1. Михаэль
Интерес привлечен

Мельбурн, 1998 г.

Низкие облака, предвещающие дождь, – это первое, что я вижу, выходя из гаража. Второе – ты, стоящий рядом с боксами «МакЛарен», облокотившись на ограждение. Поразительная картина – грозовые тучи над головой и ты, в белом комбинезоне, неподвижный, не замечающий темноты небосвода.

Это настолько захватывающее зрелище, что я замираю на месте и какое-то время наблюдаю за тобой. Ты говоришь с Роном. Наверное, ты единственный, кто может заставить его улыбнуться.

Это может показаться странным, но я фактически не замечал тебя до сегодняшнего дня. Во всяком случае, по-настоящему. Ты просто всегда был рядом – ненавязчивый, вежливый, вроде соседского парнишки. Думаю, я больше обращал внимание на твои способности пилота, чем на твою личность, хотя, если честно, большой разницы между этими понятиями нет.

По крайней мере, так говорит пресса и аналитики в неуклюжих психологических изысканиях. Я управляю болидом безупречно, следовательно, я робот. Это началось с немецкой прессы, порой выставлявшей меня неуравновешенным обманщиком. Последнее предполагает способность чувствовать, чего у роботов нет. Во всяком случае, пока. А что представляешь собой ты? Летучий финн. Человек-льдина. У тебя есть та самая прирожденная способность подчинять себе скорость, которой мы все так жаждем и которой обладают считанные единицы. У тебя есть та же безупречность, что и у меня, хотя проявляется она иначе. Однако люди не показывают на тебя пальцем и не шепчутся, что ты робот.

Может быть, потому, что весь мир слишком хорошо увидел твою человеческую сущность три года назад, в этой самой стране. У роботов не течет кровь. Роботы не чувствуют боли и никогда не подходят так близко к смерти. Ты сделал это и все еще несешь на себе отпечаток бренности. Забавно, правда, как несчастный случай, определивший твою личность, так жестоко одновременно подарил тебе жизнь и лишил ее. Ты выжил. Ты вернулся, словно феникс, стряхивающий пепел с крыльев, чтобы возродиться к великолепной жизни.

И все же... Кажется, что ты вернулся в ледниковый период, в глубь тревожных эпох. Самосохранение? Хм. Страх? Возможно. Я наслышан о финской сдержанности, но ты словно ведешь холодную войну сам с собой. Человек-льдина. Верно, но не совсем, – думаю, что ты нечто большее, чем кажешься: в твоем свете скрыта тьма, а под толщей льда похоронен огонь.

Н-да, что я несу! Я становлюсь похожим на этих горе-аналитиков.

Хотя, полагаю, я все же пытаюсь классифицировать людей, особенно соперников, потому что это дает мне ощущение преимущества. Разве это не проявление человеческой натуры?

А может быть, это часть моего автоматизма. Загрузите в меня предварительные данные, и я выдам некий технический отчет о сильных и слабых сторонах пилотов, против которых выступал. В конце концов, я же робот.

Пфф. Глупо. А знаешь, что? Я только сейчас понял, что в нас обоих пресса отказалась видеть людей. Я – бессердечная машина, а ты – глыба льда. Нет, неверно. Скорее, ледник – прекрасный и ужасающий, холодный и невозмутимый, который движется, сокрушая все на своем пути. За исключением того, что ты быстрее, чем ледник.

Я дурак.

Я улыбаюсь, ловлю первые капли мороси, обещающей, согласно прогнозу погоды, испортить сегодняшние свободные заезды. Я замечаю скорбные и откровенно раздраженные взгляды, устремленные к небу. Это меня забавляет. Дождь – это прекрасно. По крайней мере, для меня.

Все же нет смысла мокнуть, когда можно укрыться в гараже. Я слегка сдвигаюсь назад. Это, должно быть, привлекает твое внимание, потому что ты внезапно поворачиваешь голову и смотришь прямо на меня.

Интересно. Ты не просто мельком глянул на меня, не просто обвел взглядом боксы и пит-лейн вокруг меня. Ты смотришь на меня пристально, как будто знаешь, что я наблюдал за тобой все это время. И в твоем взгляде не просто узнавание, не враждебность, которой можно было бы ожидать от некоторых коллег. Нет. Ты смотришь на меня, удерживаешь мой взгляд на расстоянии разделяющих нас семидесяти ярдов, пока мне не приходится отвести глаза.

Такое случается нечасто.

Я изучаю тучи над нами с напускным безразличием, когда что-то – может, искра от пера феникса – загорается внутри меня. Мой взгляд возвращается к тебе, но ты уже отвернулся, слушая Норберта Хауга. Все же я ощущаю легкое напряжение в твоем теле, потому что ты стараешься не поворачиваться ко мне лицом.

Я прислоняюсь к стене гаража «Феррари» и вполуха слушаю, как внутри заводят ворчащие и рявкающие моторы. Не видя твоего лица, я изучаю остальное с интересом, который удивляет меня самого. Гоночные комбинезоны славятся тем, что скрывают контуры облаченного в них тела; это бесформенная масса ткани, которая начинает хорошо сидеть, только когда в ней пару часов попотеешь. Однако серебристо-белое облачение «МакЛарен» становится тобой, и его покрой подчеркивает, а не скрывает ширину твоих плеч и узкий изгиб талии.

Задница у тебя тоже хороша.

Я еще мгновение восхищаюсь тобой, затем качаю головой. В мозгу всплывает какая-то смутная мысль, но я заталкиваю ее обратно.

Ты не в моем вкусе.

Заметь, я не вполне уверен, кто в моем вкусе. Мои любовники все были очень разными и физически, и духовно. Я думаю, у меня есть свои предпочтения в женщинах. В этом смысле мои вкусы более прозаичны. В мужчинах мне нравится разнообразие.

Из уголка сознания что-то подсказывает мне, что я не могу похвастаться большим разнообразием по части любовников. Определенно, оно не простиралось до наслаждения ледяным светловолосым финном с кожей оттенка лунного света...

Упс. Хорошо еще, что я не сказал это вслух, а то выглядел бы полным идиотом. Так-так, твоя красота настроила меня на лирический лад... Интересно.

Это правда, что многие мои любовники были темноволосы; кроме Ральфа, но он не в счет, он мой брат, родная кровь. Мысли о младшем братишке заставляют меня осознать неприятную истину: всех, с кем я спал (за единственным исключением), я выбирал осознанно, больше руководствуясь разумом, чем эмоциями.

Черт! Должно быть, я и вправду робот.

Да, то были решения разума, к тому же выверенные психологически. Нет нужды ломать соперников на трассе, если уже сломил в постели. Только один из них за все это время смог меня раскусить, и то лишь из-за кратковременной потери рассудка – тогда я был молод и глуп. Не то чтобы это было бóльшим, чем трах на скорую руку, не собираюсь идеализировать – и потом, его уже нет с нами.

Решения разума. Могу ли я примириться с этим? Почему бы нет. В моем сознании таятся и худшие истины. Причина, по которой я выбираю конкретных любовников, имеет столь же мало значения, как то, почему я предпочитаю один напиток другому. Вкус тут ни при чем.

И любовь тоже, и даже привязанность.

Показательный пример – Ральф. Посмотри, во что я превратил его: в создание, полное безграничного мрака, страха и отвращения. Но общественное мнение заставляет его любить меня, ведь я его брат.

Да. Я владелец своего брата.

С ним, с его помощью я могу быть непобедимым. Годами я планировал эту игру, выбирая вступительные гамбиты и выгодные наступательные стратегии. И теперь все это вот-вот соединится.

Мне не хватает только противника.

И, наконец, сегодня я, кажется, обрел его в тебе.

Но согласишься ли ты играть?

Дождь усиливается, и ты наконец откидываешь с глаз челку, отворачиваешься от стены, собираясь зайти в гараж. И вновь твой взгляд безошибочно находит меня.

Как, черт возьми, ты это делаешь? Откуда ты знаешь, что я за тобой наблюдаю? Ты снова долго, пристально, не моргая смотришь на меня. Я хотел бы быть ближе, чтобы разглядеть выражение твоих странных раскосых серебристо-голубых глаз. Затем ты пересекаешь пит-лейн, а я поворачиваю голову и открыто выказываю свой интерес, провожая тебя взглядом

Одно это заставило бы нервничать более слабого. Ты не дергаешься, не краснеешь, абсолютно никак не реагируешь. Да, ты определенно живешь согласно имиджу, созданному прессой: человек-лед.

Вот только... только... лед можно растопить. Холодное, твердое и непреклонное можно превратить в теплое, жидкое и приятное.

Интересно, смогу ли я заставить тебя оттаять.

Я прогуливаюсь вдоль пит-лейн, совершенно бесцельно, в ожидании, когда механики завершат настройку болида. Как бы случайно я заглядываю в твой гараж. Ты внутри, стоишь рядом с напарником и разговариваешь со своим гоночным инженером. Дэвид смотрит на тебя, как на свою собственность, с самодовольной усмешкой. Это неожиданно раздражает меня, непонятно почему. Всем известно, что вы любовники. Дэвид выставляет тебя напоказ, словно ты – кот-медалист, которого он холит и лелеет. И все-таки, пока я стою здесь и смотрю на тебя, во мне зарождаются сомнения по поводу притязаний Дэвида.

Ты никому не показываешь свою привязанность открыто. Даже Эрье, которая кажется такой же холодной, как ты. В самом деле, ты, похоже, больше терпишь прикосновения Дэвида, чем поощряешь их. Не знаю, так ли все происходит вне трассы.

Я более внимательно наблюдаю за твоими жестами. Все верно. Ты неосознанно отвергаешь Дэвида, в то время как он старается приблизиться к тебе. Это весьма забавно. Хотя я рад. Твой напарник по команде тебе не пара. Он слишком... груб. Тебе нужен кто-нибудь нежный, утонченный, интеллектуал. Равный.

Разумеется, я также не подпадаю под это определение.

Я напряженно думаю. Фактически, ни одного пилота нельзя назвать твоим идеалом. Большинство из них, полагаю, заставят тебя скучать или неправильно поймут, и...

Постой-ка. Я только что предположил, что понимаю тебя.

Спокойно, Михаэль...

Ладно, тогда не пилот. Может, кто-нибудь старше – как насчет кого-то из руководства команды? Вообще-то, чем больше я об этом думаю, тем больше Рон кажется мне идеальным вариантом для тебя. Посмотри, как он к тебе ластится – чуть не хвостом виляет. Ты для него – свет в окошке. Да-да. Интеллектуально и эмоционально он лучше всего тебе подходит. Он бы заботился о тебе. Даже до этой аварии ты светился той простодушной невинностью, которая пробуждала в людях желание защитить тебя.

Хм. Почему я это вспомнил?

Мне не нравится ход моих мыслей.

Конечно, я не могу представить тебя с Роном в одной постели. Меня приводит в смятение даже попытка представить это; но когда до меня доходит, что я прекрасно могу представить тебя, обнаженного и беспомощного, подо мной, смятение превращается в панику.

И моему телу – жадному, вероломному зверю – нравится то, что я представил.

Я смотрю на Дэвида. Лучшее средство против несвоевременного возбуждения. Не сработало. Черт! Уходи, Михаэль, уходи...

Я иду дальше вдоль пит-лейн, пытаясь успокоиться. Темная сторона моей натуры находит это необычайно забавным. Иначе и быть не может. Ладно, ладно! Признаю: я заинтересован. Совсем чуть-чуть. Просто хочу посмотреть, такой ли ты сдержанно-ледяной, каким кажешься.

Господи, все эти мысли были большой ошибкой.

Следует ли мне это делать? Не стоит? Хм.

Я дохожу до конца пит-лейн и медленно иду обратно. Я принял решение. Полностью погрузившись в свои мысли, я не понимаю, что вернулся к боксам «МакЛарен», пока Дэвид не выходит прогуляться к стене. Я так глубоко ушел в себя, что почти врезаюсь в него. Он сторонится, бросает на меня странный взгляд и произносит что-то вроде: «Эй, смотри куда идешь!» Я пялюсь на него, затем осознаю, что ты тоже вышел из гаража и сейчас мы стоим лицом к лицу. Внезапно я начинаю нервничать и бояться, что встречу твой взгляд. Что, если я увижу в нем насмешку или презрение?

Почему это имеет значение для меня?

Я поднимаю глаза.

Мика...

На одно бесконечное, восхитительное мгновение мое сердце замирает.

В твоих глазах нет ни насмешки, ни презрения. В них – в них...

Я не знаю. Я ослеп. Я должен обладать тобой, хотя бы один-единственный раз. Этого мне будет достаточно. Я знаю, будет.

Ты все еще смотришь на меня, потом опускаешь взгляд, бормочешь: «Извини», прежде чем проскользнуть мимо и пройти к стене. Я заставляю себя поспешить в боксы, сдерживая желание обернуться и посмотреть на тебя еще раз. Знаешь, критики правы: ты не человек. Ты нечто большее. Ангел. Именно ангел – создание неземной красоты, несущее бессмысленные разрушения.

Черт, я должен это сделать. Я оглядываюсь через плечо, когда вхожу в гараж «Феррари».

Ты наблюдаешь за мной. Так я и знал.

А потом я вижу, как ты улыбаешься.

Я отворачиваюсь и иду вглубь гаража за шлемом и перчатками, готовясь принять участие в заездах. Мой взгляд падает на напарника, бесцеремонно вваливающегося в боксы с самодовольной миной. Опоздал, как всегда. Верно, только что вылез из чьей-то постели.

Он замечает меня, видит выражение моего лица и неверно истолковывает его. Он вопросительно поднимает бровь, откидывая назад голову.

Эдди меня знает. То есть думает, что знает.

Я киваю и молча приближаюсь к нему. Я возьму то, что мне предлагают. Он чертовски хорош.

Но я буду думать о тебе, Мика.

2. Мика.
Интерес удержан

Ты наблюдаешь за мной.

Я знаю. Хотя если кто-нибудь спросит, откуда я это знаю, вряд ли я смогу дать обоснованный ответ.

Я просто знаю это, так же, как умею дышать, двигаться, говорить и есть. Это та осведомленность о твоем существовании, некая вторая природа, что шепчет о тебе, касаясь мозга пыльными крыльями.

Рон говорит со мной, сидя прямо на стене, огораживающей пит-лейн, и глядя на меня сверху вниз. Я слушаю, что он говорит, но часть сознания отключилась и бродит где-то далеко, отмечая твой взгляд, обращенный на меня.

Рон любит меня. Я говорю это без всякого самодовольства или желания порисоваться. Он любит меня, потому что верит, что спас меня от ада, в котором я оказался по милости одной из его машин. Это не совсем верно, но он хочет верить в это; а я не хочу, в свою очередь, выводить его из этого заблуждения. Он думает, что воссоздал меня из бесформенной человеческой плоти, лежавшей на больничной койке. Возможно, так и есть, но что, вина или вера, дало ему силы совершить это чудо?

Есть расхожее мнение, что профессиональные пилоты считают себя богами, неуязвимыми и бессмертными, пока они сидят в кокпите. Но хотя мы знаем, что это неправда, что мы – боги на глиняных ногах, многие из нас во что бы то ни стало стремятся жить согласно этой лжи.

А если мы – боги, то кто же тогда инженеры, дизайнеры, руководители команд? Неужели они менее боги, чем мы? Или они считаются людьми, потому что имеют дело с реальностью – с тем, что на протяжении всей истории считалось недостойным внимания богов?

Я не бог. И не бог меня создал. Я счастлив быть человеком, даже если это означает страдания и боль, потому что тогда, по крайней мере, я буду знать, что живу.

А жить означает, что я могу любить тебя, со всей силой своего сердца, порожденной болью.

Я не знаю, осведомлен ли ты о моих чувствах. Я скрывал их из страха быть неправильно понятым. Я хорошо знаю твою сущность. Годами наблюдая, как другие склонялись перед тобой, я всегда считал большой удачей, что до сих пор не привлекал твоего внимания.

Может быть, поэтому я в тебя и влюбился. Слишком неуверенный в себе, слишком напуганный, чтобы любить, боящийся чувствовать, я выбрал того человека, который, я знаю, никогда не ответит мне взаимностью. Так что твое неприятие только укрепит мою веру в то, что я могу жить без взаимной любви.

Я хмурюсь при этой мысли, и Рон, крайне чувствительный к малейшему изменению выражения на моем (по-моему, совершенно невыразительном) лице, приобретает озабоченный вид. Он думает, что я недоволен из-за какого-то сделанного им замечания о моторе. Я снимаю напряжение, немного поерзав, приблизив руки к его перекрещенным ступням.

Он сразу же расслабляется и улыбается мне. С ним так просто играть, делать так, чтобы он всегда был мил, что меня пронзает чувство вины. Любой другой назвал бы то, что я делаю, флиртом, но я совершенно не намерен идти до конца. Можно сказать, кручу динамо.

Это прекрасно подходит к моему образу.

Я возбуждаю страсть в других, но сам не чувствую ничего. Всегда находятся те, кто верит, будто огонь и лед неразделимы и, если они пробьются сквозь заклепки и замки, смыкающие цепь вокруг меня, то дадут волю яростной вспышке эмоций, которая ввергнет нас обоих в безумие экстаза.

Но, как всем хорошо известно, только десятая часть айсберга виднеется над поверхностью. Испытай меня – и потерпишь крах. У меня нет тепла, которым я бы мог поделиться, и воды вокруг холодны.

Так было не всегда.

Я люблю Эрью. Она была свидетелем того, как ледниковый период поглотил меня, но – удивительно – моя привязанность к ней осталась нетронутой. Наверное, потому что я так сильно нуждаюсь в ней.

Как-то один журналист сказал, что вокруг меня постоянно находились люди, которые заботились обо мне. Полагаю, так оно и есть. Я не вполне осознавал это тогда, но сейчас я это вижу. Эрья дает мне стабильность, что, в свою очередь, предполагает мою собственную неустойчивость.

Лед тает.

Я мог бы стать рекой, если бы захотел. Но не хочу.

Мне нравится это сравнение. Когда лед тает, он возвращается в свою жидкую фазу, воду; в свой черед она испаряется и становится самой чистой фазой – паром. Под действием давления собираются облака и выпадают дождем. Который затем замерзает.

Но чтобы этот цикл работал, к воде надо добавить другие составляющие: землю и огонь.

Эрья – земля.

Возможно ли, что ты – огонь?

Поэтому ли я люблю тебя, потому ли, что ищу противоположность, третью силу, которая уравновесит меня? Эта мысль приводит меня в ужас гораздо больший, чем перед этим мысль о том, что я люблю тебя по единственной причине: чтобы сохранить вокруг себя защитные укрепления.

Моросит, как и предсказывали по радио. Рон сверяет время и бормочет, что машину нужно выводить на трассу как можно скорее. Я слегка отклоняюсь назад. Боковым зрением я замечаю мелькнувшее алое пятно и прежде, чем могу обдумать это, поворачиваю голову и смотрю на тебя.

Ты стоишь в нерешительности, твое тело замерло в движении, в момент, когда ты хотел отступить внутрь боксов «Феррари» и спрятаться от дождя. Полагаю, что удивил тебя. Я пытаюсь увеличить свое преимущество, удерживая твой взгляд и желая, чтобы ты не выдержал первым, – так и происходит. Ты отворачиваешься прочь, поднимаешь глаза к небу, как будто ответ скрыт там.

Ты покажешь сегодня хорошее время, Михаэль. Дождь всегда был добр к тебе, как раньше – к Айртону. Забавно, что у природы есть свои любимцы.

Я снова обращаю внимание на стену ограждения, когда Норберт делает замечание, но я знаю, что ты все еще там, все еще наблюдаешь за мной.

Почему?

Возможно, это праздное любопытство. Может, ты хочешь испугать меня, пытаешься расколоть какой-то психологической игрой. Думаешь, я слаб? Ошибаешься. Думаешь, я подчинюсь тебе? Никогда.

Даже если случится невероятное и ты захочешь меня под любым предлогом, под которыми маскируется Любовь, и тогда я сомневаюсь, что смогу полностью покориться тебе. Было бы интересно получить опыт совершенной подчиненности, но я слишком хорошо знаю себя, свои страхи и потребность держать все под контролем.

Я мог бы притвориться. Но никогда, никогда не подчинюсь. Даже тебе, даже если ты – тот огонь, что способен растопить лед, в котором я живу.

Дождь усиливается. Он щекочет кожу, и я улыбаюсь, отказываясь от предложения Рона подойти к стене, к нему под навес. Дождь мне не навредит. Я его не боюсь. Он барабанит по коже; намокшие волосы вьются и лезут в глаза. Наверное, стоит подстричься, но мне нравятся длинные волосы. Они многое скрывают. Они скрывают меня. Глупо, знаю: я выгляжу словно какой-нибудь хиппи из восьмидесятых, но мне все равно.

Рон раздраженно чертыхается, затем наконец загоняет меня обратно в гараж. Я иду медленно, оборачиваясь, чтобы еще раз окинуть тебя вдумчивым взглядом. Ты еще там, только сейчас ты стоишь, прислонившись к стене, разделяющей боксы «Феррари» и «МакЛарен». Ты наблюдаешь за тем, как я иду; твой взгляд обжигает меня, почти снимая кожу. Никто никогда не смотрел на меня так, и это выводит из равновесия.

Я укрываюсь в гараже, заталкивая мысли о тебе в дальний угол своего сознания и концентрируясь на том, за что мне платят. Когда я разговариваю со своим гоночным инженером, подходит Дэвид и дружески кладет руку мне на плечо. Я вижу, что мелькает в глазах инженера, и знаю, что это означает.

Все думают, что Дэвид мой любовник. Или, точнее, что я его любовник. Как будто это различие что-то значит в наши дни! Как бы то ни было, я вижу в этом рациональное зерно: меня воспринимают пассивным, лишенным эмоций, пустым сосудом.

Во мне видят бледного, тусклого, в каком-то смысле хрупкого человека, который нуждается в том, чтобы его защищал кто-то большой и сильный.

Вымысел. Но вымысел может быть таким правдоподобным и привлекательным.

Кроме того, он соответствует моей цели выглядеть человеком, который уже занят. У меня нет ни малейшего желания тратить силы на то, чтобы отшивать нежелательных ухажеров. Погоня за удовольствиями, конечно, хороша – хотя я это и отрицаю, делая исключение лишь для Эрьи, – но в этом году я должен сконцентрироваться на победе в чемпионате. Я должен выиграть, потому что тогда я отплачу Рону за его веру – или его вину. Тогда я не буду так ему обязан, а иначе боюсь, что в один прекрасный день он может переступить границы робкого восхищения своим созданием и захочет вкусить его.

Мое внимание к обсуждению слегка рассеивается, когда ты проходишь мимо входа в гараж. Ты заглядываешь внутрь, чтобы посмотреть на меня, и замираешь, будто захваченный увиденным.

Я чувствую слабый всплеск неловкости. Конечно, ты играешь со мной. Раньше ты никогда не выказывал ко мне интереса. Чувство твоего присутствия внезапно ширится, пока не заполняет все мое тело. Я дрожу.

Рука Дэвида на миг сильнее стискивает мое плечо. Он думает, что это он вызвал такую реакцию. Он месяцами проверял на прочность мои защитные бастионы, уверенный, что в конце концов победа будет за ним. Полагаю, он считает это своим маленьким успехом, этот мой всплеск эмоций. Тем хуже для него.

Что, если бы ты полюбил меня? Как бы я тогда поступил?

Все, что я чувствовал раньше, – ничто по сравнению с моей любовью к тебе. Это не постепенное слияние доверия, привязанности и покоя, как было с Эрьей. Это чувство – внезапное и пугающее своей шокирующей ясностью, сразу же сделавшей мою любовь навеки единственной истиной. Я четко помню тот удар грома, в буквальном смысле этого слова, что поверг меня в полное смятение: в Хересе, в прошлом году, на последней гонке сезона.

Моя первая победа стоила тебе третьего титула. Один и три. Если бы я был религиозным человеком, может, нашел бы в этом скрытый смысл. Но я не религиозен и не ищу его. То, что я оказался на верхней ступени подиума – пусть я унаследовал эту победу от поврежденного «Вильямса» Жака, – заставило меня задуматься о влиянии рока. Ты сделал с ним то же, что с Деймоном в 1994 году, и это наводило на мысль, что ты не слишком веришь в судьбу и предпочитаешь быть хозяином своей собственной, а не марионеткой фортуны.

В то время как я – ее игрушка, свидетель и искатель истины, Воссозданный.

Мы оба изгои, еретики разных религий.

И тогда, в тот самый момент в Хересе, я понял, что люблю тебя.

Дэвид говорит со мной, и я смотрю на него, произнося ответ. Когда я выглядываю из гаража в следующий раз, тебя уже нет. На том месте, где ты стоял, только дождь настойчиво тарабанит по асфальту. Я не уверен, испытываю ли я облегчение.

Этот сезон может оказаться труднее, чем я думал, если ты узнаешь о моих чувствах. Рон машет нам со стороны стены, подзывая к себе. Я послушно следую за Дэвидом, когда ты чуть не врезаешься в него. Дэвид делает шаг в сторону, чтобы не столкнуться с тобой, поднимая руки в раздраженном удивлении. Его реплика приводит тебя в полный ступор. А затем мы встречаемся лицом к лицу. В первый момент ты не смотришь на меня, и я рад этому. Что, если в твоих глазах я увижу безразличие или самодовольное превосходство?

Если даже я и увижу их, это не должно ничего значить. Это послужит мне напоминанием, что лучше оставаться внутри своей крепости, и докажет, что безответная любовь – лучшее для моего ледяного сердца.

Ты поднимаешь глаза.

Михаэль.

И в них я вижу не безразличие и не самодовольное превосходство, но что-то иное.

Осведомленность.

Это оказывает настолько сильное действие, что у меня перехватывает дыхание, и все, что я могу сказать, проходя мимо тебя, это «Прости». Я присоединяюсь к Дэвиду у стены. Рон обращается к нам обоим, но на мне его взгляд задерживается дольше. Чувствуя его и Дэвида рядом с собой, я все равно ощущаю твой взгляд, как будто ты прикасаешься ко мне.

Я не могу этого вынести. Я оборачиваюсь и вижу, что ты смотришь на меня. Краткий взгляд через плечо, прежде чем исчезнуть в боксах «Феррари». Я улыбаюсь тебе.

Улыбаюсь, потому что знаю – ты хочешь меня.

Улыбаюсь, потому что – может быть – ты полюбишь меня, пусть даже совсем ненадолго.

А потом понимаю еще кое-что: если любовь к тебе защищала меня от других, то что сможет защитить от тебя?

Улыбка замирает, дает трещину и рассыпается на осколки.

Я увидел свое будущее. Я напуган.