Глава 1. Люди и змеи.
(Зима)

СЦИЛЫ – подвид ламий.

Впервые были замечены в Сцильских горах, восточный Эрикс и Хайарский Халифат, отчего и получили своё название. Первое документальное свидетельство о встрече со сцилой относится к 109 году Эпохи Городов. С тех пор подобных достоверных свидетельств появилось всего 12 (в разных частях Сцильских, Пифских, Северо-сальванских гор, а так же на юге Асквалена), из чего некоторые исследователи делают поспешный вывод, что сцилы достаточно густо расселены либо склонны к путешествиям, относительно малочисленны либо же обладают низкой плотностью популяции и феноменально скрытны.

Никаких следов материальной культуры сцил не удалось найти ни в Сцильских горах, ни в прочих местах, где было засвидетельствовано их пребывание, что достаточно типично для ламий.

В фольклоре часты описания агрессивного поведения сцил, нападений на людей, как правило, с летальным исходом. Однако в действительности задокументировано только 3 подобных случая. Во всех трёх, жертвой становился не случайный встречный, а давно знакомый человек, который много раз контактировал с данной конкретной сцилой и «приручил» её. У всех трёх жертв были изъяты сердца, а в одном случае так же левое лёгкое и печень. В двух случаях случайные свидетели видели, как сердца жертв были съедены сцилами прямо на месте преступления.

Молва окружает сцил неоправданно мрачным ореолом. В действительности, в 4 случаях из 12 поведение сцил было нейтрально (они наблюдали за людьми с высоких скал, будучи вне доступа человеческого оружия), а в остальных – дружелюбным: сцилы выводили заблудившихся в горах путником к людскому жилью, приводили к раненным медицинскую помощь и даже возвращали потерявшихся детей. Подобными же случаями пестрят предания и легенды.

Насчёт размножения, степени разумности и социальной организации сцил определённо ничего сказать нельзя. Достоверно известно, что никто никогда не встречал больше чем одну сцилу за раз, и во всех задокументированных случаях это были особи мужского пола (хотя об этом позволяет судить только сложение их человеческого торса). Человеческой речью они не пользовались, хотя, в отличие от ламий, имеющих раздвоенный язык, теоретически способны воспроизводить связную речь, если, конечно, этому не противоречит строение гортани и голосовых связок.

Не существует ни одного сколько-нибудь достоверного свидетельства того, чтобы сцилы каким-то образом использовали орудия труда или одежду. В одном из случаев на голове сцилы был замечен венок из цветов лютика и водяного кресса, в другом сцилой было получено в подарок кольцо с драгоценным камнем, которое сцила вполне осмыслено надела на указательный палец левой руки. На запястье одной из сцил, наблюдавших за человеческим посёлком, был замечен металлический браслет, по виду золотой.

Легенды описывают сцил как красивых змеелюдей с насыщенными оттенками волос и глаз, прочными когтями золотого цвета и ядовитыми железами.

Существуют две фундаментальные фольклорные традиции с массой вариаций.

В южных землях Альбонакта и Восточных царств, а так же на острове Косс придерживаются мнения, что сцилы – суть полуразумные животные, порождения магии либо божественного вмешательства. Это территориальные существа, живущие на большом расстоянии друг от друга. Сцилы – плотоядны, они хищники, опасные для мелких теплокровных животных. Периодически (в зависимости от версии, по вкусу либо по необходимости) завлекают или выслеживают и убивают людей, т.к. испытывают неодолимое влечение (или настоятельную потребность) в подкреплении своей жизненной силы человеческим сердцем и печенью. Это позволяет жителям южных горных районов списывать на сцил значительную часть пропавших без вести. Все сцилы – особи мужского пола, для продолжения рода им необходимы человеческие женщины, которых они обольщают и похищают, вероятно, приняв человеческий облик. Все рождённые от таких союзов дети являются сцилами (по другим версиям – только мальчики, девочки рождаются ламиями, людьми либо мёртвыми).

В этой версии, несмотря на её популярность, видно неслучайное сходство с представлениями о русалках и мульгах.

Вторая версия распространена на Западе. Согласно ей, сцилы – тайный разумный народ, города которого скрыты глубоко под землёй или в толще гор. Правят ими женщины, никогда не поднимающиеся на поверхность. Люди же встречались с меньшинством подземного общества, в зависимости от версии: с разведчиками, исследователями, психически неустойчивыми изгоями.

Здесь видно явное влияние представлений о коренном населении массива Каирн.

Все легенды сходятся в определении характера сцилы как неуравновешенного и непредсказуемого. Они либо жестоки, злы, вредны, враждебны, либо дружелюбны, услужливы и заботливы. Считается, что исправить настроение сцилы возможно, преподнеся ей хороший подарок, роль которого в сказках обычно выполняет еда, украшения, волшебные явления или предметы; реже – определённые значимые слова, заклинания, поцелуй.

Устойчивое и распространённое почти повсеместно в горных районах суеверие связывает агрессивную, направленную против человека энергию сцил с их волосами. Считается, что тот, кто сумеет без вреда для себя расчесать, а лучше – заплести волосы сцилы, обретает над ней определённую власть: по крайней мере, сцила не причинит ему вреда, и даже напротив – может защитить от опасности.

Считается, что сцилы редко смеются и плачут, поэтому их слёзы превращаются в жемчуг, а с губ, когда они смеются, падают лепестки цветов (роз, ландыша либо гиацинта).

Существует мнение, что кровь сцилы чёрная и обладает особой властью над силами природы. Несмотря на то, что не существует ни одного достоверного свидетельства вскрытия сцилы, эта идея очень популярна на Западе и последовательно развивается в трудах Герберта Либрейна «О змеях и чародеях» (509 год Эпохи Империи) и «О химерах» (521 год Эпохи Империи). Более ранняя классическая, хоть и спорная, работа по ритуальной магии «Змеи и предметные ритуалы» 1607 года Эпохи Городов описывает около пятидесяти способов утилизации ламий и 344 ритуала, в которых используются кровь, когти, кости, волосы, кожа, чешуя, глаза и внутренние органы сцилы.

В завершении темы хотелось бы кратко упомянуть монографию В. Полянского «Змеиная кровь». Приведённый там фрагмент ритуального заклинания Магии Преображения переведён на оэн следующим образом:

Агони, Фатх, Хайярат.
Чёрная влага кипит в жилах,
Змеиная кровь преображает меня.
Скоро я буду обладать властью над материей времени.

В оригинале в начале третей строки использовано не «hemot’os owyrmys», а «hemot’os Styllos». То есть «кровь сцилы», а не «кровь змеи».

А. Фэ «Справочник Химер» в 5 томах, Йолк,
1987 г. Эры от Реставрации, Т. З (П – Т).

* * *

...Влюблённый с точки зрения биохимии – тот же невротик. Содержание в его организме серотонина болезненно низко, но томографические исследования показывают, что при виде объекта любви в мозгу влюблённого активируются центры удовольствия (те участки мозга, что вызывают приятные ощущения, когда мы делаем что-то, что поддерживает в нас жизнь, например, едим или пьём), одновременно подавляются те участки мозга, которые ответственны за отрицательные эмоции. Поэтому влюблённые не впадают в уныние и печаль, их любовь действует наподобие лекарства. Только принимать его необходимо каждый день, в противном случае будет действительно плохо. Это связано с действием гормона дофамина, вызывающего ощущения эйфории. Можно с уверенностью утверждать, что дофамин – важная составляющая имманентного организму «приворотного зелья». Это дофамин генерирует так называемое «безумие» влюблённого, заряжает энергией, толкает на сумасбродства, приковывает внимание к любимому, помогая преодолеть врождённый страх перед «чужим».

Симптомы влюблённости сравнимы с наркотической зависимостью, т.к. она тоже связана с повышенным выделением дофамина...

Из статьи Н. Полянского «Биохимическая природа любви»,
по материалам исследований группы учёных
Института Исследований Человека, Порт-Дельта.

* * *

Когда идёт дождь, Нарцисс просыпается. Поднимает голову с узорчатой подушки, встаёт с дивана и идёт к окну. Длинные тонкие пальцы отодвигают жалюзи, ловя на гладкую холодную поверхность золотых ногтей смутный отблеск рыжего фонаря. Долго смотрит на пустой двор перед крыльцом Института. Это место кажется покинутым и бесприютным, серым – лишь тёмные потоки грязной воды ручьями текут по тусклым дворовым плитам, кипят водоворотами вокруг стоков. Никого. Словно окрестности вымерли, словно здесь никогда никого и не было, не слонялись любопытные, не шумели курящие на крыльце лаборанты и эмэнэсы.[1] Только одинокий оранжевый фонарь горит над флигельком охраны, сбоку, но сквозь односторонне проницаемые окна флигелька невозможно понять, есть ли там кто-то.

Двор заполнен дождём и совершенно безлюден.

Нарцисс улыбается. Он не любит людей, особенно когда на обозримом пространстве их собирается больше одного. А в такую погоду они предпочитают сбиваться кучками в тёплой, уютной норке, и смеяться, и пить что-нибудь горячее, ещё лучше – алкогольное, сетуя на холод и мерзкую погоду. Или прижиматься к кому-нибудь близкому в темноте, пользуясь «романтичной обстановкой» и «меланхолической печалью» как предлогом для объятий, прикосновений и слов, которых стыдятся при свете дня.

Нарцисс слушает дождь.

Лаборатория во тьме, освещённая вспышкой молнии, прекрасна как жуткий рельеф замка из фильма ужасов. Нарцисс не испытывает ни меланхолии, ни печали, ни страха. Страха он не испытывает вообще никогда, не знает и никогда не знал, что это такое.

Он чувствует холодные когтистые руки, закрывающие ему глаза, пробивающие рёбра насквозь и сжимающие вяло сопротивляющееся сердце.

Нарцисс встречает утро у монитора. Разъярённым шипением прогоняет невыспавшуюся лаборантку, потом передумывает и вновь вызывает ей, велит заварить зверобоя.

Нарцисс зол, он хмурится и медленно, круговыми движениями вдавливает каблук в терпеливый, мягкий ворс ковра. Нарцисс колет себе 5%-ый раствор гидрокситриптофана и кормит змей мышами, вполголоса бормоча названия непокорных оперонов. В глубине души он до сих пор уверен, что знание имени даёт власть над его обладателем. Наверное, он бы курил, если бы мог выносить запах дыма.

В задумчивом раздражении он водит золочёным ногтем по дубовой столешнице – тонкая деревянная стружка сыплется на пол.

У Нарцисса длинные киноварные волосы – жёсткие, словно металлизированные. Он высок ростом, худ, по-птичьи узок в кости. У него слишком тонкие и одновременно сильные, чёткие черты, словно нарисованные на шёлке тончайшей кистью. Пропорции этого лица содержат в себе нечто нечеловеческое и очень эстетичное – высокие скулы, крупные, длинные, широко расставленные глаза. Удлинённые кости, вытянутый череп, горделивый, даже высокомерный изгиб длинной шеи, чуть отклонённой назад, словно под тяжестью головы.

В нём есть что-то безусловно змеиное – хотя бы склонность к внезапным броскам и ядовитым укусам в самое незащищённое место. Он и сам не слишком уверен в своём человеческом происхождении – его это мало волнует.

Он не слишком-то осведомлён о том, кто он и откуда. Его жизнь, сохранённая в памяти – долгая история кропотливой работы, полной фанатизма, озарений и блестящих открытий – в разных местах, эпохах, с разным окружением, на что он не обращал и не обращает ровно никакого внимания.

У него есть совершенно законное удостоверение личности, гласящее, что он родился в Ганимеде 30 лет назад. Предыдущее он уже лет 8 как растворил в кислоте. Оно называло годом его рождения 1904, а местом – Тагденштадт, Северная Сальвана. И было не менее законным.

Все обожают Нарцисса. И стараются свести общение к минимуму.

Ему присущи всего два состояния – он либо идеально добр, весел, общителен, великодушен, фонтанирует обаянием и заражает прекрасным настроением всех вокруг, либо же безмерно злобен, сварлив, замкнут, вреден, мрачен, язвителен вплоть до жестокости. Между этим и тем живёт лишь спокойная тоска, усталость и депрессия, как правило, имеющая прямое отношение к работе и плавно перетекающая во второе состояние.

Нарцисс предпочёл бы отдаться своим эмоциональным состояниям, но в интересах дела пытается бороться с хандрой и злобой. За долгие годы он отверг почти все виды вмешательств как неэффективные. Он колет себе 5-НТР[2] и литрами пьёт зверобой[3]. Это хоть как-то помогает.

Когда ему больно или плохо, он забивается в тихий угол и там лежит, никого к себе не подпуская.

Он никогда не плачет и не смеётся.

* * *

Кине – ящик не без двойного дна, хотя на вид – сплошной монолит, простой, как топорище.

У Кине тоже есть удостоверение личности, где чёрным по белому написано, что он, Кине Сато-Маэль, родился 22 года назад в кисфенском городке Атариен в семье адмирала Роберта Маэля и его жены, бортового врача Сато Юко.

Удостоверение настолько настоящее, что при желании возможно даже познакомиться с родителями Кине, с его братом Юкоем, сестрой Мичиру, с бывшими одноклассниками и учителями. Правда, адмирал с женой уже год как отбыли в исследовательский рейд, и их нет смысла ждать раньше, чем года через три. Юкой работает где-то в Сальване, в богами забытых глухих горах, а Мичиру практикует в горах Пифо, где любая связь, как известно, не работает. Большинство одноклассников либо разъехались, либо упокоились на дне атариенского залива с бетонной чуркой на ногах, или же в канаве с ножом в боку – люди в Кисфене всегда были горячие, южные, а нравы простые. Но некоторые из учителей ещё вполне доступны для беседы.

Что делает сын звездноглазой таинственной кундабандтки и яростного кисфенского оборотня в великой столице? Учится, разумеется, что же ещё. На врача учится. Последний год.

Кине очень высок, прекрасно сложен, сухопар и выглядит в целом лет на пять старше своего паспортного возраста. У Кине резкое, суровое лицо, в котором магически слились две различные крови. Это лицо, не обладая никакими отталкивающими чертами или недостатками, напрочь лишено красоты, но обладает особой, почти магнетической харизмой, присущей оборотням. У Кине раскосые чёрные глаза, непроницаемые и одновременно очень глубокие; смуглая, по-кундабандтски ровная кожа; иссиня-чёрные волосы, заплетённые во множество змеевидных кос, собранных в высоких хвост, напоминающий боевую причёску воинов бывшей островной империи – словно напоминание о том, из какого рода происходит Сато Юко.

Кине – скептик, не верящий в мистику, прагматик с сильным профилем, достойным хищной птицы, и манерой отметать всё, что нельзя ясно и чётко обосновать и подкрепить достоверно задокументированными фактами. Он горд и честен – а так же резок, упрям, вспыльчив, бешено нетерпим, когда кто-то оспаривает его убеждения. Конфликтные ситуации всегда рискуют пробудить спящий вулкан его взрывного кисфенского темперамента. В остальное время он невозмутим, внимателен и даже способен на истинно кундабандтскую, почти недоступную всем прочим заботу – спокойную, сдержанную, без экзальтации и крайностей, но искреннюю.

Кине упорно учится, постоянно недосыпает и пьёт кофе кружками. Нарцисс уже привык – Кине всегда пахнет кофе. Запах – единственное, что нравится Нарциссу в этом напитке. Он даже удивляется – такой волшебный, волнующий аромат – и такой мерзкий вкус.

Кине очень быстро усвоил бытовавшие в «своём кругу» правила обращения с Нарциссом. В сущности, они были просты.

Злиться и обижаться на Нарцисса глупо и бесполезно – ему это безразлично, так что единственный, кому будет плохо – сам обиженный.

И так же бесполезно его любить.

Потому что он, безусловно, заметит – и это оставит его совершенно равнодушным. Любовь просто не входит в сферу его жизненных интересов. Они с любовью безнадёжно параллельны друг другу и никогда не пересекаются.

Нарцисса нельзя принимать так близко к сердцу – сердцу будет больно, когда придется отрывать. А отрывать придётся обязательно – с мясом, с кровью, потому что ваши чувства, ваша любовь, неприязнь, ненависть, обида – они ни к чему его не обязывают и не создают на его руках тех цепей, которые соединяют людей. Он попросту – мимо вас. Выскользнет из цепей, как змея, и ушуршит по опавшим листьям по своим делам, бесконечно далёким от вас с вашей дурацкой привязанностью.

Чудовищная самодостаточность. Ему никто не нужен, кроме него самого. Он именно потому такой очаровательный, весёлый, приятный приятель, что ничего не хочет и не ждёт от людей.

Так про него думают все, кто его знает более-менее близко.

* * *

– Доброе утро, эй!

Кине остановился и неспешно обернулся на оклик. Точнее – повернул голову. С его ростом и сложением вообще существовало только два варианта – либо сутулиться и постоянно беспокоиться, как бы кого не зашибить, либо высоко поднять голову, сделать вид, что только что проглотил, не жуя, двуручный меч, и держать себя с достоинством императора, снизошедшего до посещения скотного двора. В этом случае, есть неплохой шанс, что окружающие сами будут убираться с вашей дороги без лишних травм.

Кине с детства был самым высоким среди сверстников, поэтому ему пришлось копировать выправку отца (адмирал помогал ему в этом, перетягивая отпрыска поперёк спины тростью каждый раз, когда видел, что тот сутулится), а затем, когда мальчик вышел из подросткового возраста и его длинные кости сложились в весьма впечатляющую, хоть и несколько поджарую фигуру, ему просто ничего не оставалось, как только приучиться к той церемонной, довольно неспешной манере двигаться, которая отличала его мать-кундабандтку – да и всю кундабандтскую аристократию, если подумать.

Обычно это производило довольно своеобразное впечатление – люди отчего-то побаивались его, стараясь не приближаться лишний раз и не заговаривать. Но этот конкретный охранник был, очевидно, твёрдо настроен пообщаться.

В принципе, охрана Института знала его, так как он приходил сюда практически каждый вечер и пунктуально здоровался – учтиво, хоть и несколько холодновато. Но никаких попыток вступить в разговор не проявляла.

С высоты своего роста Кине оглядел общительного стража порядка. Страж порядка был, судя по всему, ненамного его старше – так, невысокий, слегка потёртый жизнью человек с фигурой, которую легче всего было бы вписать в квадрат.

– Я Вас слушаю, – сказал Кине, благосклонно наклоняя голову.

– Вы бы не ходили, – отчего-то несколько невнятно отозвался охранник.

Кине вопросительно приподнял бровь.

– ОН не в духе, – шёпотом развил мысль охранник, выделив голосом «ОН». – С утра там такое творится...

– Благодарю за предупреждение, – сказал Кине, наметив строго выверенным наклоном головы вежливый поклон. – Но я всё-таки рискну.

После чего поднялся по ступеням к дверям Института.

– Я предупредил... – донеслось в спину.

Идя по коридору, Кине вполне серьёзно взвесил две одинаково паршивые стороны этой ситуации.

Первое, что приходило в голову: Нарциссу явно плохо. Он совершенно очевидно страдает, иначе и предупреждать было бы не о чем. Либо обычная депрессия – сейчас как раз зима, не самое лучшее время для него – либо какие-то настоящие проблемы с работой.

Вторая мысль, которую тоже нельзя было не принимать в расчёт: страдающий Нарцисс умел с редкой масштабностью портить и отравлять жизнь окружающим. Так что эти окружающие тут же начинали страдать ничуть не меньше – а порой им приходилось и намного хуже.

На этот случай во внутреннем кармане куртки Кине покоилась новенькая, ещё интригующе пахнущая типографией книжка «История национализма на Западе» рукотворства некоего П.Р. Ритмона. При самом неудачном повороте событий можно попытаться утихомирить научника, сунув ему в лицо книжку. Обычно действует безотказно: он останавливается подумать, потом берёт книгу, пролистывает нетерпеливо трепещущими пальцами, дрожащим от предвкушения голосом отзывается об авторе нелестно, затем зашвыривает книжку в стол с явной целью почитать попозже и спокойно садится пить свой жуткий отвар, приглашающим жестом указав Кине на кофеварку.

В принципе, никаких причин сомневаться в эффективности проверенной методы не было, но в данном конкретном случае Кине не отказался бы иметь под рукой что-нибудь из тяжёлой артиллерии. К примеру, брошюру какой-нибудь религиозной секты из новомодных. И конфеты «Птичье молоко». Это – особенно. «Птичье молоко», да ещё мороженое – кажется, единственная еда, которой Нарцисс благоволил, и мог поглощать тоннами. Насчёт того, ест ли он вообще что-то ещё, включая то, что периодически приносит в клюве Кине, слабо надеясь спасти экзальтированного научника от неминуемой язвы желудка, были серьёзные сомнения. Во всяком случае, Кине ни разу такого чуда не видел.

Остановившись у двери, он постучал. Затем, не дождавшись ответа, открыл дверь.

Ох, лучше бы он этого не делал! В лицо ему тут же полетела стеклянная мензурка, и только отличная реакция, вполне достойная сына женщина из рода Сато, спасла Кине от тяжёлой травмы. Мензурка разлетелась о дверь, а вслед ударило ещё что-то тяжёлое – от чего дверь ощутимо вздрогнула – и взвинченный, немодулированный от ярости голос доведённого до белого каления научника:

– ПОШЛИ ВСЕ ВОН!!! – и прибавил длинную и, судя по всему, совершенно непечатную фразу на незнакомом языке, полном мягких, шипящих звуков.

Плохо. Очень плохо. Нарцисс совсем себя не контролирует. Или – почти совсем.

Что довело его до такого состояния?

Глупый вопрос. Да всё что угодно.

Хотя, надо признать, в таком тёмном бешенстве Кине его ещё ни разу не видел – за все те полгода, что они знакомы.

Что ж, сейчас увидит...

Кине быстро распахнул дверь и, на всякий случай, подняв руку в блоке, шагнул в комнату.

Нарцисс, как ни странно, не метался по помещению, а сидел за столом, уронив голову на руки. В позе читалась такая отчаянная обречённость, что у Кине просто дух захватило. Сам он был человеком разума, поэтому мог только поражаться той страсти, с которой Нарцисс отдавался всем своим состояниям – полностью, без остатка растворяясь в эмоциях, без различия, была это светлая радость и безмятежность, или тяжёлый гнев пополам с безнадёжностью. Казалось, не Нарцисс управляет своими чувствами, а чувства – им, удачно застилая спокойное сияние его острого интеллекта, которому он путём ежедневных упражнений не давал покрыться патиной.

Кине, соблюдая все меры предосторожности при работе с хищными животными и неуравновешенными психами, приблизился к столу. В лаборатории царил форменный хаос, но столешница непосредственно перед Нарциссом была чистой и пустой, покрытой затейливыми и нервными узорами, вычерченными золочёными ногтями поверх недавней полировки. Нарцисс прерывисто вздохнул. Его жёсткие волосы, собранные в высокий хвост, топорщились с той особой зловредностью, которая отличает только колючую проволоку и некоторые виды кустарника. Кине со всем вниманием изучил белое, без тени розового оттенка, чуть заострённое ухо, за которым киноварные пряди вились чем-то средним между волосами и пухом и не казались опасными. Потом пододвинул себе последний целый стул в помещении и сел.

Нарцисс вновь вздохнул и внезапно резким движением вскинул голову и цепко воззрился в лицо Кине.

– Охайо[4], – сказал Кине.

Нарцисс смотрел на него с каким-то непонятным выражением, и бледное лицо было ещё бледнее обычного. Кине с удивлением заметил, что глаза Нарцисса сильно покраснели – и сами белки, в которых полопались капилляры, и слизистая вокруг глаз, и распухшие веки. Словно он долго не спал, злоупотребляя стимуляторами, потом плакал и тёр глаза.

– У меня ничего не получается, – внезапно сказал Нарцисс сдавленным голосом. Точно не он только что швырял в визитёра хрупкие опасные для жизни предметы и орал, как корабельная сирена. Сердито сжатые, но всё равно дрожащие губы, тон – как у обиженного ребёнка.

Стоит отлучиться на неделю – и вот, пожалуйста. Расхлебывай теперь, как хочешь.

Кине молча достал из кармана книжку, показал Нарциссу и положил на стол. Тот не проявил никакого интереса, и, казалось, совсем её не заметил.

– Я не знаю почему, – продолжал Нарцисс с такой же, но чуть более задумчивой интонацией. – Как будто с моей ДНК что-то не так! А с чьей так, в таком случае?! Что за ерунда!

Кажется, он начал опять заводиться. Кине переставил подальше микроскоп, непонятно как уцелевший во время предыдущих вспышек. Внезапно он ощутил весьма крепкое пожатие – Нарцисс взял его за руку, да так, что не вдруг вырвешься, и смотрел с каким-то нездоровым интересом, словно его дня три не кормили, а теперь поставили перед носом аппетитно пахнущее жаркое.

– Мне нужно немного твоей крови. И прядь волос – на всякий случай.

Первое, что Кине почувствовал, был гнев – безбрежный, как океан и такой же опасный. Он проанализировал свой гнев, бестрепетно усмиряя. Он мог уже встать и уйти. Или, если взбредёт в голову быть великодушным, сделать вид, что ничего не слышал.

Отдать свой генетический материал в чужие руки, в мире, где шагу некуда ступить среди беспринципных магов и спятивших учёных (один из которых, кстати, сидит напротив)... В принципе, об этом можно было просить. Предлагать деньги, вырвать обманом (снотворное, наркоту и алкоголь ещё никто не отменял), шантажировать, в конце концов. Но требовать, вот так, в полной – непонятно с чего – уверенности, что тебе не откажут... И даже ничего не сулить взамен, словно это пустяковая, ничего не значащая услуга, вроде переданной за столом соли...

Это очень лично. Слишком лично.

– Зачем?

Бестактность в ответ на бестактность. Кине сам поморщился от своих слов. Неприятно, но...

– Тебе не нужно знать.

Разговор двух сумасшедших.

– Если я в этом участвую, то желаю знать подробности, – тем самым холодным командным голосом, который так хорошо удавался адмиралу Маэлю. – Хотя бы в общих чертах.

Нарцисс отвернулся, но руку его не отпустил. Неохотно сказал:

– Помнишь ту задумку? Человеческий организм, в котором роль железа выполняет ванадий? Совсем другое строение белка. Полная генетическая перестройка... Я всё продумал, правда, – он быстро глянул на Кине, словно прося поверить: он всё прекрасно продумал и учёл. – Но почему-то у меня не получается. Даже начать. Моя кровь... она сразу сворачивается. Ничего не удаётся сделать, – он кивнул на штатив с рядом пробирок. В каждой лежало что-то приблизительно напоминающее комок чёрного желе.

Нда, интересно, что же у него за кровь такая... Неудивительно, что ничего не удаётся сделать.[5] Про волосы можно не спрашивать. Похоже, они не только не выпадают и не секутся, но и не поддаются ножницам. Или алмазной пиле.

– Хорошо, – в конце концов, что такого, это всего лишь несколько капель крови и прядь волос... Скомандовал. – Ножницы.

Нарцисс молча положил перед ним серебряные, остро наточенные ножницы с черненым узором на рукояти.

– Ты что грустный?

Кине глянул на Сиону. Поэтесса сидела на подоконнике, болтая ногами в тончайших чулках и крутя пальчиками завитый парикмахерским способом локон. И улыбалась.

– Я не грустный, я злой, – сдержанно сказал Кине и перевернул страницу.

– О! – удивилась Сиона, обрисовав «О» накрашенными губками. В голубоватых глазах плясали демонята. – И что же тебя разозлило, можно узнать?

И, встав с подоконника, она неспешно включила кофеварку. В принципе, любой мужчина на месте Кине должен был бы чувствовать себя облагодетельствованным по гроб жизни.

– Мне бы не хотелось распространяться на эту тему, – вежливо отрезал Кине.

– Неужели личная жизнь? – обрадовалась Сиона. – Как славно! А то мне уже начало казаться, ты какой-то ненормальный – всё учишься и учишься...

– Скорее, частная жизнь.

– Если ты надеешься, что я пойму намёк и заткнусь, то позволь тебя разочаровать! – серебристо засмеялась Сиона.

Сиона была известной поэтессой и притом весьма привлекательной женщиной. Далёкая от канонов красоты – высокая и очень худая – она брала своё обаянием, живостью и шармом, тем самым, который никогда не могут до конца заменить заученные приёмы обольщения – хотя бы потому, что лишены естественности. Сиона же была естественна, беспардонна, игрива и обаятельна, как расшалившийся котёнок. Даже если чувствительно цапнет когтями или укусит – нельзя же всерьез сердиться на эту прелесть. Не любить Сиону было почти невозможно, и она этим пользовалась, вовсю завлекая мужчин, да и не только. В действительности, это было не более чем игра одинокой и очень несчастной женщины – Сиона испытывала неодолимое тяготение к той единственной, наверное, группе людей, которые не могли оценить её шарм, каштановые локоны и восхитительно порочную родинку над верхней губой. А именно, к маленьким мальчикам.

Поэтому и кокетство, и разговоры о чужой личной жизни были понятной слабостью той, чья собственная личная жизнь пребывала в практически отсутствующем состоянии.

Но, увы, Кине при всём желании, порадовать её было нечем. Он выглядел значительно старше своих сокурсников, не был ни богат, ни красив. Девушки с интересом разглядывали издалека его впечатляющую фигуру, возвышающую над любой толпой, как минимум, на голову, но ближе подходить желания не изъявляли. Его отстранённая интеллигентность и церемонная вежливость имели огромный успех, но не способствовали сближению со слабым полом. Кине вообще уже давно подумывал жениться на кундабандтке – спокойной, сдержанной, хозяйственной, уважающей своего господина мужа и имеющей твёрдые представления о чести. Свободные альбонактки и, тем более, взрывные кисфенские женщины были ему явно противопоказаны, от них у Кине начиналась мигрень, стоило представить одну из них своей женой, ежедневно находящуюся рядом, в его доме и в его постели, воспитывающую его детей. Увы, положение рода его матери сводило к нулю шансы на брак с представительницей менее значимой кундабандтской семьи. Ну а предположить, что кундабадтка из древнего аристократического рода выйдет за какого-то полукровку – это вообще из области фантастики.

Романчики же и прочая чепуха были Кине глубоко не близки. Все эти глупые встречи-ссоры, цветы и примирения... Бред. Брак строится на взаимном уважении, преданности и чётком распределении ролей, заключается на всю жизнь, имеет целью продолжение рода и сохранение достоинства семьи и старинных традиций. Точка. Кине с удовольствием ухаживал бы за своей невестой и заботился бы о своей жене. Но тратить нервную энергию непонятно на что – нет, это не по нему.

Денег, которые получал один из немногих переводчиков, свободно владеющих 12 языками (среди которых были и такие редкие как кундабандтский, аршанский, маркандский), хватало не только на учёбу, предметы первой необходимости и немаленькую квартирку, обставленную в смешанном кисфенско-кундабандтском стиле, но и на регулярные визиты в Квартал Лунной Травы. Кине там нравилось, он находил старую аквилонскую культуру близкой к кундабандтской, и ценил Квартал, как заповедник этой культуры. Кроме того, две девушки, которых он посещал, были действительно очаровательны.

Про любовь Кине знал, что это – чудесная штука, которая много лет держит вместе его родителей, но ему самому, видимо, недоступна, как ни жаль. Он на память мог произнести сотни кундабандтских, маркандских, аквилонских и аршанских стихов, говорящих об этом прекрасном чувстве, но сам никогда не влюблялся, даже в детстве. Он никогда не мечтал о соседской девчонке с рыжими косичками или ещё о чём-то в этом духе. В Атариене Квартал Лунной Травы был, так что все возникшие в подростковый период желания и потребности Кине удовлетворял именно там. Что же до прочего, то в его мозгу поселился чёткий образ абстрактной будущей жены и своей с ней будущей совместной жизни – естественно, спокойной, достойной и неспешной. Словом, счастливой.

Пока встретить женщину, которая бы могла такую жизнь обеспечить, ему не удалось. Но Кине не терял надежду – в конце концов, ему всего только 22 года. Его брату Юкою уже 25, и он до сих пор не обручён, так что, скорее всего, ничего страшного. Ещё года четыре можно не волноваться.

– Думай, что хочешь, – пожал плечами Кине. – Но это действительно не имеет отношения к так называемой «личной жизни». Я вернулся позавчера, сдал отчёт по практике и пошёл в Институт...

– Ну конечно, – с готовностью поддакнула Сиона, наливая ему кофе. Её глаза лукаво сощурились.

– Конечно, – невозмутимо наклонил голову Кине. – Необходимо было убедиться, что за время моего отсутствия ничего не изменилось. Если учесть непредсказуемость магистра Полянского, я не удивлюсь, однажды обнаружив, что на месте Института находится воронка от бомбы, или что он уволился и срочно подался куда-нибудь в Хайарский Халифат в поисках политического убежища.

– Или что в Институте никто никогда не слышал о Нарциссе Полянском... – мурлыкнула Сиона, грациозно изгибаясь и ставя перед ним чашку.

– Массовый гипноз? Чего ради? – нахмурился Кине. – Если на то пошло, то в этом случае имеет смысл стирать память совсем другой группе людей. Включающей и нас с тобой.

– И прекрасно, разве нет? – искушающе осведомилась женщина, удобно устраиваясь на краю стола. – Не будешь помнить – не о чем грустить. А ещё лучше: чего глаза не видят, того сердцу не жаль.

Кине серьёзно обдумал эту мысль – быстро и всесторонне, в своей манере. Сказал:

– Нет. Не прекрасно.

Сиона засмеялась и взболтнула ногами в воздухе.

– Через неделю у Гэбриэла, младшего сыночка Симоны и Мэг, день рожденья, если ты забыл. Десять лет – прекрасный возраст. Девочки просили позвать тебя, если ты успеешь вернуться. Нарциссу я звонила вчера, но его лаборантка сказала, он не велел беспокоить, заперся у себя и что-то там химичит...

– Неудивительно, – не удержался Кине.

Ох, лучше бы он молчал. Естественно, Сиона не была бы Сионой, если бы не прицепилась к нему после этих слов, как весенний клещ.

– Я был у него вчера, – признался, наконец, Кине. – После моего визита он собирался над чем-то работать. Полагаю, долго и плодотворно.

– Не сомневаюсь. А что ты собираешься подарить мальчику?

Кине отстранённо подумал, действительно ли пристрастия Сионы заметны, или же это только кажется тем, кто знает, как обстоят дела на самом деле? Отмёл проблему как несущественную.

– Думаю, хорошая книга – то, что надо.

– Даже не сомневалась. Разумеется, книга, что же ещё!

– Гэбриэл, в отличие от детей Мэган, производит впечатление ребёнка серьёзного и вдумчивого, – суховато отозвался Кине. – И проявляет похвальный интерес к палеоботанике...

– Ведь это так пригодится ему в жизни! – сладким голосом подхватила Сиона.

Кине вздохнул.

– Ты невыносима, знаешь? – взял руку Сионы и с почтением поцеловал. – Я бы никогда на тебе не женился.

– Но закрутить интрижку бы не отказался, да? – она подморгнула и засмеялась, вырвала руку, соскользнула со стола, протанцевала к окну.

– Подари ему лучше зверька. Что-нибудь, за чем он сможет без труда ухаживать. Змейку, например, у Нарцисса сопри.

– Змейку ему наверняка подарит магистр Полянский, – возразил Кине.

– И прекрасно. Будет парочка. Можно заняться разведением.

– Исключено. Вообще, я не видел у магистра ни одной безопасной змеи. Если ты обратила внимание, он держит у себя амальф.

– Вот когда ты ему окончательно наскучишь, он быстренько с тобой разберётся, – фыркнула Сиона.

Она не хуже Кине знала, что амальфа не только самая декоративная, но и самая ядовитая змея в мире. Одна капля яда, случайно попавшая на кожу – и мгновенная смерть. Противоядия не существовало – в нём просто отпадала нужда, потому что воспользоваться им не было никаких шансов. Яд амальфы почти невозможно было разбавить.

Кине не раз видел, как Нарцисс кормит амальф, не пользуясь никаким защитным снаряжением. Даже перчатками.

– Не смешно, – строго сказал Кине.

Потом не выдержал и расхохотался.

* * *

...Кине впервые появился в лаборатории почти случайно – его притащила Сиона. Поэтесса зашла к студенту на съёмную квартирку, и на крошечной, идеально чистой кухоньке они пили кофе, неспешно обсуждая начавшийся сезон Столичного Драматического Театра. В таких вопросах они никогда не могли прийти к согласию – Кине был убеждённым консерватором, ценящим достоинства традиций и старого, проверенного годами стиля; Сиона был близка к авангарду и модерну, а иногда даже к постмодерну, который Кине вообще не считал искусством. Впрочем, он никому не навязывал своего мнения.

Поскольку искусство было не такой темой, а Сиона – не таким противником, чтобы вывести Кине из равновесия, спора не получилось, все остались спокойны и на своих позициях.

– Я же вижу, тебя что-то тревожит, – вкрадчиво сказала Сиона после второй чашки кофе.

– Вовсе нет, – ответил Кине вежливо. – Спасибо за беспокойство, но, боюсь, ты ошибаешься.

Ещё две чашки спустя он раскололся.

– Старый друг попросил прислать ему семена веха ядовитого[6], но в Амфине раздобыть их оказалось совершенно невозможно. Тем временем минуло уже десять дней. Если я не сумею добыть семена цикуты до конца этого месяца, придётся огорчить друга отказом, а мне бы этого не хотелось, потому что, хоть я и не давал обещаний, на меня надеются.

Он произнёс это серьёзным, ровным тоном, в ритме повествования о легендарных подвигах каких-нибудь прославленных героев древности – так, как говорил всегда, когда не поддавался эмоциям. Сиона нахально зааплодировала, потом задумалась и с внезапным ехидством усмехнулась:

– Ты что-нибудь знаешь о химерах? Да-да, о тех самых мифических – разумеется! – существах. О ламиях, к примеру? О сцилах, эмпузах и так далее?

– Знаю, конечно. В Кисфене трудно вырасти и ни разу не услышать о подобных созданиях.

– И что ты о них думаешь? Как врач?

– Бред, разумеется, – пожал широченными плечами студент. – Достаточно упомянуть, что в крови такого существа должны каким-то образом сосуществовать два вида эритроцитов – для змеиного и человеческого туловища. Как, интересно, нечто подобное может существовать в естественной природе? Зачем?

– А как же свидетельства очевидцев?

– Несомненно, раздутые и преувеличенные известия о случайных мутациях, увиденных в кривом зеркале фантазии, алкоголя и наркотических веществ.

– Браво! А хочешь, я познакомлю тебя с абсолютно живой сцилой, глумящейся над твоим любимым правдоподобием самим фактом своего существования? Кстати, я точно знаю, что у него есть цикута.

– Хорошо, поехали.

Тогда Кине и увидел Нарцисса впервые. Научник был раздражён, взвинчен и несносно язвителен, однако вместо змеиного хвоста располагал вполне человеческими ногами – притом, довольно, длинными – на которых и метался по лаборатории, как ящерица с подожженным хвостом. Так что Кине решил, что юмор Сионы на этот раз был несколько чрезмерно абстрактным.

Нарцисс произвёл на Кине странное впечатление – неистовый и злой, он, тем не менее, принял их, и в завершение присыпанного резкими, почти оскорбительными пассажами разговора, вручил Кине пакетик с семенами и выставил гостей вон.

* * *

Позже Кине видел и «светлую», как он окрестил это явление, ипостась Нарцисса, и поверить не мог, что этот обаятельный, милый, компанейский парень и есть тот самый бестактный мизантроп, что так саркастично шипел на Сиону.

Нарцисс не имел дурных привычек, почти ничего не ел и очень мало спал. В дождь оживлялся и грустил, в холодную погоду становился заторможенным и сонным.

И было ещё что-то, что Кине никак не мог уловить и назвать.

В течение месяца студент методично перекапывал литературу о химерах, ламиях, сцилах.

Покончив с этим одним дождливым вечером, он вернулся домой, приготовил кофе и сказал себе:

– Бред. Я, не сходя с места, могу назвать десяток причин, по которым это совершенно невозможно – физиологически, генетически, психологически.

Совершенно верно.

Но этого было недостаточно.

* * *

Кине приходит через месяц. Потом ещё. И ещё.

Он приносит пищу быстрого приготовления для Нарцисса. И пахнет кофе.

Нарцисс заводит в столе коробку леденцов, которые методично скармливает гостю. Это не помогает.

Они сидят не рядом и не друг напротив друга – кресло Кине в три четверти развернуто к столу. Кине пьёт зверобой с невозмутимым кундабандтским стоицизмом, терпеливый, как памятник поколениям своих предков по обеим линиям, которые, наверное, с таким же выражением лица принимали яд и делали себе харакири.

Через два месяца становится понятно, что эти встречи не собираются прекращаться. Нарцисс тяжело вздыхает и покупает кофеварку, спрашивая себя, почему его радует эта покупка.

Кине не знает, зачем приходит, зачем жертвует часом занятий, двумя часами сна. Зачем отнимает время у безумно занятого человека. Зачем каждый день тратит 25 минут на дорогу, вместо того, чтобы употребить их с намного большей пользой. Зачем?

Каждый раз, когда он приветствует Нарцисса, в кундабандтских беспросветно чёрных глазах – вопрос. Зачем я здесь? Словно он ждёт, что двуликий человек с золочёными ногтями объяснит ему.

В лаборатории Нарцисса Полянского пахнет свежесваренным кофе. Каждый вечер, кормя змей, Нарцисс прислушивается: не звучат ли знакомые шаги на лестнице. Зачем?

Случайно задев рукой волосы Нарцисса, Кине режется до крови, словно киноварные пряди и впрямь сработаны из металла, да, вдобавок, хорошо наточены. Прежде чем отругать и перевязать его, Нарцисс несколько секунд смотрит на кровь, и губы вздрагивают, как у обиженного ребёнка.

Зачем?

Нарцисс чувствует, что начинает привязываться. Откуда-то он знает, что этого нельзя позволять, что это необходимо прекратить любой ценой. Или потом будет очень, очень плохо.

Он не знает, что значит это «плохо» – только ощущение холодной боли в сердце – пронизывающей, тошнотворной, лишающей воли.

Этого вполне достаточно, чтобы задуматься.

Надо прекратить. Сейчас, пока Кине сам не понимает, чего хочет и чего ищет. Потому что как только до него дойдёт – его не остановишь никакими разговорами, и бегать будет бесполезно. Этот человек – он как хорошо разогнавшийся броневик, летящий под откос. Неистовый кисфенский фанатизм и кундабандтское молчаливое упрямство слились в нём самым чудовищным образом. Если он видит цель, то наступает вплоть до полной победы.

А ещё он очень гордый. Гордые люди обычно не возвращаются туда, откуда их выгнали.

Без очень веской причины.

Нарцисс колеблется. Прекратить всё сейчас? Ещё подождать?

Да, подождать.

Ещё немного.

[1] МНС – младший научный сотрудник.

[2] 5-НТР – 5%-ый раствор гидрокситриптофана, способствующего производству серотонина – фермента, вырабатываемого головным мозгом и отвечающим за чувство благополучия и спокойствия.

[3] Зверобой – повышает уровень серотонина в клетках головного мозга.

[4] Охайо – Кине играет словами. «O’haiyo» – кундабандтское слово, произносится с лёгким придыханием и ударением на последнем слоге, имеет несколько значений. Одно из них, наиболее частоупотребимое, обозначает вежливое приветствие (к нему легко добавляется обозначение времени суток, статуса говорящего и адресата, приставки, превращающие его в оскорбительное и т.д.). Менее известный пласт значений эмоционально описывает прелесть сложившейся ситуации и может быть примерно переведён как ироничное «Приплыли» или «Здравствуй, ёлка, новый год».

[5] Свернувшаяся человеческая кровь имеет бурый цвет. Кровь Нарцисса чёрного цвета сама по себе и сворачивается мгновенно. Не знаю, что там у него в основе метаболизма, железо или ещё что, но работать с этим невозможно.

[6] Вех ядовитый (цикута) – многолетнее травянистое растение из семейства зонтичных. Растёт у воды, напоминает съедобные растения, содержит в корневищах смолоподобное вещество цикутотоксин. Ядовито в любом виде. На территории северных провинций Альбонакта не произрастает.