Часть первая

Не торопи.

и август тает на глазах, и лето близится к концу?..

– Ну так что, какие будут идеи по поводу отпуска?

Гил вопросительно смотрит на меня, и под этим взглядом я застываю в тихом блаженстве. Вижу, как ласково смеются его глаза, и в который раз завидую сам себе. Вот такой он у меня – весь под контролем, серьезный и деловитый; но я-то знаю, что стоит мне сейчас к нему притронуться – и он станет совсем другим. Пожалуй, никто не знает его таким, каким его знаю я. Никто не слышал, как он глухо стонет, комкая пальцами простыни; никто не видел, как меняется на высоте наслаждения его обычно строгое, неулыбчивое лицо. И хорошо, что этого больше никто не знает: только я. Только я делаю с ним все это. И только мне позволено быть рядом в эти моменты.

А еще мне нравится слушать, как Гил смеется. Иногда я специально откалываю какую-нибудь глупость, чтобы услышать его смех.

И когда он мне за что-то выговаривает на работе, я вспоминаю какое-нибудь из своих тайных знаний, и мне сразу становится так хорошо-хорошо внутри... Но это не значит, что я не слушаю его нотаций; совсем наоборот, очень даже слушаю. Да в последнее время он меня и не ругает почему-то: наверное, потому, что я рядом с ним стал такой умный, аж самому удивительно.

Так вот, Гил спрашивает, как нам быть с отпуском. У меня спрашивает: у кого же еще? Ведь это по моей милости мы в этот год не попадаем на Сейшелы, потому что все-таки купили мне машину. Так смешно – была у меня старая «джетта», а теперь новая. А цвет такой же – бежево-золотистый. Гил сам выбирал. Ему этот цвет почему-то нравится: бог знает почему, я не возражаю. Мне ведь тоже нравится такая машина. Она напоминает мне Калифорнию: золотистые теплые пляжи, солнышко...

О! Кстати, о Калифорнии!

– Знаешь, Гил, а у меня есть идея насчет отпуска, – говорю я, хитро улыбаясь. – В конце концов, ну кому нужны эти Сейшелы? Там сейчас одни денежные мешки. Давай лучше рванем в Калифорнию?

Калифорния, кстати, возникла не просто так. Мы ведь оба оттуда. Гил из Марино-дель-Рей, а я из Сан-Габриэля. Это настоящая судьба – родиться и вырасти в одном и том же штате, а встретиться в Вегасе.

– В Калифорнию? – спрашивает Гил. – А куда именно?

– Да хотя бы к нам в Сан-Габриэль, – беспечно говорю я. – Будем жить у моей мамы...

...Как же, так я ему все сразу и выложил: еще ни разу не бывало, чтобы я готовил ему сюрприз и потом рассказал все в один присест. Нееет, я буду мееедленно...

Он тем временем ехидно прищуривается:

– Грэг, если ты хочешь получить отличный семейный отдых с завтраком по утрам, то давай поедем к твоей маме. Но я не гарантирую, что тебе этот завтрак подадут в постель. И вообще, если ты хочешь две недели спать в пижаме и в раздельных кроватях...

– Это еще почему? – делаю я наивное лицо.

– Да потому, – терпеливо начинает Гил, – что твоя мама...

– А при чем тут моя мама? – хихикаю я. – Моя мама на весь месяц уезжает в гости к моей сестре Карен и ее мужу, у которых на наше счастье родился второй ребенок. И я договорился, что мамин дом в Сан-Габриэле остается в полном моем – то есть нашем – распоряжении. Ключ под ковриком, цветы поливать раз в три дня, и море рядом...

– Ты просто прелесть, ушастый, – выдыхает Гил после небольшой паузы и обнимает меня крепко-крепко – так, как мне нравится больше всего.

Мы прибываем в Сан-Габриэль утром, когда еще не так жарко. Мама не обманула: ключ и правда практически под ковриком, и дома никого нет. Мне хочется залезть в душ, переодеться с дороги и тут же отправиться гулять по знакомым улицам. Я всю жизнь, может быть, мечтал показать Гилу эти улицы. Те самые, где я в сопливом детстве катался на велосипеде и грохнулся с него; где подрался однажды из-за девочки – предвкушаю, как мы вместе посмеемся; где прятал во двориках свои дурацкие мальчишеские секреты – пластмассовый кинжал, пустую склянку и дохлую мышь... У меня еще много всего в этом городе, что я хотел бы показать Гилу. Тем более что он наверняка устал с дороги и ни на какие более интенсивные мероприятия, кроме неспешной прогулки, его пока не хватит. Надо же дать человеку отдохнуть, тем более если он вдвое тебя старше.

Так что самое время затащить чемоданы в наши апартаменты, перекусить и начинать готовиться к легкому променаду.

Как там мама писала – «будете жить в крайней угловой комнате»?

Я распахиваю дверь этой комнаты – и обалдеваю. Гил, идущий следом, буквально врезается в меня – так резко я остановился на пороге:

– Что с тобой, Грэгго? Чего ты застыл?

А я просто потерял дар речи, да какое там – дышать разучился! Ну и мама, ну дает!..

Я наконец догадался посторониться, чтобы Гил тоже вошел в «нашу комнату» и увидел мамин сюрприз.

В комнате была только одна кровать. Зато большая. И шкаф для одежды – с зеркальной дверью от пола до потолка.

Ай да мама.

Я смотрю на Гила и застаю редчайшее зрелище: он покраснел до ушей и не знает, куда девать глаза.

– Ты ничего не п-перепутал? – спрашивает он.

– Неа, – говорю я нахально. – Ты зря так переживаешь, Гил, – позволяю я себе ухмыльнуться. – У меня очень современная мама!..

Когда первый шок проходит, я заволакиваю в комнату наш чемодан, а потом стаскиваю с себя всю одежду. В самолете и джинсы, и футболка превратились в нечто пыльное, потное и жеваное, в чем и во двор-то выйти неудобно. А кроме того – слуга покорный: пусть кто-нибудь другой разгуливает в это время года по Калифорнии в джинсах.

И тут я спиной ощущаю, что Гил на меня смотрит. Вернее, не на меня, а на мое отражение в высокой зеркальной двери.

Вот черт: у нас – точнее, у Гила дома – пока нет таких зеркал!

А с другой стороны, ну и чего страшного? Можно подумать, он меня ни разу голым не видел. Прямо смешно.

Я улыбаюсь краешками губ и продолжаю копаться в чемодане. Может, я и глупый, но хорошо знаю, что будет дальше. Скажем так – догадываюсь. И чем дальше я догадываюсь, тем явственней это... ммм... отражается на моей физиологии. В этом плане мужчинам в какой-то степени не повезло: некоторые желания буквально не спрячешь, особенно если на тебе нет одежды. Я начинаю себя уговаривать, что это сейчас пройдет; что мне кажется, будто Гил на меня пялится; что на самом деле он вымотан нашим перелетом, и если я сейчас к нему полезу, может получиться слегка некомфортно... Но все эти мысли вылетают из головы, как только я чувствую прикосновение рук к собственным бедрам. Я бросаю взгляд в пресловутое зеркало и вижу, что Гил стоит сзади меня. И улыбается.

– Ты думал, я устал с дороги, да? – шепчет он мне прямо в ухо, хотя кроме нас в комнате никого нет; и я просто умираю от того, как его борода щекочет мне шею. – Да, негодный мальчишка: я очень, очень устал... Все, что я хотел пять минут назад, – это душ и крепкий сон: но когда ты начал тут дефилировать без одежды... Ты же знаешь, я не могу на это спокойно смотреть!..

Я прижимаюсь к нему спиной, ногами, всем телом – и чувствую: да, он меня не обманывает. Опять-таки некоторые желания спрятать просто невозможно, они обозначают себя физически. Вот и хорошо.

Аккуратно поворачиваюсь лицом: мы с Гилом практически одного роста, и это чересчур заманчиво. Лицом к лицу, глаза в глаза, губы в губы... Да, именно так: я без слов тянусь к нему губами, и он отвечает мне. Господи, кто бы знал, как я люблю с ним целоваться. Многие думают, что мужской секс – это грубый перепих, где один доминирует, а другой унижается. Ну, не знаю, как там у других (у меня, грешным делом, тоже был прежде не самый удачный опыт), но мне жутко повезло с Гилом, а ему, смею надеяться, со мной. Даже в самом начале наших отношений, когда я был совсем зеленым мальчишкой, да к тому же самым младшим его подчиненным – он не подавлял меня в этих отношениях, не доминировал, не выстраивал ненужных иерархий. Он даже сверху умудрялся быть так, что я чувствовал себя любимым и желанным; и когда я видел, ЧТО я при этом мог с ним делать – ни о каком унижении уже не шла речь. Как часто он выдыхал мне во время нашей близости эту фразу: «Господи, что ты со мной делаешь...» А что я, собственно, делал? Я просто отдавался ему без остатка, весь, как будто желая стать его частью; и он чувствовал это.

Я видел его без всегдашнего контроля, который он в постели сбрасывал, как лишнюю одежду. И только я один, наверное, знаю, какой это удивительно нежный человек и какой беззащитный в любви... Я целую его, стремясь показать всю силу своего желания, – хотя он все равно ее ощущает, прижимая меня к себе.

– Пойдем в душ? – шепчу я, на секунду высвободив губы, и Гил понимающе кивает.

Я тащу его за руку по коридору к ванной. Мы почти бежим. Просто мы очень друг по другу соскучились. Мы не занимались любовью четырнадцать часов. Целых четырнадцать часов – при том, что мы уже двадцать четыре часа как в отпуске!

И едва успевает закрыться щиток душевой кабины, как я обхватываю Гила, а он – меня. Мы смываем друг с друга всю грязь рабочих буден, всю пыль и суету аэропорта, всю дорожную усталость; чтобы на чистой влажной коже начертить – пальцами, языком, губами – собственные следы. Следы страсти. Следы любви.

Господи, говорю я себе, как же нам обоим повезло в жизни. Просто уму непостижимо. Гил одно время так переживал, что мы с ним познакомились именно на работе, что мы сотрудники, да еще он и мой начальник: как его грызли муки совести, я даже представить себе не мог. Но с другой стороны, говорил я ему потом, – где еще мы могли бы познакомиться? Он – зрелый, неторопливый, вдумчивый аналитик, и я – порывистый, юный, подающий надежды балбес? Пожалуй, больше нигде бы и не пересеклись, только в нашей лаборатории. За что ей, родимой, вечное большое спасибо. Потому что лишь внешне мы – два очень разных человека, с разным возрастом, разным темпераментом, разными вкусами в музыке и одежде... Но кто бы мог подумать, какой взрывной и пьянящий коктейль получится из этого в постели? Да и в совместной жизни вообще? Что там постель – взять хотя бы ситуацию, когда Гил приползает с работы, еле волоча ноги, и в глазах – такая беспросветная боль, потому что он видел, что делает с людьми очередной маньяк; а тут я выхожу ему навстречу, откалываю какой-нибудь дурацкий номер, а потом говорю что-нибудь ободряющее, – и в глазах у него светлеет, черты лица разглаживаются, и он уже садится за стол не как напряженный комок нервов, а как обычный живой человек. Или наоборот: я прихожу домой весь расклеенный, потому что всю смену бился-бился с очередными результатами, а ни черта не получилось, и ребята расстроились, Гил в первую очередь, – и сам я ощущаю себя неудачником... Но он садится рядом со мной, берет за руку – у него всегда такие теплые сильные руки, с ума сойти можно; мы разваливаемся на кушетке, и он разрешает мне принести пиццу и жевать прямо перед телевизором. А потом предлагает, улыбаясь: «Что будем смотреть – боевик или документальный фильм про короедов?» А мне на самом деле все равно, что смотреть, – лишь бы просто сидеть с ним рядом, ощущать тепло его тела и думать – как хорошо, что так будет и завтра, и послезавтра, и еще через сто тысяч лет. И нам обоим неважно в такие минуты, будет ли у нас секс в этот вечер или у обоих на это банально не хватит физических сил: самое главное – что вот так, болтая за ужином или сидя рядом в гостиной, мы тоже занимаемся любовью. В другом ее измерении. Потому что это все равно любовь, и еще какая. Вряд ли кто-нибудь сможет меня в этом переубедить – вот такой я упертый придурок.

Но когда мы вдвоем в постели, когда обоих охватывает желание – тут уж умри все живое. Конечно, далеко не всегда желание приходит сразу к обоим: ну так что же, никто не обязывает нас стартовать одновременно. Я бы даже сказал, что ощущаю начало прелюдии как в большей степени свою привилегию: в конце концов, я моложе, я энергичнее, так почему бы и нет? Я меньше устаю, я чаще хочу, в конце концов, – и мне чертовски приятно поделиться с Гилом этим своим «хочу». Ведь главное лично для меня в сексе – не банально кончить в компании с Гилом, а ощутить ЕГО удовольствие. Я же говорил вначале – это редкое и ценное зрелище: видеть, как пальцы Гила комкают простыни на высоте оргазма, как все его тело выгибается мне навстречу, а с губ срывается даже не стон, а резкий выдох... Только я вижу его в эти моменты. Только мне он доверяет это. Разве могу я этого не ценить?

И потому я часто забываю с ним о своем удовольствии. Но в реальности мало что теряю от этого: в конце концов, Гил всегда обо мне позаботится. Честно говоря, я почти уверен, что и для него удовольствие – не простой сброс физической потребности, а возможность видеть, как я разряжаюсь под его ласками. Как я, парень на двадцать лет его моложе, завожусь от его прикосновений и схожу с ума от того, что он проникает в меня и движется во мне... Кстати, в последнее время мы куда чаще меняемся. И черт подери, тут уже я сам точно не знаю, кто здесь получает больше радости. Я начитался на эту тему разных умных книг (живя с Гилом, невозможно не начать читать книги по всем областям жизни, включая интимную), так там четко и прямо написано, что старшему партнеру со временем становится необходима пассивная роль. Надо же, слова-то какие выдумали! Пассивная роль – это когда человек, неважно какого пола, лежит в постели как бревно, а партнер его обслуживает. А тут такой актив идет со всех сторон – я думаю, при желании прикуривать можно от обоих. «Это на работе у нас какая-то иерархия, – говорит мне Гил, – а в постели мы с тобой равные партнеры». И я с ним согласен: поэтому у нас не доминирование-подчинение с этими ролями, а взаимное удовольствие: и кто в ком – для нас обоих уже неважно. Вот какими умными словами я заговорил, а все влияние Гила. Я с ним скоро так вырасту, что стану замдиректора лаборатории, когда Экли уйдет на пенсию.

А сейчас мы просто соскучились друг по другу. Поэтому процесс не затянулся: я откровенно плюхнулся перед Гилом на колени прямо в душевой кабинке и притянул его за бедра к себе... Тоже, кстати, странная вещь: когда я занимаюсь с ним, как говорят на работе, «оральным сексом», это меня не унижает. Это доставляет мне удовольствие и вызывает гордость. Потому что в этом процессе я ведущий, вопреки всем стереотипам. И я знаю, что умею это хорошо, и теперь мое умение – только для Гила. Только его напряженную мужественность я могу так ласкать языком, обнимать губами, даже чуть прикусывать – легко и нежно, потому что знаю – он доверяет мне. Доверяет самые тайные, самые интимные места своего тела. Хотя лично я считаю, что самое сексуальное в Гиле – это его мозги. Все остальное вторично. И даже то, какие вещи он может выделывать со мной своим членом – это тоже следствие того, что у него есть мозги. И я учусь у него прежде всего этому, а уж все другое потом.

Господи, ведь пару лет назад я и мечтать не смел, что когда-нибудь окажусь в душе с самим Ужасным Гриссомом, да еще с его членом во рту. А теперь я смеюсь над собой тогдашним, потому что, оказывается, у меня было очень мало фантазии! Уж на обратную диспозицию ее и подавно не хватило: что Ужасный Гриссом может оказаться со мной в душе с моим членом во рту! Только, наверное, не сейчас: потому что когда я доведу Гила до финиша, главное – чтобы он не упал в обморок. Я уже ощущаю, как вздрагивают его бедра, как он резко подает их ко мне... Давай, Гил. Я уже готов. Я соскучился и проголодался, я готов принять всего тебя, господи, как я этого хочу, ааахххх...

Когда я прихожу в себя, то обнаруживаю, что сижу в кабинке на полу, а Гил присел рядом и целует меня в губы. Он что, не отключился после такой разрядки? Ну, это бывает только в одном случае: если он тоже очень соскучился. Самое смешное, что «формально» я так и не закончил: и Гил, с улыбкой оглядывая мое выдающееся достоинство, ведет меня, совершенно мокрого, в комнату, по дороге вытирая нас обоих огромным полотенцем. Господи, как же мне повезло, что у меня такой партнер...

В висках словно отбойный молоток шарашит, и все тело подрагивает – потому что я знаю: сейчас он подведет меня к кровати, опрокинет на спину, наклонится сверху... и вывернет меня наизнанку. Я раньше тоже не предполагал, что мой супервайзор, мрачный и неулыбчивый Гил Гриссом, умеет так работать ртом. Совершенно по-своему, как-то ни на что не похоже. «Может быть, это школа семидесятых годов?» – спросил я его как-то в шутку. А он ответил, что это его личная школа, и если я буду хорошим мальчиком, он и меня научит... Боже, это не просто ласки ртом, не банальный минет – это именно выворачивание наизнанку. Мне всегда удивительно – как он чувствует, где надо обхватить, прикоснуться, тоже чуть прикусить зубами? Он делает это вдумчиво, исследовательски – и при этом с такой нежностью, что я каждый раз задыхаюсь уже от одного этого. И разумеется, когда он это со мной вытворяет – он тоже ведет, а я только следую за ним к своему же финалу. У нас с Гилом все не как у людей, я это давно понял... И когда я, совершенно не сдерживаясь, в который раз ударяю живым фонтаном под этими его ласками – то заранее знаю, что он потом посмотрит на меня, облизывая губы, и шепнет мне на ухо фразу, от которой я окончательно растекусь, как желе. Он мне ее всегда говорит после этого: «Ты мой сладкий ушастый мальчик».

Ну скажите, разве можно его не любить? Господи, да я умру за него.

Наши любовные игры подействовали на нас как снотворное. Все-таки мы оба вымотались – и на работе перед отъездом, и в дороге. Мы рухнули в постель и проспали верных четыре часа. Потом полезли в холодильник, где мама заботливо оставила запасы провизии, перекусили и вышли в город. Наконец-то я проведу Гила по местам моего детства; а завтра... завтра с утра мы пойдем на пляж. Сейчас уже поздно, а завтра обязательно.

– Но у вас на пляже много народу, сейчас ведь сезон? – говорит Гил задумчиво.

– Не волнуйтесь, босс, – гордо хихикаю я. – Грэг Сандерс знает такие места, где еще не ступала нога человека: по крайней мере, в этом году. Тут полно диких пляжей, о которых знают одни местные, да и то не все. Давай только возьмем моторку в прокате, ладно?..

Часть вторая

Передо мной

и, торопясь,

в чужих домах послушных женщин раздевал,

и, торопясь,

хватал такси, глотал вино, листал года.

Но это лето подкралось, лучами южными маня –

я им пресытиться не смог, я в нем купался, как в раю,

и моря черного качель качала медленно меня,

прохладной струйкою цедя в меня медлительность свою...

Наконец-то я отвез Гила на свой любимый дикий пляж, который знаю давно и на котором до самого отъезда в Вегас любил отдыхать в одиночку. Сидел на песке и мечтал, как дурак: уеду в большой город, может, встречу там кого-нибудь... а потом мы вместе приедем сюда и будем вдвоем тут сидеть. И вот, что называется, сбылась мечта идиота.

Гил выходит на берег, оглядывается и говорит:

– Какое замечательное место...

И я в который раз остро сам себе завидую. Нет, у меня уже давно такое впечатление, что Гил Гриссом был сделан специально для меня. Во всех отношениях. А разница в возрасте – это небольшой артефакт, который при творческом подходе можно превратить и в положительное явление.

Я бросаю на песок два полотенца и с бешеной скоростью избавляюсь от одежды. Гил смотрит на меня, а затем спрашивает:

– Ты... так и останешься?

– А ты возражаешь? – хитрым голосом спрашиваю я. – Нет? Ну и прекрасно; а больше тут и нету никого...

Я падаю спиной на полотенце, закидываю руки за голову и прикрываю глаза. Боже мой, какая красота... Никаких Сейшел не надо. Это наша с Гилом родная Калифорния. Городок моего детства, море, шумящее в нескольких шагах от нас, и этот дикий пляжик, где действительно кроме нас больше никого нет.

Я слышу, как где-то недалеко падает на песок одежда; смотрю сквозь ресницы и улыбаюсь. Ого-го, Гил последовал моему примеру. Надо будет потом это как-то отметить: в первый раз он полностью «без всего» не дома, а на открытом воздухе. Правда, он еще настороженно оглядывается, но я верен своему слову: сказал – дикий пляж, значит, дикий.

Гил расстилает рядом второе полотенце и ложится спиной кверху, головой на скрещенные перед собой руки. Как бы не заснул, а то обгорит.

– Эй, Медведь, – говорю я шепотом, – а где у нас солнцезащитный крем?

– Вроде в сумке... – отвечает он лениво.

Я встаю и тащусь в лодку, а потом обратно:

– Давай я тебя намажу?

А у самого во рту пересохло, так к нему прикоснуться хочется: а уж дальше, думаю, как пойдет...

Гил поворачивается набок и смотрит на меня. А потом отвечает – таким голосом, что я невольно начинаю заводиться:

– Намажь. НО ТОЛЬКО СПИНУ. Ниже не стоит, а то на песке неудобно...

Вот это да. Мне уже в который раз кажется, что он мои мысли читает. Хотя насчет того, что на песке неудобно – я бы с ним поспорил. Да может, еще и поспорю. В конце концов, если ему неудобно, может сразу «быть сверху». Мне на песке удобно, мне вообще все равно где, лишь бы с ним. А тем более здесь, где только солнце, море и никого, кроме нас двоих...

Мои ладони скользят по его нагретой солнцем коже – у него такая мощная сильная спина, он меня таскает совершенно свободно – правда, перекинув через плечо. Как мешок картошки. Но это тоже иногда здорово бывает.

Я продолжаю ласкать его спину, провожу руками по плечам, задеваю шею... И вдруг Гил разворачивается и прижимает меня к себе. Надо же – обманул! «На песке неудобно!» Все ему удобно, просто он играет со мной. Как же я люблю, когда он вот так со мной играет! Но сейчас я от неожиданности оторопел, а он на меня смотрит... и смеется.

– Давно я у тебя такой растерянной физиономии не видел, – говорит. – Соскучился...

И целует меня: сначала легко, еле ощутимо; а потом... потом как следует, властно захватывая рот, языком раскрывая мои губы, как раковину. Его борода слегка щекочет мне лицо. Ммм, это так здорово, что он опять бороду отрастил... С этой бородой и синими глазами он похож на древнего викинга. Наверное, это кровь моих норвежских предков бунтует. Я ему однажды сказал, а он опять смеется: «И где же ты видел кривоногих викингов?» Да нигде я их не видел, если уж на то пошло. Я вообще в последнее время только его вижу. А то, что у него ноги такие, – на самом деле это мне даже нравится. Знаете, как сердце екает, когда я его издалека вижу и узнаю? Ни у кого нет такой походки: и, может, кому-то смешно, а у меня сразу тепло разливается по всему телу... Наверное, это тоже любовь. Я его ноги просто обожаю. Опять же, только мне позволено смотреть на него без одежды.

Кстати, о «без одежды»: что-то мне вспомнилось, как мы с ним в первый раз... Поначалу это было в полной темноте – не потому, что стеснялись (ха-ха), а потому, что когда мы вломились к нему в дом, даже свет включить было некогда. Сразу обхватили друг друга – и бросились в эту близость, как голодные... Я тогда, помню, вообще всякий контроль потерял, – но я-то ладно, а Гил как разошелся, уму непостижимо. Просыпаемся утром – на обоих синяки, кое-где даже больно немного, но вообще в теле такая легкость необычайная, как будто долго тащили тяжелый груз и наконец сбросили. И вот я лежу на спине, а Гил на меня смотрит при дневном свете: пальцами мне по соскам провел, по животу, затем по дорожке от пупка вниз... А потом улыбнулся и говорит: «Вот теперь я наконец-то знаю твой настоящий цвет волос. Или здесь они у тебя тоже крашеные?..»

Я тогда так резко среагировал прямо под его рукой, что он до сих пор надо мной смеется!.. «Продай мне, – говорит, – секрет такой мгновенной эрекции. Но не вздумай сказать, что все дело только в возрасте!»

Ну разумеется, не только. Гил сам иногда как заведется...

Вот и сейчас тоже – меня обхватил, а я чувствую, как он готов. Оба мы готовы, дальше некуда: и трясет обоих, словно сейчас взорвемся. Как же я люблю, когда мы вот так друг к другу прижимаемся, и оба наших напряженных члена зажаты между нами – так, что уже даже не разберешь, кто где. Просто общее возбуждение – такое, что если сейчас кто-нибудь в ком-нибудь не окажется, оба с ума сойдем.

Я смотрю на Гила и нашептываю ему:

– Значит, тебе неудобно на песке, говоришь?.. Ну что, тогда пойдем на компромисс?

И он мне отвечает, как всегда в этих случаях:

– Разумная мысль...

Лично у нас «компромисс» – это такая диспозиция, при которой вся акробатика на мне. Этот вариант используется в ситуациях, когда, например, Гил приходит с работы как живой труп, и физически вообще уже не остается никаких сил. Наказание, говорит, господне: желание есть, а сил нет... Ну и не проблема – я-то на что? Довожу его ртом до окончательной стартовой готовности, опрокидываю на спину и после минимальной самоподготовки устраиваюсь сверху. А потом двигаюсь – пока, что называется, оба не приедем.

Забавнее всего, что «по теории» в этой позе я пассив, а Гил актив. Ха-ха-ха!!! Когда я падаю с него весь взмыленный, мы потом над этим так смеемся! Он говорит, что вся его активность заключается в том, чтобы удержать меня руками за бедра, если я уж очень разойдусь ненароком. И все обещает тоже так научиться, чтобы, мол, было все по-честному и не я один отдувался. Мол, я тоже на работе устаю, и он бы тогда... Но мне что-то не хочется, чтобы он тоже так умел: и не потому, что он меня гораздо тяжелее, а потому, что... В общем, боюсь я просто: суметь-то он, может, и сумеет, но сердце может не выдержать этой нагрузки. Нет уж, не надо мне ничего такой ценой. Пусть лучше на мне свою «личную школу орального секса» оттачивает, когда я усталый приду. Это такое нечто, даже слов не хватает. Да и кому они нужны в таком случае, эти слова.

Значит, мы пойдем на компромисс. Ну, Гил, держись: я тебе сейчас устрою половецкие пляски. Ах, какой же я молодец, что притаранил сюда солнцезащитный крем!

...Все-таки я очнулся первым, несмотря на такую нагрузку. Встал и пошел к воде. Прыгнул в море, поплыл, ощущая, как меня покачивает на небольших волнах. Все-таки плавать голышом – это изумительное ощущение. Особенно после такой близости... Только почему-то я один плаваю: это непорядок. Надо пойти посмотреть, как там мой Медведь поживает.

Хммм, спит. Облить его, что ли?..

Да ладно, пусть отдохнет.

Пока просто решаю побродить по берегу, по самому урезу воды. Набегающие волны приятно ласкают ноги. Вдруг за спиной слышу легкий шум; поворачиваюсь – ага, проснулся!

– Гил, – говорю я, – пойдем, поплаваем?

– Можно подумать, ты умеешь, – говорит он мне с улыбкой. Господи, почему я так обожаю этот его сарказм? Может, потому, что за этим сарказмом он прячет свою любовь, причем так прячет, что я ее вижу? Только я, и больше никто.

Гил не спешит встать с полотенца; сидит и смотрит на меня. Солнце уже садится, на пляж набегают сумерки. Я оборачиваюсь к нему и говорю:

– Хочешь, угадаю, о чем ты сейчас думаешь?

– Попробуй, – усмехается Гил.

Я делаю умное лицо и говорю:

– Ты сидишь и думаешь про себя: ах, как это красиво и утонченно – молодое стройное тело в лучах заходящего солнца, на самом краю моря...

– Тьфу, – говорит он неожиданно; или просто выплевывает остатки песка, который все равно нам обоим попал во все места? – И откуда у тебя, Сандерс, в голове столько пошлости?

А глаза смеются, я же вижу.

– Что? Не угадал? – наивно хлопаю я ресницами.

– Конечно, нет, – отвечает Гил знакомым «супервайзорским» голосом, и я уже готов заржать на весь пляж: сидит тут, понимаешь, без всего и пытается играть в работу! Ну почему мне это так нравится?..

– Тогда сам скажи, о чем ты сейчас думаешь? – я болтаю ногой в воде и изо всех сил отвожу глаза. Потому что мне жутко интересно: о чем же он думает, когда на меня так смотрит?

– Я вот о чем думаю, – медленно начинает Гил. – Ах, как это небезопасно и чревато последствиями: молодой тощий оболтус весь мокрый ходит у самой воды, а там сильный ветер, и солнце уже садится; и если его просвистит на ветру, завтра он будет весь в соплях валяться в постели, а я буду заваривать ему чай, и оба мы весь отпуск проведем в доме...

– Ну, Гил, ты и зануда, – хохочу я, краем глаза видя, что он встает с полотенца и подходит ко мне.

Опять же – кто угодно может говорить о том, что это смешно; но я обожаю смотреть, как он идет ко мне, раздетый, своей специфической походкой. Он действительно похож на синеглазого кривоногого викинга. На моего собственного, бесконечно любимого викинга. Вот такой у меня извращенный вкус, но я его, в общем, никому не навязываю.

– Ты что-то сказал, я не расслышал? – прикидывается дурачком Гил. А то я не знаю, как он теперь слышит. Мы уже сто раз проверяли, что он хорошо слышит даже шепот; да что там шепот – те мои рваные бормотания, которых я никогда не могу сдержать, когда он во мне, когда я в нем, когда мы вместе... Он слышит все и так же тихо отвечает мне в это время, говоря такие же бессвязные глупости, от которых у обоих сердце сбивается с ритма. И не просите, чтобы я их повторил, – они только мои.

Но сейчас Гил подходит ко мне и прикидывается, будто не расслышал, что я сказал. Что ж, я повторю!..

– Ты ста-рый за-ну-да, – говорю я громко и четко и пытаюсь сорваться с места, чтобы со смехом дунуть вдоль берега, поднимая брызги. Но я уже не успеваю: потому что Гил подсекает меня под коленки и перекидывает через плечо. Именно как мешок картошки. И несет по воде в глубину.

– Эй, отпусти меня, – я пытаюсь молотить кулаками по его спине, но без толку. Он держит меня так, что становится трудно дышать. И потом сваливает мое бренное тело прямо в море, зайдя в воду чуть выше пояса. Видимо, чтобы я задницей не шлепнулся о дно: лучше уж об воду.

А когда я выныриваю на поверхность, сердито отфыркиваясь, он ловит мое лицо в ладони, передразнивая меня со всегдашней легкой улыбкой:

– «Отпусти, отпусти»... Никуда я тебя не отпущу, – и начинает сцеловывать с моего лица мокрые брызги. – Никуда ты от меня не денешься, балда ушастая...

И меня затопляет такой нежностью, что я весь раскрываюсь ему навстречу: и пусть он всю жизнь делает со мной что хочет, я согласен.

Часть третья

Не торопи.

цедить вино, сходить с ума – и все дела, и все дела...

...Вообще мы очень плодотворно провели отпуск: гуляли по городу, ходили по магазинчикам, наблюдали окрестную природу – какой же отдых без изучения местной ползучей гадости, скажите на милость?.. И еще у нас были такие вот дни на диком пляже. Кстати, Гил отлично плавает: и неудивительно, он ведь тоже из Калифорнии. Тоже вырос у моря. Хотя почему-то на Сейшелах он практически не купался. Говорит, народ ему мешал. Там же ведь курорт такой, что даже на обособленном пляже все равно кто-то есть. А тут, честно говоря, нас обоих понесло. На всякие эксперименты. Например, теперь мы хорошо знаем, что заниматься любовью в воде не очень удобно, это только в кино красиво выглядит. Но зато целоваться в море... Да и просто захватывающее ощущение, когда все твое тело обнимает вода и вместе с ней – любимые руки. У Гила совершенно обалденные руки: что он ими выделывает – это просто невероятно. Да и я стараюсь не отставать, честно говоря. Гил смеется, что такими пальцами, как у меня, хорошо не только пробирки мыть... Вот ведь язва, – прекрасно знает, что я давно уже пробирки не мою! Я однажды даже обиделся. А он мне сказал на ухо, что ему просто приятно вспоминать то время, когда я был зеленым техником, и как он ходил вокруг меня. А теперь вот он я, у него в руках; и в таких обстоятельствах его эти воспоминания жутко возбуждают.

Я утыкаюсь ему в шею и шепчу: «Ага, давай мы еще автобус вспомним...» – и вот тут мощно забирает нас обоих. Потому что автобус – это святое. Как Гил тогда меня, дрожащего, насквозь промерзшего, завел за этот самый автобус и поцеловал... Я тогда сразу даже не понял, кто из нас умом тронулся. А через минуту до моих мозгов дошло, что мы обнимаем друг друга и прекрасно чувствуем, что оба уже дошли до безумной кондиции – и когда только успели?.. И я хорошо помню, как подумал: еще мгновение – и я просто отдамся своему наблюдателю прямо здесь, на глазах у изумленной публики; а потом можно будет спокойно умереть, и поэтому не стыдно. Но Гил тогда первый отодвинулся, прошептав только одно слово: «Потом...»

И ушел. А после смены как раз настало это «потом». Когда мы к нему домой ввалились и даже свет не успели включить.

Как же здорово сейчас это все вспоминать почему-то!..

Мне ведь даже и не мечталось тогда, что я буду с ним так долго – вернее, что он будет со мной. А оказалось, у нас с ним столько общего, что просто удивительно. И даже то, в чем мы разные, нам помогает: я его немножко тормошу в жизни, а он меня обучает уму-разуму, как говорится. И в результате обоим хорошо. Так что если кто-то думает, что между нами только секс, – это не так. Я лично полагаю, что любовь от секса отличается как раз тем, что включает в себя все остальное. И разговоры по вечерам о всяких разных вещах, и завтраки – иногда из одной тарелки, потому что остальные просто вымыть не успели, и совместную работу, когда мы друг другу помогаем... И все прочее, из чего состоит совместная жизнь, а не одни только перепихи несколько раз в неделю. Это целая наука – жить вместе. И мы оба учимся, и самое главное – нам приятно учиться этому. Во всех отношениях, а не только в постели.

...Я выхожу из воды, не вытираясь, и бреду к расстеленному на берегу полотенцу. Гил говорит, что любит смотреть на меня, когда я раздетый и весь в капельках воды. Да и на здоровье: мне самому очень нравится, когда Гил на меня смотрит – и у него становятся такие... немножко сумасшедшие глаза. Оказывается, он такой горячий и заводной; вот бы на работе все удивились, если б узнали! Сара однажды в сердцах назвала Гила за глаза «сухарь научный». Ну уж это для кого как, извините. Я даже негромко фыркаю, до того меня это воспоминание рассмешило.

– Привет, научный сухарь, – говорю я лежащему на песке Гилу и вытягиваюсь рядом. Сегодня последний день нашего отпуска, и хочется на прощание впитать в себя больше солнца, моря, ленивого спокойствия и тепла...

Гил, не глядя, протягивает ко мне руку, касаясь моей влажной кожи теплыми пальцами. Я придвигаюсь к нему, обнимаю за плечи, разворачиваю к себе... Страшно подумать, теперь целый год мы не сможем вот так целоваться голышом на диком пустынном пляже, ощущая на теле партнера пряный вкус моря, зарываясь лицом в выгоревшие на солнце волосы, вжимая друг друга в чистый горячий песок...

– Так, значит, на песке неудобно? – хихикаю я. Это и правда смешно, потому что за две недели мы перебрали на песке весь наш интимный репертуар, а сейчас, похоже, пойдем по второму кругу. Я падаю спиной на этот несчастный песок, протягивая руки, и шепчу – негромко, едва перекрывая шум волн:

– Гил... иди ко мне?

Я же говорил – он всегда слышит меня. На каком-то другом, не звуковом уровне. Он ложится на меня сверху, и эта тяжесть – самое сладкое ощущение, которое я когда-либо испытывал... Он берет меня за бедра, закидывая мои ноги себе на плечи, и я с веселым удивлением чувствую, что у него руки в солнцезащитном креме: и когда только успел?.. Наверное, он этот крем в песок зарыл, где-нибудь рядом с нами. Господи, в этом весь Гил. Серьезный, задумчивый – но в определенных ситуациях с ним не соскучишься. И те, кто его знает плохо, действительно вряд ли могут себе представить, каким он бывает возбуждающе нежным.... Нам с ним уже не нужна особая подготовка, но все равно я ощущаю, как в меня сначала проникают его пальцы – неторопливо, по очереди. И когда я чувствую три, то шепчу ему на ухо: «Пожалуйста... входи...» Я так хочу этого, что у меня сводит все тело. И он берет меня, как величайшую в мире драгоценность, терпеливо и ласково. Это потом, чуть позже, его движения обретут твердость и силу: в основном потому, что я буду просить его об этом, закусывая губы и впиваясь пальцами в его присыпанную песком спину. А потом – это совершенно несусветное ощущение: чувствовать, как он финиширует во мне, словно мы становимся частью друг друга. И вскоре я вслед за ним изливаюсь на его кожу, не сдерживая громкого крика-выдоха: потому что здесь только мы двое, и больше никого.

А когда мы приходим в себя и расцепляем объятия, я смотрю на него и вдруг начинаю улыбаться. Просто я опять вспомнил...

– Чего смеешься? – шепчет он мне одними губами.

– Да так, – я отвожу глаза; иначе он по ним все прочтет и будет неинтересно. – Припомнил, как ты недавно мне сказал... «Что ты там торчал так долго, проверь свою простату». Ну вот теперь ты сам мне скажи: как там у меня – все нормально?

И мы оба хохочем. Я, кажется, говорил, что обожаю, когда Гил вот так в голос смеется.

А потом уже я сообщаю ему «строгим супервайзорским тоном»:

– У меня, значит, все в порядке. А как насчет тебя?

Он подмигивает и отвечает:

– Проверь?.. Или передохнешь немного?..

Да уж, раньше мы и не подозревали, что случайно сказанные на работе фразы когда-нибудь станут нашими любимыми интимными шутками. Но так даже еще интереснее!

Я еще не отдышался, но от такого заманчивого предложения грех отказываться.

– Сейчас вот возьму и проверю, – отвечаю я. А он опять смеется:

– Может быть, тебе сначала подкрепиться, неугомонная твоя душа?

И мы идем к лодке, где у нас всегда есть вода и сверток с бутербродами. Или еще какая-нибудь немудреная пища.

А после еды мы оба, спохватившись, смотрим на часы – и дружно вздыхаем: нам пора собираться, скоро уже в аэропорт. Как быстро пролетело наше время! Да, и как же с этой... проверкой, которую я Гилу обещал?..

Эх, ну да ладно. У меня еще в запасе есть один «финт ушами», как Гил любит про меня говорить. Все время ему мои уши покоя не дают. Собственно, как и мне – его ноги. Черт знает, почему это нас так жутко возбуждает? Ведь если покопаться в детстве – наверняка оба комплексовали из-за таких «уродств». Я – так уж точно. И когда меня в классе звали «ушастый» – без промедления в драку лез, даром что не умел драться. А теперь меня Гил так называет – и почему-то мне уже совсем драться не хочется...

Мы приходим домой, сушим полотенца, достаем забытые на две недели джинсы. И тут, на мое счастье, Гил падает спиной на кровать и говорит:

– Замучили эти сборы... Отдохну чуть-чуть!

А я хитро посматриваю на него – точнее, не на него, а на его отражение в большом зеркальном шкафу. Мама знала, что делала, когда втащила сюда этот шкаф: когда мы вернемся домой, мы себе тоже такой же купим. С таким же здоровенным зеркалом. Вообще это Гил подал идею, я просто не возражал, и все.

А сейчас я смотрю на него в зеркало и вижу, что он не просто так отдохнуть лег. Он помнит, что я ему на пляже обещал. И мне пора исполнить свой финт ушами: самое время.

Как же здорово, что я его вот так без слов понимаю, как и он меня.

Я подхожу к кровати, устраиваюсь с краешку и спрашиваю:

– Гил... Ты сильно устал?

Он приоткрывает глаза:

– Ммм?..

Я хитро смотрю на него и заявляю:

– Ну, если ты устал, то я сам себе помогу...

И делаю вид, словно готов запустить руку себе между ног. Я даже успеваю ее туда положить и сделать пару неоднозначных движений... Но тут Гил берет меня за плечо и бросает на себя сверху. Ура, мой финт удался: я так и знал! Я захватываю его губы, и он открывает их мне навстречу: его дыхание пахнет морем, и от ощущения того, как наши языки ласкают друг друга, внизу живота разбегаются маленькие теплые волны.

Вот сейчас начинаешь особенно чувствовать, как обоим мешает одежда. Ну и к черту ее тогда: все-таки это наш последний раз наедине в этом тихом маленьком городке, где практически рядом шумит океан – и на нашей коже еще остался его солоноватый вкус...

– Значит, ты не очень устал, – говорю я Гилу на ухо, когда мы уже совсем раздеты; и он кивает, ничего не говоря.

Я придвигаюсь еще ближе и выдыхаю тихонько:

– Тогда... пусти меня к себе?

А он отвечает мне таким же полушепотом:

– Ну ты же обещал проверить, как там дела?

И прежде чем мы начинаем сумасшедше целоваться, я вытягиваю из-под его головы подушку и бросаю ее в ноги. Скоро она нам понадобится.

Я до сих пор сам себе не могу поверить, что он позволяет мне делать все это с собой. Что он настолько доверяет мне, чтобы не только брать меня сверху, а еще и самому отдаваться. Без условий, без оговорок, целиком. Принимая меня в себе, как собственную часть.

А когда я, аккуратно войдя, касаюсь той самой возбуждающей точки внутри него – он резко вздрагивает, и я вместе с ним. Действительно, как единое целое. Мои робкие движения становятся все увереннее, и Гил словно поддерживает меня, немного подаваясь навстречу с тихими возбужденными стонами. Я ощущаю его ладони на своей спине: он нежно гладит перепаханную шрамами кожу. Поначалу я прятал все это от него, но он меня просто высмеял. И сказал, что я балбес ушастый. А что он еще мог сказать? Разумеется, он прав. Может быть, ему мои шрамы нравятся так же, как мне – его кривые ноги и косолапая походка. Потому что это тоже любовь.

И когда я чувствую, что вот-вот достигну своего пика – стараюсь не торопить события. Потому что хочу взять Гила с собой. Ему осталось чуть-чуть, я это вижу. И тогда я делаю несколько сильных и нежных движений, пытаясь еще и еще раз коснуться той самой точки внутри... Боже, у меня получилось, и как!.. Потому что Гил выгибается и вновь ощутимо вздрагивает, прижимая меня к себе; а потом – кричит. Не выдыхает, не стонет, а кричит!.. Первый раз я вижу его таким, и мое сердце буквально рвется от возбуждения и любви. Я ощущаю, как он бьет сильной струей между нашими телами, и от этого чувства тоже взрываюсь внутри него; нам обоим вдруг не хватает воздуха, и мы пытаемся дышать друг другом, пока не проваливаемся вместе в сладкое забытье.

В самолете мы сидим рядом и глупо хихикаем, потому что в итоге едва не опоздали на рейс. Влетели в аэропорт буквально в последнюю минуту, и девушка за стойкой регистрации недоуменно разглядывала нас. Кажется, у обоих на шее осталось по характерному синяку; но нам уже было все равно. Потому что здесь нас в общем-то никто и не знает. А завтра... завтра мы придем на работу, надев на лица лучшее деловое выражение: я – стажер-криминалист, Гил – супервайзор моей смены. Какая там любовь – сплошные рабочие будни. И все же мы оба неосознанно боимся, что кто-нибудь заметит, разглядит, унюхает... Потому что далеко не всегда при нашей напряженной работе можно контролировать взгляды, которые мы бросаем друг другу. Но когда мы придем с работы домой... Нет, возможно, мы вернемся усталые, вымотанные долгой тяжелой сменой, и нас хватит только на то, чтобы банально сполоснуться и рухнуть в постель. Ну и что? Мы уснем, прижавшись друг к другу, потому что это тоже – любовь. И очень сильная, смею вас уверить.

Как же все-таки замечательно, что мы с ним познакомились. Что мы наконец объяснились. Что мы вместе работаем. Вместе живем. И что мы – такие разные и такие близкие, как две половинки целого. И что наша с ним общая жизнь – такое счастье, что иногда я боюсь от него задохнуться.

Может быть, и хорошо, что мы с Гилом в этом году не поехали на Сейшелы. Потому что этот отпуск на диком пляже – пока лучшее, что было у меня в жизни. Вообще, если быть точными, то самое лучшее – это Гил. Но это далеко не все могут понять. И я никому об этом не расскажу, как бы ни хотелось похвастаться.

А на работе непременно спросят – ну и как прошел отпуск? Меня отдельно спросят, и Гила отдельно. Потому что пока никому не известно, что мы вместе с ним отдыхали. И не надо никому про это знать. А на вопросы коллег каждый из нас, как мы и условились заранее, скажет «все прошло отлично» и недвусмысленно вернется к работе, пресекая дальнейшие расспросы. Мол, бог с ним, с этим отпуском, – вон дел накопилась целая прорва, так давайте начнем их делать и не будем отвлекаться.

А еще нам с Гилом перед выходом на работу надо не забыть разыскать дома две наши рубашки с высоким воротником. Потому что, как мы успели разглядеть в зеркале в санузле самолета, – у каждого из нас на шее все-таки осталось по очень недвусмысленному синяку!..