Ты не знаешь

Сердце стало меньше

Ты не веришь

Вьюгу осень прощает

Ты не помнишь

Что весна обещает

Ты не понимаешь, что мне

Холодно

Холодно

Что мне холодно

Холодно

Я знаю слишком много слов

Но ты не в силах их понять опять

Смешные сказки про любовь

Друг другу нам не рассказать

Гости из будущего, "Холодно"

– Давай, одевайся! И побыстрее...

Кристини втолкнул Оливье в темную прихожую, включил свет и захлопнул за собой дверь, едва не разбив лицо следовавшему за ними помощнику. Тут же раздался возмущенный стук. Ребенок завозился на руках у мужчины, и тот поспешно приоткрыл створку.

– Езжай в участок, дурья башка. И собирай людей. К вечеру все должны быть готовы.

Дверь закрылась окончательно. Браше-старший исчез в спальне. Теплый живой комочек на руках у флика перестал елозить, замер, засопел ровно, засыпая глубже. Подумав, Кристини положил его на маленький диванчик в кухне, укрыл пледом и направился вслед за трансом.

– Ну что, готова... Соня?

Оливье мрачно посмотрел на него из-за вороха вещей. Подонок умел чрезвычайно метко наступать на больные мозоли...

– Ты ведь понимаешь, это будет своего рода звездный час для тебя. Ты сможешь отомстить, доказать, что они зря не замечали тебя, не воспринимали всерьез. Особенно Ян, верно? Я все удивляюсь, зачем ты с ними общаешься... Ян даже не смотрит на тебя, не так ли?

...И прекрасно разбирался в психологии – этого у него не отнять.

Оливье сердито швырнул в Кристини чулками, тот поймал их еще в воздухе, многозначительно улыбнулся, без стеснения разглядывая голый торс молодого человека.

– Ты подросла, Соня, с тех пор как мы с тобой встретились. Помнишь?

Браше передернуло от отвращения. Помнил он действительно хорошо...

Венсенн, весна, густой, словно капуччино со сливками, воздух, ни с чем не сравнимое удовольствие – сбежать подальше от папашки-сноба и вечно кудахчущей матери. Все еще непривычное напряжение от ходьбы на каблуках...

Кристини появился спустя пару недель. Один. Он уже тогда курил свои невыносимые сигары, от дыма которых хотелось не то бежать, не то блевать: «Romeo y Julieta CD No.2». Было что-то до крайности гротескное в том, чтобы такой человек, как Кристини, курил сигары с таким названием. Может ли цинизм стать гротескным?

И именно Соню он почему-то избрал объектом охоты...

Ладно. Не почему-то. Оливье понравился ему с первого взгляда – красивый мальчик с томными глазами, словно специально созданный для секса и сексуальных фантазий. И несовершеннолетний в добавление ко всем проблемам. Как Кристини умудрился разглядеть возраст под слоем косметики – оставалось загадкой.

– Как тебя зовут?

– Соня.

– Я не кличку спрашиваю.

– Это не кличка.

– Ясно. Ну хорошо... Тебе придется пройти со мной.

– С какой стати?

– Ну, ты ведь, наверное, не хочешь, чтобы твои родители узнали, что их сын тут околачивается, отсасывает в переулке первому встречному? Ты же понимаешь, что я должен им об этом рассказать ради твоей же пользы?

– Ты вообще кто, мужик? – поинтересовалась Грета.

Грета была здоровенная – широкая в плечах, с широкими же ладонями, да к тому же больше шести футов ростом без каблуков, – веселая и очень добрая. Оливье познакомился с ней прямо тут, на улице, и остался стоять поблизости. Рядом с ней он чувствовал себя увереннее.

– Инспектор Кристини. Полиция нравов.

Корочка мелькнула у них перед носами – быстро, но вполне достаточно для того, чтобы разглядеть фото, чин, подпись начальника комиссариата. Грета неуверенно посмотрела на Оливье, перевела взгляд на Кристини.

– Ты с ней знакома? Знаешь родственников, где живет?

– Нет.

Оливье вздохнул с облегчением. Флик схватил его за руку.

– Все. Пошли...

Упираться?.. Бесполезно.

Жесткие пальцы. Больно, но следов наверняка не останется... Кристини, почувствовав, что жертва не сопротивляется, вскоре отпустил его запястье, но руку в ладони удержал. Так они и вошли в участок, взявшись за руки, словно братья.

– Привет, Кристини. Нашел новый чехол для своей елдени?

Вокруг заржали, а Оливье порадовался, что из-за макияжа не видно, как сильно он покраснел...

– Помню, – тихо сказал он.

Инспектор усмехнулся, прислушался – не проснулся ли малыш – и закрыл дверь в спальню.

– Надеюсь, ты хорошо запомнил, что тебе нужно делать...

Он говорил с издевкой, привычно-безразличным тоном, а Оливье смотрел на него потемневшими от ненависти и боли глазами. Как тогда...

Напуганная, злая, растрепанная – такой она казалась бы совсем ребенком, если бы не свойственный обычно даже очень юным блядям налет порочности. Кристини завелся почти сразу. Запер дверь кабинета, зная, что вряд ли кто-то решит его побеспокоить до утра, разве что случится что-то совсем выдающееся.

– Куришь?

Оливье отрицательно мотнул головой.

– Ну и правильно, – инспектор закурил очередную сигару, заставив своего пленника поморщиться. – От этого желтеют зубы, портится аппетит, а кожа становится похожей на пергамент. Ну, мне это не так уж важно, мне ведь не нужно быть привлекательным.

Оливье фыркнул, шмыгнул носом. Флик старался заставить его улыбнуться?

– Садись... Давай поговорим... – миролюбиво предложил Кристини, указывая на стул.

Юноша нерешительно примостился на самом краешке, стиснув кулаки и зажав их между коленей.

– Как тебя зовут?

– Оливье...

– А меня зовут Совер. Я инспектор отдела по борьбе с проституцией.

Оливье кивнул, огляделся – в участке явно недавно сделали ремонт. Еще немного пахло свежей краской, лаком... Кабинет явно принадлежал Кристини – все тут было перевернуто вверх дном: на полу, на столе валялись какие-то бумаги, столешница была покрыта кружкáми от засохшего кофе, несколько стаканчиков еще не выкинули, «шредер» в углу явно нуждался в освобождении от «съеденных» ненужных распечаток. Проследив его взгляд, хозяин кабинета пожал плечами.

– Так ты сам скажешь, кто твои родители, или придется выяснять это другими путями?

Юноша молчал, уставившись в пол. Кристини вздохнул, подошел вплотную к нему, пальцем коснулся подбородка, заставляя поднять голову и посмотреть в глаза.

– Ну хорошо... Хочешь по-плохому – давай по-плохому. Ты Оливье Браше. Твои родители – Жан-Себастьен и Ирэн Браше. Они думают, что сегодня ты ночуешь у девушки. Правильно?

Кристини показалось, что в эти, ставшие глубокими, словно провалы в земле, глаза он мог бы смотреть вечно. Юноша приоткрыл рот, по накрашенным губам, выглядевшим припухшими, как после долгих поцелуев, скользнул быстро язык, спрятался обратно. Завалить малолетнюю поблядушку на пол, заставить плакать, просить о пощаде хотелось уже так, что свербело в кончиках пальцев. Нарастающее напряжение в паху, вместе с толчками крови разливающееся по всему телу, терпения не прибавляло.

– Правильно?

Оливье сморгнул, отшатнувшись, почувствовав теплое дыхание прямо у своего рта.

– П-правильно...

Кристини не сдержался...

Он вцепился в него, как оголодавший пес – в кусок мяса, целовал взахлеб, игнорируя протестующее мычание и попытки вырваться. Вздернул юношу за грудки, притискивая к себе. Транс слабо вскрикнул, когда край стола больно впился в ягодицы, попытался оттолкнуть от себя жесткое мужское тело, насилующий рот, омерзительный запах сигар. И получил затрещину, от которой, казалось, искры посыпались из глаз, в ушах зазвенело, а рот тут же заполнился противным медно-солоноватым вкусом крови.

– За-зачем?

Кристини легко приподнял ошалевшего от неожиданности мальчика, усадил на стол, оперся на столешницу обеими руками, и Браше отшатнулся вновь – почти опрокинулся навзничь, но успел упереться локтями.

– Ты против? Почему? Это твоя работа, блядь. Ты разве не должна получать от этого удовольствие, а, Соня? – глаза у флика были совершенно сумасшедшие, пугающе пустые.

– Вы же полицейский... Вы не должны так делать...

– Да что ты тут из себя дуру корчишь? – Кристини рассмеялся. – Считаешь, я могу поверить твоим байкам про невинность? Давай, займись делом...

– А если не займусь? – Оливье напрасно пытался унять нервную дрожь, зубы все равно стучали.

– А если не займешься, то мы идем к твоим родителям.

– А где гарантия того, что вы не сделаете этого после?

– Придется тебе поверить мне на слово...

– Я запомнил...

Он достал из шкафа длинную черную коробку. Положил ее поверх набросанных вещей. Уж если предстоит стать предателем...

– Как же я хочу, чтобы ты сдох и горел в аду вечно, Совер!

Слова прозвучали с неожиданной страстью. Кристини даже зажмурился – так приятно царапнуло по нервам собственное имя, выплюнутое этими сладкими полными губами. Он прекрасно помнил, какие они на вкус – как спелый плод с горчинкой...

– Не тяни время, Соня. У нас его мало, дорогая...

Оливье сдул прядку, свесившуюся ему на лоб, открыл коробку, оттуда пенной волной вылилась белая органза.

– Да, – шепнул инспектор. – Ты будешь выглядеть в этом почти как Орлеанская Дева*...

– Подонок...

Оливье, казалось, выцедил это слово сквозь зубы, словно смертельный яд.

В конце концов, ничего особенного в этом, наверное, не было бы. Оливье уже приходилось подобным образом «задабривать» фликов. Он давно уже не был девственником в полном смысле этого слова, мог даже похвастаться некоторым опытом в этой области. Но... С такими, как Кристини, ему встречаться еще не доводилось. Чтобы пугали своими взглядами, чтобы до одури хотелось выстрелить, разнести проклятую башку в клочья, и в то же время повалить на пол, рыча, выпить кривую ухмылку с лица и заняться сексом... Он это сейчас понимал. А кем он был тогда? Всего лишь маленьким испуганным мальчиком...

Он потянул юношу за волосы, заставляя запрокинуть голову. На изящной шее заходилась в панике тонкая жилка. Красиво, черт... И сам Оливье – напряженный, еще угловатый, готовый в любой момент убежать или ударить – был поистине прекрасен. Кристини навалился на него, сминая нежные губы поцелуем, забираясь руками под одежду, чтобы коснуться бархатистой горячей кожи, ощутить, как ходят под пальцами ребра в шумном дыхании. Вздохнул запах страха с легкой примесью возбуждения.

– Тебе же это тоже нравится...

Отпустил его, обошел стол и устроился в кресле.

– Подойди сюда.

Помятый, оглушенный – Оливье послушался.

– Поработай-ка, девочка...

Их взгляды пересеклись. Браше медленно покачал головой, отступая назад. Флик вопросительно поднял брови. Почему-то юноше даже в голову не пришло, что в подобном случае уже он имел бы право обвинять инспектора в сексуальных домогательствах – о таких вещах обычно вспоминаешь, когда нужда в них отпадает. Он опустился на колени, склонил голову – челка скользнула вперед своеобразным занавесом, позволяя не видеть ни усмешки на губах Кристини, ни жадно светящихся глаз – и стал расстегивать его брюки.

– Знаешь, Соня... С учетом твоей биографии ты меня иногда просто поражаешь...

Оливье усилием воли взял себя в руки, хотя так хотелось броситься сейчас на проклятого флика, выцарапать ему глаза и зубами вцепиться в горло.

– Не кури у меня в доме, – вместо этого сказал он. – Ты не у себя в кабинете.

Как ни странно, он немного успокоился, когда напряженный, чуть подрагивающий член Кристини оказался у него в руках. И хотя больше всего он желал ему этот член оторвать, он коснулся губами головки, снял языком выступившую прозрачную капельку и только после этого вновь заглянул флику в глаза – тот смотрел. Непривычно. Как-то неправильно. Путник, замерзающий среди зимы в лесу, так смотрит на охотничий костер, внезапно оказавшийся перед ним. От этого взгляда по спине горячими лапками протопали мурашки, разбежались по бокам, собрались внизу живота и стали вытанцовывать там канкан.

Кристини протянул к нему руку, зарыл дрожащие пальцы в каштановые кудри. Оливье дернулся – подушечки пальцев были ледяные. Почувствовав легкое приглашающее нажатие, склонил голову, обхватил губами – наверное, все тепло сбежалось флику в член – и заскользил, то слабо прихватывая, то облизывая от уздечки до яичек, задирая рубашку, царапая ногтями живот. Кристини сполз вниз по креслу, устраиваясь удобнее, потянул юношу вверх за ворот.

– Раздевайся...

Торопливо, в четыре руки, они совместными усилиями сорвали с него одежду. Кристини потянул маленькую шлюху к себе на колени, терзая руками восхитительное тело, кусая и посасывая соски. Пальцы прогулялись вдоль ложбинки меж ягодицами, заставив Оливье выгнуться, задышать чаще, скользнули дальше, глубже – растягивая, подготавливая... И все это время он смотрел. Запоминая каждый стон, каждый звук, каждый изгиб и каждое движение. Поворот головы – чуть набок, чуть откинув назад – и закушенный в губах крик. Жадное движение навстречу – вниз – и капелька пота, катящаяся из-под волос по шее. Прерывистое дыхание и легкая дрожь, прошедшая по напряженному телу...

Несколько минут – прийти в себя.

Кристини оттолкнул Браше прежде, чем желание обнять его и вжаться лбом во влажное от пота плечо перевесило все доводы разума.

– Вали отсюда... Спросят – скажешь, я отпустил...

Еще мгновение, и он избил бы того, кого только что готов был носить на руках за подаренные тепло и ласку... Вместо этого он закурил, поглаживая одной рукой член и наблюдая за поспешно собиравшимся трансом.

Оливье старательно зачесывал волосы под шапочку.

– Ты все так же хороша, – тихо сказал Кристини.

Ему хотелось никуда не ехать. Хотелось еще раз коснуться живого теплого тела, но желание достать Добермана все пересиливало, отвлекая его внимание от Браше, как ревнивый любовник от возможного соперника. В результате он изваянием застыл у транса за спиной, сжимая и разжимая кулаки, и Оливье не знал, в какой момент эти нервные пальцы сомкнутся у него на шее. Зато точно знал – они будут такими, словно их обладатель долго гулял по обледеневшей набережной Сены в конце декабря.

Он взглянул на себя в зеркало. В белом поле белый снег...

Парик.

Голографический блеск для лица и тела.

Перчатки.

– Я готов.

– Хорошо, Соня. Пойдем, поищем нашего потерявшегося песика...

– Ты мне должен обещать, что с ребенком ничего не случится.

Оливье знал – Кристини любил детей. Действительно любил. Но...

– Бедная моя девочка... – прошептал флик у самого уха. – Придется тебе еще раз поверить мне на слово.

Чего было больше в его желании найти Яна? Обычного ли азарта, охотничьей страсти, что он всегда испытывал при облаве на знаменитых преступников, которым слишком долго удавалось скрываться от правосудия? Смертельной ли ненависти? Или, быть может, ревности? Он не мог сказать. Но точно знал, что после облавы любыми путями заберет Соню себе. В качестве трофея, взятого в бою... Свою королеву ночи.

Не получилось.

Наверное, впервые в истории борьбы с преступностью полицейскому ошкурили полголовы, использовав в качестве наждака асфальт. Забавно...

Взор застили безумные образы, в которых большей частью преобладали Ян-Доберман и его сумасшедшая глухая сучка. Сука Добермана. Каково?

Он впервые понял смысл выражения «держаться за воспоминания».

Когда не осталось сил на визуальные образы, в дело пошла тактильная память.

Холодно. Как же мне холодно...

А на щеках – теплые отпечатки пальцев.

Зима бывает белой.

Зима бывает теплой.

февраль, 2007

* Жанна д’Арк