель, эксперт-оценщик.

– Эй, ты чем это там занимаешься вместо работы? – забеспокоилась нэко. – Надеюсь, никого не грабишь и не продаешь поддельные бриллианты?

– Торгую в розницу картами местности, где зарыт клад Нибелунгов, – отшутился метаморф. – Все в порядке. Мне просто нужно подтверждение легенды – так, на всякий случай.

– Ладно, – озадаченно повторила Крисана. – Я попробую.

– Ты умница, – подольстился перевертыш. Уже собираясь прервать связь, он неожиданно для себя быстро выговорил:

– Крис, я люблю тебя.

Громко звякнула положенная на рычаги трубка.

«И зачем я только это сказал?» – искренне озадачился перевертыш.

Маленький багажник яркой машины вскоре был заполнен необходимыми в хозяйстве вещами, включая упакованный в прозрачный пакет пресловутый спальник веселенькой расцветки на гагачьем пуху. Можно было оправляться назад, к странноватому поместью фамилии д’Орсэ.

...В усадьбе пыль стояла коромыслом. Развивший бурную деятельность Альбер носился с ноутбуком по всем этажам, занимаясь заведомо провальным делом – составлением общего списка старинных вещей, имеющихся в доме. За два часа отсутствия «эксперта» он наскоро прошерстил верхний этаж и теперь с обезумевшим видом метался по Охотничьему залу.

– Я не знаю, что делать! – завопил он, углядев в холле вернувшегося из поездки перевертыша. – Тут слишком много всего! Предки совсем свихнулись, тащили в дом все, что плохо лежит! Что ценное, что нет – я не понимаю! Там, наверху – какие-то сервизы в ящиках, столовое серебро, уйма фарфоровых штучек непонятно для чего!

– Тихо, тихо, – Джерри сложил свои покупки горкой около дверей. – Не стоит пороть горячку. Составление даже приблизительной описи вещей в такой усадьбе занимает, по меньшей мере, несколько недель.

– Недель?! – Альбер с отчаянием уставился на метаморфа. – Я не могу жить тут несколько недель!

– Вам и не придется, – ободрил его перевертыш. – Я проведу предварительную оценку, потом явится целая группа экспертов и осмотрит все подробно. К концу года вы точно будете знать, что у вас тут есть и сколько оно стоит. Пока же мы просто пройдемся по этажам и взглянем, как и что. Позвольте ознакомиться? – он протянул руку к плоской серой коробке. Дорси без возражений отдал ноутбук, встал за плечом перевертыша, глядя на мерцающий экран с открытым файлом.

Спустя еще два часа файл с лаконичным названием «Список» увеличился по меньшей мере втрое. Метаморф бродил по нижнему этажу, заглядывая во все комнаты подряд, и диктовал, Альбер внимал и лихо трещал клавишами.

В голове перевертыша словно щелкали невидимые переключатели, менявшие привычные ему названия страны Сферы Хайбории, где он провел последний год, на здешние эквиваленты. Прелестное бюро с множеством ящичков, завитушек, резных мордочек чертиков и амурчиков, о котором он сразу же думал как об «аргосской работе», произносилось вслух как «Италия, приблизительно первая треть семнадцатого века, сосна, бук, хорошо сохранившееся...»

Вещи шли через его руки одна за другой бесконечным хороводом: вынутая из стеклянной горки хрустальная бледно-зеленая чаша с белым спиралевидным узором и клеймом на донышке в виде морского конька; россыпь эмалевых миниатюр с комнатными собачками; добротного и надежного вида книжные шкафы, уходящие под потолок; бронзовые и фарфоровые статуэтки; мутные от времени серебряные зеркала; подсвечники, настольные лампы, альбомы в бархатных обложках, украшения былых владелиц усадьбы; картины, большие и маленькие, в резных рамах... Обалдевший от такого количества вещей, метаморф без зазрения совести сплел и подвесил на постоянное выполнение заклинание, мгновенно определявшее возраст и подлинность вещи, и теперь поражал владельца дома эрудицией.

«Взаимопонимание достигнуто, – думал про себя метаморф, – мальчишечка так ничего себе, тоже вариант, так сказать, расслабиться и получить удовольствие... – он внутренне подавился глумливым смешком. – М-да, лихо это я ему вкрутил про фирму! Ай да Джерри, ай да фис де шья!» – перевертыш в душе откровенно веселился, сохраняя на лице маску предельного дружелюбия.

– Пожалуй, на сегодня ревизию имущества можно считать законченной, – объявил он часов в пять вечера, когда по дому поползли легкие тени наступающих сумерек. – Мы и так славно потрудились. Прогуляемся по этажам еще разок, ради удовольствия. Основательно картинами можно заняться завтра, я заметил у вас чудные образчики – можете рассчитывать на неплохой куш, – Джерри подмигнул с видом заговорщика, Дорси в ответ улыбнулся. – Ну, и взглянем на ваш шедевр при свете дня.

И метаморф едва ли не силком потянул Альбера туда, где висел пресловутый портрет.

– Дался он вам, – пробурчал Дорси, однако потащился следом за «экспертом».

5.

Хозяин усадьбы и гость вновь очутились перед картиной, единственной на пространстве стены, словно специально расположенной так, чтобы притягивать все внимание на себя. Угол громадной центральной залы, где была помещена картина, словно специально был отгорожен от остального пространства тяжелыми бархатными драпировками – для портрета чьей-то волей был создан собственный альков, и каждый оказавшийся перед портретом, должно быть, чувствовал себя наедине с изображением...

В свете дня картина не казалась такой жуткой, как накануне. Напротив, портрет предстал перед их восхищенными взорами во всем своем великолепии. Воистину, они стояли перед выдающимся произведением, великолепной работой школы старых мастеров. Из глубины темного фона выступала фигура молодого мужчины. Принц или князь, не менее, прекрасный рыцарь в богатом облачении, с золотой цепью на груди, в берете, украшенном большим рубином, стоял в горделивой позе, держа на эфесе меча свою холеную руку в перстнях, снисходительно и равнодушно взирая на них с полотна.

Лицо же его просто завораживало. Прекрасное, бледное, тонко очерченное и властное – от одного взгляда на него перевертыша бросило в пот, дрожь пробежала по спине, горячая капля скатилась вдоль позвоночника, и сердце замедлило свой ход.

«...Если ты тот, кто позвал меня, – я готов, я твой!»

Как и минувшей ночью, у метаморфа опять случилось нечто вроде секундного затмения. На краткий удар сердца он выпал из текущей реальности. Перевертыш закрыл глаза, справляясь со своей слабостью. К счастью, потеря контроля над собой обошлась Джерри сравнительно дешево, Дорси ничего не заметил.

«Спокойно, Джерри, спокойно, – метаморф впился ногтями в собственные ладони, причиняя себе острую боль. – Днем призраки не властны! Врага же надо знать, и желательно в лицо! Смотри внимательно, изучай!»

Воистину нечеловеческим усилием воли и произнесением полагающихся магических мантр он отключил на время свои наиболее чувствительные сенсорные центры, чтобы наконец спокойно взглянуть на призрачный образ с картины. Теперь Джерри был внимателен, холоден и собран.

Перевертыш медленно поднял взгляд.

Он видел перед собой всего лишь картину, с которой на него смотрело всего лишь изображение – были хорошо видны мазки, неровность поверхности, и свет бросал отблеск на покрывающий холст лак... Впрочем, Джерри не обманывался – этот сонный мир здесь ненадолго, может статься, только до вечера – так наслаждайся им сполна, вечный странник пространства неверных отражений!

С небрежным видом человека, привыкшего обращать чистейшее чувство эстетического наслаждения в материальную выручку, метаморф принялся за рассуждения в циничной манере дельцов от искусства.

– Ваше мнение, Альбер? Как полагаете, кто изображен на картине?

– Право, затрудняюсь ответить... – замялся студент. – Судя по платью и деталям, похоже на конец XV века. Какой-то вельможа... А вы что скажете?

– Высокое Возрождение, итальянская школа – и высшей пробы! – безапелляционно заявил перевертыш, вовремя удержав готовое сорваться: «Если это не кто-то из Чейбельской династии, я съем свою подметку!..» – Знатный человек, дворянин, это очевидно. Возможно, полководец... Может быть, кондотьер? Манера письма безумно знакомая, но боюсь ошибиться... Окончательно можно будет что-то сказать, только взяв пробу красок.

Джерри внезапно понял, что отвлекало и неосознанно тревожило его до сего момента – на лезвии меча, сжимаемого вельможной рукой, была высечена надпись. Перевертыш почти уткнулся носом в изображение клинка и прочитал вслух: Cesar Dux Romandiola.

– Что?! – изумленно вскричал Альбер. – Вы не ошиблись?

– Взгляните сами, – ответил метаморф слабым голосом, покачнувшись от нехорошего предчувствия и прислоняясь в изнеможении к стене.

– Невероятно! Не хотите же вы сказать, что в МОЕМ доме нашелся неизвестный прижизненный портрет Чезаре Борджа?!

– Кажется, так оно и есть...

– Мой бог! – Альбер счастливо рассмеялся и вдохновенно продекламировал:

В богатой комнате, где полумгла уснула,
Где бюст Горация и, в профиль, бюст Тибулла,
Белея мрамором, мечтают вдалеке, –
Чуть подбочась рукой, с другою на клинке,
Улыбкой нежною усы полураздвинув,
Встал герцог Чезаре в наряде властелинов.
В закатном золоте особенно черны
Глаза, и волосы, и бархат, – и полны
Контраста с матовой прекрасной белизною
Лица в густой тени, обычной под рукою
Венецианских иль испанских мастеров
В портретах королей и городских голов.
Нос, тонкий и прямой, трепещет. Тонкогубый
Алеет рот, – и холст вот-вот качнется грубый
В струе дыхания стремительного. Взор
Скользит, на зрителя уставленный в упор,
Как это свойственно портретам всем старинным,
И мысли в нем кишат кишением змеиным.
И лоб, широк и прям, с морщиною крутой,
Ужасных замыслов тая бессонный рой,
Застыл под шляпою, с пером, нависшим тяжко
Над пламенеющей рубиновою пряжкой.

– О боже, – повторил Дорси, – уж не НАШ ли дом посетил Верлен!

Дорси радовался как мальчишка и закружил по комнате в танцевальных па вальса.

Джерри мрачно наблюдал за этими проявлениями буйного веселья.

– У вас широкий кругозор, Сорбонна все еще на высоте, – ядовито заметил метаморф, прервав этими словами кружение Альбера по зале.

– Ладно, я вижу, вы голодны и злы, – пошутил Альбер. – Вы правы, я пренебрегаю обязанностями хозяина. Давайте-ка разведем огонь, поедим, выпьем вина. Сегодня мы это заслужили!

Альбер отправился за припасами. Джерри взялся затопить камин. Успешно разведя огонь и радуясь пляске языков пламени, он невольно оглянулся в сторону стены, где висел чертов портрет. Покидая импровизированный альков, они забыли спустить драпировки, изображение осталось открытым: казалось, что черный принц присутствует здесь собственной персоной. Вот он стоит зловещей тенью, чуть выставив вперед ногу в высоком замшевом сапоге, поигрывая рукоятью длинного меча, сверкая громадным камнем в перстне и рубиновой пряжкой на берете.

Проклятый призрак смотрел прямо на метаморфа своим холодным, насмешливым жестоким взглядом, отблески пламени камина ложились на его лицо и делали его совершенно настоящим, белки глаз сверкали, глаза на этом одушевленным темнотой лице жили! Джерри стало совсем скверно, внутри все запрыгало, заходило ходуном.

Куда подевался Альбер, черт дери!

Перевертыш, боясь оглянуться, оцепенело уставился на огонь. Лоб его покрылся испариной от напряжения и страха. Вот демон, в такие переделки всегда приятнее влипать с надежным прикрытием за спиной и опытным заклинателем духов под боком. А он сам – что? Да почти полный нуль, если быть честным. Он – хороший эмпат, восприемник, этого у него не отнимешь. Но как чароплету ему грош цена. Причем фальшивый грош.

«Ладно, в крайнем случае – буду блажить и звать на помощь кавалерию из-за холмов», – метаморф машинально погладил болтавшуюся на шее эмалевую фигурку феникса. С той поры, как он перешагнул порог усадьбы, Хранитель не подавал никаких сигналов, тревожных либо ободряющих, превратившись в экзотическое украшение.

Весело насвистывая, вернулся Дорси, как и накануне, неся наполненную изысканными яствами коробку и бутылки вина. Уф! У метаморфа потеплело на сердце. Все-таки хорошо, когда есть с тобой рядом живая душа!

После сытного ужина и отличного вина Джерри слегка успокоился, даже немного развеселился. Портрет они все-таки занавесили по предложению метаморфа, якобы из соображений, что горячий и сухой воздух от пылающего камина может сказаться на состоянии полотна. Очевидно, прежние хозяева придерживались той же точки зрения и, кроме того, берегли картину от света. Перевертыш только тогда и смог вздохнуть спокойно, когда тревожащее изображение исчезло с его глаз, пусть и весьма условно.

Друзья развалились на роскошных диванах почти с комфортом древних римлян, возлежащих на пирах. Вино слегка кружило головы и развязывало языки.

– Черт возьми, Джерри! Ну разве не удача?! Вы же сами сказали, живопись подлинная, XVI век, не какая-то там фантазия поздних романтиков! Подумайте, ведь в мире можно по пальцам пересчитать портреты Борджа, и то большинство под сомнением как предполагаемые изображения! Странная, конечно, штука... Фатальная неудача – жить в самом сгустке эпохи, вокруг сплошные гении живописи и скульптуры, большинство из них у тебя на службе – и не быть запечатленным кистью или резцом ни одного из них. Разве не удивительно? Точнее, конечно, портреты и скульптуры делали, только странным образом все они исчезли без следа. Прямо как нарочно кто-то задался целью – вытравить из истории малейшие следы этого человека.

– Ну как же, милый мой, а портрет молодого человека в черном берете из Академии Каррары? А портрет Борджа из галереи Боргезе? А фрески Пинтуриккьо в Ватикане? Ошибочка вышла!

Настроение перевертыша, метавшееся по лихой синусоиде вверх-вниз, снова начало портиться. Оптимистические предположения Дорси его заранее ввергали в ужас – он-то твердо осознавал, чем ему грозила такая правда жизни. Поэтому он из последних сил всячески цеплялся за иллюзию возможной ошибки.

– Мсье о’Коннель шутит? – с издевкой осведомился студент. – Вот он, прославленный ирландский скептицизм в действии! Вы серьезно верите, что эти мало схожие между собой и с описаниями современников изображения есть подлинные портреты герцога Чезаре? Правда, фрескам Пинтуриккьо я верю... Но ведь фреска – живопись специфическая. Там вообще мало что можно хорошенько разобрать. Герцог в роли императора Максимилиана обмотан безумным количеством ткани, борода на пол-лица, диковинный головной убор... Так что она – не показатель! Вот поэтому, дорогой мой, я так радуюсь удаче! Если экспертиза подтвердит возраст полотна и, паче того, будет установлен живописец, писавший его... Если мы убедительно докажем, что это – Борджа... Даже не будучи большим спецом в аукционных продажах, я заранее предвкушаю, сколько можно будет выручить за эту картину! Джерри, ну что за мрачность? Порадуйтесь вместе со мной – это и в ваших интересах, между прочим! – Дорси лукаво подмигнул и хлопнул того по плечу. Метаморф в ответ натянуто улыбнулся.

Альбер вдруг спрыгнул с дивана. В легком хмельном задоре он направился к противоположной стене, к картине.

– Хочу взглянуть на нашего драгоценного герцога, – крикнул он, подбежав к картине и сдернув с нее тяжелый бархатный полог. – Честное слово, Джерри, не представляю, как я буду без него дальше-то жить, я в него почти влюбился! – Дорси громко засмеялся.

Джерри только скрипнул зубами в ответ на неуместную шутку. Ему не хотелось смотреть – зажмурившись, он отвернулся.

Внезапно залу огласил короткий испуганный вопль. Открыв глаза, Джерри увидел, как Альбер словно подкошенный падает перед картиной на пол. Все происходило, будто в замедленной съемке, Джерри наблюдал всю сцену со стороны, как бы выйдя из собственного тела. Вот он вскакивает с дивана, бросается к лишившемуся чувств товарищу... Вскидывает мимолетный взгляд на портрет, уже догадываясь, что увидит: с высоты на него, пылая гневом и яростью, смотрели мерцающие темные очи принца-призрака, лицо привидения исказилось от бешенства, обнажив полоску белых зубов, а его холеная рука стиснула рукоять меча так сильно, что на белой коже проступили голубые прожилки.

6.

«Если тронешь его, пеняй на себя, – перевертыш искренне надеялся, что его Безмолвная речь звучит достаточно холодно и внушительно. Правда, не было совершенно никакой гарантии, что он услышан. Призраки, обитающие в вещах, как правило, слышат только себя. В особенности если они и в бренной реальности отличались безмерно эгоистичным нравом. – Мы завтра же уедем отсюда. А ты останешься наедине со своим вечным одиночеством».

Налетевший морок, удушливая и пугающая вспышка чужого гнева, схлынул. Все осталось как прежде – огромная гостиная, чьи углы погружены в сгущающуюся темноту, стол с мерцанием свечей, теплящийся камин – и картина в нише. Старинная картина, таинственная и зловещая по своей сути, но вернувшаяся к своему изначальному виду по форме. Валяющаяся на полу сломанная кукла в рост человека.

Перевертыш беззвучно ругнулся, оттаскивая незадачливого владельца усадьбы от рокового полотна. Обмякший Альбер пребывал в глубоком обмороке и ничуть не возражал, когда его устроили на диване, подсунув под голову кожаную подушку. Прибегать к классическому методу пощечин не хотелось. Метаморф слегка коснулся сознания Дорси, похожего на ворох искрящихся белых, оранжевых и синих нитей, переплетенных в дичайшего вида клубок.

Альбер вздрогнул, почти мгновенно придя в себя. Подскочил, испуганно озираясь по сторонам. Обнаружил перед самым носом наполненный до краев бокал.

– Пей. Вопросы потом, – скомандовал Джерри. Дорси вцепился в хрустальную посудину, в три глотка управился с содержимым, стуча зубами о края бокала, и жалобно икнул.

– Мне вредно... – растерянно пробормотал он. – Что случилось? Я же только хотел взглянуть на картину... потом какая-то вспышка, меня ослепило и все куда-то поплыло...

– Вот именно, поплыло, – Джерри попытался придать себе как можно более небрежный вид, а голосу – уверенность. Плюхнувшись на упруго качнувшийся диван по соседству с Альбером, он слегка приобнял владельца усадьбы за плечи, держа в другой руке мягко мерцающий бокал. Возражений и возмущений подобной развязностью гостя не последовало. Наоборот, Дорси, опасливо покосившись через плечо на нишу с портретом, придвинулся ближе. – Эманация, духовное излучение старых вещей – штука крайне непредсказуемая и опасная. Да, знаю, в нынешний век электричества, мобильников и ноутбуков это прозвучит смешно. Однако те, кто долго вращается в соответствующих кругах – там, где продаются и перепродаются древние книги, амулеты, картины, да любые старинные вещицы! – те знают, что с ними надо держать ухо востро.

– Правда? – слегка обалдевший от недавнего падения Альбер заглянул перевертышу в лицо прозрачно-серыми испуганными глазищами.

– Чистейшая, – заверил его метаморф, умолчав о том, что его речь слово в слово повторяла назидания старого и опытного торговца антиквариатом Тавилау двум идиотам, самоуверенно решившим обчистить библиотеку на Пыльных холмах и еле-еле сумевшим унести оттуда ноги в комплекте с головой. – Вещи помнят все, что происходило рядом с ними. И доброе, и злое. Сила запечатления зла отчего-то глубже, никто не знает, почему. Личности с тонкой нервной организацией порой, оказавшись рядом со старинной вещью, напичканной отголосками прежних злых деяний, ощущают себя скверно. Особенно если они до того целый день бегали по старой усадьбе, составляя каталог имущества, а затем напились, – Джерри не отказал себе в удовольствии слегка щелкнуть собеседника по носу.

– Угу, – Дорси зябко поежился и задумался. Перевертыш чувствовал боком и ногой тепло его тела – вместе с этим теплом исподволь подкрадывалось, усиливаясь, мягкое, щекочущее желание, прорастающее, как ядовитый цветок, из невинного стремления успокоить и защитить. В камине мирно потрескивали дрова, за окнами осенний вечер переходил в ночь.

– Примем во внимание. Эманации, значит... – Альбер поерзал на мягком сидении, отхлебнул еще вина и без всякого перехода заявил: – Джерри, я тут подумал и решил – вы очень своеобразный эксперт по антиквариату. Не то чтобы я много видел в своей жизни... Просто вы какой-то необычный, прямо-таки книжный эльф... Кажется, мне во всей этой бредовой ситуации лезут в голову дикие мысли...

Метаморф поперхнулся очередным глотком густого сладкого вина. Похоже, он перестарался с умствованиями в ходе «проведения оценки имущества» и внешней кавайностью. Или, как это ни печально, опять сработала его проклятая аура, вынуждающая людей тянуться к нему. А может, просто сказалась обстановка – двое в огромном пустынном доме, набитом старинными вещами, горящий огонь, пережитый испуг, зловещая тень прошлого за спиной – все как по заказу ... Идеальная почва для соблазна, лучше и представить нельзя. Нужно всего лишь отставить бокал, повернуться к тому, кто сидит рядом, и ... постараться удержать себя в руках. Хотя бы сегодня.

Но роковой первый шаг, как ни странно, совершил Альбер. То ли повинуясь интуиции, то ли плохо соображая, что творит, и не догадываясь о последствиях, студент всего-навсего протянул руку и дернул за кончик бархатной ленты, стягивающей волосы метаморфа в пышный хвост. Лента с поразительной готовностью развязалась, платиновое безобразие рассыпалось по плечам и спине. Джерри недовольно помотал головой, откидывая упавшие на лицо пряди.

Волосы вечно были проблемой и больным местом перевертыша. Ему нравилось, когда к ним прикасались и перебирали. Очень нравилось. Большинство его знакомых очень быстро усваивали: чтобы завести или успокоить метаморфа, достаточно уложить/усадить его рядом и начать поглаживать по голове. Через пару минут Изменчивый начнет мурлыкать и тереться о ласкающую руку.

– Ух ты! – искренне восхитился Дорси.

«Влип», – с отчаянным весельем успел подумать Джерри за миг перед тем, как податься вперед и коснуться губами удивленно приоткрытых губ юнца.

Коснуться и отпрянуть. Реакции Альбера, замедленные и тягучие из-за выпитого, без труда прочитываются в выражении лица и глаз – удивление, смущение, растерянность, суматошный порыв вскочить с дивана, удариться в бегство... и – любопытство... Совсем крохотное, но все же присутствующее. Там, где есть хоть малейшая зацепка, хоть крохотная возможность ответа и взаимности, там вскоре появится расширяющаяся трещина, превращающаяся в гостеприимно распахнутые ворота. Главное – не оттолкнули в первый же миг.

Метаморф повторяет рискованную выходку, продлевая соприкосновение. Дорси замирает в некотором обалдении, не отвечая, но и не стараясь вырваться.

– Что... ты... делаешь?.. – вопрос, выдохнутый в три приема с переходом на «ты».

– А как ты думаешь? – хмыкает в тон перевертыш.

– Я... я не такой, – Альбер судорожно вертит головой, пытаясь встать. – Я... мне... ну, то есть я не имел в виду ничего плохого, все мы люди со своими странностями... только я не...

– Ты – не, это я уже понял, – охотно соглашается Джерри. – Ну и прекрасно. А вот я такое чудо природы, которое не устраивает трагедий из-за пола своего приятеля или приятельницы. Так мне прекратить? – легкое скольжение пальцев по скуле, по щеке, вокруг дрожащих губ. – Прекратить?.. – вопрос звучит уже настойчиво, атмосфера соблазна становится густой и вязкой. – Выбирай. Как скажешь, так и будет... – ласкающие пальцы чувствуют влагу приоткрытых губ.

– Ты ненормальный... – задыхаясь и отводя взгляд, чуть слышно произносит Альбер.

– Не без того.

– А если я позвоню в твою контору и спрошу, работает ли у них мсье о’Коннель, что я услышу в ответ?

– Что я на поразительно хорошем счету, – губы щекочут узкую ладонь, кончик языка перебирает линии жизни, смерти и любви. – Мое начальство премного мной довольно... и клиенты тоже.

– Охотно верю, – нервный смешок. Прозрачные, чуть расширенные глаза, сузившийся зрачок. – Слушай, ты вообще мне не мерещишься? Может, ты какой-нибудь эфирный глюк поместья, решивший поморочить мне голову? Скоро я и в такое уверую...

– Но согласись, что глюк весьма соблазнительный! – перевертыш быстро обхватывает рукой шею юноши и целует подставленный рот... Чувства сливаются в неповторимый опьяняющий букет: сладкий привкус вина, мягкая осторожность, боязливая неопытность, предвкушение, гибельный танец на краю пропасти...

«Ардженто!» – Раздраженный окрик похож на свист тяжелой плети. Перевертыш ухмыляется, не прерывая своего увлекательного занятия и начиная мысленный отсчет: «Один, два, три...»

Каким бы нравом ни обладал Призрак при жизни, но выдержка у него стальная, закаленная в крови поверженных врагов. Невинный поначалу поцелуй под вздох Альбера успевает плавно и незаметно перетечь в нечто довольно откровенное, когда в голове метаморфа вновь раздается оклик, теперь уже более спокойный, даже насмешливый: «А ты изрядный наглец!»

«Жизнь вынудила, – наконец-то откликается Джерри. Итак, первые ходы в партии сделаны. Наконец-то становится ясно, кто кому необходим в большей степени, и то невеселое обстоятельство, что силовыми методами тут вряд ли чего добьешься. Вот переговорами – совсем иное дело... – Я не ошибусь в предположении, что пять флоринов были отправлены именно вами... мессир? Моя хозяйка их приняла. По законам любого мира это означает – договор заключен».

Слишком крепко прижатый к широкому сидению дивана Дорси издает приглушенный, явно протестующий звук. Метаморф обнимает вздрагивающее тело – осталось лишь чуть подтолкнуть, помогая оступиться и упасть...

«Договор заключен», – подтверждает призрачный голос.

«И какие же мои услуги необходимы вашей милости? – ерничает перевертыш, внутренне замирая от парадоксальности сложившейся ситуации – от звуков глубокого, вкрадчивого голоса в своем воображении и вкуса губ Альбера наяву. – С учетом того, что вашему бестелесному духу вряд ли необходимо то, что я могу предложить?..»

«Много ты знаешь о потребностях духов!» – голос опять наливается грозной силой.

– Прошу простить... – бормочет Джерри. Послали же Небеса клиента! С потусторонними он доселе дела как-то не имел. К тому же внимание рассеивается, отвлеченное извивающимся в объятиях мальчишкой – кем бы он там ни был по части эротических предпочтений, но обжимания на старинном диване привели Альбера к явному и недвусмысленному физическому перевозбуждению. Парень ужасно смущен этим обстоятельством и робко пытается освободиться.

Бестелесный голос молчит, высокомерно игнорируя ментальные призывы. Метаморф с величайшим сожалением разжимает руки, Дорси рыбкой выскальзывает из его объятий. Вскакивает со ставшего роковой ловушкой дивана, отлетает на пару шагов в сторону и замирает. В голове у него царит полная каша из представлений о приличии, моральных устоев и собственных желаний. Метаморфу его становится искренне жаль:

– Это просто поцелуй, – спокойно произносит он. – Совершенно не смертельный и ни к чему не обязывающий. Если хочешь, я завтра уеду. Моя фирма пришлет другого эксперта. Желательно лет под семьдесят, с запущенным артритом и скверным характером.

– Ага, а я опять останусь с этим... – Альбер кивает на темную нишу. Дергает себя за оттопыренную нижнюю губу и решается: – Мне... мне нужно подумать. Окажи мне услугу, переночуй сегодня у себя, ладно?.. Я... Я не хочу, чтобы ты уезжал, но мне надо побыть одному и подумать...

Он взлетает по лестнице вверх и исчезает где-то в путанице коридоров, перевертыш с сожалением глядит ему вслед, понимая, что спать ему сегодня наверняка не придется, ибо странные приключения нынешней ночи только начинаются...

7.

Джерри обернулся к портрету, внимательно глядя в его живое, перекошенное страданием лицо. Безмолвный диалог, протекающий на уровне сознания. Вопросы и ответы посылались мысленно, а два противника стояли друг напротив друга, сцепив невидимой, но прочной нитью напряженные взгляды.

– Что ж, впервые ты сделал что-то правильно, – с сарказмом отметил Призрак. – Мало удовольствия было наблюдать за вашей возней, но этот всплеск животных чувств дал нужный толчок, развязал мне руки, теперь я могу говорить с тобой... – тон Призрака звучал по-прежнему презрительно и властно.

Перевертыш решил пока не возражать и не перечить. Спасибо, учены, знаем, чем порой оборачивается гнев подобных созданий. Подождем, решил он, разведаем обстановку.

Дух продолжал:

– Ты знаешь, как я жил?

Метаморф переворошил пыльные завалы знаний по истории этого Мира. В его мозгу всплыли картины короткой, блистательной и грешной жизни герцога, известного своим коварством.

– Вижу, тебе достаточно известно, – усмехнулся Борджа. – Кажется, о том, как я умер, ты тоже имеешь представление...

На миг перевертыш вновь ощутил кошмар ночного видения жестокой битвы под лязганье мечей, пережитый вчера во время ночного визита к портрету.

– Впрочем, я расскажу тебе, – вновь заговорил Призрак. – Слушай. После смерти Папы...

– Александра, – не удержал язык за зубами метаморф. – Бывшего заодно и вашим биологическим папой. Отцом, в смысле.

– Умник, – с неудовольствием отметил призрачный голос. – Ты способен не перебивать?

– Молчу-молчу, – перевертыш всем видом изобразил раскаяние и глубочайшее внимание.

– ...жизнь моя покатилась под откос. Все, созданное мною, развалилось, все предали и отвернулись от меня... О! Если б не болезнь, если бы не страшные последствия отравления – эти негодяи не смогли бы так просто выбить власть из моих рук! – сгусток яростной энергии призрака окатил перевертыша ледяной волной, сотни колючих иголок, словно осколки стекла, со свистом впились в его тело. Джерри коротко вскрикнул, но не посмел произнести ни слова, опасаясь буйства духа.

– Я был взят в плен испанцами, – продолжал черный принц, – меня заключили в крепость, потом я бежал и, слава богу, нашел пристанище у шурина моего, наваррского короля Жана д’Альбре. Я встал во главе его войска, сделался его главнокомандующим. В то время он сражался со своим непокорным вассалом, герцогом де Бомоном. Компания шла успешно, мы гнали эту разбойничью шайку бунтарей почти до самого замка, где проклятый Бомон укрылся со своим сбродом. Мы стали лагерем под его стенами, намереваясь выкурить их, как лис, в самые ближайшие дни. Однажды утром, едва проснувшись, я услыхал звуки битвы... Я едва успел облачиться в доспехи, вскочить в седло и броситься в погоню за отрядом бомоновских ублюдков, совершивших вылазку из замка. Какая это была безумная скачка! Но... слишком увлекся я преследованием, мои люди оказались далеко позади, я остался один, окруженный врагами. Много же их полегло от моего меча!

Герцог почти рычал, живописуя ту страшную сечу. Метаморф съежился, опасаясь очередной ударной волны, и невольно сделал шаг назад. Прошлое, не прошлое, четыреста лет тому назад, тысячу или вчера – для разъяренной неупокоенной души время не имело значения. Его прошлое обратилось кольцом бесконечности, откуда не было выхода.

– И все же слишком много их было вокруг – скосив половину этих колосьев, я сам пал под ударом вражьего копья... Эти падальщики долго еще терзали мое тело, в позоре своем и бесчестии дойдя до того, что содрали мои драгоценные латы и даже платье совлекли они с моего недвижного тела... Так кончил свои дни Чезаре Борджа, и последние мгновения его были покрыты славой! – взор принца зажегся мрачным торжествующим огнем.

– Весьма сомнительной славой, осмелюсь заметить, – вполголоса пробормотал перевертыш, ощутив холодок ужаса и восторга. К счастью, Призрак то ли не расслышал его замечания, то ли был слишком поглощен собственными воспоминаниями.

– Затем подоспели мои люди... Мой шурин Жан Наваррский устроил пышные похороны, с почетом и честью оплакал меня мой родственник-король... В соборе города Виана был сооружен склеп Чезаре Борджа Французскому, где упокоились останки мои до времени...

Призрак замолчал. Джерри с удивлением отметил, что тон и вид духа преисполнились глубокой печали. Перевертыш смотрел во все глаза и слушал во все уши, догадываясь, что вот-вот будут произнесены ключевые слова. Слова, после которых безумная хаотическая свистопляска времен обретет хоть какие-то черты Порядка.

– В спокойствии кости мои пролежали еще почти два века, пока местный архиепископ не решил, что негоже герцогу из рода Борджа сквернить святой храм, – Джерри опять ощутил всей шкурой, как вокруг него сгустилась атмосфера и затрещала электрическими разрядами.

«Замечательный источник питания, практически вечный двигатель – только злите почаще! А мы тут жалуемся, что света нет!» – Джерри не удержался от глумливой мысли, но быстренько стер ее из ноосферы очередной бисерной фенькой мудреного заклинания. Так, на всякий случай.

Скрипнув яростно зубами, герцог продолжил:

– Склеп разрушили, кости мои разметали – не собрать... С тех пор брожу я, неприкаянный, по земле, и нет мне покоя... Всего тяжелее, что смерть моя была внезапной, и я, многажды грешивший на этой земле, ушел без покаяния и отпущения моих грехов... Не рая я прошу – в него мне не попасть, – а лишь упокоения. Дайте уйти из мира людей в мир духов, в пространство Отражений... – призрак застонал тяжко, и горькая слеза покатилась по бледной щеке.

Джерри ошеломленно потряс головой. Такого поразительного и пугающего заказа на его памяти еще не выпадало. Украсть, очаровать, соблазнить – сколько угодно. Но спасти душу давно умершего человека? За пять золотых старинной чеканки?

– Ты видишь, дитя отраженных миров, мне приходилось все эти столетия искать пристанище в вещах, связанных со мной при жизни, – в моих «зеркалах», моих образах. Осталось их немного на этом свете... Портрет – один из них, не сомневайся, он подлинный, его писал с меня сам божественный Леонардо! Никто не знает об этом полотне, и хорошо! Неизвестно, что с ним произойдет, когда откроется правда, не сгинет ли оно вслед за остальными образами, сделанными с меня...

«Мне бы подумать... посоветоваться кое с кем», – едва не заикнулся опешивший перевертыш.

«О чем тут советоваться? И с кем? – возмутился задремавший было дух Авантюры. – Ты что, побежишь за поддержкой к Мадам? К чему колебания и раздумья? В кои веки твоей распрекрасной заднице ничего не угрожает, и она ровным счетом никого не волнует. Ему нужно совсем другое – твое умение распутывать запутанные клубки и бродить по Граням Отражений в поисках ответов! Соглашайся, прах тебя побери! Скажи – да, я слушаю! Ты же ведь сочувствуешь ему, ну признайся в этом! Признайся хоть самому себе!»

«Ну и сочувствую, – раздраженно огрызнулся метаморф. – Тебе-то что за дело?»

– Чем я могу служить вашей светлости? – по впитавшейся в кровь привычке Джерри почтительно склонил голову.

– Мне ведомо, что прощение даруется лишь тогда, когда меня простит тот, кто любил меня при жизни и погиб с обидой в сердце на меня...

– У-у, – совершенно некуртуазно свистнул перевертыш. – Имя им легион. Хотя... любивший, – задумчиво повторил он это слово, точно взвешивая на весах драгоценный камень, – таких, думаю, отыщется гораздо меньше. Если отыщется вообще. Вы были не слишком-то популярны у современников, мессир, уж простите на честном слове.

– Ардженто, умеешь ли ты слушать кого-то, кроме себя? – рыкнул призрачный голос. Порыв ледяного ветра качнул тяжелые бархатные шторы и взъерошил волосы метаморфа.

– Я учусь, мессир, и не теряю надежды. – Джерри потупил глаза, в которых предательски заплясали насмешливые огоньки. – Кем он был, монсиньор, эта ваша невинная жертва? Бедолага, которого – или которую? – угораздило выбрать такой неподходящий объект для преклонения? Как его имя?

Кажется, давно умершему герцогу очень хотелось высказать свое нелестное мнение о посреднике между ним и миром реальности. Однако Призрак сдержался, лишь сказав:

– Ответы ты найдешь в рукописи, хранящейся в этом доме. Хозяин здешний, живший в былые времена, был подлинный мой друг и почитатель памяти. Он записал старинную повесть о жизни моей, он же отыскал и хранил как зеницу ока сей портрет... Теперь же прощай, светает!

Призрачный голос ослабел, растаял, умолк... Обессиленный и опустошенный, перевертыш качнулся, теряя равновесие и съезжая по стеночке на пол.

«Я сейчас встану, – упрямо твердил он, стараясь усилием воли разогнать сгущающийся перед глазами черный туман. – Посижу немножко, отдышусь и встану. Добреду наверх и посплю. Почему он дал мне такое прозвище? Ардженто – Серебряный... Он что, видит меня? Оттуда, из своего зазеркалья, мира давно ушедших людей? Он не спросил, как мое имя. Помнится, было такое нерушимое правило – медиум ни в коем случае не должен представляться духу, заговорившему с ним. Иначе – быть беде. Имена имеют странную власть над нами. Но у меня-то нет подлинного имени. Я сам его себе придумал...»

Метаморф сидел на полу, съежившись и обхватив себя руками, прямо под портретом давно умершего человека. Ему было холодно. Феникс, обычно делившийся с ним своим теплом, молчал. В окнах Охотничьего зала занимался рассвет третьего дня.

8.

Хотя усадьба по-прежнему была лишена электрического освещения, кое-какие из благ цивилизации продолжали работать. К примеру, водопровод.

Хотя перевертыш до упора раскрутил кран с горячей водой, то, что текло из медного краника в облупленную ванну, было еле-еле теплым. Старые проржавевшие трубы испускали жуткие хлюпающие звуки, больше похожие на смачную отрыжку невиданного зверя. Процедура мытья, обычно доставлявшая метаморфу массу удовольствия и возвращавшая к жизни, превратилась в сущее мучение. К тому же, стоя в маленькой холодной комнатушке ванной, он промерз до костей.

...Проснувшийся около девяти утра и спустившийся в Охотничий зал Дорси искренне ужаснулся, обнаружив своего гостя спящим прямо на полу в позе эмбриона. Разбуженный, перевертыш долго не мог разогнуться – тело затекло, в мозги словно налили вязкого клея. Единственное, что сохранилось в памяти, это настойчивая необходимость отыскать какую-то рукопись. И прищуренные темные глаза, такие темные, что зрачок и радужка сливаются воедино, – разъяренные, вопрошающие глаза Призрака.

Холодная ванна немого привела Джерри в чувство. Он долго вытирался, высушивая спутанные волосы. Покопался в чемодане, отыскал светло-бежевый свитер. Глянул на себя в потемневшее от старости зеркало и недовольно скривился – серые мешки под глазами, кривая усмешка, слегка безумный взгляд зеленых глаз – куда это годится и на что это похоже?

«Общение с потусторонними силами никогда не проходит даром», – скрипнул в памяти голос Старого Тавилау.

«Спасибо за поддержку», – язвительно откликнулся Джерри и поковылял вниз, навстречу плывущему по коридорам горькому аромату свежесваренного кофе.

Альбер деловито хозяйничал в кухне, сооружая чудовищной толщины бутерброды и установив на плите старинный кофейник с изящно изогнутым носиком, как у кувшинов из арабских сказок. Услышав шаги за спиной, студент-домовладелец обернулся. Вид у него был несколько виноватый.

– Вы... то есть ты так расстроился из-за вчерашнего? – осторожно начал он, разливая горячий кофе по фарфоровым чашкам с позолоченными ободками. – Я тут подумал и...

– Проехали и забыли, – резче, чем необходимо, отрезал перевертыш. – Прошу прощения. Иногда на меня находит, и я позволяю себе лишнего. Больше не повторится. Мое предложение по-прежнему в силе... Мне выметаться?

– Нет, – испугано замотал головой Дорси, – ни в коем случае! Забыли, значит, забыли. Мы вчера здорово устали, да еще меня угораздило вырубиться... Со всеми случается... – протянул он, отхлебнув глоток, и задумчиво уставился на Джерри поверх чашки.

– Тьфу на тебя, – метаморф подавился бутербродом. – Не провоцируй, а то допрыгаешься.

– Это угроза? – Альбер немедленно включился в игру, лукаво сощурив глаза, – к нему, похоже, возвратился врожденный жизнерадостный оптимизм.

– Нет, триста восьмидесятое и последнее китайское предупреждение. Что будем осматривать сегодня? Предлагаю выбор – картины или библиотеку. У вас тут ведь есть библиотека?

– Как не быть, – согласно кивнул хозяин усадьбы. Поразмыслил и высказал мнение: – В самом деле, надо бы пристальнее изучить наше книжное собрание. Я туда даже еще и не совался, только заглянул в дверь, ужаснулся и сбежал.

Библиотека в поместье д’Орсэ и в самом деле заслуживала уважительного отношения. Былые хозяева отвели книгам вместительный круглый зал с застекленным куполом, расположив вдоль стен высоченные, устрашающие своими размерами шкафы полированного дуба. Где-то на уровне в полтора человеческих роста зал обегала балюстрада, куда поднимались по изящной витой лесенке. В середине зала обосновались два солидных широких стола («Мастерская Чиппендейла?» – озадачился с определением метаморф), обитых зеленым сукном, стулья с высокими спинками и несколько уютнейшего вида кресел. Больше всего Джерри умилили стоявшие перед креслами подставки для ног, обитые потертым алым плюшем.

Бесконечные кольцевые ряды книг важно поблескивали позолоченными корешками, тисненными серебром заголовками на кожаных либо матерчатых переплетах, подавляя вошедших в хранилище мудрости молодых людей своим количеством.

– Основное собрание здесь, – Дорси повел рукой вдоль полок, невольно понизив голос, – по дому раскидано еще не меньше сотни шкафов, тоже забитых до отказа. Кто-то упоминал, якобы где-то валяется каталог всего этого добра... Сдается мне, если загнать всю эту коллекцию, как раз хватит, чтобы отремонтировать дом от чердака до подвала.

– Старинная усадьба без старинной же библиотеки – это нонсенс, – заметил Джерри. Как всегда, ему примерещился тихий, на грани слышимости, бумажный шелест переговаривающихся между собой фолиантов, тоже обсуждавших людей. Перевертыш всякий раз твердил себе, что это – игра его собственного неумеренного воображения... и немедля отыскивал аргументы в пользу того, что с книжными собраниями надо держать ухо востро.

– А тут, должно быть, сберегаются подлинные сокровища, – пройдя через округлый зал, Альбер осторожно приблизился к инкрустированному бюро-секретеру – старинной вычурной вещице с множеством выдвижных ящичков: явных, тайных, фальшивых. – Поглядим?

– Поглядим, – охотно согласился метаморф.

Они стали выдвигать поочередно ящички, разглядывая причудливое устройство бюро. Метаморф напрягся, включил рецепторы ясновидения и проникновения через плотные слои материи, быстро нашарил скрытые пружинки, с помощью которых можно было открыть потайные ящички. Перевертышу вспомнилась брошенная ночью фраза Призрака: «Старинная повесть о жизни моей»...

Один за другим на свет были извлечены некие раритеты – толстенький томик Псалтири XV века форматом в четверть листа, переплетенный в вылинявшую коричневую кожу, большая книга в черном переплете с тиснением серебром: Джерри полистал ее и увидел мудреные записи, пересыпанные цифрами и названиями каких-то непонятных веществ, что-то похожее на колдовские рецепты или заклинания. Он показал книгу Дорси.

Тот пробежал несколько страниц и с восхищением вскрикнул:

– Джерри! Это же рецепты парфюма! Ха-ха! Мой бог! Отыскалась рукопись составов духов, сочиненных моим предком, жившим в галантном веке! Вы знаете, что один из д’Орсэ был известнейшим сочинителем запахов? Нет?! Представляете, а все началось с желания поразить воображение и добиться благосклонности одной английской леди... Ч-черт возьми! Да одна эта книжка позволит заработать столько, что не снилось Биллу Гейтсу!

– Отлично, – произнес метаморф, – но давай изучим подробнее ваши рецепты позже, а пока мы должны отыскать кое-что другое...

Он продолжал шарить по всем обнаруженным ящичкам и наконец извлек небольшую книжицу в переплете из тонкой веленевой кожи, с золотым тиснением герба посредине.

– Девичий альбом прапрабабушки? Родословная любимой гончей? – хмыкнув, предположил Джерри.

– А черт знает, – честно признался Дорси. – Хранили отдельно, стало быть, вещица ценная...

– Я взгляну? – завладев книжкой, метаморф уселся за стол. Аккуратно перевернул обложку, увидев хрупкие страницы, исписанные каллиграфическим почерком. Выцветшие чернила, вычурные завитки... Нет, это точно не старомодный девичий альбомчик с виршами поклонников, абзацы текста на страницах идут сплошной чередой... Судя по бумаге – век XVIII... На каком языке это написано, а?

– Что там? – пристроившийся по соседству Альбер с любопытством взглянул на старые страницы. – Хм, итальянский... ты по-итальянски как?

– Никак, – огорчился метаморф. – Чем нас поразит Сорбонна?

– Сданным на «отлично» экзаменом по латыни, – огрызнулся Дорси. Потом, как бы извиняясь за резкость, сказал: – Ну... я как-то проводил лето на Адриатике. Думаю, общий смысл понять смогу. – Близоруко прищурившись, вгляделся в текст, шевеля губами и мысленно переводя. Озадаченно приподнял бровь, перелистнул страницу.

– Между прочим, мне тоже интересно, – напомнил перевертыш. Владелец дома вскинул на «эксперта» удивленно-прозрачные глаза.

– Тут что-то непонятное, – растерянно произнес он. – Похоже, текст дословно переписан с какой-то более старой рукописи, с сохранением всех особенностей тогдашней манеры письма и даже орфографии... Я только не могу понять – это литературный вымысел или чьи-то размышления на тему прошлого?..

– Переведи хоть пару абзацев, – предложил метаморф, облокачиваясь на стол и разглядывая рукопись. – Смотри-ка, если мне не изменяет зрение, тут поминается наш общий покойный друг, верно? – он ткнул пальцем в слово «Borgia».

– Верно, – согласился Дорси. – Только в каком-то странном контексте... Ладно, я сейчас попробую немного перевести...

Он откашлялся и прочел название: «Печальная повесть об Асторре Манфреди, правителе Фаэнцы». Затем, водя глазами по строчкам и чуть запинаясь, начал читать:

«После долгой и жестокой осады, длившейся почти год, Фаэнца пала к ногам завоевателя...»

Фаэнца?

Джерри никогда прежде не слыхал названия итальянского города, захваченного в стародавние времена герцогом Борджа. Он понятия не имел о судьбе братьев Манфреди, двух юных правителей Фаэнцы, один из которых совершил роковую ошибку – всем сердцем прикипел к завоевателю...

– Что? – голос перевертыша сорвался. – Повтори-ка еще разок, что там говорится?

– Автор уверен, – смутившись и слишком пристально глядя на страницы, ответил Альбер, – что молодой Асторре Манфреди по доброй воле стал придворным герцога и его возлюбленным... Ну, ты понимаешь, тогдашние нравы – они были настолько вольные, что нам и не снилось... Правда, эту историю обычно преподносят совсем в другом ключе: мол, злодей Борджа держал этих мальчиков заложниками, систематически имел их, как хотел, а когда они ему надоели...

– Читай дальше! – нетерпеливо перебил метаморф.

«Любил меня при жизни и погиб с обидой в сердце...»

– Угу, – Дорси уткнулся в книгу, пробиваясь через витиеватую изысканность старинной речи. Кончики ушей у него медленно, но верно становились бархатисто-пунцовыми. – Дальше много рассказывается про них... Чезаре и Асторре. С подробностями...

– Подробности опустим, – милостиво разрешил Джерри, – можно догадаться. Герцог, судя по всему, был ба-альшой забавник и оригинал. Даже для своего времени.

– Несколько месяцев они пробыли вместе, – для быстроты восприятия или от смущения переводчик решил просто пересказывать текст. – Впервые в жизни, как уверяет автор, коварный Борджа искренне привязался к кому-то – просто так, без потаенных целей и замыслов. Асторре его боготворил, Борджа для него был единственный свет в окошке. Но Борджа вел военные действия, ему нужно было уехать. Герцог не взял аманта с собой – то ли опасаясь за его жизнь, то ли еще по каким причинам. Он оставил Манфреди в Риме. Тут специально подчеркивается: на свободе, как вельможу. Как водится, нашлись завистники, братьев из Фаэнцы бросили в тюрьму и...

– ...и казнили по обвинению в шпионаже в пользу Великой Китайской империи, – невесело закончил фразу перевертыш. – Знакомо до боли. Мерзкая штука – политика.

– Нам преподавали, якобы герцог перед отъездом распорядился тихонько порешить обоих Манфреди, чтобы покоренная Фаэнца не подняла их на щит и не восстала, – проговорил Альбер. – Если же верить нашему анониму, братьев прикончил один из военачальников Борджа, видевший в них угрозу или желавший насолить своему господину. Историки сходятся в одном: однажды тела молодых Манфреди выудили из Тибра... в сильно, м-м-м... попорченном состоянии... Их, похоже, пытали и насиловали, прежде чем убить. Тут сказано: узнав об этом, Борджа сильно гневался, велел провести расследование и казнил того, кто был виновен в смерти братьев. Но, – философски заключил Дорси, переводя дух, – дело уже было сделано, и людская молва навсегда заклеймила герцога как убийцу молодых людей.

– Сейчас бы сказали: на нем висело столько трупов, что еще два ничего бы не изменили, – раздумчиво покивал метаморф. – Знаешь, если отыщутся какие-нибудь косвенные подтверждения тому, что все в рукописи – правда, то она бесценна, у тебя ее оторвут с руками.

– Да, – рассеянно отозвался Дорси, не слушая рассуждений «эксперта» и кончиком указательного пальца вычерчивая на лайково-мягкой обложке книжечки причудливые узоры. – Этот Асторре, наверное, был очень красивый...

– Да уж, наверняка, – согласился перевертыш. – Вряд ли такая колоритная личность, как наш темный герцог, уложила бы в постель колченого замухрышку с заячьей губой.

«Вот о чьем прощении ты мечтаешь, верно? Вот она, единственная воистину невинная жертва, вдобавок безмерно обожавшая тебя? Я прав, мессир?..»

– Какой же ты циник! – Альбер как будто рассердился или обиделся. Потом задумчиво и мечтательно продолжил: – Какая ужасная и все-таки красивая история... И правда – очень печальная...

– Да что ты говоришь! – съязвил Джерри, по привычке взывая к своему обычному сарказму. Но у него больше не получалось небрежно сыпать циничными шуточками, он осекся, остановился, помолчал. – Да... Наверное ты прав... Настоящее чувство всегда трогает, неважно, между кем это происходит. Ах, за что я люблю всех этих махровых аристократов былых времен, жили себе, грешили и не изводили себя моральными муками на этот счет, просто делали, что хотели! – Джерри вновь сделал попытку пошутить. – И при том оставались славными рыцарями, смелыми воинами, настоящими мужчинами...

– Джерри, – ум Альбера, похоже, сильно занимала некая проблема, волновавшая его даже больше, чем гипотетическая цена старой рукописи, – ты действительно считаешь ТАК, как говоришь? Или это обычная риторика для успокоения совести? Ты хочешь сказать, что любить мужчину в самом деле приятно? – у Альбера был очень серьезный тон и напряженный взгляд.

Метаморф вовремя прикусил язык, чтобы не расхохотаться. Да уж, нашел кому задать коварный вопросец – прирожденному хастлеру, глубоко уверенному в том, что в жизни можно все. Он глянул на молодого владельца усадьбы, прищурился, уловив множество явственных примет, недвусмысленно говорящих о готовности к сближению. Затуманенные глаза, пересохшие губы и слишком часто скользящий по ним кончик языка, подрагивающие пальцы, не знающие, куда деться. История запутанных взаимоотношений этих двух давно умерших людей затронула в Альбере что-то, растревожила. А может, это он сам, пытаясь вчера вечером отвлечь юношу от мрачных размышлений, неосторожно разбудил в нем нечто темное, животное, плохо поддающееся объяснению? Джерри понял: если он найдет правильные слова и не спугнет этот едва теплящийся огонек желания, невольно не оскорбит мальчика излишней развязностью, сделает все правильно, то Альбер не оттолкнет его, ибо он уже на самом краю бездны, в которую им надлежит упасть.

– Странный вопрос для студента, живущего в столь прогрессивный век, – медленно и серьезно произнес Джерри, – когда бисексуальная природа человека доказана научно и этот тезис более не оспаривается. Если тебя интересует исключительно мое мнение, то да, приятно. Ничуть не менее приятно, чем женщину. И еще одно прими во внимание: не пробуя, никогда ничего не узнаешь, так и будешь пленником своих страхов, иллюзий, несбывшихся желаний и горьких сожалений. Если тебя что-то мучает, не дает покоя – отпусти себя хоть раз на волю, испытай, и ты поймешь, кто ты есть, и либо откажешься и избавишься от своего наваждения навечно, либо примешь его, и тогда вновь обретешь спокойствие и научишься с этим жить. – Джерри сделал паузу и, глядя прямо в глаза Альберу, спросил: – Хочешь...?

– Да... – чуть слышно выдохнул Дорси.

9.

Порыв, швырнувший их навстречу друг другу, оказался таким внезапным и необоримым, что, столкнувшись, оба испытали боль. Губы впились в губы, поглощая, наслаждаясь новым вкусом. Язык Джерри шустрой змейкой нырнул в чужой рот, закружился там, обвиваясь вокруг собрата. Беззвучный стон, угадываемый по дрожанию напрягшегося языка. Крепко прижавшееся тело Альбера, скользящие по спине руки – неумелые, настойчивые, будоражащие воображение своей неискушенностью. Запах книжной пыли, за века впитавшийся в стены и полки библиотеки, ставший ее неотъемлемой частью. Щелканье торопливо расстегиваемых кнопок, шорох сорванной и упавшей на пол рубашки. Поспешная, торопливая возня со свитером. Нежная, горящая от возбуждения и слегка влажная кожа под губами, биение тонкой жилки на шее. Сладкое головокружение от первого соприкосновения ничем более не разделенных тел, долгий, томительный поцелуй в подрагивающие губы, изумленно распахнутые светло-серые глаза – так близко, так невероятно близко.

Только не останавливаться. Только не задумываться над тем, чем это может кончиться и нет ли поблизости незримого кукловода, дергающего за ниточки.

Тоненько вжикает застежка на молнии джинсов. Горячее, частое дыхание, тихий вскрик, когда кисть перевертыша бесцеремонно проскальзывает внутрь и накрывает упругую, напряженную плоть. Неосознанная попытка Дорси отстраниться, сохранив остатки достоинства. Метаморф обнимает его, лаская, касаясь губами глаз, скользя по шее, нашептывая бессмысленные, успокаивающие глупости и удрученно осознавая – все зашло слишком далеко. Граница, где можно было безболезненно повернуть назад, обернуть случившееся шуткой, уже позади – слишком он возбужден, слишком завелся, став пленником собственного бешеного желания. Если Альбер сейчас вздумает пойти на попятную, он рискует быть взятым силой.

Перевертыш дергает себя за невидимый поводок, остатками разума убеждая хранить терпение. Он не понимает, что с ним творится. Обычно ему нравится долгая прелюдия, мягкая, чувственная игра с партнером. Сейчас он ощущает в себе жадную, требовательную похоть, безразличную к смятению Альбера, желающую только одного – поскорее овладеть новым знакомцем.

«Я же не такой, – бормочет метаморф, зацеловывая податливый сладкий рот, наслаждаясь глухими стонами Дорси, его трепетом, его рушащейся невинностью. – Я могу остановиться. Могу управлять собой. Я хочу любить его, а не насиловать. Что со мной? Что случилось с моей душой?»

Руки сами, уже не слушаясь приказов хозяина, стаскивают с Альбера джинсы, разрушая последнюю иллюзию защиты. Он обнимает юношу за талию и нежно, но непреклонно разворачивает спиной к себе, толкает Дорси между выступивших острыми клинышками лопаток, вынуждая лечь грудью и животом на зеленое сукно стола.

– Пожалуйста, – хриплый шепот еле пробивается к затуманенному сознанию, – прошу тебя, не делай мне больно. Я хочу... я хочу тебя, только постарайся не делать мне больно, Джерри...

«Если бы ты знал, если бы догадывался, как это тяжело для меня сейчас – не причинять тебе боли... Как хочется вынудить тебя заходиться в истошных воплях, умолять о пощаде... Кажется, я слегка тронулся... Я сжег Маску Норта, но она все равно пребудет со мной... Навсегда».

Пальцы бегут по позвоночнику, по бархатистой ложбинке на спине, собирая выступившую влагу. Раздвигают напряженные ягодицы, проникая в чужое тепло, отыскивая потаенную лазейку. Альбер дрожит и всхлипывает, уткнувшись лицом в сложенные руки, подчиняясь, отдавая себя странному пришлецу, осенним вечером без приглашения ворвавшемуся в его жизнь. Непонятному, ласковому и жестокому одновременно, вытворяющему с ним то, о чем Дорси еще несколько дней назад мог думать только с недоуменным отвращением. А теперь он стоит здесь, в библиотеке собственного поместья, голый, с распухшими от поцелуев губами, ощущая чужие пальцы в собственной плоти, страдая – и испытывая острое удовольствие от нового, неведомого прежде ощущения добровольной покорности. Почему, почему он позволяет полузнакомому типу издеваться над собой? Почему часть его души заходится от нестерпимого желания пройти весь путь до конца, стать игрушкой в чужих руках, бесформенным куском глины на гончарном круге? Только потому, что у этого сумасбродного Джерри невероятно притягательная улыбка, нежные губы и прохладные ладони? Тонкие пальцы, бесстыдно касающиеся его самого укромного местечка, проникающие вглубь, гладящие, вынуждающие в напряжении дрожать от накатывающих горячих волн боли пополам с блаженством?

Тугое, горячее отверстие неритмично сжимается, стискивая усердно трудящиеся пальцы. Метаморф довольно жмурится, вытягивая руку и прислушиваясь к судорожным вздохам Альбера. Мальчик – просто чудо какое-то. Покладистый, совершенно не упрямый и на удивление восприимчивый. Малая толика расслабляющих игр – и он уже поплыл, открылся, удивив перевертыша искренней готовностью впустить партнера. Неопытный любовник – самый лучший. О, да! Они, эти невинные создания, от своего незнания смелы, от невозможности сравнить и ощутить тонкости так отважны, в них нет ни лжи, ни притворства, они порывисты и непосредственны в выражении своих чувств, и душой, и телом... А раз так – то зачем лишать себя заслуженного вознаграждения?

Скрип молнии. Продолжая одной рукой ласкать глухо стонущего юношу, Джерри другой спускает джинсы. Быстро проводит сложенными в кольцо пальцами по собственному воздетому достоинству, подрагивающему в предвкушении, еле слышно бормоча что-то себе под нос. Маленький полезный трюк для затруднительных ситуаций, когда под рукой не завалялось кувшина розового масла или тюбика с банальным вазелином...

– Все будет хорошо, – шепчет он, наклоняясь к самому уху любовника. Плавный и сильный толчок бедрами, раскрытие, дрожащий жалобный вскрик. Нарочито неспешное погружение в жаркую, сладостно-узкую тесноту. Испуг или рассудок удерживают Альбера от каких-либо движений. Он полулежит, широко раздвинув ноги, навалившись на столешницу, и часто-часто дышит, как загнанная лошадь. Костяшки их намертво переплетенных пальцев стали белыми от напряжения. Перевертыш видит его лицо в профиль, видит, как из-под дрожащих ресниц выкатывается единственная прозрачная капля. – Ну вот, уже все хорошо...

Движения вперед и назад, осторожные, бережные, позволяющие неопытному партнеру привыкнуть и приспособиться к нужному ритму. Первый робкий, неуверенный отклик.

– Ахх... – резко выдыхает сквозь сомкнутые зубы Джерри. Метаморф упирается ладонями в скругленный край монументального стола и начинает раскачиваться. Уже ничем более себя не сдерживая, теряя разум от доступной покорности гибкого, юного тела, врываясь в Дорси, отстраненно воспринимая краем уха короткий, пронзительный вопль. Запрокинутая голова перевертыша, распахнутые невидящие глаза, судорожные рывки бьющегося под ним человека, излом соединенных в одно целое тел.

Край стола при каждом рывке больно врезается Альберу в бедра. Его берут уверенно и спокойно, не причиняя излишних мучений. Нахлынувшие в первые мгновения боль и страх тают, уступая место постепенно разгорающемуся, непривычному наслаждению. Дорси выгибается, интуитивно принимая ту позу, в которой он может получить и дать наибольшее удовольствие. Крик сменяется низким стоном, перекатывающимся в горле. Слез больше нет, но глаза все равно щиплет. Сердце колотится с такой силой, что кажется – либо оно сейчас разорвется на куски, либо, не выдержав его ударов, треснут ребра. Ряды книг вращаются без остановки в завораживающей круговерти. Ставшая невероятно чувствительной кожа с силой трется о короткое и жесткое сукно обивки стола, усиливая возбуждение. Пальцы, обхватившие и стиснувшие его пульсирующий, ноющий от напряжения член. Он тает, теряя себя, обращаясь частью кого-то иного, желая только одного – чтобы это противоестественное сумасшествие длилось как можно дольше...

10.

Вместо ожидаемого удовольствия – резкая боль, раздирающая легкие. Перехваченное спазмами горло сипит, не в силах втянуть так необходимый глоток воздуха. Звенящий в ушах долгий вопль. Перевертыш задыхается, паникует, не понимая, что происходит. Миг назад все было так прекрасно, он уже ощущал приближение их общей кульминации – быстрой, бурной и сладкой. И вдруг на него накатил этот несвоевременный полуобморок. Исчезло ощущение присутствия в мире, вскрикнувший от боли разум наискось полоснуло бритвенной остротой открывающейся Грани.

Распахнутая рана кровоточит, библиотека и Дорси пропадают, с тихим звоном рассыпаясь на множество мозаичных осколков. Джерри пытается удержаться на краю бездны, ломая ногти, кричит, зовет на помощь, поднимая вокруг себя ментальные стены защиты – но безжалостный водоворот уносит его за собой.

Сухо и издевательски клекочет Феникс. Огненные крылья сметают звезды, однако Хранитель не спешит на выручку. Перевертыш летит, беспомощно кувыркаясь, ощущая себя соринкой в глазу Мироздания, царапая собственное горло в попытках вдохнуть. И падает...

Он надрывно кашляет, его долго и мучительно тошнит. Скрученные в полыхающий комок внутренности выворачиваются наизнанку, рот полон отвратительной горечи.

Но, превыше телесной боли и страданий, раскаленным железом в разум вонзается одна-единственная мысль: «Почему?! За что?!»

Когда рвота наконец прекращается, он отползает в сторону и лежит так, привалившись спиной к каменной колонне. Его глаза открыты, но ничего не видят. Он пытается вспомнить собственное имя, пытается понять, где он находится и что с ним произошло. Но – никакого ответа, никакой подсказки. Пустота в мыслях, пустота в сердце, тоска и отчаяние, темнота, истошные крики. Кажется, его собственные... Он бы разрыдался, но почему-то не может. Испуганно озирается по сторонам.

Помещение напоминает темницу, точнее, залу в подземных катакомбах. Тяжелые каменные своды, низкие, грубого серого камня, толстые колонны поддерживают их. Странная зала велика, узкие прорези зарешеченных окон почти под самыми сводами потолка пропускают мало света, по стенам, закрепленные в толстых чугунных кольцах, чадят факелы. Мрачная зала имеет диковинный вид застенка, приспособленного под жилье, причем не лишенное роскоши: из угла ему видна кровать с балдахином, одна из стен задрапирована богатой тканью. Здесь есть тяжелые, резного дерева столик и кресла, обитые винного оттенка бархатом; серебряный таз для умывания и кувшин отражаются в венецианском стекле, чья бронзовая рама имеет замысловатый и изысканный узор; чуть поодаль тяжелый платяной ларь с красивыми коваными украшениями. Чадит жаровня, на ней раскаляются докрасна непонятные железки: то ли длинные пруты, то ли каминные щипцы... Он видит людей в старинных странных одеяниях, с оружием, в кирасах, и это его как будто не удивляет...

У перевертыша шумит в ушах, однако он различает человеческие голоса и лязганье металла. Грубые голоса, ругань, крики на чужом и непонятном языке постепенно обретают смысл. Но все это неважно, у него нет сил прислушиваться к словам, он слушает только свою боль.

О, эта боль! Ее так много, она сроднилась с его существом, он весь стал ее воплощением, ее сгустком, пульсирующим комком...

Постепенно осознание себя растворяется и тускнеет, и Джерри уже не Джерри, а кто-то другой... В мозгу всплывают неясные картины и воспоминания, чужие и в тоже время свои...

...Отряд солдат вломился внезапно – дубовая дверь отворилась с грохотом, и толпа вооруженных людей ворвалась внутрь. Двое испуганных юношей, мирно сидевших в креслах у столика перед огнем, почти одновременно вскочили, озираясь в бессильных и бесполезных поисках какого-либо оружия.

Отряд папской стражи быстро рассредоточился по камере, окружив беззащитных пленников, растерянно жавшихся друг к другу. Солдаты в блестящих панцирях и шлемах, при мечах и с алебардами взяли юношей в кольцо. Среди гвардейцев выделялся их предводитель в форме капитана: черноволосый, смуглый, очень мощный, с жестоким лицом и безжалостным взглядом.

С ухмылкой, не предвещавшей ничего хорошего, тигриной походкой он обошел вокруг молодых людей. Кивнул кому-то из своих – на пленников немедленно набросились, скрутили, руки за спиной стянули грубыми веревками. Юноши, не успевшие ни понять, что происходит, ни хоть как-то этому воспротивиться, оказались поваленными на каменные плиты пола. Черноволосый продолжал раздавать указания: кто-то из стражников крепил на крюке, прочно вбитом в стену, блок с веревкой, кто-то раздувал угли в жаровне, держа наготове железные пруты; прочие с каменными лицами стеной встали перед дверью.

Молодых людей по ходу зловещих приготовлений накрыла волна мертвенного ужаса. Страх лишил их голоса, они могли лишь молча следить глазами за своими тюремщиками и, очевидно, палачами.

Главарь и двое приспешников, к которым он обращался чаще, чем к остальным солдатам, и говорил с ними, как со своими людьми, прошли вглубь вытянутой залы, туда, где условно был устроен спальный покой, отгороженный от прочего помещения тяжелым занавесом. Эти двое, мерзко улыбаясь, спустили полог и скрылись за ним. Юноши почти теряли разум и сознание от страшного предчувствия.

Обоих грубо поволокли за занавес. Двое мерзавцев и их страшный предводитель зашли следом. Солдаты, невозмутимые и равнодушные, как каменные изваяния, остались сторожить вход.

Молодых людей грубо швырнули на пол. Черный человек вновь обошел вокруг, не говоря ни слова и будто смакуя ужас пленников. Его медлительное наслаждение чужим страхом заставило шевелиться волосы на головах жертв. И тут, словно в звенящей напряженной тишине кто-то выкрикнул: «Ату!» – негодяи накинулись на связанных беспомощных людей, принялись их нещадно избивать, нанося удары без разбора, молотя кулаками и ногами, проделывая это почти со сладострастием, с похотью и жаждой насладиться чьей-то болью, ужасом, отчаянием. Юноши катались по полу с воплями, пытаясь защищаться от ударов, прикрывая кое-как головы и лица. Тела их корчились, одежда быстро превратилась в ошметки, в безобразно изодранные батистово-парчовые клочья. Жертвы уже утратили вид живого, бесчувственными куклами они сносили истязания, а мерзавцы все не унимались, продолжая их избивать. Черный же человек лишь обходил этот комок тел вокруг, нервно потирая руки. Наконец, утомившись, два его подручных остановились, тяжело дыша и обливаясь потом. У их ног без движения и почти без дыхания лежали два истерзанных тела.

Смуглый предводитель грязно выругался, тронув носком сапога подбородок одного из юношей, длинные спутанные светлые волосы которого, все в крови и пыли, почти полностью закрыли ему лицо. Капитан наорал на своих едва отдышавшихся подручных, мрачно слушавших его брань и глядевших исподлобья. Отрывисто что-то бросив этим двоим, он отвернулся и скрестил руки на груди. Подчиненные шмыгнули за занавес, вернулись с тазом воды, которую без церемоний выплеснули на бесчувственных пленников. Спустя несколько мгновений молодые люди поочередно начали шевелиться. Но лучше б они этого не делали. Истязания возобновились, и видит Бог, были они таковы, что юношам лучше было б умереть, чем претерпеть все уготованные им муки...

Содрав омерзительные остатки одежды с двух молодых тел, истерзанных, окровавленных и все-таки прекрасных, мучители, заполучив каждый свою жертву, гнусно хохоча и облизывая толстые губы мокрыми красно-сизыми языками, едва не капая слюной, поволокли добычу с каменных плит на вытертый ковер перед ложем. Каждый из насильников решил насладиться жертвой в своем уголке. Их страшный хозяин глядел, не отрывая глаз, на непристойное и ужасающее зрелище и мрачно улыбался при том каким-то своим черным мыслям. Юноши пришли в себя, но, обессиленные, могли лишь криками и стонами отвечать на чинимые над ними зверства.

Два бандита, спустив штаны и приведя свои толстые уродливые «достоинства» в готовность, принялись жесточайшим образом насиловать молодых людей, заходившихся истошными воплями, пока хватало сил. Обе жертвы вскоре лишились чувств, подлецы продолжали глумиться все равно что над трупами, и верх извращенного наслаждения одних превратился почти в агонию для других...

Юноши истекали кровью, сочащейся из рванных ран между ягодиц, кровь, пачкая бедра, тонкими струйками стекала лужицами на потертый ковер, напитывая ветхие волокна... Оправившись, насильники вновь приволокли воды, окатили молодых людей, лежащих без сознания. Главарь подошел ближе, брезгливо кривя губы, наклонился, еще раз носком сапога из стороны в сторону повернул лицо каждого из молодых людей, вновь злобно и отрывисто что-то гаркнул двум своим палачам-подручным. Хозяин, должно быть, выражал недовольство, что муки прекратились так скоро – кажется, жертвы были уже бездыханны...

В гневе черный капитан вышел за занавес, отдавая распоряжения солдатам, его подручные двинулись следом. Стражники разомкнули строй, засуетились, солдаты стали срывать занавеси и тяжелые ткани, сматывать веревки, тушить жаровню и лишние факелы. Несколько солдат покинули камеру, дабы расчистить дорогу от лишних свидетелей, другие отправились присмотреть и подготовить лошадей – предстоит еще возня с мертвецами...

Перевертыш, или нет, уже не он, точнее не совсем он... с трудом раскрыл глаза. Дышать было тяжело, каждый вздох давался с громадным усилием и причинял невероятную боль. Впрочем, когда ты весь – воплощенное телесное страдание без конца и начала, окровавленный, кровоточащий кусок мяса, перестаешь ее замечать, потому что кроме боли не осталось никаких других чувств – она снаружи и она внутри... Но и к такому можно привыкнуть, надо только немного вытянуть ногу, попытаться повернуть голову и затекшую вывернутую руку, и боли станет чуть меньше... неужели так будет до самого конца?!

Гибель неминуема, другого исхода нет и пощады не будет – это несчастный, забившийся в угол и переживающий краткую передышку перед последним, быть может, самым мучительным испытанием, знал наперед.

Запястья ноют и кровоточат, все тело покрыто ссадинами, синяками, кровоподтеками, он наг и грязен, ощущает только боль и холод, холод и боль, и отупение... страх давно исчез, осталось одно желание – скорее бы конец... А где-то рядом умирает еще одно человеческое существо, его собственный брат...

Человек на мгновение забылся, не сном, скорее дурманом, и его посетило видение...

Перед самым его лицом повеяло холодом, и эта живительная прохлада была так приятна, так желанна, что он закрыл глаза в забытьи... и вновь открыл, когда чей-то тихий голос, такой знакомый, музыкальный, сладкий, позвал его...

Если б у него оставались силы и он не ощущал свое тело как одну сплошную кровавую рану, он кинулся бы на сладкоголосого гостя и вгрызся в его горло! Вот она, цена предательства и подлости – как же ему сейчас был ненавистен этот прекрасный враг!

«Что сделал ты со мной?! Зачем?! За что?!» – немые вопросы рвались с его губ, но губы не шевелились, за него все говорили полные муки глаза.

Но странно, видение того человека, его противника и, кажется, настоящего его убийцы, отдавшего безжалостный приказ, так бледно и печально, полупрозрачно, будто в тумане... Лицо, бледное как мел и неподвижное, полно страдания. Из глаз на этом застывшем, окаменевшем лице без остановки льются слезы, льются, льются, и нет им конца...

– Цезарь, ведь я тебя любил! Отчего ты оставил меня?! Зачем ты убиваешь меня так?! – этот безмолвный крик, как пощечину, окровавленный человек бросает призраку в лицо, бледный лик туманится и теряет очертания...

– Асторре! – призрачный голос дрожит. – Я давно уже всего лишь тень! Мне даровано одно мгновение, только одно, сказать тебе последнее «прости» и вымолить прощение! – бледная рука касается горячей окровавленной щеки, ее прохлада врачует раны, исцеляет боль. Призрачные пальцы пробегают по саднящим ранам на лице и теле, становится почти совсем легко... Призрак касается человеческой руки, берет ее в свою бесплотную ладонь, подносит к лицу, прижимает к губам, сухим и прохладным, как северный ветер в горах, прозрачные слезы смывают запекшуюся кровь, боль отступает... Истерзанный человек слышит сквозь блаженный туман забытья плач и мольбу гордого герцога, стоящего сейчас на коленях, закрыв руками лицо: прощения! прощения и милости!

Человеку с трудом удается разлепить разбитые губы и еле слышно прошептать: «Ступай с миром!». Он закрывает глаза и проваливается в темную бездну небытия...

Призрак со стоном тает, сжимается в прозрачный, эфемерный светящийся шар, мгновение носится, мечется, летает по камере, наделав паники и устрашая солдат, и с громким хлопком после вспышки исчезает в воздухе, оставляя после себя легкий голубоватый дымок.

Перепуганные солдаты застывают, пока грозный окрик начальника не принуждает их продолжать начатое: они спеленывают трупы двух бывших пленников и покидают темницу, унося с собою бездыханные тела.

Кто он, где и что происходит – опять ускользает из его сознания. Духота, нехватка воздуха, темнота... Кажется, его с головой завернули в пыльную плотную материю, сквозь которую почти невозможно дышать, он хватает ртом воздух, хотя эти слабые попытки даются с величайшим трудом. Боль, на время отпустив, опять вернулась привычным всеохватным ощущением. Страдающее тело подвергается непрекращающейся пытке движением – его куда-то несут, а еще раньше везли, перекинув через седло лошади. И снова грубые голоса, крики, отрывистые приказания на незнакомом и непонятном языке...

Его грубо стаскивают с седла и, не освобождая от опутавшей его пыльной ткани, поверх чехла еще раз хорошенько, очень крепко связывают веревкой ноги, обматывают ее вокруг шеи, так что дышать теперь почти совсем нечем, поднимают, несут, опускают на какую-то плоскую поверхность. Он чувствует, как штука, на которой он лежит, скользя, начинает двигаться, затем слышится плеск воды, потом легкое покачивание, толчок и плавный ход – похоже, его погрузили в лодку, которая теперь плывет по водной глади неведомой реки. Мерное качание приятно, и, несмотря на боль, болезненную позу, удушье, несколько мгновений он чувствует – ему хорошо! Лодка прекращает движение, только раскачивается на легкой волне, его поднимают чьи-то руки, шее становится очень тяжело, как будто к ней привешен тяжкий груз – камень? жернов? Без церемоний его швыряют за борт лодки, тело с громким плеском погружается в воду – его неумолимо тянет вниз. Но он еще жив, он чувствует все, мучительно бьется в своих путах, захлебываясь, набирая полные легкие мутной, с запахом тины, воды, ощущая страшную боль в груди. Отчаянный ужас охватывает все его существо, он борется до последнего мгновения, но в какой-то момент перестает бороться, сознание его угасает, он умирает – тело, отягощенное громадным камнем, стремительно опускается ко дну...

Волны медленной реки, мутные и темные, равнодушно принимают два длинных бесформенных куля. Ленивые круги, пара всплывших пузырей, досадливо кривящееся отражение луны на чуть волнующейся глади. Круги разошлись, исчезли, над местом последнего упокоения двоих несчастных неторопливо проплывает облепленная склизкими водорослями коряга.

Гвардейцы гребут к берегу, на удивление молчаливые, понимая: то, что было сделано сегодня – не повод для сплетен на дружеской попойке. Кое-кто посметливее бормочет себе под нос: «Его светлость, когда прознает, страсть как озлится...» «Наше дело маленькое, – сипящим шепотом одергивают говоруна более опытные служаки, – приказано – выполнено. Помалкивай, если не хочешь, чтоб его милость лично из тебя жилы вытянул...» – «Да нешто мы без понятия... Молчок, рот на замок, ничего не знаем, ничего не видели...»

Когда несколько месяцев спустя начнется дознание, кое-кто из соучастников убийства, не выдержав, заговорит, и тайна будет раскрыта.

11.

Где-то далеко корчащийся на зеркально гладкой поверхности человек, задыхаясь, хрипит. Вдох, еще один, еще – он преодолевает сопротивление сжавшихся легких, уверенных, что они наполнены затхлой водой и мертвы. Безумный взгляд вытаращенных глаз обшаривает пространство вокруг – эфемерное, наполненное зыбкими отражениями и багрово-черными сполохами.

Это – Грань-меж-Мирами. Он застрял там, где бессильны время и пространство, в несуществующей Трещине, крохотной узости между сияющими Сферами бытия. Здесь пролегают пути, которыми бродят безумцы, поэты и чародеи, не нашедшие покоя и приюта души вечные странники и такие, как он, любопытные путешественники из мира в мир.

– Ни хрена себе поездочка в прошлое... – прокашлявшись и отплевываясь от мерзкого привкуса во рту, метаморф наконец подбирает разъезжающиеся конечности и с трудом усаживается. В панике он осматривает себя, вытягивая руки, ожидая увидеть месиво свежих рубцов и шрамов, ощутить вонюче-липкую гадость и дикую резь между ног. Но – ничего нет. Он такой же, каким был в библиотеке поместья д’Орсэ за миг до того, как его подхватил и уволок за собой водоворот Времени, – светловолосый молодой человек, одетый только в потертые джинсы и старые мокасины. Вокруг шеи обвивается серебряная цепочка, на ней болтается фигурка феникса. – Да я чуть умом не рехнулся! – этот яростный протест он обиженно выкрикивает в полный голос, обращаясь к плывущим мимо теням, складывающимся в силуэтное изображение огромного замка с высокими тонкими шпилями.

«Кстати, почему я торчу здесь? – запоздало интересуется разум. В кои веки стойкая психика перевертыша едва не рухнула под натиском устрашающих впечатлений, и теперь медленно возвращается в норму. Воспоминания о пережитом еще свежи и саднят, как открытая рана. Со временем они затянутся, отойдут в прошлое, но сейчас они кровоточат, надрывая душу. – Отчего я не с Альбером? Боги, как это жестоко – хватать человека, который мирно занимается любовью, швырять его демон знает куда, заталкивать в чужое тело, отдавать на расправу сумасшедшим маньякам, заставлять умирать, а потом не позволять вернуться обратно! Или... или...»

Пространство Междумирья не беззвучно – оно звенит, шелестит, позвякивает колокольцами на призрачных ветрах. Негромкий поток звуков с легкостью перекрывает натужный скрип отворяемой двери. Свет бьет в спину вошедшему, длинная косая тень, кажущаяся фиолетовой, падает к самым ногам перевертыша. Он поднимает глаза, понимающе хмыкает и неловко пытается встать, поскальзываясь на зеркальной поверхности.

Они стоят, разделенные всего пятью шагами, но также несколькими столетиями и разными Сферами, породившими их на свет. Медиум и бывший Призрак. Беспечный бродяга-хастлер и великий правитель далекого прошлого. Воплотившийся Призрак, как ни странно, не слишком похож на свой портрет – холст и краски оказались бессильны передать окружающую его ауру темного, непреодолимого и пугающего обаяния, сумрачный блеск черных зрачков, манеру плавно и грациозно двигаться, подобно большой хищной кошке. То же одеяние темно-вишневого цвета с серебряной искрой, тяжелые длинные рукава, покачивающаяся в ножнах скьявона. Широкого берета нет, и темно-каштановые, слегка вьющиеся волосы свободно падают на плечи, обрамляя хмурое, надменное лицо.

– Пять золотых за столько мучений – пожалуй, маловато, – неожиданно для самого себя обиженно выпаливает Джерри. – Мне теперь кошмары будут сниться по ночам, и все по вашей вине! Между прочим, в летописи говорится – вы достойно расправились с виновником тех безобразий. Это правда? За что он так взъелся на бедных мальчиков, не сделавших ему никакого зла?

– Зависть. Злоба. Ревность. Стремление досадить. Назови любую причину – не ошибешься, – после краткой паузы откликается низкий, своеобразно мелодичный голос. – Надо полагать, ты – Ардженто? Я думал, ты старше.

– А я думал, у вас хвост, рога и раздвоенные копыта, – душевное напряжение перевертыша прорывается совершенно непреодолимым желанием нагрубить. – Вы же видели меня... с той стороны своего портрета.

– Нет, – против ожиданий, дерзость медиума не вызывала вспышки княжеского гнева. Темные глаза с легким удивлением изучали стоящего напротив человека, как рассматривали бы диковинного зверя из дальних краев. – Призракам не дано узреть живых. Они были для меня мимолетными, неразличимыми образами. Некоторые несли в себе отблески света, некоторые – тьму... Ты обратился для меня тенью в искрах серебра, способной услышать меня и дать ответ. Правда, – короткая, почти незаметная усмешка, – ответы твои частенько бывали злы, как и сейчас... Ты считаешь себя недостаточно вознагражденным? В былые времена я бы спросил: чего ты потребуешь в оплату за свое искусство и за выпавшие тебе испытания?

– В былые времена ваша милость объявила бы меня малефиком и злодеятелем, науськала инквизицию и спалила посреди города, да еще явилась бы самолично полюбоваться на казнь, – съязвил метаморф.

– И строжайше наказал бы экзекуторам складывать костер из сырых дров, – невозмутимо согласился черный принц. – Ибо такие, как ты, устроят балаган даже из собственной смерти. Но сегодня ты вправе требовать. Ты сделал все и даже больше, исполняя мою просьбу. Чем я могу отблагодарить тебя, прежде чем наши пути разойдутся?

– Ничем, наверное, – поразмыслив, дернул плечом Джерри. – Я просто пошутил. Вы ж не поделитесь секретом, где зарыты таинственно пропавшие сокровища вашего рода. Думаю, этого клада никогда и не было, его выдумали мечтатели вроде меня. Нет, мессир, мы в полном и окончательном расчете. Коли ваша душа освободилась из плена, то и хорошо. Приятного вам пути на все восемь сторон света и Истинный Полдень, коли пожелаете. Единственно... – перевертыш заколебался, решая, не будет ли просьба сочтена слишком дерзкой, – единственно, мне бы хотелось иметь вещь, принадлежавшую когда-то вам... Не в оплату, просто на память. Идиотская привычка – коллекционировать подарки от клиентов.

– И много у тебя таких даров? – снова мимолетная усмешка, похожая на блеск солнечного зайчика в темной листве.

– Порядочно...

– Тогда добавь к ним еще один, – бывший Призрак неторопливо снял с тонкого пальца тяжелый, матово сияющий перстень, в котором поблескивал гранями крупный сапфир. – Возьми. Теперь он твой.

– Случаем, это не прославленный в истории кусачий и ядовитый перстенек? – на всякий случай уточнил метаморф, осторожно подходя ближе и протягивая руку за драгоценным сувениром. Тяжелая вещица упала в подставленную ладонь, а на следующем ударе сердца мутной волной нахлынуло только что пережитое – боль, опустошение, полная беспомощность и безысходность. Утекающие сквозь пальцы мгновения, заливающая рот и ноздри мутная вода, скорбный шепот в ночи. Перевертыша выгнуло чужой, но разделенной и воспринятой болью, швырнуло куда-то вбок. От падения его удержали твердо сомкнувшиеся на предплечьях руки.

– Ардженто, что с тобой? – в низком, бархатистом голосе слышатся обеспокоенные нотки.

– Пустяки, – зажмурившись, метаморф помотал головой. Судорожно стиснутая ладонь ощутила гладкость золотого перстня, а обнаженная кожа – жесткую шероховатость серебряного шитья герцогского бархатного камзола. Чужое тепло, чужое дыхание – слишком близко, опасно близко. – Всего лишь память... Знаете, мессир, один мудрый человек, куда лучше меня разбирающийся в вывертах Межмирья, уверял: если задаться целью, можно отыскать... или создать... мир, где у нас появится шанс исправить сделанные ошибки. Где мы сможем прожить жизнь заново, не наступая дважды на те же грабли. Мир, где ваш друг останется в живых. Некоторые верят в это. Я, к примеру. Нужно же нам во что-то верить на долгом пути. Пусть я покуда еще не встретил никого, кто подтвердил бы верность такой теории, но вдруг именно вам повезет?..

Тонкие прохладные пальцы мягко приподнимают его лицо за подбородок... Короткий, как вспышка молнии, и такой же ослепительный поцелуй, горький и безнадежный. Обжигающие, лживые образы того, чего никогда не было, но могло бы быть... Тьма и зыбкое серебро ночей, скомканное покрывало на постели, переплетенные пальцы, тающие голоса, распахнутое окно, запах цветущего жасмина...

– Прощай, – звучит неумолимо, как смерть.

Перевертыша осторожно отодвигают в сторону. Сквозь неожиданно вскипевшие слезы он смотрит вслед удаляющейся высокой фигуре, с каждым шагом превращающейся в плоский силуэт, в призрачную тень, объятую холодным огнем. Грани перемещаются, смыкаются, растворяя ушедшего в себе, принимая еще одного странника Отражений, навсегда закрывая и запечатывая эту страницу истории. Было – не было? Какая разница? Все они давно умерли – блистательный, хитроумный и коварный Цезарь Борджа, его порочная – или невинно оклеветанная? – сестра, их отец, пастырь христианского мира, не умевший смирять влечений собственной плоти, их возлюбленные, друзья и враги. Предательство и верность, нарушенные клятвы и исполненные обеты. Никого из них более не существует – разве что там, в глубинах Миллиона Сфер, в каком-то из миров, они начнут жизнь заново, под другими именами, в иных обличьях...

– Я хочу обратно, – отчетливо и твердо произносит Джерри. – К Альберу.

Звеня оборванной струной, Грань послушно изгибается, распахивая нужную дверь. Метаморф, не оглядываясь, прыгает в темный проем, обрушиваясь на деревянный пол и больно ударяясь коленями уже где-то в реальном мире. Рассудком он понимает, что нужно вскочить, узнать, что с Дорси, но тело не желает двигаться. Свернувшись, он лежит на полу своей неуютной комнатки в усадьбе д’Орсэ, прижав колени к груди, зажмурившись и стараясь не разрыдаться. Судьба истинного неудачника – обретать и тут же терять.

Сквозь щели в половицах просачивается едкий запах горящего дерева, от которого Джерри заходится удушающим кашлем.

Спустя миг он резко вскакивает на ноги, плечом вышибает дверь и несется по коридору. Наплевав на запреты и правила, беззвучно вопит, взывая к Фениксу. На сей раз Хранитель откликается, разворачивая крылья и неспешно устремляясь с Равнин Хаоса в реальность.

«Проклятие мне во веки веков, как же я мог забыть! – если б Джерри мог, он бы с разбега треснулся головой о стену. – Призрак обрел свободу, и паутина Сил, привязывавшая его к нашему телесному миру, рухнула. А когда рассыпается столь древняя и крепкая Паутина – спасайся, кто может! Альбер, где ты?! Альбер, пожалуйста, ради всего святого, продержись еще хотя бы пару мгновений! Можешь потом пристрелить меня – и будешь совершенно прав...»

12.

Альбер никак не мог вспомнить, осознать толком, что произошло. Они почти дошли до самой пронзительной точки, еще мгновение – и все разрешилось бы яркой вспышкой небывалого чувственного удовольствия, но... Джерри исчез, словно растворился в воздухе... или его никогда и не было?

Альбер приходил в себя медленно. Послевкусие страсти оказалось на редкость мерзким. Внутри у него скопился мутный осадок из гремучей смеси не самых приятных чувств – злости, неудовлетворенного желания, обиды, отвращения, прежде всего к самому себе, жгучего стыда и какого-то растерянного недоумения. Во всем этом происшествии было что-то слишком унизительное – неожиданное дезертирство того, кто его соблазнил, было похоже на предательство, на какое-то необъяснимое, оскорбительное и бессмысленное глумление...

Он не хотел ни думать, ни вспоминать о совершенном опрометчивом шаге, однако живые картины случившегося в библиотеке всплывали у него перед глазами, насыщенные испытанными эмоциями, физическими ощущениями, болезненными воспоминаниями. Они не позволяли выкинуть все из головы и забыть, как дурной сон, как внезапное наваждение, насланное на него стенами старого поместья.

Кое-как натянув рубашку и джинсы, скривившись от ощущения неприятной влажности собственного тела, он медленно поплелся к выходу из библиотеки, ни разу не оглянувшись на стол, распотрошенный секретер и книгу великой ценности – источник всех его несчастий.

Спотыкаясь, Альбер добрел до Охотничьей залы, упал в большое кожаное кресло. На душе было муторно и гадко. Злые досадливые слезы выступили на глазах, накатила волна какой-то тоски, отупения и ужасающей пустоты...

Так он и сидел, уставившись оцепенело в одну точку, без каких-либо чувств и эмоций, когда мимо его глаз медленно проплыл светящийся огненный шар, взявшийся неизвестно откуда. Потрескивающий искрами, размером с небольшой мяч, шар на некоторое время завис перед лицом Альбера, затем медленно поплыл от него к центру залы, так, словно он был разумным и осмысленным существом, движущимся в нужном ему направлении. Дорси обмер, когда сообразил, что напоминает ему этот странный шарик, – в своей собственной гостиной сейчас он видит шаровую молнию!

Конечно, хорошо, что полузабытые школьные знания так удачно всплыли из тайников памяти, но что нужно делать в таких случаях? Траектория полета шара практически непредсказуема, молния ведет себя неожиданно, поэтому не стоит делать резких движений и тем более убегать: можно вызвать воздушный поток, по которому сгусток энергии... продолжать мысль дальше не хотелось...

Огненный шар тем временем продолжал свое медленное и целенаправленное движение к противоположной стене, туда, где висел проклятый портрет... Альбер заворожено следил за действиями этой разумной плазменной твари. Молния остановилась перед изображением.

Вопреки здравому смыслу Дорси медленно сполз с кресла и на цыпочках, крадучись, двинулся в сторону противоположной стены, к Портрету и висящей перед ним шаровой молнии. Он подошел совсем близко, встал, широко расставив ноги для пущего равновесия, чтобы можно было устоять в случае удара. Пустыми расширенными глазами Альбер смотрел на светящийся шар. На несколько мгновений воцарилась звенящая тишина, как бы затишье перед бурей – время словно остановилось, растянулось густой вязкой субстанцией...

Вдруг шар совершил какое-то странное колебание, резко крутанулся вокруг своей оси и с невероятной стремительностью ударил в портрет. Последнее, что слышал Дорси, прежде чем замертво упасть перед охваченной пламенем картиной, был сильный хлопок наподобие взрыва...

С горящего полотна огонь перекинулся на тяжелый занавес, которым обычно закрывали картину от света, затем немедленно перенесся на кожаную и тканевую обивку стен, на деревянные панели, оттуда на балки и перекрытия потолка... Огонь с бешеной скоростью охватывал вещи и предметы: старая ткань, кожа, дерево – все служило ему прекрасной пищей, пыльная старина особняка была отличным топливом. Стеклянные предметы, безделушки и стекла лопались, разлетаясь веером сверкающих осколков. Огонь распространялся поразительно быстро, вскоре им был охвачен почти весь первый этаж, библиотека нещадно пылала, богатейшее собрание книжных сокровищ, собранных заботливыми руками в течение столетий, погибло в считаные минуты. Пламя яростно рвалось из всех проемов, гудело, ревело, по коридорам плыл удушливый черный дым.

Бег сквозь оживший кошмар, вскрик, когда огненный язычок мимолетно коснулся кожи и волос. Бег по тающему, рассыпающемуся следу, ведущему из библиотеки вниз. Омерзительный запах горящего дерева и бумаги. Глаза обильно слезятся, ступеньки почти неразличимы в дыму, синевато-оранжевое пламя стелется по резным балкам потолка Охотничьей залы, жадно обгладывает стены. С оглушительным грохотом и звоном обрушилась бронзовая люстра, раздробив паркет, – перевертыш едва успел метнуться в сторону. Кричать бессмысленно, Альбер, если он здесь, наверняка без сознания и не сможет отозваться. Ниша с портретом превратилась в угольно-черный проем, и рядом с ней... совсем рядом с ней...

– Альбер, мать твою! – метаморф сквернословит, сам не замечая того. Прыжок, обхватить неподвижное тело обеими руками за талию, молясь про себя неведомо кому, чтобы не было поздно, соткать ненадежный Купол, способный хоть пару минут защитить их от огня. Уповая только на собственную память, прочертить светло-голубой пунктир Портала...

Его сил, истраченных на вселение в чужой облик и пересечение Граней, недостает. Заклинание рассыпается, разваливается на куски, как карточный домик под случайным дуновением.

Усадьба содрогается от чердака до подземелья, когда в центре горящей залы возникает Феникс – плывущие очертания огромного ястреба, сотканного из пламени. Безжалостный огонь на несколько мгновений стихает – Феникс поглощает родственный элемент, купается в нем, хлопая крыльями и мимоходом обрушивая деревянную галерею. Сила покоренной стихии, обращенная в магию, потоком устремляется к тому, для чьей защиты сотворен Феникс, – и прогоревшая балка, которой было суждено размозжить голову метаморфа, в ворохе искр падает на пустое место.

Песчаная аллея приусадебного парка, усыпанная мокрыми листьями лужайка перед пылающим особняком. На миг стылый воздух над дорожкой дрожит, словно над раскаленной пустыней, и, уплотняясь, выталкивает из себя две человеческие фигуры. Один из людей надрывно кашляет и трет свободной рукой воспаленные, изъеденные дымом глаза, придерживая свободной рукой бездвижное тело другого.

«Ну и денек», – тупо подумал Джерри, из последних усилий подтащив к себе спасенного и устроив его голову на коленях. Говорят, отравившиеся угарным газом по странной прихоти природы на удивление хорошо выглядят – сейчас перевертыш воочию убедился в этом. Если бы не мертвенно-синяя кожа, Дорси казался бы вполне живым и здоровым.

В спутанном клубке нитей, символизировавших душевное и телесное состояние молодого человека, доминировали два оттенка – угольно-черный и бледно-зеленый. В их гуще еле-еле угадывались жалкие остатки оранжевого и синего цветов. Обратившийся в бесстрастную вычислительную машину разум метаморфа вынес приговор: «Восемьдесят процентов за то, что у тебя на руках свеженький труп».

– Да катитесь вы все!.. – злобно пожелал неведомо кому перевертыш.

Он не помнил и не осознавал, сколько времени провел, сгорбившись, прикрыв глаза и тщательно распутывая безумный клубок, пока тот не засиял робкой солнечной желтизной, а Дорси чуть дернулся, откашливая остатки дыма из легких. Парень не опомнился и не пришел в себя, но хотя бы начал дышать, сипло втягивая осенний воздух. Джерри сделал попытку разогнуться, вскрикнул от внезапной стреляющей боли в спине и поежился, вспомнив, что сидит на холодной земле в одних джинсах, а на дворе отнюдь не лето. Скривившись, перевертыш вытянул из Трещины свитер для себя и куртку, чтобы пока прикрыть Альбера.

Только тогда он взглянул наконец в сторону горящей усадьбы.

Пламя пробилось на второй и третий этажи, облизывало черепицу на крыше. Величественный старый дом превратился в каменный остов, полностью охваченный огнем, вырывающимся в щели окон и дверных проемов. Можно не сомневаться – вскоре сюда, завывая сиренами, явятся пожарные и вездесущая полиция из ближнего городка. Спасать, впрочем, уже будет нечего и некого, а полиция... Стоит ли Альберу в его состоянии отвечать на их настойчивые расспросы? Местное следствие наверняка придет к выводу, что во всем повинна старая проводка. Новый владелец особняка включил свет, где-то в окислившихся проводах произошло короткое замыкание, искра подожгла трухлявое дерево – и готово. Семья Дорси, скорее всего, получит причитающуюся приличную сумму по страховке, но им не придется торжественно въехать в родовое владение своих предков.

Особняк было безумно жаль, жаль всех старинных, прекрасных вещей, хранившихся в нем, мучительно погибших творений рук человеческих, в особенности редчайшего портрета...

Издалека донесся многоголосый вой приближающихся сирен. Метаморф опустил взгляд на подопечного и невольно вздрогнул – Альбер открыл воспаленные глаза с налитыми кровью белками, пронизанными густой сетью капилляров.

– Я думал, что умер... – хриплым голосом тихо выговорил он.

– Ты жив. Просто надышался дыма и потерял сознание.

– А усадьба?..

– Горит, – честно признался перевертыш. – К вечеру останутся одни закопченные руины. Мне жаль... Чертовски жаль, что все закончилось именно так.

Дорси глубоко вздохнул, закашлялся.

– Вернулся, значит... – произнес он после долгой паузы. – Я думал, ты ушел навсегда... Мне было так тошно. Лучше б я умер...

– Не пори чушь, – притворно сердито бросил метаморф, взъерошив еще сильней растрепанные темные волосы Дорси, пропахшие гарью. – Ты здесь ни при чем. Во всем виноват только я... и еще кое-кто.

«Я должен рассказать ему правду. Или полуправду. Он прошел через это вместе со мной и имеет право знать».

– Альбер, ты можешь меня выслушать? Не перебивая, ничего не спрашивая. Через четверть часа тут будут кишмя кишеть копы, репортеры и пожарные. Тебя отвезут в больницу, а я не хочу ни с кем сталкиваться. Я был бы тебе безмерно благодарен, если б ты вообще не упоминал моего имени... Да, я неплохо разбираюсь в антиквариате, но я никогда не работал в доме Друо. Я – медиум, – Дорси осторожно кивнул в знак того, что он понял . – В этот дом я попал по случайному совпадению, как мне казалось... Теперь-то я полагаю, что никакого совпадения не было, а был четкий и прекрасно продуманный план, осуществленный старым портретом...

– Я так и думал, – Альбер слабо улыбнулся. – Мне с самого начала показалось, что между тобой... и ним... какие-то странные отношения. Личные. Я даже подглядел разок за вами, и убедился – вы разговаривали. Это было так удивительно... так чудесно и необычно... я решил выждать, посмотреть, что будет. Он... он чего-то хотел от тебя?

– Он хотел прощения, – в эту фразу укладывалось все, и она ничуть не грешила против истины. – Прощения и свободы. Он получил то и другое и ушел. С треском, фейерверками и пожаром. В своем наилучшем стиле.

– У тебя его кольцо? – наблюдательность студента, как выяснилось, ничуть не пострадала. Дрожащей рукой он коснулся кисти перевертыша, рассматривая тускло поблескивающий старинный перстень. – Он отдал его тебе в оплату? Или в награду? – прищурившись, спросил юноша, в его голосе звучала едва заметная ревность.

– Подарил по доброте душевной, – грустно проговорил Джерри. Сирены громко выли уже у самых ворот поместья. – Альбер... то, что произошло в библиотеке... – юноша закрыл глаза, отрицательно замотал головой, явно не желая продолжать тягостный для него разговор. Однако перевертыш настаивал: – Знаю, я выгляжу полной свиньей – но я совершенно не хотел обидеть или как-то унизить тебя. Я действительно хотел быть с тобой... Вот демон, еще пара-тройка дней – я бы просто влюбился по уши! Но треклятый Призрак утащил меня в прошлое... Я даже представить боюсь, какого ты теперь обо мне мнения...

Метаморф пошарил по карманам джинсов, вытащил фальшивую визитку дома Друо, ставшую теперь белой. На глянце проступил телефонный номер, сделанный тонким черным маркером, под ним – электронный адрес.

– Догадываюсь, здесь и сейчас ты не хочешь ничего вспоминать. Но, может статься, через неделю, месяц, даже год ты вздумаешь позвонить или написать мне... Ну, хотя бы единственную строчку: «Видеть тебя не желаю».

Посиневшие губы Дорси сложились в бледное подобие прежней жизнерадостной улыбки.

– Видеть тебя не желаю, – почти по слогам выговорил он. – Сегодня. И завтра тоже. Через месяц, может, и подумаю...

– Мне пора, – перевертыш осторожно вытянул ноги из-под головы Альбера, заодно стянул с него куртку, растворив ее в пространстве. Оглянулся, добавив последний штрих – цепочку петляющих по аллее следов, тянущуюся от горящего поместья. Теперь любой убедится – мсье Дорси едва успел вовремя выскочить из дома, отбежать на несколько сотен шагов и упасть, теряя сознание. – Надеюсь, мы еще встретимся. – Он ободряюще подмигнул, с улыбкой погладил юношу по щеке и, поддавшись внезапному порыву, быстро чмокнул Альбера в губы, ловя краем глаза радостный огонек ответного изумленного взгляда.

Перевертыш молнией метнулся к деревьям, затерялся среди темных стволов, на ходу накладывая на себя аркан Одеяния Привидения. Вернувшийся Феникс пошевелился под свитером, напоминая о себе, согревая и делясь добытыми чарами.

Прислонившись к мокрому буковому стволу, метаморф удовлетворенно следил за происходящим в парке: Дорси увезли на карете «скорой помощи», пожарные развернули брезентовые рукава и принялись за безнадежное дело тушения пожара, полицейские рассыпались по лужайке и вокруг дома, журналисты окрестных газет и телепрограмм затеяли съемку на фоне полыхающего здания – до перевертыша долетел обрывок фразы «...трагическая кончина старинного особняка, одной из жемчужин исторического зодчества нашей провинции...». Созерцая суматоху, перевертыш меланхолично крутил на пальце тяжелое бронзовое кольцо с длинным ключом и биркой «186». Он так и не нашел ответа, почему Призрак выбрал именно такие цифры.

Перстень с сапфиром оказался для него слишком тяжел – как только герцог носил подобную тяжесть на своих изнеженных пальцах? Впрочем, эти руки привыкли держать кое-что потяжелее прелестных золотых вещиц, например, боевой меч, а еще, говорят, они легко гнули подковы... Джерри уже решил, что носить перстень не станет – слишком старинное и вызывающе роскошное это украшение, – а вот достойное хранилище непременно для него подберет.

Ну а позже он обязательно рискнет опробовать на перстне одно причудливое заклинание, якобы позволяющее нынешнему обладателю драгоценности протянуть незримую нить к прежним владельцам. Скажем, к одному высокомерному типу, удалившемуся в бесконечное странствие между мирами.