Глава 1. Люди и змеи.
(Зима)

СЦИЛЫ – подвид ламий.

Впервые были замечены в Сцильских горах, восточный Эрикс и Хайарский Халифат, отчего и получили своё название. Первое документальное свидетельство о встрече со сцилой относится к 109 году Эпохи Городов. С тех пор подобных достоверных свидетельств появилось всего 12 (в разных частях Сцильских, Пифских, Северо-сальванских гор, а так же на юге Асквалена), из чего некоторые исследователи делают поспешный вывод, что сцилы достаточно густо расселены либо склонны к путешествиям, относительно малочисленны либо же обладают низкой плотностью популяции и феноменально скрытны.

Никаких следов материальной культуры сцил не удалось найти ни в Сцильских горах, ни в прочих местах, где было засвидетельствовано их пребывание, что достаточно типично для ламий.

В фольклоре часты описания агрессивного поведения сцил, нападений на людей, как правило, с летальным исходом. Однако в действительности задокументировано только 3 подобных случая. Во всех трёх, жертвой становился не случайный встречный, а давно знакомый человек, который много раз контактировал с данной конкретной сцилой и «приручил» её. У всех трёх жертв были изъяты сердца, а в одном случае так же левое лёгкое и печень. В двух случаях случайные свидетели видели, как сердца жертв были съедены сцилами прямо на месте преступления.

Молва окружает сцил неоправданно мрачным ореолом. В действительности, в 4 случаях из 12 поведение сцил было нейтрально (они наблюдали за людьми с высоких скал, будучи вне доступа человеческого оружия), а в остальных – дружелюбным: сцилы выводили заблудившихся в горах путником к людскому жилью, приводили к раненным медицинскую помощь и даже возвращали потерявшихся детей. Подобными же случаями пестрят предания и легенды.

Насчёт размножения, степени разумности и социальной организации сцил определённо ничего сказать нельзя. Достоверно известно, что никто никогда не встречал больше чем одну сцилу за раз, и во всех задокументированных случаях это были особи мужского пола (хотя об этом позволяет судить только сложение их человеческого торса). Человеческой речью они не пользовались, хотя, в отличие от ламий, имеющих раздвоенный язык, теоретически способны воспроизводить связную речь, если, конечно, этому не противоречит строение гортани и голосовых связок.

Не существует ни одного сколько-нибудь достоверного свидетельства того, чтобы сцилы каким-то образом использовали орудия труда или одежду. В одном из случаев на голове сцилы был замечен венок из цветов лютика и водяного кресса, в другом сцилой было получено в подарок кольцо с драгоценным камнем, которое сцила вполне осмыслено надела на указательный палец левой руки. На запястье одной из сцил, наблюдавших за человеческим посёлком, был замечен металлический браслет, по виду золотой.

Легенды описывают сцил как красивых змеелюдей с насыщенными оттенками волос и глаз, прочными когтями золотого цвета и ядовитыми железами.

Существуют две фундаментальные фольклорные традиции с массой вариаций.

В южных землях Альбонакта и Восточных царств, а так же на острове Косс придерживаются мнения, что сцилы – суть полуразумные животные, порождения магии либо божественного вмешательства. Это территориальные существа, живущие на большом расстоянии друг от друга. Сцилы – плотоядны, они хищники, опасные для мелких теплокровных животных. Периодически (в зависимости от версии, по вкусу либо по необходимости) завлекают или выслеживают и убивают людей, т.к. испытывают неодолимое влечение (или настоятельную потребность) в подкреплении своей жизненной силы человеческим сердцем и печенью. Это позволяет жителям южных горных районов списывать на сцил значительную часть пропавших без вести. Все сцилы – особи мужского пола, для продолжения рода им необходимы человеческие женщины, которых они обольщают и похищают, вероятно, приняв человеческий облик. Все рождённые от таких союзов дети являются сцилами (по другим версиям – только мальчики, девочки рождаются ламиями, людьми либо мёртвыми).

В этой версии, несмотря на её популярность, видно неслучайное сходство с представлениями о русалках и мульгах.

Вторая версия распространена на Западе. Согласно ей, сцилы – тайный разумный народ, города которого скрыты глубоко под землёй или в толще гор. Правят ими женщины, никогда не поднимающиеся на поверхность. Люди же встречались с меньшинством подземного общества, в зависимости от версии: с разведчиками, исследователями, психически неустойчивыми изгоями.

Здесь видно явное влияние представлений о коренном населении массива Каирн.

Все легенды сходятся в определении характера сцилы как неуравновешенного и непредсказуемого. Они либо жестоки, злы, вредны, враждебны, либо дружелюбны, услужливы и заботливы. Считается, что исправить настроение сцилы возможно, преподнеся ей хороший подарок, роль которого в сказках обычно выполняет еда, украшения, волшебные явления или предметы; реже – определённые значимые слова, заклинания, поцелуй.

Устойчивое и распространённое почти повсеместно в горных районах суеверие связывает агрессивную, направленную против человека энергию сцил с их волосами. Считается, что тот, кто сумеет без вреда для себя расчесать, а лучше – заплести волосы сцилы, обретает над ней определённую власть: по крайней мере, сцила не причинит ему вреда, и даже напротив – может защитить от опасности.

Считается, что сцилы редко смеются и плачут, поэтому их слёзы превращаются в жемчуг, а с губ, когда они смеются, падают лепестки цветов (роз, ландыша либо гиацинта).

Существует мнение, что кровь сцилы чёрная и обладает особой властью над силами природы. Несмотря на то, что не существует ни одного достоверного свидетельства вскрытия сцилы, эта идея очень популярна на Западе и последовательно развивается в трудах Герберта Либрейна «О змеях и чародеях» (509 год Эпохи Империи) и «О химерах» (521 год Эпохи Империи). Более ранняя классическая, хоть и спорная, работа по ритуальной магии «Змеи и предметные ритуалы» 1607 года Эпохи Городов описывает около пятидесяти способов утилизации ламий и 344 ритуала, в которых используются кровь, когти, кости, волосы, кожа, чешуя, глаза и внутренние органы сцилы.

В завершении темы хотелось бы кратко упомянуть монографию В. Полянского «Змеиная кровь». Приведённый там фрагмент ритуального заклинания Магии Преображения переведён на оэн следующим образом:

Агони, Фатх, Хайярат.
Чёрная влага кипит в жилах,
Змеиная кровь преображает меня.
Скоро я буду обладать властью над материей времени.

В оригинале в начале третей строки использовано не «hemot’os owyrmys», а «hemot’os Styllos». То есть «кровь сцилы», а не «кровь змеи».

А. Фэ «Справочник Химер» в 5 томах, Йолк,
1987 г. Эры от Реставрации, Т. З (П – Т).

* * *

...Влюблённый с точки зрения биохимии – тот же невротик. Содержание в его организме серотонина болезненно низко, но томографические исследования показывают, что при виде объекта любви в мозгу влюблённого активируются центры удовольствия (те участки мозга, что вызывают приятные ощущения, когда мы делаем что-то, что поддерживает в нас жизнь, например, едим или пьём), одновременно подавляются те участки мозга, которые ответственны за отрицательные эмоции. Поэтому влюблённые не впадают в уныние и печаль, их любовь действует наподобие лекарства. Только принимать его необходимо каждый день, в противном случае будет действительно плохо. Это связано с действием гормона дофамина, вызывающего ощущения эйфории. Можно с уверенностью утверждать, что дофамин – важная составляющая имманентного организму «приворотного зелья». Это дофамин генерирует так называемое «безумие» влюблённого, заряжает энергией, толкает на сумасбродства, приковывает внимание к любимому, помогая преодолеть врождённый страх перед «чужим».

Симптомы влюблённости сравнимы с наркотической зависимостью, т.к. она тоже связана с повышенным выделением дофамина...

Из статьи Н. Полянского «Биохимическая природа любви»,
по материалам исследований группы учёных
Института Исследований Человека, Порт-Дельта.

* * *

Когда идёт дождь, Нарцисс просыпается. Поднимает голову с узорчатой подушки, встаёт с дивана и идёт к окну. Длинные тонкие пальцы отодвигают жалюзи, ловя на гладкую холодную поверхность золотых ногтей смутный отблеск рыжего фонаря. Долго смотрит на пустой двор перед крыльцом Института. Это место кажется покинутым и бесприютным, серым – лишь тёмные потоки грязной воды ручьями текут по тусклым дворовым плитам, кипят водоворотами вокруг стоков. Никого. Словно окрестности вымерли, словно здесь никогда никого и не было, не слонялись любопытные, не шумели курящие на крыльце лаборанты и эмэнэсы.[1] Только одинокий оранжевый фонарь горит над флигельком охраны, сбоку, но сквозь односторонне проницаемые окна флигелька невозможно понять, есть ли там кто-то.

Двор заполнен дождём и совершенно безлюден.

Нарцисс улыбается. Он не любит людей, особенно когда на обозримом пространстве их собирается больше одного. А в такую погоду они предпочитают сбиваться кучками в тёплой, уютной норке, и смеяться, и пить что-нибудь горячее, ещё лучше – алкогольное, сетуя на холод и мерзкую погоду. Или прижиматься к кому-нибудь близкому в темноте, пользуясь «романтичной обстановкой» и «меланхолической печалью» как предлогом для объятий, прикосновений и слов, которых стыдятся при свете дня.

Нарцисс слушает дождь.

Лаборатория во тьме, освещённая вспышкой молнии, прекрасна как жуткий рельеф замка из фильма ужасов. Нарцисс не испытывает ни меланхолии, ни печали, ни страха. Страха он не испытывает вообще никогда, не знает и никогда не знал, что это такое.

Он чувствует холодные когтистые руки, закрывающие ему глаза, пробивающие рёбра насквозь и сжимающие вяло сопротивляющееся сердце.

Нарцисс встречает утро у монитора. Разъярённым шипением прогоняет невыспавшуюся лаборантку, потом передумывает и вновь вызывает ей, велит заварить зверобоя.

Нарцисс зол, он хмурится и медленно, круговыми движениями вдавливает каблук в терпеливый, мягкий ворс ковра. Нарцисс колет себе 5%-ый раствор гидрокситриптофана и кормит змей мышами, вполголоса бормоча названия непокорных оперонов. В глубине души он до сих пор уверен, что знание имени даёт власть над его обладателем. Наверное, он бы курил, если бы мог выносить запах дыма.

В задумчивом раздражении он водит золочёным ногтем по дубовой столешнице – тонкая деревянная стружка сыплется на пол.

У Нарцисса длинные киноварные волосы – жёсткие, словно металлизированные. Он высок ростом, худ, по-птичьи узок в кости. У него слишком тонкие и одновременно сильные, чёткие черты, словно нарисованные на шёлке тончайшей кистью. Пропорции этого лица содержат в себе нечто нечеловеческое и очень эстетичное – высокие скулы, крупные, длинные, широко расставленные глаза. Удлинённые кости, вытянутый череп, горделивый, даже высокомерный изгиб длинной шеи, чуть отклонённой назад, словно под тяжестью головы.

В нём есть что-то безусловно змеиное – хотя бы склонность к внезапным броскам и ядовитым укусам в самое незащищённое место. Он и сам не слишком уверен в своём человеческом происхождении – его это мало волнует.

Он не слишком-то осведомлён о том, кто он и откуда. Его жизнь, сохранённая в памяти – долгая история кропотливой работы, полной фанатизма, озарений и блестящих открытий – в разных местах, эпохах, с разным окружением, на что он не обращал и не обращает ровно никакого внимания.

У него есть совершенно законное удостоверение личности, гласящее, что он родился в Ганимеде 30 лет назад. Предыдущее он уже лет 8 как растворил в кислоте. Оно называло годом его рождения 1904, а местом – Тагденштадт, Северная Сальвана. И было не менее законным.

Все обожают Нарцисса. И стараются свести общение к минимуму.

Ему присущи всего два состояния – он либо идеально добр, весел, общителен, великодушен, фонтанирует обаянием и заражает прекрасным настроением всех вокруг, либо же безмерно злобен, сварлив, замкнут, вреден, мрачен, язвителен вплоть до жестокости. Между этим и тем живёт лишь спокойная тоска, усталость и депрессия, как правило, имеющая прямое отношение к работе и плавно перетекающая во второе состояние.

Нарцисс предпочёл бы отдаться своим эмоциональным состояниям, но в интересах дела пытается бороться с хандрой и злобой. За долгие годы он отверг почти все виды вмешательств как неэффективные. Он колет себе 5-НТР[2] и литрами пьёт зверобой[3]. Это хоть как-то помогает.

Когда ему больно или плохо, он забивается в тихий угол и там лежит, никого к себе не подпуская.

Он никогда не плачет и не смеётся.

* * *

Кине – ящик не без двойного дна, хотя на вид – сплошной монолит, простой, как топорище.

У Кине тоже есть удостоверение личности, где чёрным по белому написано, что он, Кине Сато-Маэль, родился 22 года назад в кисфенском городке Атариен в семье адмирала Роберта Маэля и его жены, бортового врача Сато Юко.

Удостоверение настолько настоящее, что при желании возможно даже познакомиться с родителями Кине, с его братом Юкоем, сестрой Мичиру, с бывшими одноклассниками и учителями. Правда, адмирал с женой уже год как отбыли в исследовательский рейд, и их нет смысла ждать раньше, чем года через три. Юкой работает где-то в Сальване, в богами забытых глухих горах, а Мичиру практикует в горах Пифо, где любая связь, как известно, не работает. Большинство одноклассников либо разъехались, либо упокоились на дне атариенского залива с бетонной чуркой на ногах, или же в канаве с ножом в боку – люди в Кисфене всегда были горячие, южные, а нравы простые. Но некоторые из учителей ещё вполне доступны для беседы.

Что делает сын звездноглазой таинственной кундабандтки и яростного кисфенского оборотня в великой столице? Учится, разумеется, что же ещё. На врача учится. Последний год.

Кине очень высок, прекрасно сложен, сухопар и выглядит в целом лет на пять старше своего паспортного возраста. У Кине резкое, суровое лицо, в котором магически слились две различные крови. Это лицо, не обладая никакими отталкивающими чертами или недостатками, напрочь лишено красоты, но обладает особой, почти магнетической харизмой, присущей оборотням. У Кине раскосые чёрные глаза, непроницаемые и одновременно очень глубокие; смуглая, по-кундабандтски ровная кожа; иссиня-чёрные волосы, заплетённые во множество змеевидных кос, собранных в высоких хвост, напоминающий боевую причёску воинов бывшей островной империи – словно напоминание о том, из какого рода происходит Сато Юко.

Кине – скептик, не верящий в мистику, прагматик с сильным профилем, достойным хищной птицы, и манерой отметать всё, что нельзя ясно и чётко обосновать и подкрепить достоверно задокументированными фактами. Он горд и честен – а так же резок, упрям, вспыльчив, бешено нетерпим, когда кто-то оспаривает его убеждения. Конфликтные ситуации всегда рискуют пробудить спящий вулкан его взрывного кисфенского темперамента. В остальное время он невозмутим, внимателен и даже способен на истинно кундабандтскую, почти недоступную всем прочим заботу – спокойную, сдержанную, без экзальтации и крайностей, но искреннюю.

Кине упорно учится, постоянно недосыпает и пьёт кофе кружками. Нарцисс уже привык – Кине всегда пахнет кофе. Запах – единственное, что нравится Нарциссу в этом напитке. Он даже удивляется – такой волшебный, волнующий аромат – и такой мерзкий вкус.

Кине очень быстро усвоил бытовавшие в «своём кругу» правила обращения с Нарциссом. В сущности, они были просты.

Злиться и обижаться на Нарцисса глупо и бесполезно – ему это безразлично, так что единственный, кому будет плохо – сам обиженный.

И так же бесполезно его любить.

Потому что он, безусловно, заметит – и это оставит его совершенно равнодушным. Любовь просто не входит в сферу его жизненных интересов. Они с любовью безнадёжно параллельны друг другу и никогда не пересекаются.

Нарцисса нельзя принимать так близко к сердцу – сердцу будет больно, когда придется отрывать. А отрывать придётся обязательно – с мясом, с кровью, потому что ваши чувства, ваша любовь, неприязнь, ненависть, обида – они ни к чему его не обязывают и не создают на его руках тех цепей, которые соединяют людей. Он попросту – мимо вас. Выскользнет из цепей, как змея, и ушуршит по опавшим листьям по своим делам, бесконечно далёким от вас с вашей дурацкой привязанностью.

Чудовищная самодостаточность. Ему никто не нужен, кроме него самого. Он именно потому такой очаровательный, весёлый, приятный приятель, что ничего не хочет и не ждёт от людей.

Так про него думают все, кто его знает более-менее близко.

* * *

– Доброе утро, эй!

Кине остановился и неспешно обернулся на оклик. Точнее – повернул голову. С его ростом и сложением вообще существовало только два варианта – либо сутулиться и постоянно беспокоиться, как бы кого не зашибить, либо высоко поднять голову, сделать вид, что только что проглотил, не жуя, двуручный меч, и держать себя с достоинством императора, снизошедшего до посещения скотного двора. В этом случае, есть неплохой шанс, что окружающие сами будут убираться с вашей дороги без лишних травм.

Кине с детства был самым высоким среди сверстников, поэтому ему пришлось копировать выправку отца (адмирал помогал ему в этом, перетягивая отпрыска поперёк спины тростью каждый раз, когда видел, что тот сутулится), а затем, когда мальчик вышел из подросткового возраста и его длинные кости сложились в весьма впечатляющую, хоть и несколько поджарую фигуру, ему просто ничего не оставалось, как только приучиться к той церемонной, довольно неспешной манере двигаться, которая отличала его мать-кундабандтку – да и всю кундабандтскую аристократию, если подумать.

Обычно это производило довольно своеобразное впечатление – люди отчего-то побаивались его, стараясь не приближаться лишний раз и не заговаривать. Но этот конкретный охранник был, очевидно, твёрдо настроен пообщаться.

В принципе, охрана Института знала его, так как он приходил сюда практически каждый вечер и пунктуально здоровался – учтиво, хоть и несколько холодновато. Но никаких попыток вступить в разговор не проявляла.

С высоты своего роста Кине оглядел общительного стража порядка. Страж порядка был, судя по всему, ненамного его старше – так, невысокий, слегка потёртый жизнью человек с фигурой, которую легче всего было бы вписать в квадрат.

– Я Вас слушаю, – сказал Кине, благосклонно наклоняя голову.

– Вы бы не ходили, – отчего-то несколько невнятно отозвался охранник.

Кине вопросительно приподнял бровь.

– ОН не в духе, – шёпотом развил мысль охранник, выделив голосом «ОН». – С утра там такое творится...

– Благодарю за предупреждение, – сказал Кине, наметив строго выверенным наклоном головы вежливый поклон. – Но я всё-таки рискну.

После чего поднялся по ступеням к дверям Института.

– Я предупредил... – донеслось в спину.

Идя по коридору, Кине вполне серьёзно взвесил две одинаково паршивые стороны этой ситуации.

Первое, что приходило в голову: Нарциссу явно плохо. Он совершенно очевидно страдает, иначе и предупреждать было бы не о чем. Либо обычная депрессия – сейчас как раз зима, не самое лучшее время для него – либо какие-то настоящие проблемы с работой.

Вторая мысль, которую тоже нельзя было не принимать в расчёт: страдающий Нарцисс умел с редкой масштабностью портить и отравлять жизнь окружающим. Так что эти окружающие тут же начинали страдать ничуть не меньше – а порой им приходилось и намного хуже.

На этот случай во внутреннем кармане куртки Кине покоилась новенькая, ещё интригующе пахнущая типографией книжка «История национализма на Западе» рукотворства некоего П.Р. Ритмона. При самом неудачном повороте событий можно попытаться утихомирить научника, сунув ему в лицо книжку. Обычно действует безотказно: он останавливается подумать, потом берёт книгу, пролистывает нетерпеливо трепещущими пальцами, дрожащим от предвкушения голосом отзывается об авторе нелестно, затем зашвыривает книжку в стол с явной целью почитать попозже и спокойно садится пить свой жуткий отвар, приглашающим жестом указав Кине на кофеварку.

В принципе, никаких причин сомневаться в эффективности проверенной методы не было, но в данном конкретном случае Кине не отказался бы иметь под рукой что-нибудь из тяжёлой артиллерии. К примеру, брошюру какой-нибудь религиозной секты из новомодных. И конфеты «Птичье молоко». Это – особенно. «Птичье молоко», да ещё мороженое – кажется, единственная еда, которой Нарцисс благоволил, и мог поглощать тоннами. Насчёт того, ест ли он вообще что-то ещё, включая то, что периодически приносит в клюве Кине, слабо надеясь спасти экзальтированного научника от неминуемой язвы желудка, были серьёзные сомнения. Во всяком случае, Кине ни разу такого чуда не видел.

Остановившись у двери, он постучал. Затем, не дождавшись ответа, открыл дверь.

Ох, лучше бы он этого не делал! В лицо ему тут же полетела стеклянная мензурка, и только отличная реакция, вполне достойная сына женщина из рода Сато, спасла Кине от тяжёлой травмы. Мензурка разлетелась о дверь, а вслед ударило ещё что-то тяжёлое – от чего дверь ощутимо вздрогнула – и взвинченный, немодулированный от ярости голос доведённого до белого каления научника:

– ПОШЛИ ВСЕ ВОН!!! – и прибавил длинную и, судя по всему, совершенно непечатную фразу на незнакомом языке, полном мягких, шипящих звуков.

Плохо. Очень плохо. Нарцисс совсем себя не контролирует. Или – почти совсем.

Что довело его до такого состояния?

Глупый вопрос. Да всё что угодно.

Хотя, надо признать, в таком тёмном бешенстве Кине его ещё ни разу не видел – за все те полгода, что они знакомы.

Что ж, сейчас увидит...

Кине быстро распахнул дверь и, на всякий случай, подняв руку в блоке, шагнул в комнату.

Нарцисс, как ни странно, не метался по помещению, а сидел за столом, уронив голову на руки. В позе читалась такая отчаянная обречённость, что у Кине просто дух захватило. Сам он был человеком разума, поэтому мог только поражаться той страсти, с которой Нарцисс отдавался всем своим состояниям – полностью, без остатка растворяясь в эмоциях, без различия, была это светлая радость и безмятежность, или тяжёлый гнев пополам с безнадёжностью. Казалось, не Нарцисс управляет своими чувствами, а чувства – им, удачно застилая спокойное сияние его острого интеллекта, которому он путём ежедневных упражнений не давал покрыться патиной.

Кине, соблюдая все меры предосторожности при работе с хищными животными и неуравновешенными психами, приблизился к столу. В лаборатории царил форменный хаос, но столешница непосредственно перед Нарциссом была чистой и пустой, покрытой затейливыми и нервными узорами, вычерченными золочёными ногтями поверх недавней полировки. Нарцисс прерывисто вздохнул. Его жёсткие волосы, собранные в высокий хвост, топорщились с той особой зловредностью, которая отличает только колючую проволоку и некоторые виды кустарника. Кине со всем вниманием изучил белое, без тени розового оттенка, чуть заострённое ухо, за которым киноварные пряди вились чем-то средним между волосами и пухом и не казались опасными. Потом пододвинул себе последний целый стул в помещении и сел.

Нарцисс вновь вздохнул и внезапно резким движением вскинул голову и цепко воззрился в лицо Кине.

– Охайо[4], – сказал Кине.

Нарцисс смотрел на него с каким-то непонятным выражением, и бледное лицо было ещё бледнее обычного. Кине с удивлением заметил, что глаза Нарцисса сильно покраснели – и сами белки, в которых полопались капилляры, и слизистая вокруг глаз, и распухшие веки. Словно он долго не спал, злоупотребляя стимуляторами, потом плакал и тёр глаза.

– У меня ничего не получается, – внезапно сказал Нарцисс сдавленным голосом. Точно не он только что швырял в визитёра хрупкие опасные для жизни предметы и орал, как корабельная сирена. Сердито сжатые, но всё равно дрожащие губы, тон – как у обиженного ребёнка.

Стоит отлучиться на неделю – и вот, пожалуйста. Расхлебывай теперь, как хочешь.

Кине молча достал из кармана книжку, показал Нарциссу и положил на стол. Тот не проявил никакого интереса, и, казалось, совсем её не заметил.

– Я не знаю почему, – продолжал Нарцисс с такой же, но чуть более задумчивой интонацией. – Как будто с моей ДНК что-то не так! А с чьей так, в таком случае?! Что за ерунда!

Кажется, он начал опять заводиться. Кине переставил подальше микроскоп, непонятно как уцелевший во время предыдущих вспышек. Внезапно он ощутил весьма крепкое пожатие – Нарцисс взял его за руку, да так, что не вдруг вырвешься, и смотрел с каким-то нездоровым интересом, словно его дня три не кормили, а теперь поставили перед носом аппетитно пахнущее жаркое.

– Мне нужно немного твоей крови. И прядь волос – на всякий случай.

Первое, что Кине почувствовал, был гнев – безбрежный, как океан и такой же опасный. Он проанализировал свой гнев, бестрепетно усмиряя. Он мог уже встать и уйти. Или, если взбредёт в голову быть великодушным, сделать вид, что ничего не слышал.

Отдать свой генетический материал в чужие руки, в мире, где шагу некуда ступить среди беспринципных магов и спятивших учёных (один из которых, кстати, сидит напротив)... В принципе, об этом можно было просить. Предлагать деньги, вырвать обманом (снотворное, наркоту и алкоголь ещё никто не отменял), шантажировать, в конце концов. Но требовать, вот так, в полной – непонятно с чего – уверенности, что тебе не откажут... И даже ничего не сулить взамен, словно это пустяковая, ничего не значащая услуга, вроде переданной за столом соли...

Это очень лично. Слишком лично.

– Зачем?

Бестактность в ответ на бестактность. Кине сам поморщился от своих слов. Неприятно, но...

– Тебе не нужно знать.

Разговор двух сумасшедших.

– Если я в этом участвую, то желаю знать подробности, – тем самым холодным командным голосом, который так хорошо удавался адмиралу Маэлю. – Хотя бы в общих чертах.

Нарцисс отвернулся, но руку его не отпустил. Неохотно сказал:

– Помнишь ту задумку? Человеческий организм, в котором роль железа выполняет ванадий? Совсем другое строение белка. Полная генетическая перестройка... Я всё продумал, правда, – он быстро глянул на Кине, словно прося поверить: он всё прекрасно продумал и учёл. – Но почему-то у меня не получается. Даже начать. Моя кровь... она сразу сворачивается. Ничего не удаётся сделать, – он кивнул на штатив с рядом пробирок. В каждой лежало что-то приблизительно напоминающее комок чёрного желе.

Нда, интересно, что же у него за кровь такая... Неудивительно, что ничего не удаётся сделать.[5] Про волосы можно не спрашивать. Похоже, они не только не выпадают и не секутся, но и не поддаются ножницам. Или алмазной пиле.

– Хорошо, – в конце концов, что такого, это всего лишь несколько капель крови и прядь волос... Скомандовал. – Ножницы.

Нарцисс молча положил перед ним серебряные, остро наточенные ножницы с черненым узором на рукояти.

– Ты что грустный?

Кине глянул на Сиону. Поэтесса сидела на подоконнике, болтая ногами в тончайших чулках и крутя пальчиками завитый парикмахерским способом локон. И улыбалась.

– Я не грустный, я злой, – сдержанно сказал Кине и перевернул страницу.

– О! – удивилась Сиона, обрисовав «О» накрашенными губками. В голубоватых глазах плясали демонята. – И что же тебя разозлило, можно узнать?

И, встав с подоконника, она неспешно включила кофеварку. В принципе, любой мужчина на месте Кине должен был бы чувствовать себя облагодетельствованным по гроб жизни.

– Мне бы не хотелось распространяться на эту тему, – вежливо отрезал Кине.

– Неужели личная жизнь? – обрадовалась Сиона. – Как славно! А то мне уже начало казаться, ты какой-то ненормальный – всё учишься и учишься...

– Скорее, частная жизнь.

– Если ты надеешься, что я пойму намёк и заткнусь, то позволь тебя разочаровать! – серебристо засмеялась Сиона.

Сиона была известной поэтессой и притом весьма привлекательной женщиной. Далёкая от канонов красоты – высокая и очень худая – она брала своё обаянием, живостью и шармом, тем самым, который никогда не могут до конца заменить заученные приёмы обольщения – хотя бы потому, что лишены естественности. Сиона же была естественна, беспардонна, игрива и обаятельна, как расшалившийся котёнок. Даже если чувствительно цапнет когтями или укусит – нельзя же всерьез сердиться на эту прелесть. Не любить Сиону было почти невозможно, и она этим пользовалась, вовсю завлекая мужчин, да и не только. В действительности, это было не более чем игра одинокой и очень несчастной женщины – Сиона испытывала неодолимое тяготение к той единственной, наверное, группе людей, которые не могли оценить её шарм, каштановые локоны и восхитительно порочную родинку над верхней губой. А именно, к маленьким мальчикам.

Поэтому и кокетство, и разговоры о чужой личной жизни были понятной слабостью той, чья собственная личная жизнь пребывала в практически отсутствующем состоянии.

Но, увы, Кине при всём желании, порадовать её было нечем. Он выглядел значительно старше своих сокурсников, не был ни богат, ни красив. Девушки с интересом разглядывали издалека его впечатляющую фигуру, возвышающую над любой толпой, как минимум, на голову, но ближе подходить желания не изъявляли. Его отстранённая интеллигентность и церемонная вежливость имели огромный успех, но не способствовали сближению со слабым полом. Кине вообще уже давно подумывал жениться на кундабандтке – спокойной, сдержанной, хозяйственной, уважающей своего господина мужа и имеющей твёрдые представления о чести. Свободные альбонактки и, тем более, взрывные кисфенские женщины были ему явно противопоказаны, от них у Кине начиналась мигрень, стоило представить одну из них своей женой, ежедневно находящуюся рядом, в его доме и в его постели, воспитывающую его детей. Увы, положение рода его матери сводило к нулю шансы на брак с представительницей менее значимой кундабандтской семьи. Ну а предположить, что кундабадтка из древнего аристократического рода выйдет за какого-то полукровку – это вообще из области фантастики.

Романчики же и прочая чепуха были Кине глубоко не близки. Все эти глупые встречи-ссоры, цветы и примирения... Бред. Брак строится на взаимном уважении, преданности и чётком распределении ролей, заключается на всю жизнь, имеет целью продолжение рода и сохранение достоинства семьи и старинных традиций. Точка. Кине с удовольствием ухаживал бы за своей невестой и заботился бы о своей жене. Но тратить нервную энергию непонятно на что – нет, это не по нему.

Денег, которые получал один из немногих переводчиков, свободно владеющих 12 языками (среди которых были и такие редкие как кундабандтский, аршанский, маркандский), хватало не только на учёбу, предметы первой необходимости и немаленькую квартирку, обставленную в смешанном кисфенско-кундабандтском стиле, но и на регулярные визиты в Квартал Лунной Травы. Кине там нравилось, он находил старую аквилонскую культуру близкой к кундабандтской, и ценил Квартал, как заповедник этой культуры. Кроме того, две девушки, которых он посещал, были действительно очаровательны.

Про любовь Кине знал, что это – чудесная штука, которая много лет держит вместе его родителей, но ему самому, видимо, недоступна, как ни жаль. Он на память мог произнести сотни кундабандтских, маркандских, аквилонских и аршанских стихов, говорящих об этом прекрасном чувстве, но сам никогда не влюблялся, даже в детстве. Он никогда не мечтал о соседской девчонке с рыжими косичками или ещё о чём-то в этом духе. В Атариене Квартал Лунной Травы был, так что все возникшие в подростковый период желания и потребности Кине удовлетворял именно там. Что же до прочего, то в его мозгу поселился чёткий образ абстрактной будущей жены и своей с ней будущей совместной жизни – естественно, спокойной, достойной и неспешной. Словом, счастливой.

Пока встретить женщину, которая бы могла такую жизнь обеспечить, ему не удалось. Но Кине не терял надежду – в конце концов, ему всего только 22 года. Его брату Юкою уже 25, и он до сих пор не обручён, так что, скорее всего, ничего страшного. Ещё года четыре можно не волноваться.

– Думай, что хочешь, – пожал плечами Кине. – Но это действительно не имеет отношения к так называемой «личной жизни». Я вернулся позавчера, сдал отчёт по практике и пошёл в Институт...

– Ну конечно, – с готовностью поддакнула Сиона, наливая ему кофе. Её глаза лукаво сощурились.

– Конечно, – невозмутимо наклонил голову Кине. – Необходимо было убедиться, что за время моего отсутствия ничего не изменилось. Если учесть непредсказуемость магистра Полянского, я не удивлюсь, однажды обнаружив, что на месте Института находится воронка от бомбы, или что он уволился и срочно подался куда-нибудь в Хайарский Халифат в поисках политического убежища.

– Или что в Институте никто никогда не слышал о Нарциссе Полянском... – мурлыкнула Сиона, грациозно изгибаясь и ставя перед ним чашку.

– Массовый гипноз? Чего ради? – нахмурился Кине. – Если на то пошло, то в этом случае имеет смысл стирать память совсем другой группе людей. Включающей и нас с тобой.

– И прекрасно, разве нет? – искушающе осведомилась женщина, удобно устраиваясь на краю стола. – Не будешь помнить – не о чем грустить. А ещё лучше: чего глаза не видят, того сердцу не жаль.

Кине серьёзно обдумал эту мысль – быстро и всесторонне, в своей манере. Сказал:

– Нет. Не прекрасно.

Сиона засмеялась и взболтнула ногами в воздухе.

– Через неделю у Гэбриэла, младшего сыночка Симоны и Мэг, день рожденья, если ты забыл. Десять лет – прекрасный возраст. Девочки просили позвать тебя, если ты успеешь вернуться. Нарциссу я звонила вчера, но его лаборантка сказала, он не велел беспокоить, заперся у себя и что-то там химичит...

– Неудивительно, – не удержался Кине.

Ох, лучше бы он молчал. Естественно, Сиона не была бы Сионой, если бы не прицепилась к нему после этих слов, как весенний клещ.

– Я был у него вчера, – признался, наконец, Кине. – После моего визита он собирался над чем-то работать. Полагаю, долго и плодотворно.

– Не сомневаюсь. А что ты собираешься подарить мальчику?

Кине отстранённо подумал, действительно ли пристрастия Сионы заметны, или же это только кажется тем, кто знает, как обстоят дела на самом деле? Отмёл проблему как несущественную.

– Думаю, хорошая книга – то, что надо.

– Даже не сомневалась. Разумеется, книга, что же ещё!

– Гэбриэл, в отличие от детей Мэган, производит впечатление ребёнка серьёзного и вдумчивого, – суховато отозвался Кине. – И проявляет похвальный интерес к палеоботанике...

– Ведь это так пригодится ему в жизни! – сладким голосом подхватила Сиона.

Кине вздохнул.

– Ты невыносима, знаешь? – взял руку Сионы и с почтением поцеловал. – Я бы никогда на тебе не женился.

– Но закрутить интрижку бы не отказался, да? – она подморгнула и засмеялась, вырвала руку, соскользнула со стола, протанцевала к окну.

– Подари ему лучше зверька. Что-нибудь, за чем он сможет без труда ухаживать. Змейку, например, у Нарцисса сопри.

– Змейку ему наверняка подарит магистр Полянский, – возразил Кине.

– И прекрасно. Будет парочка. Можно заняться разведением.

– Исключено. Вообще, я не видел у магистра ни одной безопасной змеи. Если ты обратила внимание, он держит у себя амальф.

– Вот когда ты ему окончательно наскучишь, он быстренько с тобой разберётся, – фыркнула Сиона.

Она не хуже Кине знала, что амальфа не только самая декоративная, но и самая ядовитая змея в мире. Одна капля яда, случайно попавшая на кожу – и мгновенная смерть. Противоядия не существовало – в нём просто отпадала нужда, потому что воспользоваться им не было никаких шансов. Яд амальфы почти невозможно было разбавить.

Кине не раз видел, как Нарцисс кормит амальф, не пользуясь никаким защитным снаряжением. Даже перчатками.

– Не смешно, – строго сказал Кине.

Потом не выдержал и расхохотался.

* * *

...Кине впервые появился в лаборатории почти случайно – его притащила Сиона. Поэтесса зашла к студенту на съёмную квартирку, и на крошечной, идеально чистой кухоньке они пили кофе, неспешно обсуждая начавшийся сезон Столичного Драматического Театра. В таких вопросах они никогда не могли прийти к согласию – Кине был убеждённым консерватором, ценящим достоинства традиций и старого, проверенного годами стиля; Сиона был близка к авангарду и модерну, а иногда даже к постмодерну, который Кине вообще не считал искусством. Впрочем, он никому не навязывал своего мнения.

Поскольку искусство было не такой темой, а Сиона – не таким противником, чтобы вывести Кине из равновесия, спора не получилось, все остались спокойны и на своих позициях.

– Я же вижу, тебя что-то тревожит, – вкрадчиво сказала Сиона после второй чашки кофе.

– Вовсе нет, – ответил Кине вежливо. – Спасибо за беспокойство, но, боюсь, ты ошибаешься.

Ещё две чашки спустя он раскололся.

– Старый друг попросил прислать ему семена веха ядовитого[6], но в Амфине раздобыть их оказалось совершенно невозможно. Тем временем минуло уже десять дней. Если я не сумею добыть семена цикуты до конца этого месяца, придётся огорчить друга отказом, а мне бы этого не хотелось, потому что, хоть я и не давал обещаний, на меня надеются.

Он произнёс это серьёзным, ровным тоном, в ритме повествования о легендарных подвигах каких-нибудь прославленных героев древности – так, как говорил всегда, когда не поддавался эмоциям. Сиона нахально зааплодировала, потом задумалась и с внезапным ехидством усмехнулась:

– Ты что-нибудь знаешь о химерах? Да-да, о тех самых мифических – разумеется! – существах. О ламиях, к примеру? О сцилах, эмпузах и так далее?

– Знаю, конечно. В Кисфене трудно вырасти и ни разу не услышать о подобных созданиях.

– И что ты о них думаешь? Как врач?

– Бред, разумеется, – пожал широченными плечами студент. – Достаточно упомянуть, что в крови такого существа должны каким-то образом сосуществовать два вида эритроцитов – для змеиного и человеческого туловища. Как, интересно, нечто подобное может существовать в естественной природе? Зачем?

– А как же свидетельства очевидцев?

– Несомненно, раздутые и преувеличенные известия о случайных мутациях, увиденных в кривом зеркале фантазии, алкоголя и наркотических веществ.

– Браво! А хочешь, я познакомлю тебя с абсолютно живой сцилой, глумящейся над твоим любимым правдоподобием самим фактом своего существования? Кстати, я точно знаю, что у него есть цикута.

– Хорошо, поехали.

Тогда Кине и увидел Нарцисса впервые. Научник был раздражён, взвинчен и несносно язвителен, однако вместо змеиного хвоста располагал вполне человеческими ногами – притом, довольно, длинными – на которых и метался по лаборатории, как ящерица с подожженным хвостом. Так что Кине решил, что юмор Сионы на этот раз был несколько чрезмерно абстрактным.

Нарцисс произвёл на Кине странное впечатление – неистовый и злой, он, тем не менее, принял их, и в завершение присыпанного резкими, почти оскорбительными пассажами разговора, вручил Кине пакетик с семенами и выставил гостей вон.

* * *

Позже Кине видел и «светлую», как он окрестил это явление, ипостась Нарцисса, и поверить не мог, что этот обаятельный, милый, компанейский парень и есть тот самый бестактный мизантроп, что так саркастично шипел на Сиону.

Нарцисс не имел дурных привычек, почти ничего не ел и очень мало спал. В дождь оживлялся и грустил, в холодную погоду становился заторможенным и сонным.

И было ещё что-то, что Кине никак не мог уловить и назвать.

В течение месяца студент методично перекапывал литературу о химерах, ламиях, сцилах.

Покончив с этим одним дождливым вечером, он вернулся домой, приготовил кофе и сказал себе:

– Бред. Я, не сходя с места, могу назвать десяток причин, по которым это совершенно невозможно – физиологически, генетически, психологически.

Совершенно верно.

Но этого было недостаточно.

* * *

Кине приходит через месяц. Потом ещё. И ещё.

Он приносит пищу быстрого приготовления для Нарцисса. И пахнет кофе.

Нарцисс заводит в столе коробку леденцов, которые методично скармливает гостю. Это не помогает.

Они сидят не рядом и не друг напротив друга – кресло Кине в три четверти развернуто к столу. Кине пьёт зверобой с невозмутимым кундабандтским стоицизмом, терпеливый, как памятник поколениям своих предков по обеим линиям, которые, наверное, с таким же выражением лица принимали яд и делали себе харакири.

Через два месяца становится понятно, что эти встречи не собираются прекращаться. Нарцисс тяжело вздыхает и покупает кофеварку, спрашивая себя, почему его радует эта покупка.

Кине не знает, зачем приходит, зачем жертвует часом занятий, двумя часами сна. Зачем отнимает время у безумно занятого человека. Зачем каждый день тратит 25 минут на дорогу, вместо того, чтобы употребить их с намного большей пользой. Зачем?

Каждый раз, когда он приветствует Нарцисса, в кундабандтских беспросветно чёрных глазах – вопрос. Зачем я здесь? Словно он ждёт, что двуликий человек с золочёными ногтями объяснит ему.

В лаборатории Нарцисса Полянского пахнет свежесваренным кофе. Каждый вечер, кормя змей, Нарцисс прислушивается: не звучат ли знакомые шаги на лестнице. Зачем?

Случайно задев рукой волосы Нарцисса, Кине режется до крови, словно киноварные пряди и впрямь сработаны из металла, да, вдобавок, хорошо наточены. Прежде чем отругать и перевязать его, Нарцисс несколько секунд смотрит на кровь, и губы вздрагивают, как у обиженного ребёнка.

Зачем?

Нарцисс чувствует, что начинает привязываться. Откуда-то он знает, что этого нельзя позволять, что это необходимо прекратить любой ценой. Или потом будет очень, очень плохо.

Он не знает, что значит это «плохо» – только ощущение холодной боли в сердце – пронизывающей, тошнотворной, лишающей воли.

Этого вполне достаточно, чтобы задуматься.

Надо прекратить. Сейчас, пока Кине сам не понимает, чего хочет и чего ищет. Потому что как только до него дойдёт – его не остановишь никакими разговорами, и бегать будет бесполезно. Этот человек – он как хорошо разогнавшийся броневик, летящий под откос. Неистовый кисфенский фанатизм и кундабандтское молчаливое упрямство слились в нём самым чудовищным образом. Если он видит цель, то наступает вплоть до полной победы.

А ещё он очень гордый. Гордые люди обычно не возвращаются туда, откуда их выгнали.

Без очень веской причины.

Нарцисс колеблется. Прекратить всё сейчас? Ещё подождать?

Да, подождать.

Ещё немного.

[1] МНС – младший научный сотрудник.

[2] 5-НТР – 5%-ый раствор гидрокситриптофана, способствующего производству серотонина – фермента, вырабатываемого головным мозгом и отвечающим за чувство благополучия и спокойствия.

[3] Зверобой – повышает уровень серотонина в клетках головного мозга.

[4] Охайо – Кине играет словами. «O’haiyo» – кундабандтское слово, произносится с лёгким придыханием и ударением на последнем слоге, имеет несколько значений. Одно из них, наиболее частоупотребимое, обозначает вежливое приветствие (к нему легко добавляется обозначение времени суток, статуса говорящего и адресата, приставки, превращающие его в оскорбительное и т.д.). Менее известный пласт значений эмоционально описывает прелесть сложившейся ситуации и может быть примерно переведён как ироничное «Приплыли» или «Здравствуй, ёлка, новый год».

[5] Свернувшаяся человеческая кровь имеет бурый цвет. Кровь Нарцисса чёрного цвета сама по себе и сворачивается мгновенно. Не знаю, что там у него в основе метаболизма, железо или ещё что, но работать с этим невозможно.

[6] Вех ядовитый (цикута) – многолетнее травянистое растение из семейства зонтичных. Растёт у воды, напоминает съедобные растения, содержит в корневищах смолоподобное вещество цикутотоксин. Ядовито в любом виде. На территории северных провинций Альбонакта не произрастает.

Глава 2. Инстинкт самосохранения.
(Весна).

...Лекарства от депрессии повышают уровень серотонина и излечивают от любви. Человек, принимающий такие вещества, сохраняет способность радоваться общению с приятелями, но не будет тосковать и скучать по ним, может желать приятного раздражения рецепторов своего тела, но не способен влюбиться. Эта способность возвращается только вместе со снижением уровня серотонина...

Из статьи Н. Полянского «Биохимическая природа любви»,
по материалам исследований группы учёных
Института Исследований Человека, Порт-Дельта.

* * *

День Рождения Гэбриэла праздновался с обычным размахом. За официальной частью, когда все благовоспитанно поздравляли белокурого отпрыска Симоны и пили чай, последовала часть неофициальная – когда детей уже уложили спать, и взрослые открыли бар и принялись развлекаться на свой манер.

В какой-то момент Кине выдрался из объятий страстной женщины Лейлы и, провожаемый понимающими взглядами её гарема, направился на кухню. К счастью, сейчас там никого не было, и Кине спокойно отыскал на столе здоровенную миску салата, последнюю ложку которого недавно с самой издевательской улыбкой выхватил у него из-под носа Лариэль.

Он неспешно и с удовольствием ел, когда на кухню зашёл Нарцисс в своей самой «социальной» ипостаси и необыкновенно идущей ему роскошной магистерской мантии, чёрной, с серебряными застёжками и серебристой атласной подкладкой.

– Вы здесь, капитан, – констатировал он весело. – Едите что-то вкусное?

– Салат, – признался Кине, указывая ложкой на свою тарелку.

– Правда? – без интереса покосившись на салат, магистр махнул рукой в сторону двери. – В гостиной собираются играть в фанты, не хотите присоединиться?

– А Вы играете?

Фанты были любимым развлечением «своего круга», и в них участвовали все, даже Кине, принадлежащий к кругу только одним боком. Игра была довольно примитивна – ведущий доставал из сосуда фант и, не показывая его играющим, предлагал кому-то из них придумать фанту задание. В зависимости от количества выпитого, задания различались по степени экстремальности, опасности и пристойности.

– Да, я отдал заколку в качестве фанта, – ослепительно улыбнулся Нарцисс.

Кине встал из-за стола и подошёл к нему.

– Что ж, тогда мне ничего не остаётся, как только согласиться, – церемонно наклонил голову капитан.

– А я-то думал, почему Симона именно меня послала за Вами! – в шутливом недоумении всплеснул руками Нарцисс. Широкий рукав мантии задрался, съехал к локтю, обнажив цветной рисунок: двух змей, свободно обвивших предплечье учёного. Кине осторожно, совершенно машинальным жестом, коснулся узкого запястья и почувствовал, как нарисованные тела задвигались, словно живые – то же регистрировали глаза. Одна из змей открыла ядовитую пасть, демонстрируя раздвоенный язык, словно прорисованный тонкой иглой.

Нарцисс внезапно побледнел, его пробила крупная дрожь. В следующее мгновение руку Кине обожгла боль, по ощущению похожая на прикосновение кипятка – золочёные ногти глубоко и тонко распороли её выше запястья.

Кине воззрился на Нарцисса – скорее удивлённо, нежели гневно.

– Никогда не смей прикасаться ко мне без разрешения! – прошипел Нарцисс и выскочил из комнаты.

Кине смотрел ему вслед, пытаясь решить два вопроса: почему он понял, что сказал научник, хотя изданные им звуки были незнакомы, и почему бы не выйти из себя? По логике следовало хотя бы пойти потребовать объяснений, а лучше – набить морду Нарциссу, но Кине так и не разозлился, а бить кому-то морду вне состояния аффекта было недолжным поведением. Требовать же объяснений представлялось гиблым делом.

В конце концов, он всё-таки отправился в гостиную, где выяснил, что Нарцисс внезапно покинул дом Симоны и Мэган. Даже не попрощавшись с хозяйками.

* * *

Утро первого дня каникул – Кине обожал это время. Просыпался он всегда рано, по неистребимой привычке, но сам факт, что можно поваляться в постели лишние пятнадцать минут, потом, никуда не торопясь и не опаздывая, принять душ и неспешно позавтракать, выпить первую чашку кофе на собственной кухне, листая оставленную с вечера книгу или любуясь видом из окна, доставлял ему несомненное душевное удовольствие.

Однако именно это утро не задалось. За час или полтора до рассвета Кине проснулся от телефонного звонка.

Кине не любил утренние звонки. Так же как ночные. Вообще в необходимости просыпаться от телефона таилась опасность – в такое время не звонят, чтобы узнать, как у вас дела. Обычно звонки в неурочное время – прерогатива хулиганов, попавших в неприятности родственников и должностных лиц, желающих сообщить вам что-то неутешительное. Неудивительно, что Кине отнесся к необходимости начинать утро с телефонного разговора безо всякого энтузиазма.

– Капитан[7] Сато-Маэль томоро[8] Кине слушает, – сказал он трубке, машинально представляясь полным вариантом имени, как в самых официальных случаях.

– Шинтарсу[9], капитан... – донёсся до него голос Нарцисса, поразительно отчётливый, словно учёный стоял рядом, в той же комнате, а не находился неизвестно где (скорее всего, в своей лаборатории), но звучавший с интонацией неуверенности и лёгкого высокомерия, которым обычно маскируют чувство вины. – Я позвонил так рано, чтобы исключить возможность не застать Вас дома. Я поступил неправильно? – на последней фразе голос дрогнул, и получилось совсем по-детски.

Кине подавил вздох.

– У меня каникулы, магистр.

У него действительно были каникулы – последние в жизни, после сдачи экзаменов. Перед завершающей практикой.

В трубке воцарилось молчание. Потом голос Нарцисса тихо и откровенно виновато произнёс:

– Ишше[10], капитан...Ишше. Мне очень жаль. Я не знал.

– Я так и подумал. Наверное, у Вас была причина желать застать меня дома?

– Да, капитан. Я хотел бы извиниться за тот прискорбный случай в доме Симоны и Мэган.

Кине не сразу поверил своим ушам. «Тёмный» Нарцисс много чего мог сказать и сделать, но даже его «светлая» ипостась никогда не извинялась за действия «тёмной». Никогда. Это было что-то вроде закона природы.

– Ну хорошо, если Вы действительно этого так хотите, я не могу Вам мешать. Извиняйтесь.

Нарцисс удивительно смиренным голосом, заставляющим задуматься об устойчивости законов природы, сказал:

– Я сожалею, что поднял на Вас руку. Я был неправ. Я прошу Вас простить меня и не держать зла. Агрессия не была направлена против Вас. Просто я не выношу прикосновений, а в тот момент был не совсем трезв, что заставило меня реагировать чересчур остро. Извините.

Видимо, скоро Конец Света. Нарцисс извиняется, притом долго и пространно. Нарцисс объясняет свои действия – пусть и лжёт. Нетрезв, как же. Он алкоголя в рот не берёт и от запаха лучшего коньяка морщится, как от сивухи. Про пиво вообще молчу.

– Я принимаю Ваши извинения, магистр. Я не держу на Вас зла, и не считаю Ваши действия оскорбительными. Случиться может с каждым.

– Правда? – совершенно детская интонация.

– Даже со мной, – лёгкий намёк, что в следующий раз можно и сдачи получить.

Нарцисс помолчал, потом вдруг спросил:

– Ты придёшь?

Кине вздохнул.

– А куда я денусь? Когда?

– Через час, – и почти неловко добавил. – Вообще-то, я не в Институте. Мне добираться около часа. Тебе удобно?

Точно, Конец Света. Нарцисс интересует чьим-то удобством и, если на то пошло, мнением. С ума сойти и не прийти обратно.

– Да, конечно.

Кине замедлил шаг, и к внешним воротам, уже открытым, они подошли одновременно. На Нарциссе было белое, с вьющейся по ткани чёрной игольчатой вышивкой пальто, которое Кине было затруднительно представить на любом другом мужчине старше шестнадцати лет – не считая, конечно, дворян. И кундабандтцев, если бы они жили в столице Альбонакта и одевались в здешних магазинах.

Волосы научник как-то укротил – и как только пальцы не перерезал? – и убрал под строгую чёрную шляпу с узкой атласной лентой и не особенно широкими полями, так что по бокам свисало только несколько недлинных и, наверное, самых упорных киноварных прядей. Утро было необычайно холодным – кое-где на мостовой выступила изморозь – и Нарцисс потрудился натянуть перчатки.

Кине в своей старой осенней шинели чувствовал себя замечательно. Он взглянул на сосредоточенное лицо Нарцисса, учтиво поклонился:

– Охайо, магистр[11].

– Шинтарсу, капитан, – Нарцисс улыбнулся самой милой и искренней улыбкой из своего богатого «светлого» арсенала. – Хорошая погода, правда? Сейчас холодновато, но попозже станет солнечно.

– Да, магистр, – Кине церемонно предложил ему руку. Нарцисс охотно на неё оперся.

Они пошли к дверям Института, уже, как ни странно, открытым. По дороге Кине ненавязчиво осведомился о судьбе своего генетического материала. Собственно, его лишь интересовало, увидит ли он результаты. Нарцисс отвечал уклончиво, но обещал, что если будет, что показывать, он обязательно покажет. Помимо прочего, Кине с удивлением узнал, что лаборатории старших научников на втором и третьем этажах предназначались для не слишком серьёзной работы и были, по сути, личными кабинетами. А для слишком серьёзной работы предназначались совершенно другие помещения – настоящие лаборатории под Институтом, абсолютно закрытые для посторонних, с замками, реагирующими лишь на генетический материал хозяев.

Обдумав эту мысль, Кине пришёл к выводу о безукоризненной логичности данного построения и посетовал, что сам не догадался о чём-то подобном.

Словом всё шло чудесно, пока они не дошли до третьего этажа. Дальше начались неприятности.

Дверь кабинета Нарцисса была приоткрыта. В принципе, в самом этом факте не было ничего удивительного – раз уж в этом помещении не было и не могло быть ничего особенно ценного, тем более такого, ради чего стоило бы подниматься на третий этаж, минуя все прочие кабинеты, Нарцисс периодически забывал запирать его, если уходил. Но он всегда закрывал дверь.

– Так, – сказал Кине. – Постой здесь, пожалуйста.

Он заглянул в комнату.

На первый взгляд всё было на своих местах. Только на полу были чьи-то ноги. Судя по всему, их обладатель лежал за столом Нарцисса лицом вверх. Ноги были женские, небольшие и, судя по размеру и дизайну туфелек, вполне ничего себе.

Нарцисс, который, конечно же, заглянул в свой кабинет из-за плеча Кине, внезапно громко и очень нервно заорал. Кине поморщился. Он в своей жизни перевидал порядочно трупов, и повода для такой истерики не видел.

Нарцисс внезапно замолк и схватился за голову. Точнее, за шляпу. Бросил:

– Стойте, где стоите, капитан, ни шагу дальше, – и быстрой тенью протиснулся мимо Кине. И тут же горестно запричитал. Именно запричитал – хотя Кине не знал языка и не понял ни слова, интонации не оставляли сомнений. Равнодушно пройдя мимо валяющегося на ковре тела, устремился к шкафу.

Только теперь студент заметил то, что должно было броситься ему в глаза сразу – один из стеклянных «змеиных домиков» был разбит. Память услужливо подсказала – именно тот, в котором жили амальфы.

Амальфы. Капля яда. Даже на кожу.

Смерть.

У Кине язык присох к нёбу. Он собирался наплевать на опасность, зайти в комнату и, если потребуется, вынести рыжего психа оттуда на плече, в то время как тот будет кричать и сопротивляться – но не смог двинуться с места. Слова Нарцисса приморозили его к полу, словно мощнейшее заклинание. А может, это и было заклинание, кто его знает.

Но Нарцисс явно знал, что делал. Не переставая причитать, словно хлопотливая мамаша, отпрыски которой извалялись в грязи, разбили фарфоровый сервиз и, вдобавок, залезли на дерево, с которого теперь не могут слезть, он метался по кабинету и извлекал амальф из самых неподходящих для этого мест – с полок шкафов между книгами и колбами, из ящиков столов, с диванчика между подушек. Он причитал, корил змей, явно сетовал на своё совсем было остановившееся от беспокойства сердце, и складывал амальф в пустой «домик для змей». Наконец его труд был закончен, он включил и отрегулировал режим самоподдерживающегося микроклимата в «домике» и обернулся к Кине.

– Подойдите, капитан. И взгляните на это безобразие.

Кине подошёл. Нарцисс с возмущённым и обиженным видом взирал на труп женщины – так очень молоденькие и неопытные хозяйки смотрят на огромное пятно на полу, замеченное только после того, как уборка была закончена.

– Знаете, кто это? Моя лаборантка.

Девушке было на вид лет 25-26. Кине даже припомнил её лицо – он несколько раз видел её мельком. Симпатичная, насколько можно судить по трупу, рыженькая (подкрашенная). Одетая в практичный джинсовый костюм и огромные защитные рукавицы. Лицо у неё было сосредоточенное, на щеке темнело пятнышко, оставшееся от яда. Защищая руки, оно была так глупа, что не подумала обо всём остальном.

Картина стала совершенно ясна. Девушка, очевидно, решила, что зарплата лаборантки недостаточно велика, и решила подзаработать, продав амальфу.

– ...и разбила террариум! – возмущался Нарцисс. – Что скажете?

– Явный заказ, – сказал Кине.

– Ну, разумеется, – дёрнул плечом Нарцисс. – На такой редкий товар как амальфа надо сначала найти покупателя. Да и не думаете же Вы, что эта идиотка сама додумалась меня обокрасть?.. Я чуть с ума не сошел, когда увидел, что стекло разбито. У них сейчас как раз подходит время, понимаете... Ещё пара недель, и спариваться. А как и кого можно родить после такого стресса?

– Да, действительно, – согласился Кине, чувствуя, что их беседа вновь опасно соскальзывает в область бреда.

– Кажется, я их успокоил, но... – Нарцисс повернулся к нему, усталый и печальный. – Знаешь что, вызывай уже охрану, пусть убирают и звонят в полицию. Мне что-то нехорошо.

Они спустились вниз, побеспокоили охрану. Нарцисс заявил, что слишком переволновался и не имеет никаких сил беседовать с полицией, после чего попросил Кине увести его куда-нибудь.

Кине послушно увёл. Через два квартала, в кафе «Ультрамарин». Кине заказал у непроснувшейся ещё толком официантки кофе по-аршански и три порции пломбира с шоколадом для Нарцисса.

Первую порцию Нарцисс проглотил не чувствуя вкуса и так быстро, что мороженое не успело даже подтаять, на второй начал оживать, третью уже ел с явным удовольствием. Кине нравилась эта предсказуемость. Что бы ни случилось, в девяти случаях из десяти мороженое гарантированно исправляло научнику настроение. Расправившись с четвёртой порцией, Нарцисс задумчиво соскрёб с боков вазочки пломбирный сироп и заявил, что самое время для земляничного мороженого.

Кине не стал его разочаровывать и попросил девушку принести земляничного мороженого, ещё кофе и что-нибудь более-менее приличное из слоёного теста.

Солнце, наконец, начало карабкаться на небо над великим городом, растопило изморозь и разбудило горожан. Каникулы только что начались, Нарцисс вдохновенно поглощал мороженое напротив, и жизнь была прекрасна.

– Давай никуда не пойдём, – сказал Нарцисс через полчаса. – Не имею ни малейшего желания возвращаться, отвечать на вопросы приставучей полиции и так далее. Может, там уже и убрали, но наверняка меня ищут. Находиться мне пока не хочется. Всё равно работать я сегодня не смогу.

Кине вопросительно взглянул на него.

Нарцисс, казалось, чуть смутился:

– У меня нет телефона. Чтобы поймать, им придётся отыскать меня во плоти.

Кине не особенно удивился. Он сам не любил и ни в малейшей степени не доверял технике. Телефон у него был, но использовался только в самых чрезвычайных случаях.

– Ты не обращай внимания, обычно я спокойнее реагирую, – сказал Нарцисс, водя ложечкой по стенке вазочки с мороженым. – Просто амальфы... – Он вздохнул. – Я вообще неравнодушен к змеям. Думаю, ты заметил. Все змеи отличаются совершенным строением и... и необыкновенно красивы.

Он машинально мешал земляничный сироп на дне вазочки, глядя в стол. Кине почувствовал лёгкое напряжение – он достаточно хорошо знал Нарцисса, чтобы понимать: сейчас они коснулись чего-то очень личного.

– Не могу поверить, что эта женщина была настолько глупа, что не побеспокоилась узнать о том, что именно собралась украсть. У амальфы такое... оригинальное строение клыков. Выходы канальцев с ядом находятся по бокам, при необходимости он может распыляться на 5-6 метров. Обычно амальфы метят в глаза, но достаточно одной капли, всё равно на какую часть тела...

– Я слышал, змеи рождаются в августе, – перебил Кине. – Сейчас начало весны.

– Ну да, – кивнул Нарцисс. – Понимаешь, амальфы вообще-то не живут в неволе... У моих несколько сбился цикл... совсем сбился, если честно. Они и в спячку не впадают. Но им так больше нравится, я уж не знаю, почему, – он помолчал, потом с какой-то беспомощной интонацией сказал. – Все змеи – хищники. Все, сколько их ни есть. Они идеально приспособлены для выживания, это не может не восхищать. При том с точки зрения эволюции, это достаточно молодой вид – но, видимо, решивший учиться на чужих ошибках. Это... похвально.

– Выживания?

Золочёные ногти, чертящие завораживающие, лишающие воли узоры на столешнице...

– Да. Например, морские змеи вообще не нуждаются в суше, и этим избавляются от массы опасностей. А сухопутные – все – прекрасно плавают и могут до получаса обходиться без воздуха. Им ничего не стоит разнообразить своё меню лягушками и рыбой. Я уж не говорю о мимикрии. Например, королевская змея...

Его голос затих.

– Но неужели, – тихо спросил Кине, – они не совершают ошибок? Те же оливковые змеи, я слышал, часто подплывают к ныряльщикам.

– О, – слабо улыбнулся Нарцисс. Его глаза блестели. – Из чистого любопытства. Они никогда не нападают на людей.

– Любопытство... – медленно произнёс Кине. – Опасное качество, магистр.

– Дурная слава змей сильно преувеличена. Как и вообще отрицательные черты. Кто только придумал, будто змеи холодные, скользкие и ещё что-то в этом роде? А жало? Чем вам не угодило раздвоенное жало? Это просто орган обоняния и ориентировки, и, намного более интересный, чем человеческое ухо, поверьте.

– Я-то верю. В голову не придёт сомневаться. Но согласитесь, странно было бы доверять существу, известному манерой внезапно кидаться на жертву.

– Вздор! При таком строении организма, как у змей, есть всего два вида охоты – молниеносный бросок и удушение. Объективная физиология, ничего больше

– Я слышал, питоны и боа ломают своим жертвам кости.

– Ложь. Они всего лишь перекрывают жертве кислород. А если и ломают кости, то только себе.

– С таким количеством ребер не страшно сломать одно. Или два. Или несколько. Лишь бы цель того стоила. Выживание – стоящая цель.

Нарцисс вздрогнул.

– Ещё я слышал, – вкрадчиво продолжал Кине. – Будто крупные змеи могут проглатывать млекопитающих своего веса. А потом не есть несколько месяцев, да? Очень удобно.

А когда змея ползёт вверх, её туловище становится жёстким, как металл, да. И как металл блестит чешуя...

– «Удобно» – не совсем то слово, капитан. Но приятно, когда можешь позволить себе подчинить жизнь понятию удобства, не так ли?

– Не спорю. На слух это кажется действительно... приятным.

– Разве не построением такого приятного способа проводить своё время вплоть до смерти Вы занимаетесь большую часть времени? Кажется, это имеет отношение к кундабандтским традициям? Гармония с природой и всё такое...

– Вас кто-то обманул, магистр. Большую часть времени я занимаюсь тем, что получаю профессию, которая способна принести всё что угодно, кроме удовольствия и гармонии, либо же перевожу для одних глупцов то, что написали другие глупцы, что тоже слабо способствует обретению вышеперечисленного. А остаток я трачу на Вас.

– А я об этом не просил, – сказал Нарцисс. Он глядел на Кине прямо, чуть сощурившись.

Кине спокойно наклонил голову, признавая справедливость такого суждения. Острота момента ничего не всколыхнула в нём, оставила равнодушным, отстранённым.

– Я сам так хочу.

Нарцисс моргнул и улыбнулся:

– Вообще-то ты должен был сказать что-то вроде «Но и не запрещал»... и мы бы спокойно препирались до завтрашнего утра. Но хорошо. Нет, так нет. Допивай кофе, мы уходим. Я решил пойти на встречу органам правопорядка, проявить сознательность и найтись самостоятельно, – язвительно добавил он. В сочетании со шкодливой улыбкой такой тон давал просто поразительный эффект.

Нарцисс и Кине долго водили дипломатические хороводы друг вокруг друга, но победу одержал Нарцисс – Кине вынужден был отправиться в пустой кабинет и просидеть там ровно полчаса минута в минуту. За это время Нарцисс успел избавиться от полицейских, мелового контура на полу своего кабинета и ленты с печатью полиции на двери. Кине он туманно пояснил, что всё уладил, и больше их не побеспокоят. Кине охотно поверил. Они сели пить кофе (Кине) и зверобой (Нарцисс).

– Ты совсем не кажешься шокированным предательством своего подчинённого, – заметил Кине.

– Помилуй, здесь ведь всё-таки не Кундабандт, – саркастично изогнул бровь Нарцисс. – Она не мой вассал, а свободное существо. Она сделала выбор и заплатила за него.

Он помолчал и, подняв на Кине жёлто-зелёные глаза, добавил:

– Я не разочарован, потому что ничего не ждал от неё.

Глава 3. Неудача.
(Лето).

...Влюблённость длится, максимально, 2 – 2,5 года, а чаще – несколько недель или месяцев. Потом дофаминовый угар рассеивается, и «острое» состояние (влюблённость) переходит в «хроническое» (любовь) – или же угасает.

Из статьи Н. Полянского «Биохимическая природа любви»,
по материалам исследований группы учёных
Института Исследований Человека, Порт-Дельта.

* * *

Кине проснулся от звонка.

– Капитан Сато-Маэль томоро Кине...

– Приезжайте, капитан, – голос Нарцисса даже спросонок показался Кине странным – ровный, неестественный. – У Вас есть шанс сделать нечто, чего ещё никто не делал.

И повесил трубку.

Кине задумчиво созерцал телефон, размышляя, не прийти ли в ярость. Потом умылся и стал одеваться.

На улице лило, как из ведра, и во дворе Института было темно, даже фонарь над флигелем охраны не горел.

Нарцисс вышел на порог встречать Кине. Зонта у него не было, но козырёк над крыльцом укрывал от дождя.

Кине сразу понял: что-то не так. Нарцисс не поздоровался; когда они вошли, в тусклом свете ночных ламп лицо научника было совершенно белым, глаза странно блестели и казались намного темнее, чем обычно – присмотревшись, Кине понял, что почти весь объём радужек заполнен непомерно расширенными зрачками. Научник держался слишком прямо, выражение его лица можно было интерпретировать толи как отстранённость сосредоточенности, толи как отрешённость прострации, толи как умело контролируемое ничто.

Кине не одобрил свои потрёпанные за последний год нервы, когда понял, что бесконтрольно вошёл в первую стадию боевого транса.

Не что-то. Всё было не так. Воздух на их пути темнел от горя, боли и ярости такой концентрации, что даже разум малочувствительного к эмоциональным тонкостям Кине отказывался воспринимать весь этот объём. Это было несомненными следами недавнего – и, похоже, и нынешнего – состояния Нарцисса. Который, показывая дорогу, шёл среди зыбящегося и дрожащего от переизбытка информации воздуха – тихий и спокойный, словно гибель мира уже наступила, и поправить ничего невозможно, так что нет смысла и дёргаться.

Двери подземной лаборатории реагировали на ДНК, сетчатку глаза и отпечатки пальцев хозяина. Собственно, за дверью было не одно помещение, а несколько, соединённых длинным коридором, в котором было совершенно темно. Кине почти ничего не видел, но не стал ни окликать, ни прикасаться к Нарциссу, чтобы сориентироваться – он понятия не имел, от какого слова или жеста разлитое в воздухе напряжение рванёт. И не имел никакого желания ставить сомнительные эксперименты.

– Сюда, – Нарцисс открыл последнюю дверь справа и открутил выключатель ламп под потолком на полную мощность.

Здесь было очень холодно. Нарцисс остановился у металлического стола, помедлил – он стоял спиной к Кине, и капитан не видел его лица – потом сделал резкое движение в воздухе, словно отдёргивая невидимую занавесь. Шагнул вперёд и аккуратно снял с лежащего на столе тела простыню. Обернулся.

– Я хочу, чтобы Вы сделали полное вскрытие, зафиксировали особенности анатомического строения и установили причину смерти.

Кине отодвинул его – может быть, чересчур резко, потому что Нарцисс пошатнулся и едва не полетел на пол. Но не сказал ни слова.

Ни звука.

У девочки, лежащей на столе была кожа красивого голубоватого оттенка с синими разводами, тёмно-синие слизистые глаз и губы, жёсткие киноварно-красные волосы и неправильные черты лица с ощутимым влиянием кундабандтского типа. На вид ей было года два. Раскосые глаза были закрыты, лицо абсолютно спокойно.

На этот раз Кине не успел ничего поделать – бешенство поднялось волной, сметая всякое подобие контроля, и накрыло его с головой. Давление подскочило, пульс участился.

Взрыв гнева был такой силы, что Кине даже не запомнил толком, что именно разносил и переворачивал, что при этом рычал, и на какой именно минуте выволок научника в тёмный коридор.

В себя он пришёл от боли. Залепленная со всей дури оплеуха была невероятно хороша – в первый момент Кине не очень-то поверил, что ни его шея, ни даже скула не сломаны. Однако это оказалось так – он был жив и относительно здоров. Если не считать будущей гематомы на пол-лица, мелко изрезанной вместе с кожей рубашки – многочисленные порезы кровоточили и саднили так, словно окружающий их воздух был пропитан солью – и прижатого к стенке научника, который в отдельные моменты был опаснее разъярённой амальфы.

Нарцисс внимательно смотрел на него, по контрасту – совершенно спокойный. На его щеке тоже наливался синяк, но не такого поразительного размера, ресницы слиплись, но не от слёз. Кине смутно удивился, что видит всё это, потом понял – свет в коридоре горел – похоже, он приложил Нарцисса спиной как раз о выключатель.

– Вы снова здесь, капитан? – спросил Нарцисс тихо.

Кине осмыслил вопрос, и кивнул. Медленно снял руки с плеч научника. Спросил:

– Когда наступила смерть?

Голос звучал хрипло и болезненно-спокойно. Нарцисс моргнул, потёр плечо:

– Около десяти вечера. Я не находился рядом, чтобы констатировать наступление смерти, если Вы это имеете в виду. Я обнаружил тело в половину одиннадцатого и сразу... остановил время. Можете считать, что прошло чуть больше получаса.

Кине не стал ничего спрашивать. Сказал:

– Я приношу извинения за свою вспышку. Конечно, такое поведение непозволительно. Я готов...

– Не нужно, – Нарцисс махнул рукой жестом отрицания. – Моя агония была намного более разрушительной. И, если на то пошло, не в пример более продолжительной. Не будем об этом.

– Почему Вы обратились ко мне? Кроме очевидных соображений секретности. У меня не так много опыта, а подобная процедура может оказаться... беспрецедентной и требующей совсем другого уровня квалификации.

– Потому что это некоторым образом касается и Вас. Вы ведь сразу поняли.

Кине помотал головой, вытрясая из неё злость и муть. Остро кивнул: да, понял. Сразу.

Сказал:

– Искренне надеюсь, Вы будете мне ассистировать.

Зашивал он уже один: Нарцисс, до того державшийся просто прекрасно – очень ровно, сдержанно и профессионально – внезапно вышел быстрым шагом. Кине сильно подозревал, что обнаружит научника в ближайшем туалете в обнимку с унитазом.

Кине сам не мог сказать определённо, как себя чувствует. Он только что вскрыл несуществующее существо с синей кровью, синими слизистыми и внутренними органами, цвет которых варьировался от голубого до тёмно-синего. Существо с изменённым внутренним строением, двумя кровеносными контурами, тремя сердцами, двумя желудками, один из которых был снабжён чем-то вроде костяной пилы (наподобие той, которой пользуется яйцевая змея, чтобы раскалывать яичную скорлупу). Существо со странным строением суставов и связок, с непривычно расположенными мышцами, предназначенными для сильных сокращений там, где мышцы человека почти не задействованы. Существо, в основе метаболизма которого лежал ванадий, как у морских ежей и голотурий. Существо, которое просто по определению не могло существовать. Которое существовало, судя по строению и размеру мозга, и мыслило, пока не умерло почти два часа назад.

Которое было его дочерью.

В каком-то смысле.

По крайней мере, вопрос, что именно Нарцисс сделал с его генетическим материалом, был снят.

«Самое мерзкое, – отстранённо думал Кине, моя озябшие руки, – что он попробует снова. В этом нет никаких сомнений. И, не исключено, через какое-то время мне придётся снова ехать куда-то в два часа ночи и вскрывать что-то, что при других обстоятельствах могло бы быть моим ребёнком. И при этом я даже не имею привилегии испытывать настоящую потерю. Он, а не я, создал это существо, он, а не я, ухаживал за ним, кормил, лечил, не исключено, что играл и разговаривал с ним. Он, а не я. Но когда пришла пора браться за скальпель, почему-то это пришлось делать мне».

На самом деле он уже не испытывал ни гнева ни, тем более, ревности. Только усталость.

Именно в таком настроении он и пошёл искать Нарцисса.

Света в коридоре снова не было, а найти на ощупь выключатель почему-то не удалось. Кине пошёл вперёд, ведя по стене рукой и периодически называя научника по имени, в надежде, что тот отзовётся.

Его окружала тишина. Густая, вязкая, как смола, в которую влипают неосторожные мошки, чтобы через очень продолжительный отрезок времени быть расколотыми вместе с глыбой янтаря.

Кине понятия не имел, и иметь не хотел, что заставило его толкнуть именно эту дверь. Он остановился на пороге неосвещённого помещения. Позвал:

– Магистр?

Шелест. Словно от множества маленьких крыльев, приводящих в движение неподвижный воздух. Стрекозы.

Или бабочки.

– Нарцисс?

Тихий звук. Что-то похожее на...

Да. На всхлип.

Кине пошёл на звук, наткнулся бедром на острый угол чего-то металлического, потом ещё раз – видимо в этой комнате было что-то вроде подсобного помещения или кладовки для оборудования. Протянул руку в темноту и порезался о знакомые волосы.

Научник отшатнулся от его руки, ощущение острой кромки под пальцами исчезло. Кине нашарил в темноте его плечо и твёрдо сжал:

– Магистр, пойдёмте.

Тело под его рукой предприняло попытку отползти, но Кине держал крепко. Он, соблюдая предосторожности, опустился на пол рядом с Нарциссом. Методом порезанных рук установил точное нахождение чужой причёски, и обезопасил себя, перекинув её за чужую спину. Потом обнял научника, держа в уме его и свои синяки. Он не знал, что следует говорить в таких случаях, поэтому молчал, предпочитая другие способы дать понять, что всё хорошо, и успокоить. Через какое-то время ему удалось убедить научника уйти из этой комнаты. Вставая с пола, Кине ладонью ощутил рассыпанные по линолеуму твёрдые маленькие предметы и машинально сгрёб их в карман, чтобы рассмотреть позже при свете.

Нарцисс на минуту заглянул в импровизированный морг – Кине не хотел знать, что он там делал, потом они поднялись в кабинет – по пути Нарцисс судорожно вытирал лицо рукавами, стирая следы самых настоящих слёз, но Кине это чудо уже как-то не затронуло. После прочих открытий этой ночи новость, что Нарцисс имеет действующие слезные железы, не слишком потрясала.

– Пейте кофе, капитан, – сказал Нарцисс и закопался в стол. Через минуту вынырнул из ящиков с круглой баночкой в руках. – Намажьтесь этим, – улыбнулся. – Простите, у Вас вид, как будто Вы в уличной драке участвовали.

На его собственном лице не было уже и следа бурного времяпрепровождения. Кине без возражений намазал щёку и многочисленные порезы, предварительно сняв с плеч остатки пиджака и рубашки. Мазь была жирной, чёрной, лёгко мазалась и сразу впитывалась.

Кине успел выпить всего одну чашку кофе, когда Нарцисс принёс ему свою рубашку.

– Маловата, конечно, но ничего лучше нет, и не бегать же Вам по городу полуголым. Погода не располагает.

Кине, опять таки, без возражений надел рубашку. Неожиданно, ему стало спокойно и – не то чтобы хорошо, нет – но он чувствовал себя слишком усталым, чтобы что-то испытывать. Нарцисс, уже не стесняясь его, сделал себя укол 5-НТР и приступил к распитию зверобоя.

Они молчали.

Вернувшись домой, Кине ощутил настоятельную потребность вымыться самому и выстирать одежду – всю, включая чужую рубашку. Автоматически проверяя карманы штанов перед тем, как загрузить их в стиральную машину, он встряхнул их. По полу рассыпалось что-то мелкое – да, те предметы с пола тёмной комнаты. Кине всё-таки закинул штаны стираться и устало опустился на прорезиненный коврик. Начал искать рассыпавшиеся предметы, выгребая их из-под машины.

Это были жемчужины.

Кине проснулся внезапно. Просто открыл глаза в темноте – всего лишь привычной темноте своей спальни – и понял, что уже не спит. Не зажигая света, он прошёл на кухню, выпил воды и сел за стол. Он размышлял.

Возможно, пришло время остановиться и трезво взглянуть на происходящее, которое перестало быть забавным уже довольно давно.

А возможно, ещё рано. И есть ещё немного времени.

Да, ещё немного.

Когда сцила смеётся, с её губ падают нежные лепестки роз. Когда сцила плачет, её слёзы становятся великолепнейшими жемчужинами.

Интересно, превращаются ли неискренние слёзы в фальшивый жемчуг?

[7] Капитан – Кине – сын адмирала, с 5 до 15 обучался в учебном заведении для морских офицеров, после чего 3 года отслужил на флоте, показав большие способности. Закончив службу в чине капитана второго ранга, уволился в запас (своего рода бессрочный отпуск, который может быть прекращён как по призыву Родины, так и по желанию Кине).

[8] Томоро – приставка, указывающая на то, что обладатель данного имени занимает положение ненаследного принца данного рода. Т.е., он второй, третий либо четвёртый сын из рода Сато-Маэль. (предположительно, кундабандтский)

[9] Шинтарсу – «здравствуй(те)», (ударение на последний слог) меняет оттенки смысла в зависимости от интонации произнесения, от интимного, очень личного, до очень официального. Язык неизвестен.

[10] Ишше – «извини(те), я чувствую себя виноватым из-за своего поведения по отношению к вам» (шипящий звук долгий, мягкий, ударение на последний слог). Дословно «Я виноват», меняет оттенки смысла в зависимости от интонации произнесения от «прости» до «я сожалею». Здесь ближе к последнему, что-то вроде «мне очень жаль». Язык неизвестен.

[11] Было огромное искушение написать «Охайо, магистр Полянский», чтобы собрать вместе три слова из разных понятийных групп, но я как-то удержалась.

Глава 4. Прощание.
(Осень).

...Если партнёры готовы продолжать отношения, а не выяснять их до полного разрыва, их мозг вместо дофамина начинает усиленно вырабатывать другие гормоны – окситоцин, вазопрессин и эндорфины. Вместе эти вещества вызывают глубокую симпатию и взаимную привязанность.

Из статьи Н. Полянского «Биохимическая природа любви»,
по материалам исследований группы учёных
Института Исследований Человека, Порт-Дельта.

* * *

Наступает осень. В противовес небывало холодному лету – тёплая, нежная, меланхолическая. Безболезненно проходит практика Кине. Он – лучший среди выпускников этого года. Уже поступило три предложения о работе – два от частных клиник и одно от сети государственных госпиталей, что, конечно, гораздо престижнее.

Для Кине это не имеет никакого значения. Он не собирается работать врачом. Никогда не собирался.

Он продолжает переводить, изредка связывается с братом, пунктуально раз в неделю посещает своих пассий в Квартале Лунной Травы, перелопачивает учебную литературу, решая, что взять с собой, что отдать знакомым, что продать, подолгу пьёт кофе вечерами – всё чаще у себя, в одиночестве и уютной тишине своей квартиры.

И каждый день – кроме пятницы – приходит в Институт Генетического Усовершенствования Человека.

* * *

В глазах Кине вопрос. Зачем я здесь? Почему я трачу время на отношения, которые не ведут никуда? Что я забыл у тебя?

Когда он смотрит на Нарцисса, у него задумчивый взгляд человека, который в сотый раз пытается просчитать нечто – и всё время что-то не сходится.

Почему ты всё ещё рядом со мной? Что тебе нужно от меня? Что мне нужно от тебя? Почему я всё ещё вожусь с тобой, зачем столько пустых усилий? Для чего ты мне, для чего я тебе? Как мы используем друг друга?

Зачем?

Кине прекрасно знал, что вечных связей не предусмотрено в природе. Реальные отношения всегда далеки от совершенства и всегда конечны. Их обрывает ссора, их обрывает отчуждение, непонимание, взросление. Их обрывает расстояние, забвение, смерть. Его родители могли не вернуться из своего исследовательского рейда. Его брат мог поплатиться жизнью за свои сомнительные заигрывания с западными вампирами. Его сестра могла выйти замуж за его родового врага – в Кисфене это происходит сплошь и рядом.

Кине хотел брака с женщиной, которая составила бы честь его дому, двух-трёх детей и спокойной, счастливой жизни, в которой нет места мистике и совпадениям, где всё просто и ясно.

Отношения с Нарциссом были нелёгкими, обременительными и далёкими от приятности, которой Кине ждал от общения. Бесплодная, бессмысленная связь, где ничего не ясно и не просто, отнимающая все силы и ничего не дающая взамен, бесконечно далёкая от желаний Кине.

Зачем?

Зачем ты мне?

Почему мне с каждым днём всё сильнее кажется, что я не смогу вести спокойную и счастливую жизнь, если тебя не будет на самом близком из возможных горизонтов?

Почему?

Почему мне так хочется быть рядом с тобой каждую минуту?

Почему ты всё ещё здесь?

– Капитан, – простенькая синяя чашка с тихим стуком опускается на стол. – Почему у Вас такие виноватые глаза?

– Как Вы сказали? Виноватые? – машинально переспрашивает Кине, впервые за вечер глядя на научника, который до сих пор был строг, молчалив и тих, как профессорская вдова. – Простите, но вам это только кажется. У меня обычные глаза. Такие, как и всегда.

Нарцисс долго непрозрачно смотрит на него, потом отворачивается к тёмному окну. Тонкие пальцы нервно и ласково гладят изогнутую ручку чашки.

Нарцисс смотрит в окно. Кине смотрит на Нарцисса. Взгляд Кине задумчив.

– Я возвращаюсь в Атариен, – говорит он. – Через тридцать дней.

Ручка с сухим щелчком отламывается от чашки.

– Ах... понятно, – без интереса говорит Нарцисс, продолжая смотреть в окно.

За окном с утра, не прекращаясь ни на минуту, плачет дождь.

* * *

– Знаешь, Кине, если осень будет такая же дурацкая, как весна, то надо попользоваться последними, возможно, хорошими деньками, – внезапно сказала Сиона, резко поворачиваясь к нему и улыбаясь. – Тем более что ты собираешься уезжать. Съездим к озёрам? На Долгое, например, там очень славно.

– Можно, – поразмыслив, решил Кине. – Точнее скажу завтра.

После ухода поэтессы, он залез в сеть, выяснил подробный прогноз погоды на район Долгого озера. Выходил милый пробел из солнечной и ясной тёплой погоды на эти выходные. Кине посидел ночь, досрочно закончил заказной перевод и отослал его заказчику. После чего позвонил Нарциссу и спросил:

– Не сделаете ли Вы мне честь сопровождать меня в эти выходные к Долгому озеру, магистр?

– А что, Вы наконец-то решили утопиться? – сонным и злым до изжоги голосом осведомился магистр.

– Нет, всего лишь попрощаться с местной природой, – невозмутимо пояснил Кине.

– И со мной заодно? Ладно, так и быть, я подумаю, – и повесил трубку.

Кине набрал следующий номер:

– Сиона, надеюсь, я тебе не разбудил?

– Нет, солнышко, я творю.

– Прости, что отвлекаю...

– Пустяки, в данный момент я как раз вышла на балкон покурить в ожидании вдохновения. А что, наше дело решилось?

– Совершенно верно. Через два дня в восемь утра у тебя. Кстати, у тебя не найдётся лишнего спальника? Я сомневаюсь, что у магистра есть собственный.

В силу раннего пробуждения Нарцисс был в отвратном настроении, и всю дорогу бухтел что-то о важных образцах, которые оставил почти без присмотра. Кине не отвлекался – он вёл машину. Сиона сначала лениво огрызалась, потом перестала.

На лоне природы настроение Нарцисса постепенно исправилось. Пока Кине с посильной помощью Сионы ставил палатки, он принёс воду, обустроил костёр и принялся слоняться по окрестностям, пугая немногочисленную утреннюю живность мягкой улыбкой и лучащимися глазами. Кончилось всё тем, что Кине нашёл его у самого озера кормящим семейство ёжиков и отвёл к костру – завтракать. Весь день магистр романтически молчал, периодически разражаясь проникновенной речью по поводу лёгкого запаха осени, последнего тепла в красках засыпающей природы и тому подобных вещах. Естественно, его меланхолический настрой передался прочим участникам пикника, так что время до вечера они провели самым чудесным образом, погружённые в бескорыстную любовь друг к другу и ко всему окружающему и светлую печаль, которая обычно посещает людей только в пьяных снах.

Попев под гитару (Сиона неплохо играла и обладала приятным голосом), они ещё немного посидели, потом потихоньку расползлись спать.

Вопреки опасениям Кине у Нарцисса нашёлся не только спальник (очень удобный, с подогревом), но и аккуратненькая, как игрушечка, палатка практичного чёрного цвета, рассчитанная на одного.

Он проснулся в прекрасном настроении и выполз из палатки. Умылся, оглядел стоянку. Похоже, Сиона ещё спала, а вот клапан палатки Нарцисса был расстёгнут и отдёрнут, и самого магистра не было в серебристой глубине.

С чувством смутного беспокойства Кине отправился на поиски. Он обследовал окрестные кусты, периодически звал магистра, но всё было без толку. В конце концов, Кине направился к озерам – мысль, что научник отправился купаться и утонул, его сильно, скажем так, встревожила.

Он пошёл вдоль берега, стараясь не упустить ни одного озера и озерка. Наконец, когда Кине уже начал терять терпение, на его оклик отозвались, причём где-то совсем рядом.

Нарцисс действительно пошёл купаться, но и не думал тонуть. Даже если бы очень захотел – это было бы более чем весьма затруднительно, поскольку озеро он выбрал просторное, но неглубокое, с очень горячей, густо парящей водой. И сидел в этом озере с самым довольным видом. Одежда была аккуратно сложена на каменном берегу.

– Что-то случилось, капитан? – с улыбкой человека, у которого всё в жизни сложилось наилучшим образом, поинтересовался магистр. Его волосы плавали в воде, словно и не имели дурной привычки резать неосторожные руки окружающих. Руки магистра, плечи, грудь были покрыты изображениями змей. Их было гораздо больше, чем можно было предположить, глядя на его всегда закутанную в одежду с шеи до ступней фигуру, а если учесть всё, что скрывала вода и пар... – Или вы просто решили, что я утонул, как только Вы упустили меня из виду?

Он беззаботно веселился. Тон – безмятежный, чуть подразнивающий.

– Я прошу простить меня, – сказал Кине. – Именно так я и подумал.

Нарцисс широко улыбнулся, излучая самое искреннее, свойственное его «светлой» ипостаси, дружелюбие:

– Как видите, я просто пошёл погулять... пригулял к озеру и решил искупаться. Здесь удивительно хорошо. Может быть, Вы присоединитесь? Какой смысл ехать на озеро и ни разу и не окунуться?

– Действительно, – согласился Кине. – Никакого.

– Вам нравиться горячая вода?

– Я обожаю горячую воду, – заверил Кине и начал раздеваться.

В воде действительно было хорошо, словно уходило всё напряжении, о существовании которого он раньше и не подозревал.

– Иногда всё-таки надо выезжать на природу, – задумчиво сообщил Нарцисс. – Но самый поразительный эффект даёт купание в горячем источнике зимой. В Атариене есть горячие источники?

– Нет.

– Значит, Вам придётся обходиться ещё и без этого.

– Значит, придётся.

С кроны камфорного дерева, взлетела стая птиц, Нарцисс быстро обернулся на звук, и Кине увидел, что спина магистра не избежала участи украситься змеями. «Интересно, – отстранённо подумал Кине. – Это татуировка? Интересно, кстати, другое. К чему я вижу во сне человека, у которого на теле больше змей, чем в террариумах у него в кабинете? Хм...»

– Вы собираетесь вернуться на военную службу, капитан? – внезапно спросил Нарцисс.

– Я думаю об этом, – откровенно признался Кине.

– Понятно, – сказал Нарцисс и закрыл глаза.

– Смотрите, там какое-то строение! – Нарцисс указал куда-то в заросли, когда они возвращались на стоянку. Кине, приглядевшись, действительно различил островерхую крышу. – Я схожу, посмотрю.

– Я пойду с Вами, – поставил в известность Кине.

Нарцисс пожал плечами. Словно говоря, что это личное дело Кине. Кине невольно восхитился.

Строение оказалось заброшенной каменной хижиной с полуобвалившимся потолком и некогда крытой черепицей крышей. Дверей и ставней не было.

Нарцисс сунулся внутрь, Кине, естественно – за ним. Здесь, на небольшой возвышенности, чувствовался ветер, и Кине подумал, что не хватало только сквозняка, на котором это чудо продует, и будет оно потом, невзирая на собственную патологическую загадочность, непредсказуемость и превращающиеся в жемчуг слёзы, чихать, кашлять, капризничать, не желая пить жаропонижающее, и изводить всех окружающих своим мерзким характером... в первую очередь, конечно, Кине – потому что до него ближе всего... Самое ужасное, что эта перспектива вызывала не ужас и даже не смирение, а едва ли не прилив нежности... о, боги!

Внутри хижины было грязно, на полу валялся мусор, хвоя, сухие листья и клочки газет неизвестной давности. Пахло затхлой необжитостью.

– Вам здесь не нравится? – спросил Нарцисс.

Он смотрел слишком пристально. Словно хотел что-то сказать взглядом, глазами. Жёлто-зелёное пламя, пойманное в шёлковую сеть длинных, но тонких ресниц. Слишком тонких. Прожжёт.

– Нет, – честно сказал Кине. – Мне здесь совершенно не нравится.

Он много раз бывал в этих местах и прекрасно знал, что никаких домов здесь нет – ни новых, ни старых.

– Я хочу, чтобы ты поехал в Атариен со мной, – сказал он.

Когда они вернулись на стоянку, Сиона уже проснулась и дулась, сидя на бревне.

– Я просыпаюсь – никого нет, завтрак не приготовлен! И что я должна думать? – напустилась она на них.

Нарцисс молча прошёл в свою палатку.

– Что это с ним? – удивлённо спросила Сиона.

– Ничего, – сказал Кине и повесил над огнём котелок для чая.

* * *

Кине просыпается от смутной, мающей боли в сердце. Впрочем, после умывания холодной водой он уже не уверен, не примерещилось ли ему. Только дурное предчувствие остаётся совершенно недвусмысленным.

Нарцисс просыпается от острой, невыносимой боли в груди, задыхаясь от чувства, которому не сразу находит имя. А когда всё-таки находит, то долго не может поверить сам себе.

Потому что это чувство – страх.

Он тихо стонет от боли, но в тишине этот звук настолько чужероден, что Нарцисс тут же замолкает.

Он помнит горячее щекочущее ощущение крови, капавшей с его руки, и всё ещё ощущает во рту волшебный, восхитительно острый, солоноватый вкус – лучший и желаннейший вкус в мире.

Вкус любящего сердца.

* * *

Уехать и забыть. Или остаться и быть убитым. Вероятно, также и съеденным, о боги...

Непростой выбор, если присмотреться.

Думай, Кине, думай.

Времени осталось совсем немного.

* * *

У Нарцисса с утра болела голова. Весь день, что не улучшало его настроения, и без того дурного вследствие царящей на улице погоды.

Кине должен был уехать послезавтра. Или остаться, но об этом они не говорили – ни разу. Они вообще не виделись с тех пор, как вернулись с озера.

Нарцисс облокотился о подоконник, глядя на улицу. Дождь, тяжёлый осенний дождь... Кажется весь этот год идёт дождь....

Внезапно ему стало дурно. Знакомое до закутка здание Института словно превратилось в холодную ловушку, смертельную тяжесть вокруг тела. Несомненно, живая, алчная пустота. Голодная.

Он честно пытался отвлечься, но ощущение нарастало, пока, наконец, не захлестнуло его с головой. Он торопливо цапнул плащ и выскочил из лаборатории. По гулким, тускло освещённым коридорам – вперёд, вниз, к дверям. Очень быстро, почти бегом.

Он уронил ключи на пол и долго, секунд двадцать, искал их в полутьме. Вернулся страх, или что-то очень похожее: настойчивое, холодящее кровь в жилах ощущение опасности.

Наконец, он нашарил металл ключей и со второй попытки попал ими в замок.

Ключ заклинило. Нарцисс судорожно дёрнул его, провернул в замке и, почти ничего не соображая, рванул дверь на себя.

В свете далёкого рыжего фонаря на пороге стоял Кине. Дождь бессильно бил по куполу чёрного зонта. В непроницаемых глазах Кине не было никакого вопроса, его совершенно явно не волновало, как и почему он внезапно ломанулся неизвестно зачем в дождь, в ночь, и как оказался на пороге Института. Он знал, что нужен здесь, сейчас – и он пришёл.

– Что?.. – Нарцисс встряхнул головой, его волосы с хищным металлическим шуршанием заструились по плечам. – Зачем?

Кине молча вручил ему зонт, Нарцисс машинально принял его. Потом опомнился и резким движением протянул гладкую пластиковую рукоятку обратно Кине. Сказал, прикладывая определённые усилия, чтобы говорить нормальным голосом, а не придушенным, сдавленным шёпотом:

– Не приходи больше.

Холодная вода с шумом извергалась из разверзшихся хлябей небесных и, сметая всё на своём пути, устремлялась в темнеющие ранами стоки.

И на всей земле, широко раскинувшейся под этим неприветливым небом, не было больше места, где можно укрыться от дождя.

Финал 1. Дорога без возврата.

Я знаю – я был не прав.
Я знаю – я часто грешил.
Если Ты остановишь дождь,
Может быть, мне хватит сил
Выйти на улицу и попытаться
Стать счастливым еще один раз.
Но Ты не слышишь моих молитв,
А дождь идет все сильней...

Наутилус-Помпилиус «Заноза».

* * *

...По мнению исследователей, от количества окситоциновых рецепторов в мозге человека зависит его личная жизнь: чем меньше этих рецепторов, тем меньше радости человеку приносит супружество и тем меньше он способен на длительные отношения...

Из статьи Н. Полянского «Биохимическая природа любви»,
по материалам исследований группы учёных
Института Исследований Человека, Порт-Дельта.

На Атариен упала гроза. Такие жутковатые чёрные сумерки, заполненные хлещущей с неба водой и дикими порывами ветра, иногда тревожили приморский городок, правда, не сказать, чтоб часто.

Как только небо потемнело и запахло непогодой, Фатха встревожено выглянула в сад и позвала детей домой. Асият прибежала сразу, радостно неся спасённого с дерева чёрненького котёнка, а Ришада в саду не было, и соседи сказали, что мальчишка побежал в порт – якобы он от кого-то слышал, что сегодня вернётся его отец.

Перепуганная Фатха заперла Асият дома и бросилась вниз по улице, про себя благодаря всех богов за то, что их дом стоял в двух шагах от нового причала.

Пробежав половину дороги, она увидела среди дождя высокую фигуру мужа, который словно не замечал усиливающегося ветра. Ришад, очень гордый собой, шёл с ним под одним зонтом, приноравливаясь к широким шагам отца.

Когда Фатха подбежала к ним, Кине не сказал ни слова по поводу её вида и поведения. Просто оглядел непроницаемыми чёрными глазами, отдал зонт Ришаду, снял свой адмиральский китель и закутал в него промокшую насквозь жену. От кителя пахло Кине, кофе, незнакомыми специями, морем, дальней дорогой и чем-то ещё, что Фатха не смогла определить.

Кине прижал её к себе, согревая. Его тело всегда было горячим, независимо от погоды. Фатха подняла глаза, ища в его лице неизбежные при долгой разлуке перемены – и ничего не нашла. Его кожа, и без того смуглая, загорела почти до черноты, на лбу косо протянулся тонкий, как нитка, новый шрам – и ничего больше. Просто очень усталый человек – морской адмирал, приведший свою эскадру в Порт-Дельта, взявший увольнительную и впервые за два года ступивший на родной берег.

– Мой господин, – подбирая слова, произнесла Фатха. – Погода портится. Пожалуйста, пойдём домой, – последняя фраза прозвучала почти жалобно.

Кине кивнул, забрал у сына зонт и взял под руку жену. Ришад восторженно, взахлёб что-то рассказывал, торопясь выплеснуть на голову отца все события, случившиеся в Атариене за последние два года.

Как только они зашли в дом и заперли дверь, гроза ударила с новой силой. Фатха бросилась было запирать ставни, но Кине непререкаемым тоном послал её в ванную, греться под душем. Она не посмела спорить.

Пока она мылась, Кине запер ставни и вторую дверь, обнял дочь, переоделся в домашнее и приготовил чай.

Когда Фатха спустилась на кухню, её муж и дети пили чай за столом в чинном молчании.

...Кине впервые увидел свою будущую жену 13 лет назад. Тогда ему было 24 года, он только что вернулся в дом своих родителей, всё ещё находившихся в экспедиции, и не рассчитывал встретить кого бы то ни было, кроме, может быть, слуги, которыq приходил дважды в неделю, чтобы поддерживать дом и сад в ухоженном виде.

Каково же было удивление Кине, когда на кухне он обнаружил совершенно незнакомую девушку восточной – точнее, маркандской – наружности, одетую в одно из любимых кимоно его сестры.

Признаться, в первый момент в голове Кине мелькнули самые чёрные мысли. Но девушка вовсе не выглядела застигнутой на месте преступления. На её хорошеньком личике отразилась только простительная робость.

Быстро встав из-за стола, она буквально бросилась к Кине, упала ему в ноги и быстро заговорила на скверном оэне, от волнения так коверкая слова, что Кине вовсе её не понял.

– Встань, – сказал он по-маркандски. – Меня зовут Сато-Маэль Кине, я сын хозяев этого дома, а кто ты и что здесь делаешь?

Девушка послушно вскочила на ноги, явно обрадовалась знакомой речи:

– О благороднорождённый врачеватель и предводитель воинов, да продлятся дни твои бесконечно! – сказала она, глядя на него снизу вверх красивыми миндалевидными глазами насыщенного карего цвета. – Сложи крылья своего гнева! Перед тобой всего лишь раба твоей высокородной сестры, да пошлют ей боги обильное и здоровое потомство. Эта достойнейшая из дочерей твоей щедрой страны привела меня в этот дом – пусть он процветает тысячу лет! – и велела ждать её возвращения.

– Всё она врёт, – весело сказали под окном очень знакомым голосом.

Кине выглянул. На траве стояла босая Мичиру с корзинкой фруктов. Кине втащил в комнату сначала корзинку, потом сестру, которая тут же со смехом повисла у него на шее. Кине закрыл глаза, и на миг окунулся в запах ей волос – тонкий, горьковатый, знакомый с детства.

– Так кто эта леди? – спросил он через какое-то время, неохотно выпуская Мичиру из объятий.

«Леди» стояла, скромно опустив глаза. Она была удивительно хороша собой – впрочем, люди её национальности вообще славились по миру красотой, особенно, женщины. Волосы у «леди» были тёмные, заплетённые в три толстые косы, спускавшиеся ниже бёдер.

– Её зовут Фатха, как дальше я не помню... – махнула рукой Мичиру, выкладывая на стол фрукты. – Кажется, дочь Рената... или Рейхана?

– Рибуна-башмачника, о ясноликая госпожа, – несмело подсказала Фатха, услышавшая как неудачно Мичиру пытается вспомнить имя её отца. – Да будут боги милостивы к нему в его новом рождении...

– Вот именно, – обрадовалась Мичиру, переходя на маркандский. – Фатха, дочь Рибуна-башмачника. Она влипла в одну историю, в общем, пришлось её купить, хотя денег было безумно жаль! – она засмеялась. – В Аршане, сам знаешь, грабительский курс, всё потому что их унция постоянно падает!

Надо сказать, Кине удивился, хоть и не подал виду. Мичиру была ветеринаром, она лечила животных. Люди в круг её интересов не входили. Обычно дождаться её соучастия было больше шансов у какого-нибудь ядовитого ската, чем у человека, попавшего в беду – за исключением, конечно, близких родственников.

– До сих пор не могу растолковать дурочке, что она свободна, – сказала Мичиру. – Ну что, завтракать?

«Фатха» значит «Завоевательница». Это имя совершенно не шло кроткой, покладистой девушке, которая внезапно стала свободной в семнадцать лет. Ей потребовалось время, чтобы понять, что свобода – это не только право самой выбирать себе хозяина. Но, в конце концов, она разобралась.

Она стала хорошей матерью – может быть, немного чересчур хлопотливой – и хорошей женой – что немаловажно для военного мужа, месяцами не появляющегося дома.

Была ли она счастлива? Да. Здесь, в чужой стране, она обрела всё, чего нищета и жестокая судьба лишили её на далёкой родине – крепкий, полный достатка дом, прекрасных, здоровых, умных детей. Семью. Достоинство жены очень важного человека. Почёт и уважение.

Любила ли она своего мужа? О нет.

Он был самым лучшим хозяином, которого она только могла себе пожелать – хозяином её мечты. Некрасивый, неразговорчивый, строгий, скупой на ласку, он был заботлив и – хоть этого она вовсе не ждала – добр. Он баловал жену, словно она была ещё одним ребёнком в этом доме, и относился к ней снисходительно, никогда не сердился, ни разу не поднял руки. Он дал ей счастье, покой. Уверенность.

Рядом с ним можно было греться. А ещё он был надёжным – надёжнее каменных стен.

Фатха считала, что ей несказанно повезло. Она не просто стала свободной – она была единственной женой очень важного, уважаемого, богатого человека, несомненно, принадлежащего к касте повелителей, как бы это не называлось в этой стране. Предводителя воинов, человека, чьи приказы выполняли.

У неё был красивый большой дом, где она могла всё устроить на свой вкус (Кине запрещал ей переустраивать только свою спальню и кабинет), сад, где можно было развести столько кошек, сколько ей хочется, и слуги, благодаря которым она могла не работать, а только петь, танцевать, болтать с соседками, и вообще делать, что вздумается целыми днями.

И что с того, что в их отношениях с мужем не было ни любви, ни страсти? Страсть – плохой советчик в семейной жизни, а любовь связывает людей слишком непрочно и ненадолго.

Фатха знала, что права. Отражение этой правоты она видела в глухо чёрных глазах своего мужа, когда он на время возвращался из дальних стран.

Не домой и не к ней.

В свой город и к своим детям.

Кине рассматривал пространство за окном. Гроза уже отбушевала, осталась только чёрная туча, висящая над городом, и тугие струи ливня, полосующие сад и улицу за оградой.

Хотелось встать и выйти туда, в дождь.

Кине исполнилось в этом году тридцать семь. Вернувшись в Кисфену, он восстановился на службе и в неполные тридцать стал адмиралом военно-морского флота. Он был хорош на этой работе, это признавали даже недруги – а их хватало. Купил дом рядом с портом – классический кисфенский особняк, ничего кундабандтского – женился на танцовщице Фатхе, бывшей рабыне, прижил с ней двоих совершенно замечательных детей. Асият было сейчас уже двенадцать, Ришаду – десять. Они редко видели отца, и обожали его от этого, кажется, ещё сильнее. В саду развелись маркандские кошки, в доме – ковры, подушки и слуги. Потянулась жизнь.

По прошествии тринадцати лет Кине всё ещё не мог сказать про этот дом – «мой дом». Он с трудом выносил нахождение здесь, рвался на работу. Наверное, не будь на берегу его детей, он бы вообще не сходил с палубы. Так было проще. Сосредоточиться на деле. Никаких лишних эмоций.

У его жизни были все признаки благополучной. Именно такой, о которой он когда-то мечтал, учась на врача в столице.

Но это не было его мечтой. Не было счастьем. Это было утомительной, не ведущей никуда, бесплодной и бессмысленной реальностью.

Так красивые по отдельности черты не обязательно складываются в красивое лицо, а бесподобные по отдельности ингредиенты вместе превращаются в блюдо на редкость мерзкого вкуса.

Он старался соблюдать рецептуру, но что-то всё время было не так. Не то. Или чего-то не хватало. Чего-то очень важного.

Может быть, самого важного.

Дом? У него прекрасный, уютный дом, где его всегда с нетерпением ждут и где всё к его услугам в любой момент. Жена? Кроткая восточная женщина, преданная ему, как хозяину и блюдущая превыше всего интересы мужа и его семьи. Работа, на которой он востребован? Да, пожалуй, более чем.

А счастья всё равно не было.

Зверь в душе Кине выл от нутряной, изводящей его неутолимой тоски.

«Я сам этого хотел, – говорил он себе. – Всё хорошо». Но это было ложью, а толком лгать себе он так и не научился.

Он не знал, что делать, но чувствовал – что-то делать надо. Причём, немедленно.

Прямо сейчас.

Кине встал с постели, оделся и спустился вниз. Его китель был сырым после того, как он кутал им Фатху, поэтому он открыл шкаф и нашёл у самой дальней стенки свою старую шинель. Взял зонт и вышел из дому.

Фатхе показалось, что она слышала стук входной двери. Она спустилась вниз, но дверь была заперта. Заметив китель мужа, она вспомнила, что забыла положить его в стирку. Взяв в руки жёсткую ткань, помедлила. Поднесла к лицу, стараясь вычленить тот непонятный, едва уловимый запах, встревоживший её на улице, и вдруг поняла.

Это был запах тоски – тяжёлой и давней.

Кине шёл вверх по узкой улице, одной из многих на западном склоне Спящей Кобры.

– Моя жизнь пуста! – крикнул он. Слова снесло ветром, они запутались и растворились в плетях тёмной воды.

Он где-то потерял зонт, и думать забыл о доме рядом с новым причалом. В какой-то момент в его голове не осталось вообще никаких мыслей – он стал живым преодолением.

Он почти не различал окружающее, однако что-то вдруг заставило его остановиться и оглядеться. По обеим сторонам улицы белыми призраками выступали стены оград, за которыми качали ветвями продрогшие деревья. Прямо перед Кине, втиснувшись между двумя оградами, стоял маленький двухэтажный домик из полупрозрачного зеленоватого кирпича и с островерхой черепичной крышей, цвет которой было почти невозможно различить ночью. От тротуара к домику вела дорожка из жёлтого кирпича, среди запущенного дикого палисадника – к крыльцу в три ступеньки, с гнутыми перилами, к закруглённой кверху чёрной двери, над которой выгнулась надпись, освещённая приглашающе светящимся зелёным фонариком: «Змеиное зелье».

Прошло так много лет. Слишком много. Кине повзрослел и, похоже, поумнел. Он знал, что нельзя войти в одну и ту же реку дважды.

А ещё – что ничего никогда нельзя начать с чистого листа. Ни в одной из религий нет истории о том, как когда-то изгнанные из рая благополучно вернулись туда.

Он отвернулся и пошёл под усиливающимся дождём вниз по улице, в сторону нового причала, рядом с которым в одном из домов горел свет на первом этаже – там ждала его жена.

Он ни разу не обернулся, прекрасно зная, что между белых оград нет и никогда не было жёлтой кирпичной дорожки, ведущей к крыльцу в три ступеньки.

Потому что этой дорожки просто не может быть по законам природы.

Никогда.

Финал 2. Змеиное зелье.

...Кине шёл вверх по узкой улице, одной из многих на западном склоне Спящей Кобры. Ему доставляло удовольствие бороться с ветром и дождём. Делать хоть что-то.

Однажды уйти и не вернуться.

– Моя жизнь пуста! – крикнул он. Слова снесло ветром, они запутались и растворились в плетях тёмной воды.

Он где-то потерял зонт, и думать забыл о доме рядом с новым причалом. В какой-то момент в его голове не осталось вообще никаких мыслей – он стал живым преодолением. И это странное существо, состоящее из одной только воли, страдало от тоски – настолько, насколько подобные создания вообще способны страдать – и искало в темноте что-то очень определённое. Может быть, адмирал Сато-Маэль и понятия не имел, что ему нужно, но это уже не играло абсолютно никакой роли, потому что это существо знало.

Он почти не различал окружающее, однако что-то вдруг заставило его остановиться и оглядеться. По обеим сторонам улицы белыми призраками выступали стены оград, за которыми качали ветвями продрогшие деревья. Прямо перед Кине, втиснувшись между двумя оградами, стоял маленький двухэтажный домик из полупрозрачного зеленоватого кирпича и с островерхой черепичной крышей, цвет которой было почти невозможно различить ночью. От тротуара к домику вела дорожка из жёлтого кирпича, среди запущенного дикого палисадника – к крыльцу в три ступеньки, с гнутыми перилами, к закруглённой кверху чёрной двери, над которой выгнулась надпись, освещённая приглашающе светящимся зелёным фонариком: «Змеиное зелье».

Кине прошёл по жёлтой дорожке, поднялся по крутым ступенькам и толкнул чёрную дверь.

Зал «Змеиного зелья» не казался большим – впрочем, истинные размеры помещения тонули в зеленоватом уютном полумраке. Здесь было тепло, витали запахи дерева, трав и кофе. Кине окружила атмосфера спокойствия, чуть томной лёгкости и приятия. Немногочисленные видные столики были рассчитаны на двух-трёх человек и окружены, отделены от зала вазонами с высокими тропическими растениями, среди которых были расставлены крошечные светильнички, и стеклянными «домиками для змей», где в удобстве расположились змеи разных видов и родов. Привыкнув к этому пространству, Кине заметил, что помещение перегорожено длинной тёмной стойкой, за которой виднелись полки с бутылками, «домики для змей» и маленькая дверь, ведущая, надо полагать, на кухню. Над стойкой горело несколько не слишком ярких жёлтых ламп.

Кине подошёл и сел за стойку.

– Доброй ночи, Кине, – улыбнулась ему хозяйка. – Так и знала, что рано или поздно ты до нас доберёшься.

Она была невысокой, нереально тоненькой, что только подчёркивалось широкой чёрной кожаной накидкой с длинными рукавами и серебряными пряжками, из которых застёгнуты были только верхние, открывая таким образом взору длинную тёмно-зелёную тунику – ниже не давала разглядеть стойка.

У хозяйки были крутые ярко-рыжие кудри, спереди более длинные, чем сзади, неправильные, но полные обаяния черты, длинный нос и прелестная улыбка.

Кине кивнул.

– Ты замёрз и промок, – продолжала хозяйка, оценивающе оглядывая его. – Пожалуй, тебе не помешает глоток чего-нибудь покрепче.

Голос у неё был для женщины очень низкий, грудной и полный непривычного шарма.

Кине вновь кивнул и стал смотреть, как ловко она обращается с бутылками и странной формы бокалом. Ни одна жидкость не выглядела знакомой.

– Вообще-то, – говорила она между делом, и Кине, вообще-то не слишком любящему разговоры, её речь вовсе не казалась навязчивой, – людям к нам не так уж просто попасть. Даже если знаешь дорогу, надо иметь настоящую потребность и... многое пережить. Так что такие, как ты, у меня редкость. Впрочем, я не настаиваю, чтобы ты рассказал, хоть я и любопытна – сегодня для тебя угощение бесплатно. – Она поставила перед ним высокий, с волнообразно изогнутыми стенками бокал, полный искристо-синей жидкости с шапкой воздушной бледно-сиреневой пены. – Весеннее незабудковое вино, настоянное на самой лучшей удаче трёхлетней выдержки, со взбитой радостью. Все твои сомнения как рукой снимет, только не пей залпом.

Кине взял стакан и отпил глоток. У напитка был густой, дымный вкус, пена чуть горчила. Кине моментально согрелся, тело наполнилось ощущением лёгкости и всемогущества.

– Уже получше, да? – понимающе улыбнулась хозяйка. – Мой собственный рецепт. Самое то для уставшего и запутавшегося человека.

– Я никогда не пробовал ничего подобного, – признал Кине.

– Ну ещё бы! Но это ещё цветочки по сравнению с моим фирменным коктейлем «Змеиная сущность» – впрочем, тебе он ни к чему. А от кофе, я думаю, ты не откажешься? Я сварю его по одному древнему рецепту, который восстановил мой брат, хочешь?

Кине кивнул, и почувствовал, как губы непроизвольно складываются в улыбку. Он уже не помнил, когда улыбался в последний раз. Пока хозяйка готовила ему кофе, Кине рассматривал зелёные зыбкие блики на стенах, отблески ламп на стекле бутылок и неторопливую жизнь шипящей песчанки в ближайшем «домике».

– Похоже, у Вас не так уж много клиентов, – заметил он.

– Это тихое место. К тому же я не предлагаю никакой еды, кроме самой простой закуски – не люблю готовить, – легко ответила девушка. – Так что ко мне ходят не есть, а выпить, – она очаровательно улыбнулась и поставила перед Кине маленькую чашку из зелёного камня.

Он попробовал. Вкус был идеальным – именно таким, какой он всегда надеялся ощутить.

– Нравится?

– Да, спасибо.

В этот момент Кине заметил, что, вопреки видимости, он был не единственным клиентом «Змеиного зелья». За одним из дальних, загороженных буйными лианами и, вдобавок, замаскированных тенями, столиков явно расположился какой-то человек. Он сидел, уронив голову на руки над бокалом и не обращая никакого внимания на происходящее вокруг.

Со своего места Кине мог рассмотреть только смутный силуэт, однако его сердце вдруг глухо бухнуло о рёбра, в ушах зашумело, и он совсем не удивился, услышав слова хозяйки, заметившей его взгляд:

– Это Нарцисс. Магистр чего-то. Просто беда с ним – приходит каждый месяц, пьёт столетний зверобой, настоянный на забвении с сахаром и умиротворением, да только рассказать ему обычно нечего. Наливаю в долг – не выгонять же старого клиента.

– Пожалуйста, извините меня, – сказал Кине и встал из-за стойки.

За кухонной дверью что-то мелодично звякнуло, и хозяйка ушла туда. Кине направился к дальнему столику, отодвинул зелёную плеть лианы, покрытую мелкими красными цветами.

Это действительно был Нарцисс. Его киноварные волосы, связанные в узел и заколотые двумя карандашами, металлически блестели, и по ним Кине узнал научника в два счёта, хоть лица его и не было видно.

У него было целых пятнадцать секунд на то чтобы сделать выбор. Это очень много для человека, привыкшего принимать важные решения молниеносно.

И он сделал свой выбор.

Он остался.

Вместо того чтобы отвернуться и уйти. Потому что другой вариант он уже пробовал четырнадцать лет назад – и ему не понравилось.

Наверное, судьба не так уж часто даёт нам второй шанс. И необходимо определённое мужество, чтобы им воспользоваться, сознавая, что вступаешь на дорогу без возврата.

Кине сознавал. Он повзрослел и, наверное, поумнел за эти годы.

Нарцисс поднял лицо – совершенно не изменившееся, словно они расстались вчера. Глядя на это бледное лицо со сжатыми губами, покрасневшими, запавшими глазами, Кине внезапно испытал небывалое облегчение. Наконец-то тоскливая тягомотина бреда закончилась, и всё стало правильно. Нарцисс смотрел, и его глаза были змеиным зельем. Потом моргнул, его рука дёрнулась, и бокал с самым лучшим столетним зверобоем, настоянным на забвении, опрокинулся, заливая стол и пол мутновато-болотной жидкостью с запахом трав.

Нарцисс поднялся на ноги, широко раскрытыми глазами глядя на адмирала, обошёл стол, медленно приблизился, остановился и вдруг неуклюже обнял, прижался напряжённым, как металл, телом. Кине осторожно сомкнул руки на его спине, всё-таки слишком худой, надо же и есть иногда хоть что-то...

– Кине, – прошептал Нарцисс в его шею. – Ничто не помогает... У меня ничего не получается... Почему, Кине?.. Почему? Что же делать?.. Что же делать, Кине?..

Финал 3. Перечёркнутый сценарий.

...Эта гормональная перестройка знаменует переход к партнёрским отношениям, пронизанным интимностью, покоем, душевной близостью любящих людей.

Окситоцин, «гормон счастья», выделяется в больших количествах при ласковых прикосновениях. Он проявляет себя всякий раз, когда между двумя людьми складываются устойчивые, доверительные отношения. Его избыток побуждает ласкать и целовать партнёра, усиливает чувство любви к нему. Именно благодаря окситоцину после близости сглаживаются острые семейные конфликты.

... «Окситоциновый» период отношений может длиться всю жизнь.

Из статьи Н. Полянского «Биохимическая природа любви»,
по материалам исследований группы учёных
Института Исследований Человека, Порт-Дельта.

* * *

Нарцисс сидел на кровати, спустив ноги на пол. Старинный неровный паркет холодил босые ступни.

За дверью, в душе шумела вода.

...Тогда Кине всё-таки принял у него зонт. Потом взял Нарцисса за руку так, что тот тоже оказался в круге защиты от дождя, и повёл через двор к воротам. Кажется, они так и не заперли двери Института.

– Иди ближе ко мне, – сказал Кине. – Или промокнешь.

Нарцисс послушно пошёл ближе. Происходящее было настолько неправильно, непредвиденно, что он не знал, что делать, да и, в общем-то, ему было всё равно. Потому что пальцы, сжимавшие его кисть, были сухими, жёсткими и горячими. Там, где они прикасались к ледяной коже остались единственные пятна тепла на всём замёрзшем теле.

Из глубины охватившего его оцепенения Нарцисс даже не пытался запоминать – освещённый жёлтой лампой подъезд, крутая лестница, тёмная, почти пустая прихожая, где он, внезапно лишившись всяких сил, опустился на банкетку. Закрыл глаза, сквозь надменное безразличие усталости чувствуя, как с него снимают обувь. Потом Кине поднял его на ноги и отвёл на кухню.

Нарцисс сидел за столом, над которым низко нависала уютная лампа. Внезапно перед ним оказалась исходящая паром кружка. Он схватил её, словно от неё зависела, как минимум, его жизнь, какое-то время грел руки, потом начал пить, не чувствуя вкуса. В следующий раз он открыл глаза уже в ванной.

Много-много горячей воды – поверить в такое счастье было почти невозможно. Нарцисс мылся долго и в конце этого замечательного процесса почувствовал себя лучше – почти живым. Напряжение оставило его – он хотел только спать. Надев оставленный ему халат (на самом деле это была незнакомая кундабандтская наплечная одежда из довольно тонкой ткани, очень удобная), он вышел из ванной. На пороге ноги в очередной раз отказались служить, и Кине снова подхватил его, отвёл и посадил на расстеленную кровать.

Нарцисс не заметил, как в смуглой руке появилась угрожающая расчёска, да это и не имело значения. Кине перехватил его волосы и провёл по ним расчёской – осторожно, но уверенно. На этот раз злонравные пряди не поранили его, даже не показались особенно жёсткими; они подчинялись ему и позволяли заплести себя в свободную косу.

– Ложись, – сказал Кине и ушёл в ванную.

Нарцисс в прострации провёл ладонью по подушке. Кровать Кине не была особенно широкой. Южное гостеприимство? Ну-ну.

Он лёг под одеяло и со вздохом закрыл глаза, погружаясь в дремоту. Через какое-то время его разбудила тишина – вода больше не шумела. Кине вышел из ванной и расстелил на полу тонкий, почти символический матрац. Ровным голосом сказал:

– Пожалуйста, когда будешь вставать с кровати, постарайся спускать ноги с другой стороны. Когда я просыпаюсь от того, что на меня пытаются наступить, моё поведение может быть несколько излишне непредсказуемым.

– Хорошо, – нервно усмехнувшись, кивнул Нарцисс, представив себе «излишне непредсказуемо» ведущего себя Кине.

– Спокойной ночи.

– Да.

Кине действительно улёгся на матраце. Смесь кисфенского гостеприимства и кундабандтского такта, наверное.

Нарцисс проснулся на рассвете, от смутного ощущения чистоты и правильности. Его тело покоилось в тепле, мысли были лёгкими и ясными.

Он открыл глаза. Сел, посмотрел на Кине.

Вчера ночью тот распустил причёску, но не потрудился расплести волосы; мелкие чёрные косы змеились по матрацу, как струи крови. Он спал, вытянувшись на спине и откинув одну руку рядом с лицом, ладонью вверх. Лицо его было спокойно и совершенно невозмутимо, словно он и во сне прекрасно контролировал происходящее.

Нарцисс нахмурился, потом улыбнулся. Протянул руку с кровати и чуть погладил воздух, представляя под пальцами ровную смуглую кожу с почти незаметной щетиной.

Просыпайся.

Кине открыл глаза, машинально коснулся щеки там, где ещё ощущал прохладное чужое прикосновение. Вопросительно посмотрел на Нарцисса, но это не был вопрос «зачем я здесь, почему?»

Он спрашивал: Что случилось? Что ты хочешь? Что сделать?

– Я не знаю, что будет дальше, – сказал Нарцисс.

Его губы дрожали, глаза щипало. Он резко отвернулся и вдруг громко, в голос зарыдал. Сквозь смех.

Кине долго смотрел на его вздрагивающие плечи, потом встал коленями на матрац, потянулся, заставляя Нарцисса отнять ладони от лица. Это было сильное, уверенное движение, обещающее защиту.

Нарцисс смотрел на него небывало яркими глазами и улыбался. На бледных щеках сцилы блестели слёзы.

Его сложенные лодочкой ладони, покоящиеся в руках Кине, были полны жемчуга и цветочных лепестков.

От автора.
Сцилы – выдуманы автором от начала и до конца. Нет таких существ. Является ли Нарцисс сцилой? Думаю, да. Но, в любом случае он либо не в курсе, либо забыл, что и не удивительно – он такой рассеянный...