Часть первая
В городе – плюс двадцать пять

«Летний дождь наливает в бутылку двора ночь...»
В. Цой, «Лето»

1.

Где-то между стеклом и полинявшей занавеской зудел одинокий комар, невесть как переживший нынешнюю жару. На соседнем участке громко ругались, искали второй шланг для поливки и выгружали из машины что-то тяжелое.

Вставать не хотелось. Совсем, решительно. Тошнота подступала при одной только мысли, что сейчас придется вылезать из-под одеяла, шлепать по облупившемуся, но уже раскаленному полу, чуть ли не на ощупь сползать по узкой (и хорошо еще, что прохладной) лестнице, а потом греметь умывальником, игнорируя укоризненные взгляды родителей. Отец с мамой явно не сумеют понять, каким образом Шурика вчера развезло после одной-единственной бутылки пива. Хотя на самом деле бутылок было четыре. Первая – на крылечке деревенского магазина, ставшего на время дачного сезона круглосуточным. Вторая – вполне законная – на террасе с отцом. А еще две ждали своего часа в ящике облупившейся тумбочки, которую Шурик наотрез отказывался отволочь со своего второго этажа в сарай.

Конечно, можно было закрыть глаза и лежать дальше, отгоняя от себя похмельный озноб и воспоминания о вчерашнем вечере. Или даже попробовать заснуть обратно. Провалиться в сон, такой же липкий и мутный, как футболка, пропитавшаяся потом, табаком и перегаром. Понадеяться, что за это время отступит дурацкая боль, пульсирующая одновременно в висках, затылке и горле. Птичка перепил собственной персоной. Блииин.

Впрочем, родители на правах законных отпускников, кажется, все еще спят или просто не высовываются из своей комнаты. Который час, кстати?

Мобильник валялся на столе, поверх выцветшей, некогда бордовой скатерти. Шурик с отвращением скользнул пальцами по шершавому и успевшему нагреться плюшу. Нашарил теплый корпус, наклонил так, чтобы прочитать бликующие в солнечном свете цифры. И охнул. На экранчике, аккурат под «20.07» и «08:16» вырисовывалось изображение телефона. Неотвеченные вызовы. И все три от Тальберга. Бля, что он вчера Вальке успел наговорить?

Слава богу, оказалось, что ничего. «Суммы на вашем счете недостаточно для звонка по набранному номеру». Так что Шурик просто вертел вчера мобилу в пальцах, перечитывал старые сообщения и надеялся, что Валька позвонит ему сам. «Саша, а мы уже в аэропорту, скоро вылетаем». Но Тальберг не позвонил. Оно и к лучшему. Все равно ничего, кроме привычного «скучаю», он при родителях не скажет. А может, и сам не скажет. Мысль была тяжелая, противная и бесконечная, совсем как похмелье.

Шурик сам не мог понять, когда у них все поехало наперекосяк. То есть внешне оно было нормально, даже лучше, чем нормально. Но Валька все чаще замирал посреди разговора. И если бы только разговора. Такое ощущение, что он вообще впадал в спячку, как сурок. Или как кукла, которой по фиг, что с ней сейчас делают – раздевают, укладывают, запрокидывают на спину.

Слегка успокаивало только Валькино обещание, что он никогда, ни при каких обстоятельствах больше не станет дурить. Ни с таблетками, ни с чем еще. Другое дело, что Тальберг от всех расспросов отбивался. Даже не отбивался, а огрызался. «Саша, меня и без того родители прессуют, а теперь и ты лезешь». И расспросы заканчивались, а вот недомолвки и тревога все равно оставались. Может, оно и к лучшему, что они почти два месяца не виделись.

Весенняя поездка в Питер накрылась медным тазом очень быстро. То ли Валькины родители опасались, что Тальберг еще не оклемался после больницы, то ли думали, что без их присмотра он снова во что-нибудь вляпается. Дело в том, что перед самым Восьмым марта Валька умудрился загреметь в ментовку. Неизвестно, что он наговорил патрульному и как вообще оказался в «обезьяннике». Видимо, ментам сильно не понравилось, что у Тальберга вены на обеих руках были в дырках. Пока пробили по справочной Склифак, пока в ОВД подъехала Валькина мать с его паспортом... В общем, трындец. Зато потом в школе Тальберг туманно намекал, что взяли его чуть ли не за хранение наркоты. Народ повелся.

Впрочем, тогда – и на весенних каникулах, и всю четвертую четверть – все было более-менее. Зато лето не заладилось.

В начале июня Валька все-таки смотался в Питер, но всего на пару дней и под присмотром матери. «Блин, они с Нонкой с утра до вечера про роддом и распашонки трепались, я чуть не рехнулся». Шурик сочувственно вздохнул и начал названивать родителям, чтобы уточнить, во сколько они вернутся домой. Вот именно тогда оказалось, что Тальберг как будто устал от того, что они делают. Даже не устал, а словно это все для него стало чем-то обязательным и малоприятным, вроде мытья посуды или домашних заданий. Вслух Валька, конечно, ничего такого не говорил, но ведь Шурик не слепой.

Через пару дней все слегка наладилось, но совсем ненадолго. Причем они даже помириться толком не успели – Валькины родители сплавили сына в какой-то дорогущий санаторий, расположенный у черта на рогах, там даже мобильник толком не ловил.

Тальберг вернулся оттуда через три недели, перекусанный комарами и злой как собака. Про отдых отозвался одной фразой – «смесь больнички с “обезьянником”», зато потом два часа свистел про то, как Андрей его оттуда забирал.

Он вообще в тот день постоянно трепался про Андрея. Видимо, нервничал из-за грядущего родительского отпуска и предстоящей поездки в Италию. Хотя, разумеется, вслух Валька утверждал, что он эти античные развалины видал в гробу, а Цезаря с Цицероном и вовсе в белых тапочках. Но говорилось это все не мрачно, а вполне себе наоборот. И сдернутая с дивана простыня слегка напоминала римскую тогу и очень заманчиво развевалась на сквозняке. Но со следующего дня у Шуркиной матери начался отпуск, а у самого Шурика сонная дачная жизнь, которую время от времени скрашивали короткие эсэмэски и муторные, тревожно-сладкие сны.

– ...как всегда, в ваших радиоприемниках, утюгах и холодильниках «Шизгара-шоу». А это значит, что сегодняшним жарким утром вас бужу я, Оля Максимова...

– И я, Коля МакКлауд...

«Жигуль» изнутри нагрелся так, что Шурик даже побоялся притронуться к ручке подъемника. Потом намотал на ладонь подол майки, крутанул стекло. И сразу же поморщился от тревожного маминого голоса.

– Сашка, ты точно сигнализацию нормально снимешь?

– Да точно, точно...

– Господи, а может, не надо, а? Пусть он лучше сам к нам на дачу приедет, погуляете. И погода такая хорошая.

– Ма, ну он только с дороги, какая дача?

– Ты как домой приедешь, сразу позвони. А лучше в электричке. Паспорт взял?

– Да взял, взял. И ключи, и паспорт.

– Сереж! Сережа!

Отец, рывшийся на террасе в поисках футболки поприличней, откликнулся не сразу.

– Сереж, может, ты Сашку не до станции добросишь, а до Москвы? А то мне чего-то неспокойно, – мама отошла от машины, двинулась в сторону домика, так и не выпустив из рук желтую пластиковую миску, наполовину засыпанную красной смородиной.

Шурик решительно лязгнул ремнем безопасности, поерзал, устраиваясь поудобнее, потом сдвинул белый дырчатый козырек, в изнанке которого лежали дорожные карты и тщательно припрятанные отцом две сотенные купюры («на всякий пожарный», а заодно на пиво и бензин). Улыбнулся, прислушиваясь к знакомому бормотанию диджеев. Было как-то непривычно и здорово слышать слегка навязшие в зубах утренние будилки и при этом никуда не торопиться. Не метаться по комнате, застегивая не на те пуговицы рубашку, не дожевывать ухваченный в последнюю минуту сырник, не отмахиваться от раздраженного: «Сашка, три минуты до звонка, ведь опоздаешь же...»

Сейчас вместо полутемного коридора со следами обуви на сером половике, заедающего выключателя и похожей на бетонную столешницу лестничной клетки было надоевшее за три недели дачное пространство, переливающееся всеми оттенками зеленого. Ветер в плотных листьях разросшейся у ворот черноплодки, гул самолета, который давно скрылся за ельником, родительское недоумение: «Ну насидишься еще в городе, вся зима впереди». И раздавшийся полчаса назад звонок. «Саша, а ты скоро приедешь? Я соскучился».

Отец лязгнул дверцей, проследил за тем, как мама возится с замком на воротах, перекинул на заднее сиденье свернутую сумку.

– Сань, давай я тебя до «Тушинской», а дальше ты уже сам. На метро деньги есть?

Шурик на всякий случай пожал плечами.

– Ладно, на шоссе выедем, возьмешь у меня там. Только матери не говори.

Мама размотала наконец неподатливую проволоку и вместо того, чтобы отскочить в сторону, бросилась к машине.

– Сашка, там пельмени в заморозке, свари обязательно. И шпроты вроде оставались, тоже ешь. Папа послезавтра с дежурства приедет, посмотрит. Только сигнализацию не забудь, Саш. И позвони.

– Ма, ну я же обещал.

– Господи, вечно у тебя из-за твоего Вальки...

Шурик еле заметно скрипнул зубами.

– Юля, ты шланг закрыла?

Под колесами заскрипел неровный гравий. Ветка черноплодки скользнула по стеклу. Краем глаза Шурик заметил, что мама вроде бы украдкой крестит багажник машины.

«Саша, приезжай давай, я тебе такое покажу...»

Мягкое шуршание ткани и бледная кожа с точками комариных укусов. Красный след от заусенца на правом безымянном. Нижняя губа на секунду исчезает под полоской зубов, а потом возвращается обратно – уже влажная и словно слегка припухшая.

– ...группа «Крематорий» и Армен Григорян. А сразу после баллады об отважном юноше Хабибуллине слушайте повтор вчерашних «шизгариков»...

«Мама с папой уехали в Европу
И оставили сыну квартиру,
Мы приходили к нему каждый день...»

2.

Издали казалось, что кто-то начал украшать дверь подъезда праздничной гирляндой, а потом передумал и бросил это дело: к серой поверхности были наспех приклеены скотчем пестрые квадратики рекламных объявлений. «Сдам-сниму», «Работа от 600 долл. не гербалайф», «Дубленки со скидкой» и еще какая-то фигня. Из-под нижнего малинового листочка сиротливо выглядывал призыв ДЭЗа. «Уважаемые жильцы! Доводим до вашего сведения, что с 15 июля...». Блин, горячей воды нет.

После пропыленного, словно выгоревшего на солнце двора сумрачный подъезд казался на удивление прохладным. Даже вечного запаха хлорки и псины не было. Шурик меланхолично закинул пивную крышку в щель собственного почтового ящика, соображая, куда ему сейчас подниматься: к себе на одиннадцатый или к Вальке? Лучше, конечно, сразу к Тальбергу, но хрен знает, может, у него там родители. А он с пивом. И вообще...

Трель мобильника раздалась в тот момент, когда Шурик щелкал кнопками сигнализации.

– Саша, ты правда едешь?

– Так я уже дома. Мне зайти или поднимешься?

– Саша, а у тебя есть чистое ведро?

– А?

– Ну, или тазик?

От неожиданности Шурик чуть было не нажал на красную кнопку.

– Если есть, то неси скорей.

Наверное, он очень забавно выглядел, выходя из квартиры в обнимку с голубым тазиком в цветочек. По крайней мере у соседки, собравшейся выкинуть мусор, был на редкость удивленный вид.

– А я думал, ты просто черный приедешь...

– Саша, ты проходи, дома нет никого. – Вопрос о загаре Тальберг проигнорировал. Он привычно стоял на пороге. Теплый, сонный, в помятой рубашке, с еле заметным отпечатком подушки на правой щеке. По этой розовой полоске жутко хотелось проехаться губами. Ну, и не только по ней. Шурик на секунду замер, а потом уставился на все еще холодную бутылку пива.

– Валь, а на фига тебе таз-то?

– Голову мыть, – спокойно откликнулся Тальберг с кухни. – Мама перед переездом все барахло повыбрасывала, даже нормальной кастрюли не найдешь. Мы из «Шереметьево» приехали, а тут горячей воды нет. Сидели как три придурка и чайник грели, чтобы зубы почистить. Андрей сказал, что надо было в аэропорту умыться, заранее. В общем, они сейчас к нему домой поехали, там вроде вода есть.

Шурик осторожно переступил через разлегшегося посреди коридора Блэка, который уже вернулся от домработницы.

– Как вообще съездил-то?

– Да ничего. Саша, ты прикинь, я в первый же день в бассейне линзы утопил. Мама орала как ненормальная, – Валька сосредоточенно протирал очки подолом рубашки. Шурик слегка отвел глаза, чтобы не сильно пялиться на знакомую родинку над пупком и малость перекошенные черные трусы. Все-таки загар у Тальберга был, просто совсем слабый, будто его акварелью наносили.

– А Андрей потом весь номер перетряхнул, нашел запасные очки. Мама успокоилась, зато я завыл.

Контактные линзы Валька начал носить перед самыми летними каникулами. Во время школьного осмотра, очень удачно совпавшего с контрольной по физике, выяснилось, что Тальберг посадил себе из-за компа зрение. Про близорукость кроме родителей и врачихи знал только Шурик. «Саш, ну точно незаметно, что у меня линзы?» Да точно, точно.

В очках Валька выглядел непривычно. Серьезнее и немножко младше, чем на самом деле. Только вот целоваться в них было не особенно удобно. Зато снимать их... Шурик никогда в жизни бы не признался, что его это заводит. По-настоящему, круче, чем любая порнуха, включая полный запредел, скачанный Валькой в интернете.

– Саша... осторожно... – Тальберг почему-то отступил к кухонной мойке. А потом начал распутывать подвернутую манжету рубашки. И чего он ее таскает в такую жару?

– Я думал, они меня просто уроют. А ничего, обошлось. Ты знаешь, из-за линз мама орала больше. А тут Андрей ей все объяснил.

Опять он про Андрея. По идее, Шурик должен был радоваться, что у Вальки наладились отношения с предками. Только вот... Выходило, что при нынешнем раскладе он Тальбергу не особенно и нужен. В том смысле, что есть и другие люди, с которыми Валька будет советоваться или шутить. Или даже посматривать просто так, без еле заметной усмешки, которую невозможно было убрать самым затяжным поцелуем. А вот это уже бредятина. Ну на кого Валька будет так смотреть? На мужа матери?

Додумать эту мысль Шурик не успел.

– Саша... – Тальберг лениво повел левым плечом, потом медленно-медленно ухватил себя пальцами за воротник. Видимо, рубашка должна была плавно соскользнуть на пол. Как и полагается во всех фильмах. Но со стриптизом как-то не сложилось. Ну и ладно.

– Саша, ну чего ты делаешь? Сюда смотри. – Тальберг наконец выпутался из ткани и теперь прижимал правую ладонь к левому предплечью. Как будто его пуля там прошила.

Шурик, кстати, сперва так и подумал.

Наверное через пару дней это выглядело бы уже красиво. На сейчас синевато-коричневая змея, обвившая Валькину руку, казалась страшной. Хорошо хоть, что жала не было видно. Вместо него из змеиной пасти торчал кончик ее же собственного пятнисто-синего хвоста. Странная картинка. Вроде и гадость жуткая, и смотреть хочется все больше и больше.

– Валь, а больно было?

Тальберг чуть поморщился и неопределенно пожал плечами. А потом перелил из чайника в стоявший на полу тазик давно вскипевшую воду. И снова крутанул кран.

– Да черт его знает. Я же привык, что в меня иголками тыкают.

– Ну ты даешь...

– В общем, Андрей с мамой на очередную экскурсию поперлись, я не помню куда, в Ватикан, что ли... Или в Рим. А я просто по городу шатался. Ну, там на побережье что-то типа зоны отдыха. Гостиниц до фигища, магазины какие-то, казино... Ну вот я там и шастал, как Блэк на поводке.

– Почему как Блэк?

– Пообещал, что от гостиницы не буду отходить больше, чем на квартал. Иначе заблужусь, помру, утону и все такое, – Валька закинул рубашку на спинку стула. Шурик потянулся было к Тальбергу, а потом пристроился на краешке стола, подальше от таза с кипятком.

– Ну вот, а там тату-салон был. Даже не салон, а магазинчик. Ну, знаешь, как у нас для байкеров. Майки всякие, диски, шлемы... Я смотрел-смотрел, там еще каталоги с картинками были. Ну и все. Оно на самом деле не очень дорого, у меня даже сдача осталась. Я только в гостиницу пришел, переоделся, чтобы бинт спрятать, а тут уже они вернулись. Саша, ты прикинь, мне мама крест привезла, вместо того, что санитары сперли. Вроде его Папа Римский освящал, что ли... – Тальберг слегка поморщился. – Теперь носить придется.

– В смысле?

– Ну, мне-то по фиг, а ей так спокойнее.

– Валь, а... – задавать Тальбергу такие вопросы Шурик раньше не решался.

– Ну, она верит. И дедушка тоже верил.

– А ты?

– А я не знаю, Саш. Потому что если Бог есть, зачем он тогда таких, как мы, придумал? Ну... это же вроде грех, зло и все такое. А какое там зло, если нам с тобой от этого хорошо?

У Шурика, честно говоря, были похожие мысли. Особенно в те дни, когда Тальберг долго не звонил и не писал. Только вот говорить об этом не хотелось. По крайней мере, не сейчас, когда за окном раскаленный июльский день, впереди полтора месяца каникул, а в метре от тебя стоит практически голый Валька и совершенно безнаказанно брызгается холодной водой.

3.

Они умудрились залить не только кафельный пол, но и помятую пачку «Бонда», которую Шурик по неосторожности оставил на столе. Тальберг решительно отправил испорченное курево в мусорку, а потом вытянул из кухонного шкафчика какую-то узкую ментоловую дрянь, явно принадлежавшую матери. Сигареты были слегка подсохшими – видимо, пролежали на полке весь месяц.

– Валь, а если она заметит?

– Ну и? Андрей ей сказал, что он мне разрешил. Какие проблемы?

Да никаких. Сам Шурик до сих пор прятался от родителей, просто не так старательно, как раньше. А они честно делали вид, будто ничего не замечают. Отец, правда, недавно раскололся, что постоянно начал дымить в седьмом классе. То есть в восьмом, если по-нашему. Но все равно, в открытую этот вопрос никогда не обсуждался. А Валька, кстати, полгода назад просто послал родаков лесом, когда они заикнулись про никотин. По крайней мере, он так сам говорил.

Шурик собрался было уйти на балкон, но Валька только рукой махнул. Видимо, понадеялся, что кондиционер все вытянет. Устроился на столешнице поудобнее, прижался влажным плечом к спине Шурика. Картинно сбил пушинку пепла в лужу на полу. Потом, зажав сигарету в зубах, потянулся к подживающей татуировке. И в самый последний момент отдернул пальцы.

– Валь, ты сам точно справишься? – Шурик кивнул на таз. – Хочешь, я помогу?

– Ну помоги, – Тальберг не сводил взгляда со своей змеи. Сейчас невозможно было поверить, что этот же самый голос звенел сквозь мембрану мобильника – «Я соскучился».

– Тебе эту штуку мочить можно? – Шурик отправил бычок в форточку и тоже взглянул на змею.

– Не особенно. Там в сумке вроде бандана валялась, мне Андрей специально купил. Сейчас замотаю, – Валька соскользнул со столешницы. Ушел в комнату и вернулся через пару минут с неряшливой черной повязкой поверх татуировки. Хотя Шурик затянул бы эту тряпку гораздо быстрее и аккуратнее.

– А это... тебя из чайника, что ли, поливать?

– Да зачем. Я сейчас найду что-нить, – Тальберг потянулся к очередному шкафчику, слегка привстал на цыпочки.

Шурик только сейчас сообразил, что бандана и Валькины плавки были одного цвета, будто их специально в комплекте продавали. Красиво. Только Тальберг все равно был жутко бледный, словно он не на Средиземное море ездил, а куда-нибудь на Северный Ледовитый океан.

– Подойдет? – на подоконник с тихим звоном встал высокий кувшин из странного синего стекла. На полке он выглядел темным и непрозрачным, словно закрашенным гуашью. А сейчас замерцал под потоком солнечных лучей. По мокрому кафелю заплясали пронзительно-синие пятнышки. Как будто здесь была не кухня, а какой-нибудь храм с расписным витражом. Шурик видел что-то похожее в журнале про путешествия. Надо будет, кстати, спросить у Вальки, что они там нафотографировали. И, может, даже отобрать себе пару снимков. Так уж получилось, что единственное изображение Тальберга, которое у него было – это большая фотка всего класса, сделанная незадолго до весенних каникул. Валька там был какой-то встрепанный и не особенно похожий на себя. Совсем как сейчас.

Он почему-то думал, что в ванной все станет на свои места. Или ему удастся слегка расшевелить Тальберга. Но ни фига не получилось. Валька оставался все таким же напряженным и ворчал, что шампунь лезет в глаза, а повязка сейчас намокнет. Шурику совершенно некстати вспомнились слова Юрчика Матросова, который после очередной ссоры с Людкой глянул на календарик, чего-то там отсчитал и хладнокровно заявил: «Через три дня у нее эта женская фигня пройдет, сама придет и извинится». Но к Тальбергу подобные фразы вообще не имели никакого отношения. Если, конечно, забыть, что перед самым отъездом Валька, неизвестно с какого бодуна, откопал в шкафу мамину помаду. И сперва это было жутко смешно, а потом, почему-то, страшно. Как будто вместо него рядом с Шуриком оказался кто-то совсем чужой. Причем даже не поймешь, какого именно пола.

Ну и ладно. Пускай будет мамина помада и еще какая-нибудь гадость, если Тальбергу так больше нравится. Только пусть сам скажет, не отмахивается дежурным «я тебе потом объясню».

– Саш, ну ты поосторожнее можешь? Она ведь горячая, – Тальберг раздраженно тряхнул мокрыми волосами.

Да твою же мать... Шурик понял, что сейчас сорвется и либо начнет орать в ответ, либо... Слишком уж сильно Валька наклонился над раковиной. Уперся ладонями в кафель, выгнулся. Как будто не голову мыть собрался, а... Ну, в общем, понятно. Оно ведь легко: быстро стянуть с Вальки промокшие насквозь тряпки, слегка развернуть, нашарить на полочке какую-нибудь косметическую дрянь. А потом молча, не отвлекаясь ни на что, прижать Тальберга к раковине и резко сделать с ним то, чего у них уже три недели не было. Хотя нет, такого точно не было: чтобы без спросу, грубо... Как будто это вообще изнасилование. Тьфу.

Шурик поставил кувшин на пол и молча вышел в коридор. С удивлением заметил, что здесь жарче, чем ванной. А может, это потому, что у него сейчас лицо горит. И если бы только лицо.

– Саша? – каким-то образом Тальберг умудрялся выглядеть одновременно мокрым и невозмутимым. Шурик пожал плечами и начал аккуратно отпирать входную дверь.

– Сашша, ты куда?

– Домой. Голову я тебе помыл, дальше ты сам справишься, – Шурик не ожидал, что может говорить таким тоном. Равнодушным и без малейшего намека на обиду.

– Саша, что не так? – Валька придвинулся к нему поближе, задышал почти в ухо.

– Лично у меня все в порядке. И у тебя вроде тоже.

Шурик сам не мог понять, что его так задело – Валькина апатия, постоянные упоминания про родителей или... Если бы поцелуи и вообще все такое можно было записывать, как слова в диктанте, то оказалось бы, что за этот месяц Тальберг сменил почерк. Как будто долго переучивался. С кем-нибудь.

– Ну чего? Таз потом занесешь, он мне не нужен, – ему совершенно не хотелось уходить. Хотелось ухватить Вальку покрепче и выяснить все непонятки. И после каждой фразы останавливать Тальберга, закрывать ему губы... Отодвигать, хоть ненадолго, какую-то очень неприятную правду.

– Саша, ну хочешь, я тебе все расскажу. – Валька попробовал накрутить на палец мокрую прядь – не такую длинную, как весной, но все равно красивую. Капля воды пронеслась по ладони и стремительно сорвалась с запястья на пол.

– Ну? – Шурик плавно скользнул спиной по дверной обивке, уселся прямо на коврике. Рассеяно погладил возникшего рядом Блэка.

– Саш, ты майку сними, она у тебя мокрая, – Тальберг подтянул сползающие трусы и пристроился рядом.

– Нормальная. Ты говори давай, не тяни. – Все было каким-то странным. Как во сне, когда видишь, что лифт открывается, а вместо кабины там пустота. А ты в нее все равно шагаешь.

– Сашша, ну... это почти на спор было. Я бы сам, наверное, не стал. А Андрей...

Чего? Шурику неоднократно снилось и представлялось, как Валька... Ну такого же не бывает. Это ведь муж матери. Тьфу. Это же неправильно. Ненормально. Ага, а можно подумать, что у них с Валькой все нормально.

– Что Андрей?

Из-за двери очень ощутимо дуло. А может, это до сих пор гнал холодный воздух не выключенный кондиционер. Вот простудится сейчас, он же мокрый. Надо в комнату пойти или на кухню. Но не получается.

– В общем, если бы он не сказал, я бы вообще не заметил. Короче, у нас в группе была одна девка. Ты знаешь, я даже имя не запомнил, честное слово, – Валька прижимался к нему. То ли согреться хотел, то ли удержать. – А Андрей мне сказал, что она на меня запала. Ну я и решил попробовать.

– И как? Сильно попробовал?

– Да ни фига... Просто поцеловал ее, ну, на спор. Интересно было, она задергается или нет, – Тальберг на секунду завел руки за голову, потянулся. А потом зацепил Шурика локтем за шею. Как-то получилось, что вздрогнули они одновременно.

– И? – По пальцам будто иголочки побежали. Так бывает, когда зимой приходишь с улицы и идешь мыть руки. И теплая вода кажется обжигающей. Ну что за бред, сейчас ведь лето. Жара. А их обоих трясет.

– Да ничего. Полизались пару минут, потом я в номер ушел. И все. Она у Андрея номер трубки взяла, теперь сообщения слать будет. Если что – я тебе покажу.

Можно было подумать, что Тальберг сейчас рассказывает про какую-то экскурсию или про то, как он татуировку делал.

– Саша, ты не сердишься?

А он сам не знал. Шурику жутко хотелось попросить сейчас прощения. За дурацкие мысли, связанные с Валькиным отчимом. И за то, что эти мысли никуда не деваются, сколько их ни отгоняй.

Самое смешное, что к незнакомой девчонке он Вальку почти не ревновал. Даже наоборот, ее почему-то было жалко. Как будто это он сам занял чужое место.

– Сашша... – Тальберг почти нависал над ним, заглядывал в глаза. Как сквозь стекло стучал. – Саш, ну я правда ничего не чувствовал. Честное слово.

Кажется, Валька хотел перекреститься. Или наконец сказать что-то очень серьезное. Как будто закрыть себя самого от других глупостей и других объятий. Только у него бы ничего такого не получилось.

Напряжение куда-то делось. Даже понятно, куда именно. Шурик бесшумно поднялся, обошел разомлевшего от жары Блэка и опустился на Валькин диван. Прямо в пропылившихся шмотках на чистую простыню.

– Иди сюда.

Тальберг оказался рядом мгновенно. Как будто ждал этого ласкового оклика. Дождался, пока Шурик перевернется на пузо, и устроился сверху. Привычно забрался пальцами под футболку, от которой несло бензином, потом и пылью, как от раскаленных отцовских «жигулей».

Валька втянул в себя воздух, и, наверное, собрался сказать что-то очень важное. А вместо этого почти присвистнул.

– Ну ни хрена себе...

– Чего такое?

– У тебя на спине веснушки появились. Даже больше, чем на носу.

– Ну и? – честно говоря, эти золотистые пятнышки мешали Шурику гораздо сильнее, чем казалось.

– Да здорово. Как галактика.

Тальберг на секунду сдвинулся. Видимо, решил наконец снять с себя белье. Но вместо этого поднял что-то с пола. Презеры, что ли?

Да ни фига. Через секунду по Шуркиному позвоночнику заскользило нечто острое и щекотное. Фломастер.

– Валь, ты сдурел?

– Наоборот. Слушай, так прикольно. Как задача по геометрии. – Кажется, Валька соединял веснушки между собой. – Плоскость альфа проходит через куб под углом в сорок пять градусов к основанию...

Математик, блин.

– Сашша, ну куда ты дергаешься?

– Мне щекотно, – Шурик попробовал не смеяться, но не удержался. А Тальберг, кажется, на полном серьезе собирался писать у него на пояснице какую-то формулу.

– Ну и что? Угол БэЦэДэ равен углу...

– Как я это смою? У нас, между прочим, воды нет.

– Ничего, я тебе в чайнике погрею. Саша, ну, е-мое...– палец Тальберга стрелой промчался по позвоночнику

– Бля... Это что было?

– Биссектриса.

4.

– Сашка, ну позвони ему еще раз. А то и сам мучаешься, и мы извелись, – мама с раздражением подняла с грядки вторую резиновую перчатку. Оранжевое пятно пронеслось над метелками флоксов, с глухим чпоканьем упало на треснувшую плитку дорожки.

Шурик продолжал крутить облупившуюся щеколду на калитке. Над парником, прошитым пронзительными солнечными лучами, вилось облачко какой-то мошкары.

Закат, напоминающий сочную мандариновую дольку с белесыми прожилками облаков, казался чересчур ярким. Тревожным, что ли... Или это просто из-за того, что Тальберг, зараза, опять не берет трубку. И уже совсем непонятно: ждать его сегодня или нет. «Саша, ну я не знаю, это же от Андрея зависит».

Фишка была в том, что Валькина мать снова куда-то свинтила, а он остался под присмотром отчима. Чуть ли не первый раз в жизни. И впервые без надзора матери после всей этой февральской истории с таблетками. Шурик, честно говоря, сам слегка струхнул. Потому как Валька снова мог чего-то учудить или просто переругаться вдрызг с Андреем Андреевичем.

Над приглашением на дачу Валька обещал подумать. Тем более что Шуркины родители его и правда звали. А от самого Шурика просто потребовали явиться на родной участок в понедельник и «не трепать мне нервы». Хоть с Валькой, хоть без Вальки.

Ну вот, явился. А дальше-то что?

Вчера он долго рисовал на обложке какой-то старой тетради схему проезда. И как идти от станции, и куда поворачивать после деревенского магазина. Валька рассеяно кивал и говорил, что все это может не пригодиться, если Андрей повезет его на машине. А выражение лица у него было какое-то странное, будто он боялся оставаться с Андреем наедине. А может, и правда боялся. И...

Блин, а вдруг это правда? То что тогда? В Питер Валька не уедет, там сейчас просто не до него. «Саша, ты представляешь, они уже и диван мой передвинули, и вместо письменного стола коляска стоит. Будто меня вообще там никогда не было». Набить Андрею морду? А толку-то? Мать Тальбергу, скорее всего, не поверит. Хотя, кто ее знает. И в ментовку с таким тоже не пойдешь. Даже не из-за того, что Валька их на дух не переносит, а из-за... Ну, в общем, в таких случаях кроме ментов работают еще и врачи. А на такой осмотр Тальберг в жизни не согласится. Тем более что любой врач заметит еще кое-что. А это уже вообще хана.

Ну что тогда делать-то, что? Вписать Вальку у себя? На пару дней такое прокатит, а дальше? И родителям ведь ни фига не объяснишь.

– Сашка, ну что ты делаешь? Ты же ее оторвешь сейчас!

Оказывается, он крутанул щеколду так сильно, что он завертелась, будто вентилятор. Или пропеллер от деревянного самолета в детском городке.

Мобильник лежал на перилах крыльца. Чистый, без единого звонка или сообщения. И Валька снова не снял трубку. Ну что там у него, а? Да ничего. Может, он сидит с Андреем на кухне и треплется, а мобилу оставил в комнате. А вот интересно, Валькин отчим пиво пьет? Ну, вот так, вечером, никуда не торопясь? Под гудение телевизора и сонные рассуждения за жизнь.

– Сань, ну чего там? – отец с тоской посматривал на загнанный под навес «жигуль»: вроде бы они собирались встречать Вальку на станции.

Шурик на секунду запнулся:

– Пап, да он, наверное, не приедет. Поздно уже.

– Ну, значит, завтра будем ждать, – отец поднялся на террасу, хлопнул дверцей облупленной «Бирюсы», на которую год назад не польстились даже дачные воры. На чуть помятом боку пивной банки четко проступили отпечатки отцовских пальцев.

– Сань, ты серьезно про педагогический? Там же одни девки.

– Ну и?

– Как ты там с ними будешь-то? Десять баб – один прораб.

– Как надо, так и будет, Сереж, ну чего ты на террасе-то дымишь, иди на крыльцо, – мама с неодобрением покосилась на пиво. – Сашка, ты бы хоть помидор взял. А то будет, как в тот раз. Саш, а там подготовительные курсы есть?

– А я знаю?

– Ну так съезди, выясни. Тебе же поступать, не нам...

Разговор про поступление заходил не первый раз. Шурику, честно говоря, было не то чтобы без разницы, но... В общем с точными науками у него всегда была запара. Соответственно, нужно было что-то такое, гуманитарное и с военной кафедрой. И мама вспомнила про свой родной педюшник. Все равно сейчас никто по специальности не работает, а диплом – он и в Африке диплом.

– А Валька твой куда? – отец стряхнул подсолнечную шелуху с пальцев на блюдце. Звонко прибил комара, присевшего на выцветшую и очень жесткую клеенку.

– Да я не знаю. Он весной про мехмат говорил...

– Ну, он-то точно поступит, с такими-то родителями. Сашка, имей в виду, мы с отцом платное отделение не потянем.

Блин, если до поступления год, то от таких предъяв он точно ебнется. Хотя... В девятом было то же самое. А ведь ничего, все сдал, остался в школе. Ну и сейчас, наверное, тоже сумеет. Только вот странно было представить, что через какое-то время они с Валькой будут учиться в разных местах. И что Тальберг каждый день будет разговаривать с какими-то другими людьми. И не только разговаривать....

– Сашка, ты что, оглох? У тебя там мобильник надрывается, – мама плавно перехватила его законную пивную банку. Ну и ладно.

Шурик выскочил из-за стола так стремительно, что жесткая клеенка хлопнула на сквозняке, будто кусок листового железа.

– Сашша...

Голос был нормальный. Ну, может, чуть напряженный, а так – ничего.

– Саша, а где с шоссе сворачивать? Мы уже поворот на Холщевики проехали.

– Ты с Андреем, что ли?

– С Блэком.

Андрей Андреевич из машины так и не вышел. Проследил, как Валька лязгает калиткой, пропуская впереди себя Блэка, посигналил фарами, развернулся и уехал. Шуркины родители при виде собаки сперва слегка оторопели. Главным образом из-за того, что Тальберг не взял с собой поводок и пес уже жизнерадостно ткнулся мордой в какую-то особенно редкую мамину азалию. Или магнолию, хрен ее знает.

От ужина Валька отказался, заявил, что вымотался в машине. И молча полез на второй этаж, прихватив с собой рюкзак – такой же тощий и небольшой, как и он сам.

Блэк сразу облюбовал себе место на раскладушке, прямо поверх стопки принесенного мамой белья: неглаженного, разрозненного и пахнущего, как и все вещи на даче, подсохшими травами и еще чем-то летним.

Шурик с некотором смущением уставился на расхлябанный узкий диван, привезенный сюда еще в те времена, когда мама была студенткой. Щелкнул настольной лампой – тоже маминой, в потрескавшемся зеленом абажуре с еле различимым олимпийским мишкой.

Валька, пристроив рюкзак на столе, что-то сосредоточенно в нем искал. А Шурик тоскливо соображал, что родители лягут спать еще не скоро. Да и слышимость в деревянном доме... Блин, надо будет магнитофон включить. Или радио.

– Елки, забыл... Саша, у тебя лишняя майка есть? Или рубашка какая-нибудь, только длинная? – Валька засунул ладони в карманы джинсовки, слегка поморщился, а потом начал водить пальцем по стопке журналов, стоявших на полке хрен знает с какого года.

Шурик хлопнул дверцей тумбочки, перебрал шмотки. Потом вытащил черную футболку, которую Тальберг приволок ему из Лондона. Надпись была смешная, такая, что даже не знающий инглиш физрук Сань Борисыч ухохотался. «Двадцать причин, по которым пиво лучше, чем девушки». И никто ничего не понял.

– Сашша, отвернись, пожалуйста, – Валька все еще мялся у стола, вертел в ладони собственные очки.

Честное слово, Шурик бы и дальше изучал старый плакат с шуточной схемой метро. Ну, удивился, конечно... Так ведь это Валька... У него по жизни все не как у людей.

Только вот Тальберг вдруг выдохнул. Резко, судорожно. Как будто поперхнулся чем-то. И Шурик, ясен пень, сразу же повернул голову.

– Блядь... Валь... это что за... это кто тебя так?

– Андрей.