Глазу совершенно не находилось, за что зацепиться. Ни барельефов, ни мозаик, ни фресок, ни скульптур, ничего. Ровные, пепельно-серые стены, пронизанные кое-где золотистыми прожилками, сливающиеся в плавно очерченный купол. Пол из чередующихся иссиня-черных и бледно-зеленых плит. Расчерченное клетками поле для игры в «Замки и дороги». Только доске полагается быть квадратной, со стороной в две ладони, а помещение представляло идеальной формы овал, чья длинная поперечина составляла никак не меньше шести десятков шагов.

Никаких факелов, лампионов или фонарей, однако и темноты тоже нет – в глубинах серого камня порой зарождалась и медленно обегала зал волна опалово мерцающего света, неяркого и обманчивого, как огоньки, танцующие над трясиной. Появление света не подчинялось каким-либо закономерностям. Он мог вспыхнуть и через двадцать ударов сердца, и через сотню.

Еще в странной зале находились два предмета.

Один напоминал друзу горного хрусталя, отделенную от материнской породы и слегка обработанную прикосновением ювелира-гранильщика. Сросшиеся воедино хрупкие трубчатые кристаллы, но не молочно-белые, опутанные паутинкой трещин и разводов, а прозрачно-голубые, цвета морской воды на солнце. В их сердцевине поблескивало глубокой синевой – внутренний ли огонь, отблеск ли пробегающих по стенам отсветов...

Каменное диво стояло в плоской золотой чаше, венчавшей невысокую трехгранную колонну неизменного серого камня с солнечными искорками. Если перечеркнуть черно-зеленый пол продольной и поперечной осями, как делают ученые геометры, то колонна с кристаллами оказалась бы на продольной линии, в четверти расстояния от плавного закругления стены.

Ровно посередине зала располагалось замысловатое сооружение. Возвышение овальной формы, в уменьшенном виде повторявшее очертания залы. Оно служило постаментом для чешуйчатого тулова отлитой из бронзы и позеленевшей от старости змеи. Хвост установленной в вертикальном положении рептилии пребывал зажатым в ее же пасти, длиной и толщиной она ничем не уступала чудовищам, что порой встречаются в Долине Пирамид. Глаза змеи неведомые мастера создали из отшлифованных янтарных полусфер, вплавив в густой янтарь поблескивающие агатовые шарики зрачков. Выражение длинной морды рептилии в точности описывалось словами «крайне недружелюбное».

Сомкнувшаяся в кольцо Великой Бесконечности змея медленно вращалась, символизируя необоримость Высших Сил и славя их непостижимость. Укрытый в невысоком постаменте, чуть слышно поскрипывал древний и недавно запущенный вновь механизм. Перекатывались по выгнутому желобу бронзовые шарики, качались противовесы, цеплялись друг за друга слегка погнувшиеся шестерни. Туловище змеи медленно поворачивалось по кругу, выпуклые янтарные глаза равнодушно созерцали проплывающие мимо серые стены – неизменные которое десятилетие подряд.

Человека, висевшего в кольце змеиного тела, от вида этих стен уже тошнило. Не в переносном, но в самом что ни на есть буквальном смысле этого слова. От монотонного вращения шла кругом голова и выворачивался наизнанку пустой желудок, наполняя рот сгустками горькой желчи. Человек не мог определить, сколько он уже болтается тут, среди бесстрастной серости – день, два, три?

Или с момента, как он перешагнул порог округлой залы, миновало всего несколько колоколов?

Он отчетливо помнил, как пробирался сюда, удивляясь малому количеству ловушек. Помнил короткий коридор, железную дверцу, украшенную накладной ящеркой из серебра и голубоватого нефрита. Помнил, как возился с неподатливым замком. Как вошел, крадучись и прижимаясь к стене, настороженно озираясь по сторонам. Как увидел переливчатый, манящий блеск кристальной друзы – своего будущего трофея.

А потом в памяти, словно в прогнившей ткани, образовалась изрядная прореха. Его не шарахнули из-за угла по голове притаившиеся дозорные (да и углов тут никаких не было...), под ногами не разверзся пол, из неприметных щелей не повалил дурманный дымок сожженных цветов черного лотоса и не вытекли, шурша хитином, сотни сколопендр.

Мироздание сморгнуло. Грабитель на миг потерял себя, очнувшись в весьма плачевном положении. Исчезло все его земное имущество, включая одежду, оружие, набор отмычек и иных полезных приспособлений, мешок со снаряжением и провизией. Здешние хозяева или стражи не преминули забрать и украшения. Вытащили даже болтавшуюся в левом ухе дешевую сережку-колечко. Спасибо, хоть расстегнули замок и вынули, а не вырвали с мясом.

Обобрав незваного гостя до последней нитки, его оттащили в центр залы. Тюремщикам, должно быть, пришлось изрядно попыхтеть и попотеть – пленник, будучи мужчиной крупного сложения, весил немало. Добычу укрепили в центре свившейся кольцом змеи, замкнув на лодыжках и запястьях неширокие браслеты черного металла. К оковам тянулись цепи из плоских звеньев, чья длина предоставляла пленнику некоторую свободу и возможность стоять, с трудом удерживая равновесие и ослабляя нагрузку на руки.

Резь в запястьях и судорога в мышцах спины и заставили его опомниться. Оценив угрозу, деятельный ум немедля заметался в поисках выхода.

«Самое страшное, что грозит нашему брату – каменный мешок. Без потайных лазеек, сквозь которые можно удрать. Без тюремщиков, которых можно уболтать или подкупить. Без двери, которую можно взломать. Обычный камень – вот что удержит нас лучше любых оков».

Давным-давно в таверне славного города Шадизара хитроумный и легкомысленный тип по прозвищу Дурной Глаз поделился частичкой воровского знания с мальчишкой-северянином, обожающе таращившимся на него во все глаза и слушавшим во все уши. Минуло больше десятка зим, мальчик вырос, мудрое поучение забылось. Сегодня он на собственной шкуре убедился, насколько прав был наставник, взявший на себя труд обучения маленького дикаря высокому искусству обкрадывания ближних своих.

«Не паникуй, – наставительно повторял Дурной Глаз. – Никогда не паникуй. Не дергайся понапрасну. Оглядись. Не пренебрегай мелочами, Малыш. Не пренебрегай мелочами, заклинаю тебя. Самый заурядный и привычный предмет может скрывать в себе подсказку или помощь».

Первое, что подверглось тщательному осмотру пленника – цепи. Увиденное поражало и настораживало. На браслетах кандалов не было ни положенных заклепок, ни расплющенных болтов или свитой проволоки. Они словно представляли единое целое с цепями, а те, в свою очередь, сливались со змеиными чешуйками.

«Бывало и хуже», – попытался обнадежить себя человек. Здравая часть его рассудка презрительно хмыкнула. В пропавшей сумке с инструментами хранилась маленькая адамантовая пилка – как раз подходящая для того, чтобы располовинить одно из звеньев цепи. Аляповатое с виду серебряное кольцо на указательном пальце правой руки при произношении определенных слов исторгло бы из себя тонкий лучик света, режущий любой металл и любой камень.

Но сумка пропала. Колечко тоже. Его предусмотрительность на сей раз дала осечку.

Какое-то время прошло в безнадежных попытках одолеть черный металл. Пленник, не обделенный физической силой и выносливостью, ожесточенно тянул, дергал и рвал цепи, пытаясь хоть немного ослабить звенья или выдрать из бронзового тулова змеи невидимые крепления.

Не добившись успеха, человек разъярился. Его злость обрушилась на неведомых стражей пустынной залы – в том, что они есть, но затаились, пленник не сомневался. Кто-то ведь ограбил его и подвесил, словно коровью тушу на крюках в мясной лавке? Он вывалил на пленителей весь богатый запас сквернословия, предлагая выйти, честно показать свои паршивые морды, или хотя бы договориться.

От метавшихся меж округлых стен отзвуков собственного голоса звенело в ушах. Никто не откликнулся, не пришел, чтобы достойно ответить на оскорбления или заткнуть крикливой добыче рот. Разыгравшееся воображение с готовностью нарисовало картину – про него просто забудут, он останется здесь навсегда. Спустя сотню-другую лет следующий искатель приключений отыщет замечательно сохранившуюся мумию, живописно распяленную на цепях. Если раньше могильник, куда он столь неосмотрительно сунулся, не занесут пески.

Убедившись, что ему не вырваться, пленник впал в тоскливую апатию. Он умел справляться с голодом и жаждой, знал, что сможет два-три дня продержаться без того и другого. Однако на ум почему-то пришло воспоминание о том, что угодившие в капкан звери в своем стремлении к свободе порой отгрызают себе лапу. Человек прикинул, сможет ли дотянуться зубами до запястья. Выходило, что нет. Стало быть, он даже жилы вскрыть не сумеет. Устроители здешнего милого местечка позаботились, чтобы попавшаяся добыча не нанесла себе повреждений, а тихо угасла.

Ловушка. Ловушка, которую он не распознал и куда с разгону вляпался обеими ногами.

А ведь все так хорошо начиналось!..

* * *

...он болтался в Леорвиге, маленькой шемской крепости недалеко от порубежья со Стигией. Болтался без дела и цели – недавнее поручение успешно выполнено, полученная выручка частью потрачена, частью укрыта в необъятных подвалах «Золотого венца», офирского торгового дома. Можно ехать дальше, но он не торопился, доверившись чутью. А то нашептывало – помешкай, вскоре наверняка подвернется что-то выгодное.

И точно, нюх не подвел. Через пару дней его отыскал давний знакомец. Мессир Эзаэдро, посредник между удачливым охотником за сокровищами позабытых стигийских гробниц и торговцами дорогим старинным добром. Эзаэдро ликовал – именно ты, дружище варвар, мне и нужен! Все очень просто. Я ссужаю тебе карту с обозначением одного поразительно любопытного местечка – вот она. Местечко в изрядном отдалении от знаменитой Долины Пирамид, где искатели сокровищ уже всякий камешек перевернули по десятку раз. Возможно, оно вообще не тронуто, как юная невеста перед алтарем. Ты отправляешься туда и разыскиваешь штуковину, сильно похожую на горку голубых кристаллов. По возвращении получишь двести полновесных золотых сиклей. Если прихватишь что-нибудь еще, условия прежние: тебе треть от вырученной суммы, мне остальное. По рукам?

Спрашивается, чего ж не согласиться? Он и согласился, но прежде выторговал к двумстам обещанным золотым надбавку в пятьдесят сиклей, новые инструменты и мула, чтоб везти необходимую поклажу. Теперь бедолага мул скучает, привязанный у входа в гробницу. Там животина и сдохнет, если не догадается порвать веревку. А он, Конан из рода Канах, коего уже успели прозвать Любимчиком Удачи, сдохнет здесь, под землей, в рукотворной пещере.

* * *

Непрестанное вращение и тошнота привели к тому, что пленник наполовину утратил сознание, пребывая на грани между обмороком и явью. Оттого упустил миг, когда в зале возник посетитель.

А может быть, законный владелец и хозяин.

Гость не вошел через открывшуюся в стене потайную дверь, но именно возник. Миг назад его не было, а теперь он появился, черной тенью застыв подле колонны с друзой кристаллов.

Новопришедший беззвучно щелкнул пальцами. Повинуясь нехитрому действию, часть доселе ровной и гладкой стены стремительно выпятилась огромным пузырем. Серый камень поплыл потеками горячего воска, преобразуясь, принимая некую форму. Спустя десяток ударов сердца у стены громоздилось не то огромное низкое кресло на пузатых столбиках-ножках, не то небольшой трон с высокой спинкой и широкими подлокотниками. На каменном седалище сама собой возникла плоская бархатная подушечка, украшенная вышитыми змейками.

Черная тень одобрительно покивала головой, накрытой островерхим капюшоном, и осторожно дотронулась кончиком пальца до одного из голубых кристаллов. Безостановочное вращение змеи замедлилось, а затем вовсе остановилось. Растянутый внутри кольца человек закашлялся в рвотном позыве, пустующий желудок скрутило спазмами.

Осознав, что змея больше не движется, пленник подобрался, словно хищный зверь перед прыжком. Сторожко повел глазами по сторонам, зацепился за недвижный силуэт. Стоит столбом, не поймешь, живой или мертвяк. Мужчина, женщина? Наверное, мужчина – кажется долговязым. Помалкивает. Что ж, и мы помолчим. Поорали уже, будет. Пусть сам говорит, какого демона ему надобно.

Из глубины капюшона пришлец задумчиво созерцал пленника бронзовой змеи. План сработал – как всегда, безупречно. Добыча сама устремилась на зов. Интересно, сколько ему? Тогда, в год Пепельного Вихря, было немногим более семнадцати. Значит, сейчас двадцать пять или чуть больше. Долговязый костистый юнец, мальчик на побегушках, лазутчик и начинающий наемный меч, давно канул в прошлое. Он вырос, стал мужчиной. Шарит по забытым гробницам, играет со смертью. К нему благосклонна удача, он умеет держать слово, с ним охотно имеют дело недоверчивые шемские перекупщики и скупые офирские торговцы редкостями. Его любят женщины, что неудивительно – он хорош собой, эдакой грубоватой красотой уроженца далеких варварских земель. Яркие светло-синие глаза и длинные темные волосы, не иссиня-черные, как у здешних жителей, а мягкого цвета сажи.

И, конечно же, дикарь все давно позабыл. Считает, угодил в коварную стигийскую западню. В чем-то он прав – это действительно западня, причем расставленная специально для него. Выберется он отсюда живым или нет, ведомо только Отцу Тьмы, Сету Всезнающему. Покуда же пленник всем видом изображает молчаливое презрение и к тому, кто его поймал, и к собственным бедам. Наверняка мечтает о кувшине чистой воды и куске мяса – он провел здесь больше суток, от одного рассвета до следующего. Не потому, что устроивший ловушку был жестоким созданием и желал подвергнуть свою добычу лишним мучениям. Просто ему требовалось время на преодоление пути от Луксура до здешнего захолустья. А варвары, как известно, люди живучие и выносливые.

Поняв, что пленник не намерен вступать в какие-либо разговоры, черноплащный еле заметно пожал плечами и во второй раз беззвучно щелкнул пальцами. Монолитная на вид стена рядом с ним раздалась в стороны. В образовавшийся узкий проем вошел, угловато переставляя ноги, золотой истукан в рост человека. Вместо лица – гладкая маска с едва намеченными выпуклостями носа, глаз и рта, одежда – некое подобие рубахи из нитей бирюзового и желтого бисера. В руках круглый поднос, на подносе бронзовый кувшин с длинным изогнутым носиком. Промаршировав к центру зала, истукан забрался на постамент, неловко ухватился за ручку кувшина и поднял его, держа в некотором отдалении от пленника. Тот сглотнул и отвернулся.

– Это всего лишь вода, – равнодушно сообщил человек в черном. Говорил он на шемском, слегка картавя. – Самая обычная. Можешь пить.

Пленник косо зыркнул в сторону говорившего, но упрямиться не стал. Пил он долго и жадно, захлебываясь и с бульканьем вытягивая с донышка последние капли. Когда кувшин опустел, золотая фигура торжественно водрузила его посреди подноса и поковыляла к стене. На сей раз истукан не скрылся в толще камня, а замер навытяжку с левой стороны от каменного трона.

В глубине души устроитель ловушки ожидал, что сейчас добыча не выдержит молчания. Однако прикованный человек предпочел и язык свой держать на привязи. Что ж, его дело, его выбор.

– Ты пришел сюда за этим, – тон, коим была произнесена фраза, звучал не вопросительно, но утвердительно. – Эта вещь не имеет для меня большой ценности. Можешь ее получить.

С последним словом носитель черного плаща слегка толкнул золотое блюдо. Оно перекосилось, мгновение провисело, раскачиваясь, а затем рухнуло к подножию колонны.

С нежным и отчаянным звоном голубые кристаллы разлетелись веером сияющих брызг. Заточенный в них огонек ослепительно полыхнул искрой затухающего костра, сменив цвет с синего на бледно-розовый, а затем на оранжевый. Поверх горстки сверкающих осколков широким полукругом лег сброшенный черный плащ – а его былой владелец неторопливо устроился в каменном кресле.

Теперь пленник разглядел, с кем имеет дело – да, мужчина. Явный уроженец Стигии. Лет на десять постарше его самого, высокий, крупного сложения – эдакий борец-тяжеловес. В черных складчатых одеждах, скупо отделанных золотой нитью. Тяжелое, малоподвижное лицо с набрякшими веками и полными губами – словно посмертная маска на саркофаге, ему уже доводилось видеть подобные. Массивная, правильной формы голова обрита наголо – сука удача, неужто нарвался на колдуна? Может, стать мумией было не таким уж скверным исходом? Этот ведь может и выпотрошить заживо, или обратить в ходячее непотребство, или еще какую гадость удумать... Ишь, расселся, змей навозный. Понять бы, зачем он кристаллы-то расколотил? Не к добру все идет, не к добру... Водой напоил, а не выспрашивает – за чем шел, кто послал, кто платил? Сидит и глазеет. Добро б на прикованную и голую девицу пялился, а на парня-то чего таращиться? Не видел никогда, что ль? Или ждет чего?..

Расстеленная на камнях ткань выпятилась горбом, словно под ней невесть откуда объявилось живое создание. От неожиданности пленник еле слышно ойкнул, а тюремщик удовлетворенно кивнул и быстро зашевелил пальцами на обеих руках, плетя невидимую паутину. Былой плащ ходил ходуном, метался по кругу, вырастая все выше и оставляя за собой еле различимый мерцающий след. Внезапно магик – в роде его занятий сомневаться уже не приходилось – резко развел обе руки в стороны.

Затрещала рвущаяся ткань, явив двум парам человеческих глаз нечто, переливающееся оттенками темно-синего и изумрудного цветов, удивительно похожее на дрожащий кусок чехлавы, туранского лакомства. Только увеличенный в сотни раз. В полупрозрачных недрах вершил кружение хоровод тусклых розовых искр, мелькали еле различимые темные силуэты – в точности как хищные рыбы, проносящиеся в водной толще. Одна из загадочных теней обрела зримое воплощение: прорвав упругую оболочку, взметнулась и судорожно заскребла когтистыми пальцами по воздуху неестественно изогнутая рука.

Синее нечто задвигалось, грузно переливаясь по клеткам пола и неуклонно близясь к постаменту. Неуязвимая доселе выдержка пленника дала трещину, он лихорадочно задергался, звеня цепями. Порожденная расколотыми кристаллами тварь утопила в себе нижнюю часть бронзовой змеи и выбросила длинное тонкое щупальце, неторопливо обившееся вокруг щиколотки человека. Тот яростно зашипел сквозь стиснутые зубы, пытаясь отвесить монстру пинка.

– Что-то не так? – почти любезно осведомились из кресла. – А, извини. Оно, должно быть, довольно холодное? Сейчас исправим, – новый танец пальцев, стремительный, неуловимый глазом.

В многообразие синевато-зеленых и зеленовато-голубых оттенков желеобразного существа влился тускло сияющий желтый отсвет. Утолщавшееся щупальце продолжало движение наверх, обмотавшись вокруг колена пленника и сделавшись похожим на диковинное украшение. Если бы кому-то взбрело в голову потрогать тварь, он бы изрядно поразился – поверхность существа была сухой и теплой, напоминавшей человеческую плоть.

– Правду говорили знающие люди про вас, колдунов, – сказал, как выплюнул, прикованный. Против воли он постоянно косился вниз, следя за перемещениями гибкого щупальца. Оно росло и вытягивалось, струилось, увеличиваясь, выпуская из себя отростки, до чрезвычайности похожие на пальцы. В помощь ему призрачная тварь породила сотоварища, внимательно изучавшего другую ногу пленника.

– И что же про нас говорили? – поинтересовался собеседник и созерцатель в черном.

– Что вы трусы, все до единого! – выкрикнул пленник. – Ты поймал вора в своей сокровищнице, велел раздеть его догола и приковать, а сам боишься даже подойти ближе! Наслал какую-то склизкую дрянь, сидишь и любуешься! Что, она сожрет меня заживо? Отрыжка замучит! – человек в цепях хрипло расхохотался, мотая головой.

– Во-первых, не боюсь, а брезгую. Во-вторых, не вижу необходимости, – педантично уточнил бритоголовый. – Здесь не сокровищница, а старая гробница. Я велел убрать саркофаг и использовал ее для своих целей. У «склизкой дряни» имеется прозвище. Ее... то есть его называют Кшалтхе.

– Слов нет, до чего рад знакомству, – буркнул пленник. – Может, он уберется, откуда взялся? Без него тут будет гораздо уютнее.

– Нет, он останется, – сидящий в кресле медленно повел головой из стороны в сторону. – Можешь не верить, но обещаю – пожирать тебя он не станет. Оно... он предназначен для иных целей, – последнее было добавлено полушепотом, не предназначенным для ушей пленника.

У того, впрочем, были свои заботы. Синие щупальца и их отростки добрались до его бедер, самые нахальные и любопытные соприкоснулись с головкой поникшего мужского достоинства. Дрот мгновенно съежился, подобно напуганной улитке, пытаясь втянуться в раковину. Человек взвыл, скривившись в невольной гримасе отвращения

– Прекрати это, слышишь? Хочешь убить – валяй, попробуй! Или давай поговорим, как нормальные люди! Признаю, я залез в эту треклятую гробницу, дорогую твоему сердцу! Хочешь платы за нанесенное оскорбление? Какой? Назови свою цену, колдун, и потолкуем! Да убери же ты эту пакость!..

– Между прочим, у меня есть имя, хотя оно тебе ничего не скажет, – стигийский магик сложил пальцы домиком и водрузил на них массивный подбородок. В маслянисто-карих глазах, внимательно следивших за извивающимся и тщетно старающимся сбросить обузу пленником, появилось и пропало выражение отстраненного сочувствия. – Тот-Амон, сын Менкаура, сына Пхотепа, рожденный в Кеми. Можешь не трудиться отвечать, твое имя мне известно. Ты зовешь себя Конаном из Киммерии. Разузнать что-либо более точное о твоем происхождении и твоих родителях я, к сожалению, не сумел... Хочешь добрый совет? Перестань сопротивляться неизбежному. Кшалтхе туповат, но всегда добивается поставленной цели. Его совершенно не волнует, выживет жертва или нет. В летописях попадаются сведения о том, что некоторым людям удавалось после общения с ним сохранить не только жизнь, но и рассудок. Надеюсь, твое имя пополнит этот список.

– Ненавижу тебя! – стигийцу еще никогда не приходилось видеть, чтобы человек столь долго и упорно сопротивлялся всепоглощающим объятиям демона. – Будь ты и твой род прокляты до скончания веков! Убью!..

– Кстати, чтобы у тебя не возникало сомнений, – скучным голосом проговорил человек, назвавший себя Тот-Амоном. – Именно на твоей далекой родине сложили поговорку: «Месть – блюдо, которое должно быть холодным», верно? Испытание, через которое тебе предстоит пройти, – моя небольшая месть. Немного запоздалая, что увеличивает ее сладость.

– Месть? – ошарашенный услышанным, киммериец на миг замер. Синяя тварь не упустила подвернувшегося шанса. Из ее недр рывком выпросталось подобие головы, лишенной лица, но с широко открытым ртом. Губы вытянулись трубочкой и с чмокающим звуком сомкнулись на мужском достоинстве пленника. Тот резко отшатнулся назад, насколько позволяли цепи. Частые рывки жертвы заставили инертную массу Кшалтхе заколыхаться, втягивая лишние отростки и преобразуясь в человеческий торс. При некоторой игре воображения можно было уловить в полупрозрачной фигуре определенное сходство с пленником. – Месть – за что? Я тебя не знаю...

Голос варвара, до того цедившего слова очень четко и сухо, наконец-то дрогнул.

– Знаешь, знаешь. Просто забыл, – магик поерзал, устраиваясь в жестком кресле поудобнее. – Но очень быстро вспомнишь. Кшалтхе в совершенстве владеет этим искусством – вытаскивать на поверхность позабытое... Я ошибаюсь, мой дорогой будущий враг, или ты уже кое-что вспомнил?

– Форт Тсоло, – светлые глаза жертвы на миг расширились, а затем сузились. – Военнопленный. Лекарь из захваченного госпиталя... Ты?!

Стигийский чародей с короткой усмешкой отметил появление признаков свирепой борьбы, которую его пленник вел сейчас сам с собой. Демон, вылепивший из себя точное подобие верхней половины туловища добычи, трудился вовсю – иная опытная куртизанка позавидует. А варвар... что с него взять, он обычный человек, молодой, с горячей кровью и незамысловатыми желаниями. Долго оставаться холодным и безответным ему не по силам. Он проиграет эту схватку собственному телу. Собственно, уже проиграл: пусть он не отвечает на ласки колдовского двойника, он им и не сопротивляется.

* * *

Год Пепельного Вихря – так он именовался в стигийском календаре. Он же 7542 от дня Великого Откровения. По более распространенному в странах Заката летоисчислению «от основания Аквилонии» – 1268.

Очередная вялотекущая война между былой великой Стигийской Империей и ее дерзкой отколовшейся колонией, Шемом. Причин конфликта уже никто не помнит, разве что историки и летописцы. Война стала неотъемлемой составной частью жизни той и другой страны. Жители Стигии и Шема будут безмерно удивлены, когда сражение наконец прекратится. А поставщики, маркитанты и дельцы скорбно взвоют, утратив постоянный источник потребления товаров и многолетнее средство наживы.

На фортом Тсоло развевается стяг с гербом свободного города Асгалуна – пурпурные мечи и звезды на лазурно-серебряном поле. Здесь стоит Левое Крыло шемской армии – наемники из Немедии и Турана, тяжелая пехота и конные сотни. Командует армией истинная знаменитость, бывший легат Немедийской Империи, его милость Аршан дие Федхельм. Тот самый, что написал «Трактат о средствах достижения победы в военном ремесле». Левое Крыло недавно совершило небольшую победоносную вылазку в стан врага и теперь отважно пропивает захваченные трофеи.

Главнокомандующий, прихватив советников, отбыл в расположенный неподалеку городишко Ниулу – на общее совещание и выработку дальнейшей стратегии. В отсутствие грозного дие Федхельма, заглазно именуемого подчиненными «Орлом Шестого Легиона», дисциплина в форте оставляет желать лучшего – зато все довольны.

Подросток из Киммерии оказался в армии по совершенной случайности. Его подрядили доставить толстый, обляпанный печатями пакет. Письмо он благополучно доставил – невзирая на трудности, о которых наниматель разумно предпочел умолчать – обещанную мзду получил, а уехать так и не собрался. Нанялся гонцом и мальчиком на побегушках при штабе – и увлекательно, и выгодно. Юношеская лихость и совершенное презрение к возможной гибели пришлись по душе командующему. К тому же молодой варвар – уроженец горной страны, лазает по скалам, как ящерица, что в здешних холмистых краях оказалось весьма полезным умением. Подросток с легкостью взбирается туда, где терпят поражение опытные лазутчики. Пара дерзких вылазок, и дие Федхельм во всеуслышание заявляет: по возвращении с совета он подумает о том, не взять ли мальчика своим личным рассыльным.

Ветер гоняет песчаные смерчики по пустынному плацу. Подросток не спеша идет к конюшням – проверить свое живое сокровище, доставшегося по случаю туранского жеребца-саглави. На золотисто-рыжего коня уже многие положили глаз, подросток устал терпеливо отказываться от предлагаемых за скакуна кругленьких сумм и повторять, что Огонек не продается. Иногда дело удается уладить миром, иногда владельцу коня приходится пускать в ход кулаки.

Не доходя до темнеющих на краю плаца низких зданий конюшен, киммериец останавливается. Ветер доносит непонятный звук – тонкий, пронзительный взвизг, словно поблизости зарезали свинью. Или же внезапно хлестнули кнутом лошадь. Визг повторяется, переходя в задушенный вопль, испускаемый, вне всякого сомнения, не животным, но человеком. Подросток хмурится, сворачивает туда, откуда долетают крики – в тесный проулок между конюшнями – и выходит к грязноватой площади, окруженной столбами коновязей. В дальнем углу толпится с десяток человек, раздаются взрывы бодрого хохота, перемежаемые жалобным скулежом.

Разгадка воплей очевидна и незамысловата. Затяжная война – дело скучное и долгое. Доблестные воины отчаянно нуждаются в развлечениях, а кто усердно ищет, тот, как известно, обретет искомое. Особенно если не будет церемониться в выборе средств.

Подросток из варварской земли достаточно долго прожил среди цивилизованных людей. Он научился не лезть с дедовскими заветами, не вступать в драку и сохранять видимость спокойствия, когда в душе поднимается удушливая волна гнева или ярости. Приглядевшись, он понимает: жертва легионерского веселья – военнопленный. Ну да, молодой врачеватель из захваченного седмицу тому стигийского каравана с ранеными. Он еще пытался вступиться за своих подопечных, когда шемские наемники принялись с шутками да прибаутками резать тех, кто представлялся им не жильцом не этом свете.

Лекарю самую малость врезали по голове и оттащили в сторонку, чтоб не путался под ногами. Все помнили строжайший приказ его милости командующего: «Вражеских целителей, а также взятых живыми магиков не убивать и членоврежений им отнюдь не чинить, но вязать и доставлять к старшим по званию...»

Стигиец оказался человеком упрямым и непонятливым. Очнувшись, он не придумал ничего лучше, как запустить в противников взявшейся ниоткуда синеватой трескучей молнией.

Убить ему никого не удалось. Правда, уклюнутого молнией воителя, прозванного Пегом Конокрадом, скрутило судорогами, а на десятнике Белой Сотни, небезызвестном Волчебрюхе, задымились кожаные штаны.

Содрав тлеющую одежду и раскалившуюся кольчугу, Волчебрюх заревел дурным быком и попер вперед, угрожая превратить вражину в отбивную. На гневающемся десятнике повисли доброжелатели, убеждая не портить себе жизнь и карьеру из-за недоделанного колдунца. У магика достало ума выкрикнуть в лицо врагам нечто оскорбительное, и только появление сотника уберегло стигийца от неизбежной гибели. Пленника увели, поместив в тюрьму форта, к прочим жертвам войны.

Поджаренный и чувствовавший себя оскорбленным Волчебрюх не угомонился. Пользуясь общей расслабленностью, ему удалось уговорить или подкупить тюремную стражу. Теперь обидчик оказался у него в руках и сполна расплатился за недавний бессмысленный героизм.

Волчебрюх со товарищи оттащили добычу к коновязям, содрали остатки лохмотьев и прикрутили к бревну потолще. Бросили жребий и принялись из всей нерастраченной силы возмещать отсутствие в военном лагере представительниц ремесла, что справедливо почитается древнейшим в мире. Вообще-то в Тсоло трудился передвижной бордель, но седмицы три тому мессир Федхельм брезгливо повелел изгнать сие полезное заведение за пределы лагеря.

В данный миг Волчебрюх опять был недоволен, а зрители и участники действа жизнерадостно гоготали, подначивая бравого легионера и фальшиво сочувствуя. Истерзанная жертва не сопротивлялась, но была просто не в силах принять в себя изготовленное к бою внушительное орудие Волчебрюха.

После двух неудачных попыток тот, взбешенный насмешками, содрал от пояса широкий кинжал.

Когда Конан затесался в группку веселящихся солдат, Волчебрюх как раз использовал рукоять кинжала для расширения узкого отверстия заднего прохода стигийца. Обвисший поперек коновязи пленник судорожно дергался, подвывая и роняя на пыльную землю темно-алые капли. Извивающиеся кровавые струйки, перемешанные с чем-то белым и вязким, стекали по его ногам. Подросток мельком углядел лицо пленника, багровое и перекошенное от побоев, разорванный рот, совершенно обезумевшие, лишенные малейшего проблеска мысли глаза. Глаза затравленного животного, не понимающего, в чем его вина. Волосы стигийца, длинные, жесткие пряди угольно-черного цвета, спутанные и слипшиеся от крови, жалко болтались взад-вперед, подметая мелкий песок.

Картина до боли, до рези в бьющемся сердце напоминала вроде бы давно избытый и позабытый кошмар. Север, Халога, гладиаторские казармы...

Волчебрюх вытащил кинжал – на кожаной оплетке рукояти остались мокрые разводы. Раздраженно сопя, он пристроился к пленнику сзади – и опять потерпел неудачу.

– Демоны безрогие, не лезет, мать его жабу вдоль и поперек... Ну чего скалитесь, свора придурков?

– Слышь, Волчара, давай я за древком от сотенного знамени сбегаю? – икая от хохота, внес предложение Пег. – Поковыряешь им, оно куда потолще будет...

Сообщество зевак грохнуло. Разозленный легионер сгреб пленника за бедра и рванул на себя, под пронзительный вопль наконец-то добившись желаемой цели. Сделав несколько движений, он зло рявкнул на веселившихся собратьев по оружию:

– Да пните его, дурни! Мне что, бревно бесчувственное в дупло наяривать?

– Тебе и бревно сойдет, – откликнулся давний приятель Волчебрюха, лысый, как колено, а потому заслуживший прозвище Кучерявого. Однако легионер внял просьбе сотоварища и поднял ногу, колеблясь перед выбором – врезать стигийцу еще разок по физиономии или засадить каблуком по черноволосому затылку?

– Так он у вас через четверть колокола концы отдаст, – вмешался подросток-варвар. Требовалось быть очень осторожным в словах, чтобы не настроить десяток легионеров против себя и попытаться сохранить жизнь пленнику.

– Тебе-то что, парень? – фыркнул Волчебрюх, с размеренностью качающегося тарана двигаясь взад-вперед. Кучерявый отвлекся на новопришедшего и раздумал пинать стигийца. – Пожалел этот змеиный потрох, что ли? Ему все одно подыхать, так пусть потешит нас напоследок. Или трясешься, что на твою долю не хватит? Ничего, он выносливый.

– Сдался он мне, – пренебрежительно заметил Конан. – Я ведь не мужеложец, как некоторые. Хотя еще немного – и ты станешь скорее любителем мертвечины, а не мальчиков.

У него за спиной оценили шутку и сдавленно захрюкали. Волчебрюх побагровел, но природа была против него – он не мог извлечь свой разбухший дрот из тела жертвы и дотянуться до не в меру языкатого мальчишки. А тот продолжал разливаться соловьем, мешая ложь с подслушанными в штабе сплетнями:

– Ты качай, качай. Когда еще доведется случай вновь пустить свое хозяйство в дело. И тебе, и тем, кто уже потрудился.

– Это ты о чем? – забеспокоился Кучерявый, славившийся подозрительностью. – Ты чего несешь, дикарское отродье?

– Я, может, и отродье, – Конану стоило огромного труда проглотить оскорбление, – но уши у меня есть и слушать я умею. Потому знаю, что его милость приказали счесть и переписать всех пленных, выспросив у них семейные имена, положение и титулы. Этот перечень на днях отослали в Кеми – для обмена и договоров о выкупе. Твой любовничек значится в листах одним из первых – его папаша важная шишка. Как ты думаешь, Волчара, что скажет его милость, когда вернется и узнает, что парня уходили насмерть?

– Э-э... – усердно трудившийся член Волчебрюха разом поник и без труда выскользнул наружу. Отпущенный пленник сипло выдохнул и обмяк, потеряв сознание. – Врешь!

– Зачем бы мне? – пожал плечами молодой варвар. – Это ж не меня его милость прикажет если не запороть до смерти, то послать в Мертвецкие пески. За сорванное перемирие и проваленное спасение наших пленных. Но тебе-то что. Ты свое получил, вот и радуйся.

– И как Орел наш щипанный об этом прознает? – оскалился наемник. – Ты ему напоешь, что ли? Ты, говорят, у его милости вроде как за любимчика сделался? Не поделишься, за какие такие заслуги?

– Не поделюсь, – в голосе подростка внезапно звякнул металл. – Мне и рассказывать ничего не придется. Вон они, – он мотнул головой в сторону притихших и внимательно слушавших легионеров, – охотно расскажут, как запахнет жареным. Причем будут клясться задницей Митры и могилой усопшей матушки, что всячески тебя отговаривали. Даже оттаскивали. Но тебе так хотелось вставить настоящему стигийскому колдуну, что ты никого не слушал. И доблестно затрахал его в одиночку. Ведь так дело было?

Разноголосый, но дружный хор подтвердил – да, именно так все и случилось. Мысленно Конан ухмыльнулся: в сотне Волчебрюха недолюбливали за чрезмерную, даже по меркам наемников, жестокость и легкость, с которой он увиливал от выполнения собственных обещаний. Аукнулись ему неотданные долги, уведенные шлюхи, выпитое и съеденное за чужой счет.

– Сволочь малолетняя, – жалобно протянул Волчебрюх, смекнув, что остался крайним – тем, на кого охотно свалят вину. – Мерзавец. Возись теперь с этой падалью... Ну, чего вытаращились? Отвязывайте его, потащим назад! Или... – жилистая рука метнулась вперед, пальцы намертво сомкнулись на плече собравшегося уходить подростка, – или наш защитник оскорбленных стигийцев пожелает приобщиться к общему веселью? Мы-то его брали насильно, а тебе, глядишь, он сам даст, в благодарность за спасение! Что, не хочешь? А придется, трепло варварское! Отлюбишь его – и все свободны. И он, и ты. Негоже будет – испортил людям удовольствие и шмыг в кусты!

Оценив свои шансы в драке с Волчебрюхом, Конан скривился. Легионер намного сильнее подростка, пусть сейчас он и пребывает в физическом и душевном расстройстве. Упрямство не приведет ни к чему хорошему. Проще заковать себя в панцирь полной бесчувственности, умертвив отвращение к себе и стоящим вокруг людям. Зажмуриться, чтобы не видеть окровавленного отверстия. Не думать о том, сколько людей уже заталкивали в измученную плоть свои орудия, и сделать то, что требуется. Быстро, без лишних мучений.

Когда все закончилось и легионеры примеривались за руки и за ноги волочить обеспамятевшего пленника в спасительную тюрьму, стигиец приоткрыл глаза. Никто не обратил на это внимания. Темно-карий, вполне разумный и холодный взор впитал в себя всех и каждого. Ругавшегося Волчебрюха, оттиравшего тряпицей кинжал от налипшей на него телесной мерзости. Кудрявого, требовавшего остричь «проклятого колдуна» и поднесшего пучок горящей соломы к его паху – «чтоб скакал резвее». Туранца уль-Нарима, пожелавшего излить свое семя жертве в рот. Пега Конокрада, по жребию оказавшегося первым, чей могучий дрот покончил с девственностью пленника. Подростка из варварских земель, умывавшегося подле водопойной колоды и брезгливо косившегося светло-синим зрачком. Туповатого великана Самди по прозвищу Сипящий Боров, орудовавшего с таким прилежанием, что внутренности жертвы смешались в кровавое месиво.

Всех и каждого.

Он запоминал всех и каждого.

* * *