Little miss fucker don’t move an inch

Y’all punk suckers can’t take the heat

Your blood rushing from head to feet

This is what I stand for

All injustice that’s done to man

All you fuckers know who I am

I’m living proof that you can

Turn around and say it’s me again

Korn, “It’s me again”

Что я могу сказать про нас?.. Это – странно.

«Странно» – вот то слово, которое вертится у меня на языке с той самой минуты, как я вступил с Оромисом в сражение. Я не мог выкрикнуть его, прикидывая со спины Торна идеальный угол атаки. Я не мог выплюнуть его эльфу в лицо, когда мы катались по земле, пытаясь убить друг друга голыми руками. Я не мог прошептать его на ухо, когда силы иссякли и мы остались лежать друг рядом с другом под жиденько-желтой луной. Даже она, смотря на нас, наверняка понимала, что что-то не так.

Я никогда не стремился много знать о всадниках, опасаясь, что однажды мне захочется стать одним из них. Но вот мой кошмар и мое самое тайное желание сбылось – и у меня был Торн, и у меня была сила, и у меня была власть. Почему мне даже тогда казалось, что чего-то не хватает?..

Но о драконе по имени Глаэдр я слышал. Более того, мне встречались его изображения. Они покорили меня, и из всех ящеров именно этого, густо-золотого и благородного, я тогда хотел оседлать. Но потом в моей жизни появился Торн.

Всаднику непросто пережить смерть дракона, но мне это удалось. Все закончилось слишком быстро. Я видел, как вцепившиеся друг другу в глотки маленький красный дракон и огромный, неповоротливый Глаэдр рухнули на землю где-то за холмом, подняв в воздух столп пыли. Ослабленные рукопашной, мы с Оромисом не могли ничего поделать...

Я слышал драконий рев, оглушительный до дрожи ветвей деревьев. Я чувствовал всю ту боль, которая пронзает тело зверя, переломавшего все кости. Мне казалось, что это из раны в моем горле брызжет фонтан крови. Это мое сердце в тот момент переставало биться вместе с сердцем Торна. И сердцем Глаэдра.

Я этого не хотел.

Все должно было кончиться по-другому.

Но – не кончилось. Более того, на самом деле это было только начало.

В самый, наверное, тяжелый момент моей жизни на помощь неожиданно пришел брат. Он вытащил меня из цепкой паутины моей связи с Торном – ментально, бесстрастно, в какой-то безумной спешке. Должно быть, Эрагон сражался тогда с Гальбаториксом, но он все равно думал обо мне и не пожалел на меня сил. И я, предатель и сын предателя, выплыл из окружавшего меня кошмара на свет, в мир, где Торна и Глаэдра уже не было.

Рядом лежал Оромис, белый как смерть. Его красивое, почти что юное лицо выражало обиду и непонимание; из больших удлиненных глаз катились, не переставая, крупные слезы. Я мог поклясться, что эльф не понимает, что происходит. Он с самого начала казался мне каким-то психически изувеченным, будто стальной стержень его воли кто-то переломил об колено. И эти обломки ему как-то удалось склеить, но сейчас все развалилось.

Я видел в его влажных темных глазах, что все развалилось. И острый прилив жалости, сострадания и чего-то еще заставил меня с ног до головы покрыться мурашками, будто бы кто-то коснулся моей спины липкой холодной рукой. Оромис не мог пережить смерти Глаэдра – они через слишком многое прошли вместе, испытали столько, сколько не выпадало на долю мне и Эрагону вместе взятым.

Гальбаторикс одобрил бы хладнокровное убийство в момент слабости противника, и, возможно, наперекор ему я решил, что не дам эльфу погибнуть. Я больше не был всадником, и клятва не связывала меня. А еще я изменился – действительно изменился, и известное Королю истинное имя больше не отражало моей сущности. «Мы выиграли. Хотя это и было только тактическое сражение, победа остается победой. У Гальбаторикса больше нет надо мной власти», – подумал тогда я, понимая, что ничто не мешает мне вычерпать всю энергию у травы с возящимися в ней насекомыми, у камней, у солнца, воды и воздуха – и влить ее прикосновением ладони Оромису в грудь.

Я не понимал, почему проступивший на его щеках румянец показался мне таким чудесным. Эльф не был моим врагом. Но он не был мне и другом. Я не знал его, он – меня, но что-то тянуло меня к Оромису с необычайной силой. Я понял с первого взгляда, что хочу узнать поближе этого эльфа. Путь даже как противника в схватке или как наставника, а лучше всего – как друга. Или как-то еще. Недолго думая, пока Оромис не пришел в себя, я, как к бутылке самого крепкого вина, приложился к его горячим сухим губам.

Это было странно. Я пил из него через это прикосновение тягучую тоску и груз пережитых им столетий. Ощущение Оромиса – почти легендарного Оромиса – рядом пьянило. Он был в моей власти, в тисках моих намерений. О, каким же ударом показался его удивленный, но очень недовольный стон! Эльф отшатнулся от меня и отполз назад, закрывая лицо руками.

– Я тебе противен? – спросил я его. Оромис не ответил, глядя на меня сквозь растопыренные пальцы испуганными глазами. Женщины всегда находили меня красивым, поэтому я не мог понять причину неподдельного ужаса во взгляде эльфа. Он вовсе не боялся, когда я направлял на него меч и когда пытался задушить, придавив к земле. Оромис давно смирился с мыслью о неизбежной смерти. Он летел умирать. Но, по всей видимости, не целоваться.

– Я не причиню тебе вреда, – тихо сказал я, подбираясь к эльфу ближе. Он пятился, я надвигался, почти касаясь протянутыми руками его белых бескровных пальцев, из-за которых пристально и недоверчиво эльф смотрел на меня взглядом загнанного зверька. Я не мог понять, почему он отреагировал так остро. Или почему хотя бы не вмазал мне, как Эрагон, еще тогда, когда я думал, что влюблен в него.

Оромис не верил мне. Почему-то он совсем не верил мне: моим словам, моим жестам, моему взгляду.

Я понимал, что что-то с ним не так и те обломки стального его стержня от моего случайного, необдуманного прикосновения начали кровоточить, как живые. Что же сделали с ним? Я не знал, но, кажется, начал подозревать. Дарза позволил ургалам и стражникам тюрьмы делать с отказавшейся сотрудничать с Гальбаториксом Арьей все что угодно. Мог ли он позволить им поиграться и с Оромисом?.. Боящийся любого прикосновения, нежности, эльф отшатывался от меня, как от слуги Гальбаторикса. Что же такого ужасного сделали с ним те, другие?..

Раны и унижения были ничем для меня. Но лишь мысль о том, что кто-то заберется в мою голову, узнает о самом сокровенном, пугала, как ничто иное... я ненавидел Гальбаторикса именно потому, что он знал обо мне все. Я был сложным, действительно сложным, но это не мешало ему видеть меня как на ладони. И не только меня – многих других. Утешением была уверенность в том, что некоторые знания все же не были ему подвластны.

Задумавшись, я не заметил, что Оромис немного успокоился и убрал ладони от лица. Задумавшись, я вообще ничего не видел. Что-то случилось и со мной тоже: раньше я не мог позволить себе отвлечься, перестать печься о своей безопасности, глубоко погрузиться в собственные мысли. Может быть, поэтому я раньше ничего не понимал в этой жизни?.. Может быть, именно потому все казалось мне таким простым, что я не вникал в суть вещей?

«Лучше умереть, безмятежно взирая на небо у тебя над головой, чем в одиночестве, пережив всех тех, кого боялся любить», – она говорила так. И я ей верил.

Прежнего Муртага, бегавшего от собственного происхождения и собственного прошлого, давно не было, но только сейчас я понял, что научился следовать зову сердца, проникаться кем-либо с первого взгляда. Ведь в тот самый момент, когда я увидел Оромиса верхом на Глаэдре, с трудом поднимающего тяжелый меч, и эльф показался мне таким хрупким и крошечным, гораздо более слабым, чем он на самом деле был, я ощутил необъяснимое пристрастие. Это было... странно. Да.

А ведь Оромис наверняка был выше меня и, если бы не железная хватка его недуга, сильнее. Хотя ему и так значительно уступала моя воля. Рядом с эльфом мои мысли и слова становились высокопарными, словно кто-то возвышенный говорил моими устами и направлял мои руки и губы, дергая за невидимые ниточки.

И я снова касался его – удивленного, напуганного, но утратившего силы к сопротивлению. Оромис, кажется, тоже понимал, что произошло что-то странное.

«Любовь – сама по себе большая странность...» – говорила она. Я ей верил. Но как же сильно сейчас хотелось, чтобы внезапно пробудившиеся во мне чувства оказались лишь временным помешательством!..

Но я четко ощущал его излом, и чем больше я смотрел куда-то вглубь Оромиса, тем яснее понимал, что сталь еще может быть переплавлена. Но для этого нужно было пламя. Сильное. Неукротимое. Одно пламя на двоих.

* * *

Ему была необходима моя поддержка. Я спрашивал, и он отвечал. Сначала робко, словно боясь, что я шучу и на самом деле его былые страдания никому не интересны. Он рассказывал и плакал, и я стирал горячие слезы с его белого лица своими грязными грубыми пальцами. Оромис был прекрасен, как, наверное, и всякий эльф. Но, как и всякий потерявший дракона всадник, он был сломлен и лишен надежды.

Почему-то я оказался слишком сильным – может быть, потому, что всегда был слишком самодостаточным – и Оромис искал у меня поддержки. У меня – того, кто меньше часа назад направлял на него острие меча.

Потому что было больше не у кого.

И мне казалось в тот момент, что я могу все – даже вернуть мертвого к жизни. Не так, как те глупцы, которые хотели покорить себе даже смерть, а как-то по-человечески. Словом. Чувством. Теплом.

Даже те силы, которые я тогда ощущал в себе, были странными.

И я вытягивал из Оромиса все, что так давно его мучило. Пытки Гальбаторикса – я знал, каково это, но для того, чтобы Его Величество возжелал взять меня, я, скорее всего, оказался недостаточно белокож. В отличие от эльфа. Жестокий шейд вместе со сворой тюремщиков – они были следующими. Их было так много, что Оромису казалось, что очередь за его телом никогда не кончится. Ургалы. Они приходили каждый день по двое или по трое, не только насилуя пленника, но и изгаживая камеру. Это продолжалось долго, и наконец они сломали Оромиса. Однако при первой же удачной возможности ему удалось бежать. Только к Глаэдру он мог пойти зализывать свои раны. К Глаэдру, от которого Оромис закрывал свой разум, чтобы не огорчать и не причинять боли. Но собственная боль подтачивала могучий дух эльфа, и он превратился в жалкое, практически полностью бессильное существо, трусливо спрятавшееся в Эллесмере.

Но, словно маленький камешек, мой поцелуй обрушил вниз лавину. И Оромис понял, что пришло время рассказать все – если он хочет жить дальше. Жить и обучать новых всадников, которым неведомы будут страх и муки. Всадников, которые будут охранять мир в Алагёйзии.

Оромис позволил мне покрывать свое лицо поцелуями, чувствуя, как они излечивают. Я шептал ему какую-то дребедень, что-то вроде «Я не причиню тебе боли» или «Я буду нежен», «Не думай о былом. Сконцентрируйся на том, что происходит сейчас!» или даже «Просто отдайся мне...», освобождая его стройное тонкое тело из плена доспехов. Вслед за железяками в сторону полетела одежда: сначала его, потом – моя.

Его тело было совершенно, словно беломраморная статуя работы лучшего из эльфийских скульпторов... но какие же ужасные шрамы покрывали низ его живота, внутреннюю часть бедер, ягодицы, даже член... должно быть, не в состоянии вылечить себя сам, он постыдился показывать эти увечья целителям и оставил все как есть. Приподняв белую безволосую ногу Оромиса, я обнаружил, что вокруг болезненно-сжавшейся дырочки тоже полно шрамов. Наверное, они были и внутри. Может быть – даже незажившие.

Мне самому было так больно от этого, что хотелось отвернуться и заплакать.

– Ты больше меня не хочешь? – спросил он убитым голосом. Я подумал вдруг: а не боялся ли он еще и быть отвергнутым – вот на этом, ответственном этапе?..

И, бормоча заклинания, я стал покрывать поцелуями его тело. И шрамы исчезали. Я знал, что это было тепло и приятно, но Оромис не возбуждался, даже когда я проталкивал в него смоченный слюной палец, чтобы вылечить все внутри, и брал в рот его член. В этом органе было поистине эльфийское изящество, но смущение Оромиса – или что-то еще – не позволяло ему достигнуть необходимого состояния.

– Я ничего не чувствую... – вдруг сказал он. Между нами, словно стена из крепчайшего камня, встала мертвая тишина, и во взгляде эльфа я увидел выражение абсолютной беспомощности и чувство вины.

– Ты не виноват. Я сделаю что угодно, чтобы все исправить, – сказал я, но надежда больше не появлялась в глазах моего уже почти любовника.

И я прижался к нему всем телом, крепко, как одеяло, в которое укутывает мать мерзнущего ребенка, желая защитить его от всех невзгод этого мира. Как же эльфы были горды – и потому так уязвимы! Я почти лежал на Оромисе, приподнимаясь на локтях, мои ноги лежали между его нешироко расставленных ног. Так я возлег бы с юной и неопытной девой, чтобы не смущать ее, но сейчас ситуация была сложнее, и я не был уверен, что ТАК – правильно. Но когда я вошел, эльф не стал сопротивляться. Я старался двигаться медленно, чтобы мой член погружался в Оромиса на всю длину. Может быть, я в глубине души надеялся, что короткие члены ургалов не смогли достать так глубоко. И – да! – я задел простату. Эльф слабо охнул, и я почувствовал, как его пенис упирается мне в живот.

Я хотел сменить позу, но дурная и паническая мысль мелькнула в моей голове: не сочтет ли он меня уродливым?.. Эльфы прекрасны, словно самые нежные женщины, а на моем покрытом шрамами теле и неровный загар, и жесткие черные волосы. У меня отвратительный нос и кривая, неприятная улыбка...

Но тут я услышал:

– Посмотри на меня. У тебя удивительные глаза...

И, приподняв голову с эльфийского плеча, я взглянул на Оромиса и увидел, что он улыбается и зачем-то смотрит мне в глаза.

– Твой взгляд пронизывает мне душу. Поэтому я тебе доверился... – добавил эльф перед тем, как поцеловать меня. И тогда я понял, что больше нечего бояться: стены разрушены, границы стерты. Оромис стал двигаться мне навстречу, и мы ускорили темп. МЫ. Теперь это были мы, и такое единение вовсе не показалось мне странным.

Что-то произошло, когда теплая сперма Оромиса залила наши животы. Я изменился. Он изменился. Изменился мир вокруг.

И именно в тот момент я почувствовал, что победил в своей войне. А Оромис победил в своей. И в то же время это была наша общая победа. Общая. И, просмаковав в последний раз это сладкое слово «Мы», я повернулся набок и, обняв одной рукой своего любовника, в первый раз в жизни погрузился в глубокий и безмятежный сон.