– Если ты через пять минут не соберешься, можно вообще отложить все на завтра.

– Не изображай из себя умника, Дин!

Теперь я, значит, умник. Интересно, это круче, чем сволочь, или нет? Н-да. Больше мне раздумывать явно не над чем, а?

А ведь, например, Ларри в качестве попутчика – ничего так себе предмет для раздумий.

Мрачных.

– Заткнись, Ларри. И поторапливайся, – велит ему Джейк. Его глаза потемнели от беспокойства. – Дин, что я тебе только что сказал?

– «Если будет буря, не пытайтесь продолжать путь», – послушно повторяю я.

– Я не шучу.

– Разумеется.

– Послушай, – он понижает голос. – Я не сомневаюсь, что твой монстр на колесах вполне способен добраться до Города в снежную бурю средней паршивости. Но вот машина Ларри – не сможет. Не бросай его. Можешь злиться на меня сколько хочешь, но он-то едет с тобой не потому, что ему так хочется. Он едет, потому что мы его послали. А если ты его бросишь, он может не выбраться.

Вздыхаю.

– Не брошу. А теперь оставь меня в покое. Очень прошу.

Кажется, он мне до конца не верит. Но знает, что, когда я в дурном расположении духа, большего от меня не добьешься.

Это было, пожалуй, самое оживленное заседание Совета за всю его историю. Правда, никто особо не был этому рад. После того как я повторил свой рассказ в пятый раз, у меня разболелась голова. А они все спорили. Идею, что Тео мне солгал, они отмели в первые полчаса. Я человек не стеснительный. Я им рассказал, с чего мы вдруг начали секретничать. Еще час ушел на обсуждение планов Города и наших собственных возможностей. По мне, так это время было потрачено зазря. Что там обсуждать? Возможностей у нас всего ничего. Мы могли им подчиниться. Или мы могли уйти из Городка и спрятаться – маловероятный выбор, идти-то нам некуда. Еще мы могли сопротивляться, но это уже совсем идиотская идея. Городские никогда не начнут наступление, если у них не будет хотя бы четырех отрядов Патруля, готовых за них сражаться. А против четырех отрядов Снежного Патруля у нас ни единого шанса.

Но это все могло подождать.

В отличие от пожара за лесом.

Я сказал им, что думаю по этому поводу. Стало очень шумно, потому что все, кто был уверен, что такое невозможно, посчитали своим долгом мне это высказать. Потом, когда Джейк восстановил относительный порядок, они стали это обсуждать. И обсуждали, обсуждали, обсуждали...

Никто, кроме меня, не слышал грохота и не почувствовал толчка, но вот зарево видел не я один. Кое-кто предположил, что это горит мертвый лес. Смех да и только. Калифорнийская секвойя, живая или мертвая, не по зубам лесным пожарам и летом – кора у нее слишком толстая, а в древесине много воды. А уж теперь, когда весь лес занесен снегом... В конце концов они со мной согласились. Признали, что моя догадка – это единственное более или менее логичное объяснение.

Я считал, что ребята из Города облажались со своим оружием.

Тео сказал, что они не знают, как с ним обращаться. И если их единственной надеждой был Ридз, то, скорее всего, они так никогда этого и не узнали. Может, они пытались перевезти оружие куда-нибудь. И сделали что-то неправильно.

А может, они решили устроить испытания и сделали что-то правильно.

Наш Совет все спорил и спорил. И в конце концов все пришли к одному выводу: невозможно узнать наверняка, пока туда не съездишь и не увидишь все своими глазами. Надо было, чтобы кто-нибудь отправился туда и разузнал, что да как. Постарался выяснить все, что возможно. Кто-нибудь, чья машина смогла бы проехать по дороге после недавней метели.

Большого выбора им это не оставляло.

Я был не против. Мне было слегка не по себе: в Городе я не был с тех самых пор, как Ричи умер. Но я не возражал. Я ожидал этого.

А вот чего я совсем не ожидал – и против чего протестовал отчаянно – это того, что мне навяжут Ларри Кибблера.

Тебе нужен попутчик, сказали они. Дело вовсе не в том, что мы тебе не доверяем, сказали они. Дело в том, что это опасная поездка. Что если одна из машин застрянет? Что если один из вас попадет в беду в Городе? Один из вас должен суметь вернуться, чтобы сообщить об этом. Чтобы мы смогли помочь второму.

Ага, а то сразу не ясно, чья машина может застрять.

Ларри – мой ровесник, ему двадцать один год. И машина у него – «лендровер» той же модели, из которой сделали мою малышку. На этом сходство кончается. Потому что Ларри – бестолочь. Нет, даже Бестолочь, с большой буквы Б. Я знаю, почему его выбрали: у него после меня самая сильная машина в городе, а вести ее он никому не даст. Приходилось бы им столько раз тащить эту его машину обратно в Городок на буксире, сколько приходилось Ричи в первый год, как мы здесь жили, – тогда за рулем все больше был папаша Ларри, и, скажу я вам, иногда яблоко и впрямь падает оч-чень близко от яблоньки, – тогда они бы, может, не так хорошо о нем думали.

Но, с другой стороны, он единственный взрослый в Городке, за исключением меня, которому не надо кормить семью. Нами можно рискнуть.

Мы должны были выехать сегодня в полдень. А сейчас уже полчетвертого, а мы все еще и с места не сдвинулись. Между прочим, метеорологи предупредили, что после двух ясных дней буря вечером очень вероятна. Правда, здорово?

Трогаемся мы только в четыре часа, и к этому времени я уже готов оторвать Ларри голову своими собственными руками. Если мы не доберемся до леса, пока не начнется буря, будет очень и очень хреново.

Моя машина идет первой. Тео думал, что она не сможет пройти по снегу, но он ошибался. Ричи в свое время много всего с ней сделал, а я вчера поменял ей колеса и обул их в снежные цепи. Да и снег за это время немного осел, стал плотным. Но «лендроверу» Ларри все равно пришлось бы туговато, если бы он не шел по оставленной мною колее.

И у него, и у меня в машине рация. Но, должно быть, на мою неприязнь отвечают взаимностью, потому что я целый час наслаждаюсь тишиной и покоем, прежде чем моя рация вдруг начинает потрескивать, оживая.

– Не гони, мать твою, – велит она мне голосом Ларри, одновременно ворчливым и ноющим. – Хорош, говорю, гнать! Я за тобой не успеваю.

– Я просто хочу наверстать время, которое мы из-за тебя потеряли. Не помню, чтобы у «лендроверов» были такие уж проблемы со скоростью.

О чем он говорит? Мы еле ползем.

– На это уходит чересчур много бензина.

Ах да. И насколько я тебя знаю, малыш Ларри, ты ровно вдвое больше тратишь сейчас на обогрев салона.

Бензин. В фондах Совета его было ровно столько, чтобы нам обоим добраться до Города. Так что топливо на обратный путь нам пришлось бы раздобывать уже там. Мне что-то не понравилась эта идея. В режиме «вездеход» моя машина сжирает действительно много. А запас бензина у меня был, так что я предпочел часть его потратить. У меня еще и с собой есть. В багажном отделении. Но я раньше удавлюсь, чем поделюсь им с Ларри. Совет отдал весь свой бензин ему. И там вполне хватит на путь туда и обратно. Но если он и дальше будет жечь его ради обогрева – как он обычно и делает – мне все-таки придется тащить его колымагу по пути из Города. Барышня он кисейная, вот он кто. Я вот вообще еще обогрев не включал. И ничего, живой.

– Знаешь, Ларри, ты мог бы, например, накинуть свою парку. И тогда ты, пожалуй, смог бы отключить обогрев. И тогда, возможно – только возможно! – ты смог бы поменьше переживать насчет бензина.

– Просто притормози малость, будь добр! – рычит он. – А не то я сейчас вообще развернусь!

– Сделай милость! – радостно говорю я и прибавляю скорость. Чуть-чуть. Сильно-то я по снегу и не разгонюсь. Но я слышу, как он матерится, прежде чем оборвать связь. Не знаю, перестал ли он так бездарно тратить свой бензин, но скорость он тоже прибавил.

Мы движемся по дороге, которой почти не видно, через снежное поле. Далеко впереди, у самого горизонта – тонкая, как нить, темная полоса. Секвойи, небольшой лесок. Город – прямо за ним. Мне эта полоса кажется слишком далекой. Наводит на мысли о миражах, фата-морганах... Я знаю, почему. Это снег. Он заставляет меня нервничать. Целое поле снега, которое кажется таким огромным, таким широким... почти бесконечным. Мне приходится напоминать себе, что за мной – Городок, что секвойи и правда там, впереди, что это не мираж, что через пару часов мы до них доберемся...

Поверить в это почему-то неожиданно трудно.

Я включаю радио, пробегаюсь по станциям, но везде – только шум помех. Фаната серфа и ска из Города нет в эфире. И это тоже наводит меня на размышления. Что они натворили в Городе вчера ночью? Насколько все серьезно? Что мы там увидим?

К концу второго часа начинает падать снег. И почти сразу же моя рация снова просыпается.

– Дин! Черт возьми, не отрывайся!

– Заткнись, Ларри.

– О Господи. Дин, у меня дворники почти не пашут. Я ни черта не вижу. Дин, пожалуйста, не отрывайся!

Похоже, он серьезно напуган. Смотрю на свой спидометр и с удивлением вижу, что за последние пять минут я разогнался с двадцати до тридцати миль в час. Наверное, слишком сильно давил на газ. Я знаю, почему. Это все снег. С ума меня сводит.

Для бедолаги Ларри это и впрямь быстровато.

Делаю глубокий вдох.

– Ладно. Не паникуй, Ларри. Снег белый. Машина у меня – черная. Ты ее увидишь, даже если у тебя половину ветрового залепит. Так что просто не останавливайся.

Я сбрасываю скорость, и рация снова замолкает.

И я уже почти готов поверить, что мы доберемся до леса вовремя, когда начинается буря.

Сильная буря.

– Дин! – вопит Ларри из рации. – Дин, я не могу ехать дальше! Я застрял! И этот чертов ветер...

Я оглядываюсь и вижу, что это правда. Ветер не только превращает снегопад черт знает во что – он поднимает целые слои старого снега в воздух, иногда вместе с кусками наста. У меня ветровое стекло пуленепробиваемое, но Ларри и вести толком не может, потому что на него обрушивается удар за ударом. Его стекло вот-вот треснет, а то и вовсе разобьется. Черт, только этого мне не хватало...

– Дин!

– Успокойся, Ларри. Одевайся и перебирайся ко мне в машину. Бегом.

Он даже не возражает, а ведь я был уверен, что возразит. Через пару минут он уже стучится в мое окно. Открываю дверцу, впускаю его. На улице он провел меньше минуты, но уже дрожит от холода и весь в снегу. Столько снега, что кажется, будто он не в красной парке, а в белой.

– Там просто ад какой-то! – стуча зубами, выдает он.

– Так вот что значит «когда Ад заледенеет», – вздыхаю я. – Твою машину придется пристегнуть к моей.

– Мы не должны ехать в бурю, – говорит он, не глядя на меня. – Джейк не велел.

– Если мы останемся здесь, нас занесет, – терпеливо объясняю я. – Нам надо добраться до леса. Там мы сможем переждать это гадство.

Он кивает. Я уже знаю, что заниматься всем придется мне самому. Он из машины не вылезет, если только ему нож к горлу не приставить.

Да и я бы не стал. Только кому-то же нужно делать грязную работу.

С сомнением оглядываюсь на его машину. Здоровая, скотина. У моей малышки новые сильные колеса, да и Ричи в свое время подарил ей новое сердце – мотор, который любому тягачу бы подошел. Но здесь, в снегу, против ветра...

– Кому-то придется вести твой джип. Я не смогу дотащить его до леса без помощи. Просто не смогу.

Ларри не отвечает. Сидит и тупо смотрит перед собой. Я снова вздыхаю.

– Ладно. Ты поведешь мою машину. Будешь тянуть. Я покажу тебе, как. И не выключай рацию. Давай сюда свои ключи.

Он недоверчиво косится на меня.

– Ты... дашь мне ее вести?

Дам. Потому что можно отдать мою девочку тебе на растерзание, а можно остаться здесь, чтобы буря за полчаса похоронила нас под снегом... и приходится из двух зол выбирать меньшее.

Я показываю ему, как все делать, до мелочей. Наш умник ведь никогда никого не вытягивал – ему доводилось бывать только на другом конце троса. Потом я поплотнее закутываюсь в парку и тянусь к двери.

– Дин... спасибо.

– Отрубишь связь хоть на секунду – убью, – обещаю ему я, выбираюсь из машины и захлопываю дверь.

Ветер тут же накидывается на меня, отбрасывает назад, старается прижать обратно к машине.

– Мать твою, – шепчу я. – Матьтвоюматьтвоюматьтвоюматьтвою...

Это моя мантра. Продолжая ругаться, заставляю себя отлепиться от машины и сделать шаг к «лендроверу», потом еще один... Я делал это раньше. И это не самая страшная буря в моей жизни. Я справлюсь. Мать твою...

Труднее всего – нормально дышать и не зажмуриваться. Потому что снег, который ветер гонит мне в лицо, – не мягкий, не пушистый. Не мокрый. Он мелкий и твердый. Словно это и не метель вовсе, а странный, холодный самум. И этот снежный песок жалит. Я натягиваю капюшон на лицо как можно ниже, а руки мои уже заняты привычным делом: прикрепляют трос сначала к моей машине, потом к его... Ларри, дурья башка, дистанцию, похоже, не держал вообще, но сейчас мне это на руку, потому что его машина совсем близко к моей, только что в зад ее не целует. Как доберемся до Города, надо будет вправить ему мозги. Пусть держится от меня подальше. Они там чистят дороги, убирают снег... а за ночь асфальт покрывается льдом. Если он не будет соблюдать дистанцию, он в меня будет вписываться каждые две секунды...

...Что там такое? Какое-то движение слева от меня?

Я застываю на месте, вцепившись в трос, словно утопающий в спасительную веревку. Я знаю, что если оглянусь, там никого не будет. И не потому, что на самом деле там никого и не было.

А потому, что они так немыслимо быстро двигаются.

Ветер завывает у меня в ушах. Я медленно оглядываюсь по сторонам. И вижу фигуру. Чуть поодаль. Справа от меня. Не в белом.

В чем-то, слишком уж похожем на черное пальто.

Я роюсь в кармане, выхватываю ключи Ларри и лихорадочно пытаюсь открыть дверцу. Это не так-то просто: ключ маленький, пальцы у меня немеют от холода даже в перчатках, и я ни черта не вижу. А за спиной у меня кто-то есть – я это чувствую, всем своим существом чувствую. С трудом сдерживаю крик.

Ключ наконец-то попадает в замок, поворачивается, я наконец-то в машине, и я захлопываю дверь, зло, яростно, – только от страха можно так разозлиться.

Кидаю взгляд в окно – он ближе, чем я думал... ярдах в двадцати от машины. Вижу его волосы цвета песка, ветер отбрасывает их со лба. Лицо я видеть не хочу. Хватаю рацию.

– Тяни, – велю я Ларри, и плевать мне, как звучит мой голос. – Тяни. Делай все, как я сказал. Быстрее. И не дай тебе Бог что-нибудь запороть!

За ревом бури я даже собственный мотор не слышу, когда завожу «лендровер». Целую секунду – кошмарную секунду – мне кажется, что ничего не выйдет. Мотор кашляет и рычит, машина дергается, содрогается, трясется мелкой дрожью, но с места не двигается ни на дюйм. Только соскальзывает чуть-чуть назад. Я поверить не могу... он так и не поменял подвеску? За все семь лет? О, шикарно, а какой сюрприз у нас следующим номером? Я обнаружу, что он до сих пор ездит с летней резиной?

А в следующую секунду трос натягивается. Рывок... еще рывок... и машина пошла.

На мгновение закрываю глаза. В Бога я на самом деле не верю, и кого мне благодарить, понятия не имею, но поблагодарить кого-нибудь очень хочется. Открываю глаза, опасливо кошусь в окно.

Ничего. Если там кто и был, то уже исчез.

Бежишь от меня, да, Дин? Зачем ты так со мной?

Я закусываю губу и жму на педаль газа.

И хотя мне кажется, что проходит вечность, мы добираемся до леса всего за двадцать минут.

* * *

– Не нравится мне это место, – вздыхает Ларри. – Никогда не нравилось. Пугает оно меня. До усрачки.

– Н-да? Только не в моей машине, будь добр.

Он непонимающе смотрит на меня. Потом издает короткий смешок.

– Тебе бы все шутить. Кто, интересно, пустил по Городку слух, что ты угрюмый парень? Да с тобой со смеху помрешь.

Базаришь, чувак...

– У тебя поесть не найдется? У меня было маленько жратвы с собой, только я ее в своей машине оставил.

Меня так и подмывает сказать ему, что уж если я сумел проделать такой невероятно длинный путь от моей машины до его и обратно там, в поле, то уж тут, в лесу, где, может, и жутко, но зато деревья хоть немного защищают от ветра и снега, он наверняка без труда сумеет сделать то же самое. А если не сумеет, то это ну настолько не моя проблема...

Вместо этого я говорю:

– На заднем сиденье есть пакет с едой. Дотянешься – можешь поужинать.

Он сияет улыбкой и тянется за пакетом. Того и гляди, переползет прямо через спинку сиденья. Я со стоном отчаяния нажимаю кнопку раскладки. Сиденье откидывается назад, а Ларри удивленно охает.

– Ого, спасибо!

– Ну только не говори, что у тебя в машине сиденья не раскладываются.

– Ну, так это ж у меня в машине.

Ладно. Черт с ним.

– Кстати, о моей машине... обогрев ты там так и оставил выключенным?

Наверное, надеяться, что, хотя бы поедая мой ужин, он ненадолго заткнется, было слишком большим нахальством с моей стороны.

– Разумеется. Ты вот сегодня тащил свою машину меньше получаса – понравилось? Вот и я не хочу ее тащить всю дорогу домой.

– Окна же замерзнут. Утром мне вообще ничего не видно будет.

– Ларри. Ты когда-нибудь слышал о системе обогрева кузова?

Нет. Не слышал. Уже вижу. Ну что за ходячее опровержение теории эволюции...

– Ну так утром услышишь. А теперь выкинь это из головы и не разговаривай с набитым ртом.

Он фыркает, но на какое-то время все же затыкается. Жалко только, что все хорошее так быстро кончается.

– Несгибаемый ты мужик, а, Дин?

– Ну, смотря что ты называешь этим словом. Иди, посиди ночку на морозе. К утру тоже сгибаться перестанешь.

– Кто, интересно, тебя шутить учил?

– Это врожденное.

– Вот потому у тебя бабы и нету.

Мне настолько скучно, что целых две секунды я на полном серьезе прикидываю, смог бы я найти, с кем перепихнуться в Городке. В конце концов я решаю, что в случае крайней нужды я всегда смогу уговорить Лину. Не откажется, уж больно она любопытная. Для начала сойдет.

– Баб я оставляю тебе. Ни мозгов, ни везенья, ни уменья... ну что-то же у тебя быть должно, правда? А то как-то нечестно получается.

– Ну что ты за человек, Дин? Здесь ведь кроме тебя да меня и нет никого, ни одной живой души на мили вокруг, а ты даже поболтать не хочешь. Да ты вообще человек?

– Нет. Я твоя галлюцинация. Некоторые из нас, галлюцинаций, не слишком разговорчивы.

– Не смешно.

– А я несмешная галлюцинация.

Ларри вдруг улыбается.

– Знаешь, уж лучше когда с тобой несмешная галлюцинация, чем когда вообще никого нет. Один бы я здесь с ума сошел.

Может, он и прав.

С непривычки это место и впрямь может показаться жутким. Наши машины стоят в узких прогалинах между неохватными потемневшими стволами. Найти такие прогалины оказалось трудно. Везде между старыми секвойями – молодые побеги, некоторые всего десять-пятнадцать футов длиной. Они повсюду. Поднимаются неестественно прямыми рядами, стоят безупречно ровным «ведьминым кругом». Старые деревья, огромные, мощные, уходят в небо так высоко, что не видно вершин. Молодая поросль вокруг них кажется почти прозрачной.

И все они – мертвы.

Лес не всегда был таким густым. В последний год лета, когда уже начало холодать, секвойи вдруг начали плодиться, как сумасшедшие. На месте каждого упавшего дерева чуть ли не за ночь вырастало несколько новых, и росли они необычайно быстро – некоторые достигли тридцати футов в свое первое и последнее лето. Это мне Ричи рассказал. Может, секвойи чувствовали скорую смерть. Первую зиму они пережили, но майские морозы убили их на корню.

И теперь они стоят здесь, исполинские, почерневшие, покрытые снегом, и когда пробираешься между ними, кажется, будто ты попал в старую страшную сказку. Сказку про заколдованный лес. Вот только в фей здесь совсем не верится.

Да, Ларри прав. Одному здесь и впрямь неуютно.

– Как думаешь, буря еще долго будет?

– Я думаю, до утра. Они почему-то почти всегда к рассвету заканчиваются. Бури.

Ларри тяжко вздыхает.

– А сейчас сколько – семь часов вечера? Черт. Еще целая куча времени впереди.

– На заднем сиденье есть старые газеты. Почитай что-нибудь. Или сделай оригами.

– Чего?..

– Неважно.

Еще несколько мгновений тишины. Ларри неуверенно оглядывается назад, затем отворачивается. Не стал бы ставить свой последний доллар на то, что он вообще читать умеет. Через пару минут он продолжает с того же, на чем остановился.

– Куча времени. Может, проведем его поинтереснее?

Что-что, прошу прощения?

Оборачиваюсь к нему. Он, непринужденно опершись локтем о спинку сиденья, смотрит на меня. Ухмыляется. Рожа у него самоуверенная донельзя. А ухмылку хоть цензурой вырезай.

О черт. Глазам своим не верю.

– Ты ведь не о том, о чем я сейчас подумал?

– А ты можешь придумать занятие получше?

Господи, да еще как. Я, например, поспать могу.

– Нет, Ларри, это плохая идея. Все эти твои девки – они ж меня убьют потом.

– А кто им скажет?

Он что – серьезно? Нет, это бред какой-то...

– И как ты собираешься это провернуть? – спрашиваю я, скорее для смеха, чем из любопытства. – Ты раздеваться собираешься? Прямо тут? Прямо сейчас? И на что это, интересно, будет похоже – зажмемся между рулем и сиденьем?

Да такой позы даже в Камасутре нет.

– Есть способ. Я тебе покажу.

Это что, в Городе теперь мода такая? Эдакий экстремальный спорт? Чем бы детки ни тешились...

– Нет, не покажешь. Не перевозбуждайся.

– Да ладно тебе, Дин.

– Извини, Ларри. Ты не в моем вкусе.

Недоверчивое, до глубины души оскорбленное выражение, что появляется у него на лице, просто неописуемо. Он ведь такой красавчик, наш Ларри. По-настоящему симпатичный парень. Девочки по нему с ума сходят – по крайней мере, так говорят у Роя в баре. Молоденькие девочки, которые теряют голову от сильных рук, и мускулистого торса, и длинных ног, и больших синих глаз, и неотразимого профиля, и густой темно-золотистой шевелюры, и такой ослепительной, белоснежной, зубастой улыбки. Девочки постарше уже начинают замечать и другие вещи. Потому он, наверное, и трахает их в машине – чтобы домой не везти. Держу пари, от одного вида его бедлама у них пропало бы все настроение. Раздолбаи бывают обаятельные и отвратительные, и Ларри – из вторых.

Он поверить не может, что ему, Королю Сексапила, только что отказал тощий недомерок вроде меня.

– Хорош выпендриваться, Дин. Ты что, святую невинность изображать собираешься?

– Ларри, не знаю, в силах ли ты себе такое представить, но в мире есть люди, которым не все время хочется трахаться. А еще в мире есть люди, которым не хочется трахаться с тобой. Так уж вышло, что я принадлежу и к тем, и к другим.

Самое смешное, что это чистая правда. Он и впрямь не в моем вкусе. У меня всегда были мужчины постарше. Тео уже за тридцать, а Ричи было тридцать пять, когда мы только познакомились. Теперь ему было бы уже сорок...

Ларри хватает меня за грудки. Охохонюшки. Какие страсти-то разыгрались...

– Слушай, ты кому мозги пудришь? – а он ведь разозлился. Ха, для него это, наверное, вопрос чести и принципа. Забавно. Никогда бы не подумал, что он по мужской части... – Этот твой старый педик... сколько лет он тебя имел? Пять? Шесть? А теперь вообще весь город знает, что еще и этот мужик из Патруля неплохо поразвлекся с твоей задницей. И ты мне будешь говорить...

Он дотронулся до меня без моего разрешения. А еще он плохо говорит о Ричи. Мне хватило бы и одного из этих проступков.

Ларри вдруг отпускает меня и становится необычайно молчалив и малоподвижен. И все пытается скосить глаза вниз.

– Хочешь знать, что это там у тебя под подбородком, а, Ларри?

Он смотрит на меня. Глаза у него круглые. Испуганные.

– Это именно то, что ты думаешь. Это «пушка».

Он сглатывает.

– Переварил? Отлично. Теперь постарайся осознать еще вот что: если ты до меня еще раз хоть пальцем дотронешься, эта «пушка» мне даже не понадобится. Я тебя голыми руками прикончу. Хочешь верь, хочешь нет. Но лучше поверь, Ларри. Мой тебе совет. Лучше поверь.

– Хорошо, – выдавливает он. – Дин... я же просто пошутил...

О, они всегда просто шутят. За исключением тех случаев, когда тебе всего пятнадцать, ты не вооружен и не можешь себя защитить. Тогда вдруг оказывается, что они это совершенно всерьез...

Я толкаю его, и он отшатывается от меня. Только что по дверце не размазывается.

– Держи себя в руках, – говорю я, стараясь сохранять хладнокровие. – Можешь выйти прогуляться – может, это тебя охладит. И до завтрашнего утра я не желаю тебя даже слышать. Я собираюсь поспать. Тебе советую заняться тем же самым. И не вздумай сделать какую-нибудь глупость. Сплю я чутко.

– Не очень-то и хотелось, – бурчит он, слегка придя в себя.

– Ларри?

– Что?

– Я тебя слышу.

До него целую минуту доходит, что я имею в виду. Потом он снова бледнеет.

– Спокойной ночи, – говорю я.

Десять часов почти полной неподвижности. Я бы не смог придумать для него наказания лучше, даже если бы очень захотел.

* * *

– Черт. У меня от этих деревьев душа в пятки уходит.

– Тогда иди садись в машину. Чтобы побыстрее отсюда выбраться.

– Да. Конечно. Просто... – Ларри обрывает себя на полуслове и ковыляет по снегу к своему «лендроверу».

Надо же, даже днем боится. Не понять мне этого. Ларри боится мертвых деревьев и темных теней... а я поля, снежного поля боюсь. Поля, которое мы только что одолели. Где нет ни деревьев, ни теней – только снег, снег и небо, и белые вихри... где ни звука не слышно за воем ветра... там, если закричать, у твоего крика не будет эха...

Но я готов признать, сегодня утром лес и впрямь выглядит жутковато. Буря улеглась перед рассветом, и тут с побережья неожиданно наполз холодный туман. Мертвый лес в тумане – даже мне становится немного не по себе.

Зато снега нет.

Мы с Ларри снова разговариваем. Он отлично знает, что скоро ему снова придется скулить в рацию, умоляя меня «не отрываться», особенно в такой туман. А я отлично знаю, что если недавняя семидневная Супербуря повалила хоть одно дерево на дорогу, мне не обойтись без его помощи.

Так что мы оба притворяемся, что вчерашнего вечера вроде как и не было.

В лесу тихо. Безветренно. Мы трогаемся в путь в полдевятого утра, и все идет гладко. Снега здесь меньше, так что даже недоделанный «лендровер» Ларри справляется с дорогой без проблем. Моя рация пока молчит: еду я медленно, он за мной поспевает, а больше нам говорить не о чем. Наверняка он снова начал спускать свой бензин на обогрев, но я решил, что не буду об этом беспокоиться. Может, он и впрямь без этого не может. Он вообще много чего не может. Утром, перед отъездом, я показал ему, как разморозить ветровое стекло. Приемчик простой: просто включаешь двигатель и чуть приоткрываешь окно, а потом недолго гоняешь мотор на разных передачах. Вскоре по салону начинает ходить теплый воздух, стекла прогреваются и оттаивают. Ничего сложного. Но он так на меня воззрился, словно я сотворил великое волшебство.

А мы везунчики. Почти все секвойи, растущие у дороги, слишком старые, чтобы ветер их хоть покачнул – они в обхвате шире двух наших машин вместе взятых. Пару раз поваленные деревья все же преграждают нам дорогу, но это всего лишь молодые побеги, так что мы просто выходим из машин и оттаскиваем их в сторону – вдвоем это легче легкого.

Мы едем по лесу чуть больше получаса. И когда мы наконец выезжаем из тени секвой, мы видим Город.

Впервые за сегодняшний день моя рация оживает.

– Дин... что это?

Давно я не слышал такого голоса. Тихого, пронизанного ужасом голоса, в котором смешались страх, изумление и упорное нежелание верить в происходящее. Но я его понимаю. Заговори я сейчас – и у меня был бы такой же голос, как у него.

– Дин... что же это, мать вашу, такое?..

– По-моему, это Город, – отвечаю я. – То, что от него осталось. Надо посмотреть поближе.

Я прибавляю скорость и несусь вниз по дороге. Ларри с проклятьем вырубает связь. Мне незачем больше ехать медленно: небо чистое, ясное, туман уже рассеялся, день сегодня солнечный, и бояться, что он потеряет меня из виду, нечего. Видимость тут превосходная.

Чересчур хорошая.

Я притормаживаю только там, где раньше были Городские Ворота – две молодые секвойи, а между ними – доска с приветствием.

То есть там была доска.

Когда там были две молодые секвойи.

Я выбираюсь из машины и стою как вкопанный. Смотрю. Через несколько секунд Ларри тормозит рядом и присоединяется ко мне.

– Что здесь произошло?

Как я там рассказывал Тео про Роаноке? Дома лежали в развалинах, все поросло травой, и вокруг не было ни души.

Город лежит в развалинах. Все занесено снегом. И вокруг – ни души.

Насколько простирается взгляд.

– Господи Иисусе, – стонет рядом Ларри. – Господи, я поверить не могу!

В это трудно поверить. Здесь были дома. Высотные здания и маленькие хижины, а еще улицы, и фонари, и деревья, и машины, и мусорные баки... и люди. Великое множество людей – может, не столько, сколько раньше жило в больших городах, но куда больше, чем у нас в Городке.

Теперь здесь раскинулось поле почерневших, обугленных останков. Пни. Полуразваленные фундаменты. Груды покореженного металла. Смешанный со снегом черный пепел. Слишком жирный, чтобы остаться от сгоревшего дерева. Поле, полное самого кошмарного урожая, что когда-либо пожинал человек. Оно расстилается перед нами, уходит вдаль, за горизонт. Безграничное, бесконечное поле смерти.

Я слышу стон, оборачиваюсь и вижу, как Ларри сползает в снег, прислонившись спиной к своей машине.

– Они мертвы, – жалко говорит он. – Они все мертвы, а у меня нет бензина на обратный путь, и где я его теперь возьму? О Господи, Дин, да что же здесь случилось?

– Успокойся, – говорю я, не столько ему, сколько себе. – Успокойся. Мы со всем разберемся.

– Какого хрена, что здесь случилось?! – воет он.

– Не знаю. Встань, Ларри. Встань, пока задницу себе не отморозил. Садись в машину и жди меня. Я тут немного осмотрюсь. Может быть, найду что-нибудь...

Он кивает, медленно поднимается на ноги и открывает дверцу своего джипа.

Я отворачиваюсь. Оказываюсь лицом к лицу с полем смерти. А потом, собрав в кулак всю волю, стиснув зубы, ступаю на него.

Я прохожу мимо развалин, мимо обгоревших кирпичей, мимо расплавленных труб... вблизи они не смотрятся лучше. Вблизи все это оказывается в точности тем, что мы увидели с опушки леса – Апокалипсис, модель малых масштабов... Я все иду и иду, и вокруг меня ничего, кроме развалин – и нигде, ни в одном месте, они не поднимаются выше трех футов от земли. Я иду... и постепенно во мне пробуждается и растет новое, тошнотворное ощущение.

Что здесь случилось, спросил Ларри, и я ответил ему: не знаю. Но я солгал. Потому что я знаю. Я это чувствую. Когда я оглядываюсь по сторонам, когда я вижу, что сотворили с Городом, я начинаю чувствовать природу силы, которая сделала это. Динамику и механику... Так же, как я чувствую природу вещей, которые чиню. Ведь никто и никогда не учил меня этому – все, что я делаю, я делаю потому, что чувствую, что если повернуть вот этот винт... подтянуть вот эту гайку... поставить вот сюда пружину... Я всегда чувствовал это. И сейчас – чувствую. И чувство это становится все сильнее, и я уже почти вижу, как это было.

Был взрыв... ударная волна... и тепловая волна... был огонь. Огонь... но огонь дикой, невообразимой температуры. Прокатился по Городу и снес все на своем пути... да, но как такое возможно? Открытый огонь не может быть настолько горячим, не может превращать людей в пепел единственной волной. И никакому огню не под силу сжечь камень.

Но вот он – результат. Прямо передо мной.

Здесь холодно, градусов двадцать ниже нуля, но я чувствую, как покрываюсь потом под одеждой.

Над чем они здесь работали тогда, семь лет назад? Что они были готовы отдать в руки нашей армии, если всего нескольких экспериментальных образцов хватило, чтобы устроить такое?

В первый раз за все семь лет мне в голову закрадывается мысль, что, возможно, приход снега был благословением, а не проклятьем.

Огонь быстро распространялся, был очень сильным, безумно горячим... но локализованным? Он не добрался до леса. А ведь, по логике, должен был... строго локализованный и самогасящийся. Он не разбежался по округе, втянулся сам в себя... а что была за волна? Я оглядываюсь. Концентрическая... разумеется... Но что-то здесь неверно. Площадь распространения. Если волна была концентрической, то где был центр, очаг? Где разорвалась эта бомба? Линии, которые я черчу в уме, не стыкуются, не укладываются в выстроенную мной картину...

...пока я не осознаю одну простую вещь. Очагов было несколько. Было несколько бомб в разных частях Города, и все они сдетонировали почти одновременно... может, с разницей в несколько секунд... Не понимаю. Как?..

И тут до меня доходит, и я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться вслух – кажется, я немного двинулся в уме.

Члены Совета того и гляди передерутся, сказал Тео. Они не могут договориться о множестве вещей.

Идиоты. Сумасшедшие, полностью сбрендившие чертовы идиоты.

У дураков мысли, как известно, сходятся. И мозги работают в одинаковом направлении...

Больше мне здесь делать нечего. Здесь для нас ничего нет. Только смерть. Я чую ее. Она все еще здесь. Затаилась в засаде. Она здесь надолго поселилась. Придется нам покупать припасы где-то еще. Может, мы наберемся храбрости двинуться на юг по Дороге Прочь и попробуем договориться с людьми из шахт, о которых говорил Тео. Может, найдем другие Города. Этого больше нет.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти.

И слышу удаляющийся рев мотора.

Я бегу обратно по снегу, по неглубокому, оставленному единственной метелью снегу, смешанному с пеплом и гарью. И добираюсь до своей машины как раз вовремя, чтобы увидеть, как «лендровер» Ларри исчезает за стволами секвой. Мгновение я стою, ничего не соображая. А потом внезапно понимаю, что у меня в машине стало как-то уж слишком просторно.

Канистры с бензином. Этот сукин сын украл мой бензин. Забираюсь на сиденье, проверяю счетчик топлива.

Бак заполнен на одну пятую.

Он слил все, что уместилось в его собственный бак, поменьше моего. Он бы, наверное, просто мою машину угнал, если бы я не вытащил ключ зажигания. Привычка. Почему, ну почему я забыл закрыть дверь?..

Хватаю рацию.

– Ларри, ты труп! Понял меня, ублюдок? Ты труп, мать твою!

Ответа я не жду, остервенело засовываю ключи в зажигание, но он отзывается. Сразу же.

– Ты сильный, Дин. Ты справишься. А я здесь сдохну, если сегодня до дома не доберусь. Я скажу ребятам, чтобы приехали за тобой, как только окажусь дома. Обещаю.

И он обрывает связь. Я не пытаюсь возобновить разговор.

Медленно разжимаю пальцы и отдергиваю руку от ключа. Нет. Если я сейчас сорвусь следом за ним, мне придется идти в режиме «суперчарджер» – это «скорость» плюс «вездеход», и такой режим сожрет весь бензин, что у меня остался, за пятнадцать минут. Его машина легче, и возвращается он по проложенной нами колее. Мне его не догнать.

Если машина будет идти в нормальном режиме, я, пожалуй, успею выбраться из леса. Окажусь хоть немного ближе к Городку.

Не то чтобы от этого была хоть какая-то польза. Но так будет лучше, чем просто сидеть здесь и ждать. Даже если Ларри скажет им правду, когда приедет домой, не думаю, что они отправятся меня выручать. Они будут знать, что дозаправиться им негде. И побоятся. Они ведь не герои. Они даже не Снежный Патруль.

Снежного Патруля в этих краях теперь не будет еще очень долго.

* * *