I

Совещание у Коноэ было назначено на три часа пополудни; стрелки на часах показывали четверть третьего, а секретарь отдела Сёкан департамента Энма-Тё все еще сидел в своем кресле, сосредоточив взгляд на листе пергамента. Его желтоватая поверхность была сплошь покрыта неясными на первый взгляд надписями, но чем дольше Тацуми вглядывался в неровный угловатый почерк, угадывая очертания букв и складывая из них слова, тем яснее становился текст послания, доставленного утром из дворца графа Хакушаку.

Он как раз заканчивал составление еженедельного отчета для главы департамента, когда Котаро принес ему простой белый конверт, запечатанный воском и без каких-либо опознавательных знаков. Подождав, пока сгорающий от любопытства гу-сён-син покинет кабинет и позволит шинигами в одиночестве прочесть адресованное ему письмо, Тацуми сломал печать и заглянул внутрь. Сложенный вчетверо пожелтевший от времени кусочек пергамента гласил:

Я знаю, ты любишь меня ослепительно нежно,
Гуттаперчевая птица на ладонь твою садится.
Солнце топит, солнце гладит лица.

Мне было трудно узнать, но я вижу тебя.
Мне было трудно поверить, что это ты. [1]

Тацуми несколько перечитал разъезжающиеся вкривь и вкось строки, снял очки и тщательно протер стекла фланелевым платком: перед ним была загадка, заключавшая в себе ответ на вопрос, который он задал в прошлый четверг на личной аудиенции во Дворце Свечей.

Вздохнув, Сейшеро потер указательным пальцем правый висок и поискал глазами часы. У него оставалось только десять минут, чтобы собрать все необходимые бумаги, сложить их в кожаную папку и явиться в кабинет к Коноэ. Поднявшись из-за стола, он выдвинул один из трех ящиков и достал оттуда папку для хранения документов. Ему понадобилось три минуты, чтобы закончить отчет и найти конверт с фотографиями, которые могли понадобиться для проведения расследования, связанного с болезнью Садако Хинамура. Тацуми нахмурился, припомнив подробности дела: Садако Хинамура была дочерью преуспевающего бизнесмена, Коджи Хинамура, владельца сети магазинов готового женского платья. Господин Хинамура много времени проводил вдали от семьи, предоставив жене заниматься воспитанием их единственного ребенка. Продолжая складывать документы в папку, Тацуми вызвал в памяти облик Садако – это была невысокого роста и болезненная на вид девушка с прямыми черными, всегда гладко зачесанными назад волосами, чересчур крупными чертами лица и очень плохими зубами. Она обожала короткие черные платья для коктейлей и туфли-«лодочкой», но у нее постоянно болели ноги и отвратительно распухали лодыжки и поэтому ей приходилось носить смешные юбки-«клеш», яркие свитера или топы и удобные ботинки на низком каблуке.

Садако училась на кафедре истории искусств исторического факультета, талантами не блистала, но была на хорошем счету у преподавателей. Друзей у нее было немного, а правильнее сказать – и вовсе не было, за исключением двух-трех студенток из той же группы. После занятий она обычно проводила полтора часа в университетской библиотеке, а потом шла домой, изредка заглядывая в небольшую кондитерскую, где ее хорошо знали, чтобы купить эклеров с заварным кремом или яблочного пирога.

Создавалось впечатление, что эта девушка не интересуется ничем, кроме западноевропейских художников, потому что чаще всего ее можно было увидеть с книгой в руках или в кресле в кабинете отца, где она сидела, положив на колени ноутбук и устремив взгляд на экран.

Впрочем, что-то около месяца назад у Садако появился поклонник, служащий небольшой юридической фирмы, специализирующейся на земельном праве. Мизуха Хиро – симпатичный молодой человек из небогатой семьи (мать – домохозяйка, отец – коммивояжер), который работал секретарем, учился на курсах и надеялся со временем получить должность нотариуса. Госпожа Хинамура хотя и не была довольна выбором дочери, но не считала нужным вмешиваться в отношения молодых людей, которые трагически завершились две недели спустя – Мизуха стал жертвой уличных грабителей. Юноша возвращался домой, проведя вечер у Садако, а на утро его нашли на автобусной остановке – убийцы изуродовали тело своей жертвы, искромсав молодому человеку руки, шею и грудь, и выколов глаза.

Несколько дней спустя при загадочных обстоятельствах погибла сокурсница Садако, Аюми Такашира. Ее обнаружили в дамской комнате ночного клуба, когда одна из девушек заметила кровь на полу и, толкнув дверцу кабинки, увидела обезображенную Аюми. Экспертиза установила, что смерть наступила вследствие многочисленных колотых ран, нанесенных в область грудной клетки и лица. И, скорее всего, несчастная девушка была еще жива, когда напавший на нее маньяк выколол ей глаза. Очевидное сходство этих двух смертей заставило полицию признать, что оба убийства совершены одним и тем же человеком.

А теперь вот наступила очередь Садако. Случившееся настолько потрясло ее, что семейный доктор, которого вызвала госпожа Хинамура, заметив неестественную бледность и припухшие от слез глаза дочери, после продолжительного осмотра потребовал немедленной госпитализации.

Граф Эму полагал, и, надо думать, не без серьезных на то оснований, что оба случая имеют под собой мистическую подоплеку и, следовательно, попадают под юрисдикцию Четвертого Департамента. Рассматривая фотографии жертв, Тацуми невольно ужаснулся бессмысленной жестокости, с которой были убиты эти люди. Ему было жаль Садако, находившуюся сейчас в клинике для душевнобольных, которая никак не реагировала на окружающий мир, отвернувшись к стене и натянув одеяло до самого подбородка. Но он по-прежнему не мог взять в толк, чем это дело отличается от десятка точно таких же, когда ничем не примечательные молодые люди становятся жертвой серийного убийцы.

Тацуми все еще размышлял над этим вопросом, пока шел по коридору, и, остановившись перед дверью, ведущей в кабинет господина Коноэ, негромко в нее постучал.

– Войдите.

В небольшой тесной комнатке, большую часть которой занимал письменный стол, уже собрались остальные шинигами. Тацуми с неудовольствием отметил, что, если он и не опоздал, то, во всяком случае, явился одним из последних. Следом за ним в кабинет ворвался запыхавшийся молодой человек, сразу обративший на себя внимание тем, что зацепился носком ботинка за край ковра и едва не упал, но, неловко взмахнув руками, уцепился за плечо человека, оказавшегося к нему ближе всех. Тацуми едва заметно поморщился, когда странный посетитель чересчур крепко сжал его руку пальцами, и строго посмотрел на него своими глубокими синими глазами.

– Прошу прощения... – проговорил юноша, выпрямляясь и одергивая воротник широкого коричневого плаща. – Я, кажется, опоздал?

– Ничего страшного, господин Тсузуки, – успокоил его Коноэ, мельком поглядев на часы. – Итак, все собрались? Можем начинать.

Опустившись в кресло, Коноэ первым делом попросил Тацуми сообщить ему о результатах расследования. В ответ секретарь передал начальнику департамента кожаную папку, в которой содержалась вся имеющаяся на данный момент информация по делу Хинамура.

– Простите, сэр... – неожиданно подала голос Вакаба, и Коноэ, оторвавшись на мгновение от изучения бумаг, поднял на нее вопросительный взгляд.

– Вы не представите нас? – спросила девушка, оглядываясь на оцепеневшего от смущения парня в коричневом плаще и со стоящими дыбом темно-каштановыми волосами. Тацуми чуть сдвинул брови, мысленно улыбнувшись выходке Вакабы.

– Да, конечно. Асато Тсузуки, наш новый сотрудник. Направлен к нам из Седьмого Департамента, – сухо сообщил Коноэ перед тем как вернуться к чтению документов.

Чувствуя возникшее в комнате напряжение, Тсузуки робко улыбнулся, подыскивая подходящие случаю слова, но в голове у него все окончательно перепуталось, так что он не смог выдавить из себя ни звука.

Поддержка пришла к нему с неожиданной стороны: Ватари, чувствуя вину за холодный прием, оказанный новичку, сорвался с места и, подбежав к онемевшему шинигами, крепко пожал ему руку.

– Рад, очень рад! Тсузуки, верно? Мое имя Ютака, Ватари Ютака. Мы обязательно подружимся, потому что иначе и быть не может, – не давая собеседнику даже рта раскрыть, Ватари представил его поочередно каждому из присутствующих здесь шинигами.

– Каннуки Вакаба, наш незаменимый посредник между Мэйфу и Шикигами, – девушка смущенно заулыбалась и опустила голову, накручивая на указательный палец длинную каштановую прядь.

– Сейшеро Тацуми, секретарь отдела. И... – блондин многозначительно подмигнул Тсузуки. – И наш бухгалтер. За расходами в Энма-Тё следят очень строго, правда, Тацуми?

Невозмутимый шинигами, к которому были обращены эти слова, поправил очки в тонкой металлической оправе и коротко кивнул.

– С шефом Коноэ вы, наверное, уже знакомы, – заключил Ватари, добродушно улыбаясь.

– Да... – пролепетал Тсузуки, обводя взглядом людей, с которыми ему отныне предстояло работать и лихорадочно соображая, можно ли снять плащ – в помещении становилось жарко. Его размышления прервал голос Коноэ, который ознакомился с отчетом своего секретаря и собирался сообщить слушателям некоторые подробности дела, которое им предстояло расследовать.

– Итак, – начал тот, вынув из папки одну из фотографий. – Два человека погибли при очень странных обстоятельствах. Мизуха Хиро и Аюми Такашира... – Коноэ помолчал, собираясь с мыслями, а затем продолжил: – Единственное, что как-то объединяет их – это близкие отношения с Садако Хинамура. Имеется также определенное сходство в том, как были убиты эти двое: в обоих случаях убийца выколол своим жертвам глаза.

Ватари состроил брезгливую гримасу, когда Тацуми передал ему фото первой жертвы. Улучив момент, шинигами бросил взгляд на Тсузуки – новичок с любопытством рассматривал предложенные ему снимки, стараясь при этом не упустить ни слова из того, что говорил шеф Коноэ.

– Похоже на действия серийного убийцы... – вполголоса заметила Вакаба и вопросительно посмотрела на пожилого шинигами.

– На первый взгляд это именно так, – кивнул Коноэ и взял со стола карандаш. – Однако есть мнение, что обе эти смерти являются частью некоего ритуала.

– То есть, – задумчиво произнес Тацуми, снимая очки и подслеповато прищуриваясь, – Вы хотите сказать, что Садако Хинамура каким-то образом связана с убийствами?

– Нельзя полностью исключить такую возможность, – уклончиво ответил тот, бесцельно водя карандашом по листу бумаги. – Вполне вероятно, что мисс Хинамура, сама того не зная, спровоцировала преступника.

– А следы? – неуверенно проговорил Тсузуки, обращая на себя внимание остальных шинигами. – Должны были остаться какие-нибудь следы присутствия... существа, которое их убило.

– Очень своевременное замечание, господин Тсузуки, – Коноэ оторвал взгляд от наброска на бумаге и, помолчав с минуту, ответил: – Нет ничего, что бы указывало на нечеловеческую природу нашего убийцы. Но есть кое-что, любопытная деталь, которая привлекла внимание графа Эму – это сама Садако Хинамура. Дело в том, что после гибели Аюми Такашира госпожа Хинамура заметила определенные изменения в поведении дочери. Садако перестала посещать университет и проводила дни, запершись в своей комнате, и ни за что не желала покинуть ее. Семья пригласила доктора, который отметил у девушки признаки алиментарной дистрофии [2]. Поскольку психика больной претерпела значительные изменения, то ее решено было поместить в клинику.

– Каков диагноз врачей? – тихо спросил Тсузуки.

– Алиментарная дистрофия во второй стадии, – сообщил Коноэ, заглянув в свои записи. – Садако избегает общения, но наблюдающий ее врач говорит, что по ночам из палаты, где она находится, доносится смех. По крайней мере, он так описывает звуки, которые ему удалось подслушать во время своего дежурства. Медсестры подтверждают его слова.

– Фамилия доктора? – осведомился Тацуми, доставая блокнот и шариковую ручку и приготовляясь записывать.

– Мураки Казутака, – отчетливо произнес шинигами и добавил: – Господин Ватари займется анализом фотографий, сделанных в доме семьи Хинамура и на месте гибели обеих жертв. Расследование поручаю вам, Сейшеро, и нашему новому сотруднику.

Секретарь отдела недоуменно посмотрел на шефа Коноэ.

– Тсузуки ваш новый партнер, – подтвердил начальник, после чего бросил карандаш на стол и тяжело поднялся из-за стола.

– На время проведения расследования место секретаря займет мисс Каннуки. Отчеты мне на стол. И не затягивайте с этим делом, – предупредил он, словно не замечая ошеломленных лиц сотрудников.

Подождав, пока новоиспеченный партнер закроет за собой дверь, Тацуми решительно опустил на стол принесенную из кабинета шефа кожаную папку и обернулся к Тсузуки.

– Итак, разрешите представиться...

– Но, мне кажется, что мы уже знакомы, – нерешительно проговорил тот и сразу же замолчал, заметив выражение лица стоящего напротив него шинигами.

– Сейшеро Тацуми, – продолжил Тацуми жестко, не сводя с собеседника глаз. – Ответственный секретарь отдела Сёкан. Помимо всего прочего я веду всю бухгалтерию и занимаюсь распределением финансовых средств, поступающих в наш департамент.

Тсузуки, который внимательно слушал все это время, заметил возникшую паузу и на всякий случай кивнул.

– Поэтому настоятельно советую обсуждать со мной все предстоящие расходы.

– Хорошо, я понял.

Тацуми замолчал, снял очки и аккуратно протер стекла куском фланели. Его собеседник поглубже засунул руки в карманы плаща и опустил голову, сосредоточенно разглядывая собственные ботинки. Затянувшееся молчание начинало его тяготить, когда стоящий рядом шинигами вновь надел очки и, обогнув массивный письменный стол, наклонился над небольшим сейфом, ключ от которого хранил в левом кармане пиджака.

– Вам случалось работать на Земле, Тсузуки-сан? – обратился он к новоиспеченному партнеру, который, услыхав вопрос, поспешил дать на него утвердительный ответ. Тацуми отпер сейф и вынул из него стопку кредитных карт и два пистолета – Тсузуки узнал «Беретту М-92» и сглотнул. Подобные приготовления говорили о серьезности порученного им дела и потому внушали определенные опасения, которые новый партнер Мастера Теней решился высказать вслух.

– Тацуми-сан, я не думаю, что это хорошая идея, – начал он, намекая на оружие, которое шинигами положил на стол. Тот поднял на него вопросительный взгляд. – Вы же знаете, что в Японии запрещается иметь огнестрельное оружие даже для незначительной цели, коллекционирования или целей самообороны в связи с его (оружия) смертоносными свойствами и опасностью причинения ранений, увечий и смерти [3], – процитировал Тсузуки и выжидающе посмотрел на застывшего у противоположного края стола мужчину. Тацуми медленно выпрямился и ответил, спокойно и сдержанно:

– Я предпочитаю заранее подготовиться к любому развитию событий. Оружие понадобится нам для самообороны. Вы умеете им пользоваться, Тсузуки-сан?

– Боюсь, что...

– Это Беретта М-92, пистолет военного образца, – прервал его Тацуми, переходя на деловой тон, и взял в руки один из пистолетов, чтобы собеседник мог хорошенько его рассмотреть и понять дальнейшие объяснения шинигами. – Полусвободный затвор, самовзводный ударно-спусковой механизм и съемный магазин с двухрядным расположением в нем пятнадцати патронов. Калибр девять миллиметров. Предохранитель на корпусе слева. Кнопка защелки магазина расположена в нижней части рукоятки.

Он передал оружие Тсузуки, который, побледнев и прикусив нижнюю губу, сжал пистолет в руках.

– Воспользуетесь им только в случае крайней необходимости. Да, и еще: я не имею привычки брать с собой наличные деньги, предпочитаю кредитные карты.

Вручив напарнику разноцветный кусочек пластика с вытесненными на нем рядами букв, Тацуми спрятал оставшиеся карточки обратно в сейф и запер его, а ключ положил в левый карман пиджака.

– Значит, мы отправляемся на Землю? – спросил Тсузуки, пряча кредитную карточку в бумажник и сунув пистолет за ремень брюк.

– Мы должны быть в Токио завтра около девяти часов утра, – уточнил Тацуми и добавил, выдвигая ящик стола: – Вам понадобится мобильный телефон.

Сказав это, он протянул Тсузуки новенький Vodaphone V602 с темно-синим корпусом.

– Кажется, все, – поймав направленный на него взгляд невиданных ранее аметистовых глаз, Тацуми на мгновение растерялся, но тут же одернул себя и как можно спокойнее сообщил напарнику, что тот может провести часок-другой в обществе остальных сотрудников, пока шеф Коноэ передаст ему документы, удостоверяющие личность обоих шинигами.

– Встретимся в одиннадцать часов около кабинета господина Коноэ.

Тацуми взглянул на часы, а когда поднял голову, то Тсузуки в комнате уже не было, а из коридора доносились торопливые шаги и высокие тонкие голоса гу-сён-синов, которым вторил мягкий баритон Ватари. Неслышно вздохнув, он вынул фотографии из папки Коноэ и принялся методично раскладывать их на столе, сверяя изображение на снимках с записями судмедэкспертов.

II

– Доброе утро, мисс Матсумото, – улыбнулся доктор Мураки вошедшей в кабинет медсестре и снял очки, потирая указательным пальцем переносицу. Во время ночного дежурства ему принесли истории болезни четырех больных, которые находились в корпусе «А».

Все четверо были поручены вниманию молодого врача, который появился в больнице три месяца назад и с такими прекрасными рекомендациями из нью-йоркской клиники, в которой проработал около двух лет, что заведующий отделением, не задумываясь, поручил ему наиболее тяжелые случаи. Поставив перед доктором поднос, на котором были аккуратно расставлены пузатый белый чайник, чашка и тарелка с сандвичами, Нанами бросила беглый взгляд на бумаги, которые Мураки поспешил убрать со стола. Это был анамнез Садако Хинамура, студентки, которая попала в клинику несколько дней назад с диагнозом алиментарная дистрофия во второй стадии, отягченная маниакально-депрессивным психозом. Стараясь скрыть утомление от бессонной ночи, молодой доктор отвернулся в сторону и зевнул, прикрывая рот ладонью. Девушка в который раз прикусила губу, украдкой разглядывая изящную кисть с длинными сильными пальцами хирурга.

– Благодарю за заботу, – улыбнулся тот, сунув бумаги в верхний ящик стола и протягивая руку, чтобы забрать чашку, в которую предупредительная медсестра успела налить крепкий черный кофе. Она уже знала, что врач, курирующий корпус «А», предпочитает черный бразильский кофе без сахара и сливок.

– Сандвичи с ветчиной и лососевой пастой, как вы любите, доктор, – ласково улыбаясь, произнесла Нанами и отошла к высокому застекленному шкафу, в котором хранились медикаменты.

– Отличный кофе, – сообщил Мураки, наливая себе вторую чашку и вытирая пальцы тонкой белой салфеткой. – Как там наши подопечные?

Вставшая у шкафа невысокая черноволосая девушка, облаченная в короткий – чуть выше колен – белый медицинский халат, опустила правую руку в карман, доставая сигареты и зажигалку. Раздался короткий сухой щелчок, и с наслаждением затянувшись, она ответила, что больные еще спят, а младшему персоналу дано указание обойти все палаты и приготовить помещение и пациентов к утреннему осмотру.

– Очень хорошо, – кивнул Мураки, на мгновение задержав взгляд на ассистентке, и добавил: – Перспектива скончаться от рака легких вас не слишком беспокоит, не правда ли?

– Совершенно не беспокоит, – согласилась та, поправляя мизинцем бледно-розовый контур губ.

– Вы смелая женщина, мисс Матсумото.

– Вряд ли Вам придется в этом усомниться, доктор.

– Что мисс Хинамура? – спросил Мураки, меняя тему разговора и доставая историю болезни Садако. Медсестра в коротких и точных выражениях сообщила, что накануне пациентка отказалась принимать предписанные ей лекарственные препараты, но, памятуя о приказе господина Мураки, Нанами не стала настаивать на выполнении правил. Однако, мисс Хинамура вскоре уснула и не просыпалась до самого утра, – девушка взглянула на круглые стенные часы, стрелки на которых показывали без четверти семь. В начале первого ночи из ее палаты донося отчетливый смех, и даже (правда, в этом медсестра не могла быть абсолютно уверена), негромкое пение. Нанами узнала голос мисс Хинамура, но песня оказалась ей незнакома.

– Она пела на японском? – отрывисто спросил Мураки, листая свои записи и напряженно морща лоб.

– Возможно. Но я не уверена.

– Ну что же, – произнес доктор, надевая очки и привычно щуря изувеченный глаз. – Полагаю, нам стоит побеседовать с нашей любопытной пациенткой.

Подойдя к столу, его собеседница уверенно затушила наполовину сгоревшую сигарету о дно пепельницы и, поправив стянутые в тугой пучок волосы, вышла из кабинета следом за доктором.

– Ах, мой бедный Августин, бедный, бедный Августин... – бормотала темноволосая девушка, закутанная в белую, с сероватым оттенком ночную рубашку, поверх которой заботливая медсестра заставила ее надеть безразмерный белый халат. В палате, где она находилась, единственное окно было забрано крепкой железной решеткой, и бедная исхудавшая девочка с большим трудом протискивала руку между прутьями, чтобы кончиками пальцев дотронуться до ветки японской липы, растущей под окнами палаты. Медсестра, которая все это время не сводила с пациентки глаз, бесшумно подошла к ней и, положив ладони ей на плечи, заговорила мягко, но настойчиво, стараясь увести Садако от окна и уговаривая лечь в постель.

– Скоро придет доктор, – шептала она, помогая Садако высвободить руку и прикрывая ставень. – Пойдемте, вам нужно отдохнуть. Садитесь... вот так...

Та безропотно подчинилась желанию медсестры и присела на край кровати, спрятала руки в широких рукавах халата и уставилась на высокий передвижной металлический столик – Юмико готовилась ввести пациентке плазму внутривенно, не забывая, впрочем, пристально следить за малейшими изменениями в поведении больной. Но девушка вела себя очень тихо, рассматривала разноцветные капсулы, которые ей предстояло принять, да машинально сплетала и расплетала пальцы.

– Как вы себя чувствуете, мисс Хинамура? – прозвучал негромкий голос прямо у нее над головой. Испуганная этим неожиданным появлением кого-то третьего в помещении, больная резко вскинула голову, но наткнулась на спокойный взгляд знакомых серых глаз и едва слышно ответила:

– Очень... хорошо, – и зачем-то добавила, – спасибо.

– Я рад это слышать.

Обернувшись к медсестре, Мураки чуть наклонил голову, и та, повинуясь этому почти незаметному жесту, вышла из комнаты, оставив доктора и его пациентку наедине.

– А теперь, мисс Хинамура, расскажите, что вам снилось прошлой ночью.

Девушка, которая к тому моменту совершенно успокоилась, подняла голову, и на ее бледных губах появилась мечтательная улыбка. Лицо ее заметно оживилось, сеть тонких морщинок, прорезавших широкий лоб, разгладилась, а в голосе появилась непривычная теплота и мягкость.

– ... затем он подошел ко мне, поклонился и пригласил на тур вальса. Мне было страшно отказать ему, ведь я знала, что обижу его этим. Над нами опустилась хрустальная люстра, и мы танцевали в круге света, тогда как остальная часть залы погрузилась во мрак. Временами мне казалось, что я слышу чьи-то голоса и звон бокалов, но все эти звуки заглушала чудесная музыка. Я боялась взглянуть моему партнеру в лицо, и продолжала танцевать, не решаясь сказать даже слова. Он тоже хранил молчание, но я чувствовала его взгляд...

Внезапно музыка смолкла, и мы остановились. Мне стало трудно дышать, я поднесла ладонь к горлу и хотела что-то сказать ему, но он коснулся пальцем моих губ и покачал головой – так грустно, что я едва не расплакалась. Он улыбнулся и нагнулся ко мне, глядя в глаза... Я знала, что сейчас он заговорит со мной, но в эту минуту хлопнула дверь и я... проснулась.

Свет в ее глазах медленно угасал, и лицо вновь приобретало черты задумчивой фарфоровой маски. Доктор Мураки наклонился, участливо беря ее за руку и лихорадочно подыскивая слова, которыми можно было вызвать ее на дальнейшую беседу.

– Этот молодой человек показался вам смутно знакомым, верно?

– Наверное, так, – нехотя отвечала Садако, удивленно разглядывая широкую белую ладонь доктора, – но я не могу вспомнить его лица. Я видела только его костюм – черный фрак, белоснежная сорочка, пикейный жилет и бабочку. Я устала, доктор... – произнесла она плаксивым голосом, жмурясь и морща лоб.

Мураки выпрямился, скрывая досаду, и позвал находившуюся в коридоре Юмико. Дверь неслышно распахнулась и, возникшая на пороге медсестра окинула опытным глазом обстановку, мгновенно оценив состояние Садако, и взяв со стола шприц, заполнила его содержимым лежавшей на салфетке ампулы.

Получив дозу успокоительного, девушка впала в прежнее безучастное состояние, позволила уложить себя в постель и поставить капельницу.

– Останьтесь с ней, – распорядился доктор, делая кое-какие пометки в медицинской карте и оборачиваясь к Нанами, которая зашла в палату следом за коллегой.

– Рекомендуется введение белковых гидролизатов и витаминов внутривенно.

– Серьезных отеков на ногах нет, – сообщила Нанами, глядя на бесчувственную, апатичную ко всему Садако. – Гипотермия тела умеренная. Может быть, стоит использовать анаболические стероидные гормоны?

– Можно попробовать, – после минутного раздумья ответил доктор и сделал ассистентке знак покинуть комнату вместе с ним. Уже в коридоре, закрыв дверь в палату, мисс Матсумото негромко заметила:

– У изголовья кровати лежит платок, доктор.

– Да. Платок из пике, его обычно вкладывают в верхний карман фрака.

Нанами изумленно приподняла красивой формы черную бровь, но, поскольку лицо доктора Мураки оставалось по-прежнему бесстрастным, не произнесла более ни слова.

III

Несмотря на то, что час был довольно ранний, в кафе «Colabo» [4] в центре Токио было полно народу. Тсузуки прошел следом за своим спутником к одному из немногих свободных столиков, который по счастливой случайности находился около окна, через которое просматривалась часть улицы, автобусная остановка и книжный магазин на противоположной стороне. Сняв солнцезащитные очки и повесив плащ на спинку стула, Асато занял свое место и вопросительно посмотрел на Тацуми, который за те два часа, что они провели вместе, добираясь из западной части города в центр, не проронил ни слова. Шинигами взял меню и, пролистав несколько страниц, обратился к молоденькой официантке, которая стояла наготове с блокнотом и шариковой ручкой в руках.

– Будьте так любезны, принесите мне какитама дзиру [5], рис с травами, намбан-дзукэ [6] и стакан свежевыжатого апельсинового сока.

Записав заказ, девушку перевела взгляд на второго мужчину. Тот торопливо раскрыл меню:

– Пожалуйста, принесите прозрачный суп, норимаки [7] и... – Тсузуки отчего-то смутился и добавил, невольно понизив голос, чем вызвал улыбку на лице официантки. – И порцию желе из абрикосов.

– Конечно, – обслуживающая их столик девушка забрала меню и удалилась в сторону кухни.

– Вы любите сласти, Тсузуки-сан? – спросил Тацуми, будто через силу произнося слова.

Его напарник заметно оживился и ответил с застенчивой, но искренней улыбкой:

– Да, очень. Жаль, что здесь нет конфет или яблочного пирога. А колобки из сладкого картофеля – это, конечно, чудесная вещица, но яблочный пирог...

– Поэтому вы выбрали желе? – в глубоких синих глазах сидящего напротив него шинигами появился едва заметный оттенок теплоты. Тацуми поставил локти на край стола, соединил ладони и положил на них подбородок. Он дурно спал минувшей ночью, и теперь у него отчетливо болели виски. Он начал этот разговор, чтобы немного отвлечься от неприятных ощущений в области головы и желудка – последнее было связано со строгой диетой, которую секретарь отдела Сёкан вынужденно соблюдал в течение последних шести дней.

– Наверное, поэтому, – Асато взъерошил и без того стоящие дыбом волосы и продолжил, опасаясь упустить благоприятный момент: – А вы что любите?

Тацуми задумался. Если исключить из уравнения настойчивое стремление избавиться от малейших слабостей, то, скорее всего, он выбрал бы колобки из сладкого картофеля. Или яичный кекс.

– Нисики тамаго [8], – проговорил он вполголоса, следя за тем, как вернувшаяся официантка расставляет перед ними тарелки с супом. Прежде чем попробовать свой суп с яичными хлопьями, Тацуми отпил немного сока. Ему показалось, что апельсин горчит, но могло статься, что это еще одно последствие бессонной ночи. Между тем его собеседник активно работал ложкой, поглощая прозрачный бульон, в котором плавали кусочки филе семги, зеленый лук и дольки лимона.

Через несколько минут им принесли вторые блюда: рис с травами для старшего шинигами и норимаки из креветок и жареного угря для Тсузуки. Тацуми ел, с грустью сознавая, что совершенно не чувствует вкуса, и с легкой завистью поглядывая на Асато, который положил столовые приборы на салфетку, предвкушая тот сладостный миг, когда ему подадут десерт.

Жареную скумбрию шинигами съел без малейшего удовольствия, в то время как Тсузуки чуть ли не с головой нырнул в аппетитное желе из абрикосов.

– Счет, пожалуйста, – проговорил Тацуми, подавая девушке кредитную карту.

– Какое счастье... – простонал молодой человек с аметистовыми глазами, откидываясь на спинку стула и даже не позаботившись избавиться от остатков желе, налипших на его подбородок и щеки.

– Было вкусно? – будто невзначай поинтересовался Тацуми, хотя глаза его смеялись, разглядывая кусочки желе на лице собеседника.

– Это было великолепно! Такого вкусного желе я не пробовал... – он запнулся, подсчитывая, но быстро отказался от этой мысли, ограничившись емким: – Давным-давно.

Мастер Теней промолчал, понимая, что упоминание о пролетевших годах и о времени вообще должно быть весьма болезненно для молодого человека. Почему-то ему казалось, что напарник много моложе него самого; возможно, причиной тому было детски-наивное выражение лица, а в особенности глаз, с которым Асато смотрел на окружающий его мир. Таких чудных глаз нет ни у кого из смертных, подумалось вдруг Тацуми, и он мысленно усмехнулся. Предположить, что у шинигами может быть какой-то особенный цвет глаз было довольно легко и даже вполне логично, ведь бессмертные во многом отличаются от людей. Так почему бы и не оказаться у Тсузуки Асато глаз оттенка влажного аметиста?

Официантка вернула ему кредитную карту и поблагодарила обоих мужчин за то, что они зашли именно в кафе «Colabo». Поднявшись из-за стола и перекинув короткий плащ через левую руку, Тацуми заметил, что его напарник так и не вспомнил о лежащей на столе салфетке. Прежде чем он успел обдумать дальнейшие действия, салфетка оказалась у него в руке, и он провел ею по щеке шинигами. Тот изумленно таращил на него свои волшебные фиолетовые глаза, и Тацуми вынужден был шепнуть ему, аккуратно стирая остатки желе с приоткрытых губ партнера:

– Вы испачкались...

Густо покраснев и низко опустив голову, вконец расстроенный Тсузуки кое-как натянул на себя плащ и поплелся на улицу, где его уже ждал Тацуми. Невозмутимый вид ответственного секретаря несколько успокоил любителя сладкого. Нацепив солнцезащитные очки и поглядев в сторону автобусной остановки, Тсузуки спросил, куда они теперь направляются.

– Улица Гиндза, дом шестнадцать, – ответил Тацуми, сверяясь со своими записями. Тсузуки беззвучно хмыкнул, увидев в руках напарника потрепанный блокнот, тогда как по его мнению, сотруднику Четвертого Департамента гораздо больше подошел бы органайзер.

– Воспользуемся автобусом?

– Лучше пройдемся пешком. Нам нужно обсудить кое-какие детали.

Поправив очки, его спутник кивнул, и двое мужчин пошли вверх по улице, одинаково ссутулив плечи и негромко переговариваясь.

Им пришлось дважды нажать на звонок, прежде чем вмонтированное во входную дверь механическое устройство сработало, отозвавшись голосом консьержа.

– Добрый день, – сказал Тацуми, – квартира пятьдесят семь, Коджи Хинамура.

– Вас ждут?

– Да.

– Подождите, пожалуйста.

Прошло добрых пятнадцать минут, и, наконец, все тот же хрипловатый голос сообщил, что они могут войти.

– Седьмой этаж. Вторая дверь налево.

– Благодарю.

Миновав просторный светлый холл, в котором Тсузуки заметил три или четыре дивана, обтянутых песочного цвета тканью, два низких стеклянных столика и стойку, за которой восседал тот самый консьерж, проявивший такую бдительность, если не сказать – подозрительность, по отношению к гостям господина Хинамура.

Поднявшись в кабине лифта на седьмой этаж, шинигами сделали несколько шагов по выложенному линолеумом коридору и остановились напротив двери с цифрой пятьдесят семь. Тацуми вдавил кнопку звонка, по ту сторону двери прозвучали негромкие шаги, за которыми последовал короткий щелчок, после чего дверь распахнулась, и невысокая полная женщина пригласила их зайти внутрь.

– Добрый день, Хинамура-сан, – обратился Тацуми к хозяйке дома, когда они, сняв верхнюю одежду и оставив в коридоре обувь, вошли в просторную комнату, служившую, очевидно, гостиной. Госпожа Хинамура распорядилась приготовить чай и, опустившись на низкую кушетку, предложила гостям садиться. Тсузуки молчал, зажав ладони между колен и исподволь рассматривая мать Садако: полнота этой женщины не казалась чрезмерной, наоборот, неуловимым образом скрашивала резкость черт и сообщала некоторую привлекательность бледному скуластому лицу, обрамленному прядями искусственно осветленных волос. По-видимому, она постаралась придать своему облику чуть больше женственности, отдав предпочтение черным шелковым брюкам и просторной кремовой блузке с широкими рукавами. Тсузуки заметил также следы дорогих косметик на лице, которое сейчас было обращено к его спутнику и выражало помимо привычной усталости некоторый интерес, вызванный приходом гостей. Дождавшись, когда подадут чай, госпожа Хинамура осведомилась о причине их появления здесь.

– Нас уже вызывали в полицейский участок, – пояснила она свой вопрос, переводя взгляд с одного мужчины на другого.

– Да, мы знаем, что вас уже допрашивали, но нам хотелось бы узнать о друзьях Садако-сан, осмотреть ее комнату, личные вещи.

Пожилая женщина недовольно поджала губы, выражая тем самым свое отношение к господам полицейским, пренебрегающим правилами хорошего тона и лишенным душевной чуткости.

– Это бестактно с вашей стороны, господа, но разве у меня есть выбор? Конечно, вы можете осмотреть комнату Садако, но сомневаюсь, чтобы вы нашли там хоть что-то интересное. Моя дочь всегда была тихой и вежливой девочкой и с должным уважением относилась к своим родителям. Муж редко бывает дома – вам должно быть известно, что клан Хинамура занимает определенное место в деловых кругах, – не без гордости сообщила госпожа Хинамура. – Так вот, поскольку господин Хинамура большую часть времени проводит в Европе и США, то воспитание дочери полностью легло на мои плечи.

– Садако-сан училась на историческом факультете, верно? – спросил Тацуми, заглядывая в свои записи.

– Именно так, – кивнула та. – На кафедре истории искусств. Когда моя дочь оканчивала младшую школу, я настояла, чтобы она занялась изучением иностранных языков. Я выбрала английский и итальянский языки. Поэтому, – и тут хозяйка дома позволила себе улыбнуться, – Садако читала "Жизнеописание наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих" Джорджио Вазари в оригинале.

Тацуми сделал пометку в блокноте и в сдержанных выражениях выразил свое восхищение предусмотрительностью госпожи Хинамура и талантами ее дочери. Тсузуки крепче стиснул пальцы и уставился на старинную китайскую вазу эпохи Цин, стоявшую в углу комнаты на небольшой квадратной платформе. Он вспомнил, что еще три такие вазы, созданные во времена правления императора Канси, находятся в кембриджском музее Фитцуильяма [9].

– Скажите, у вашей дочери было много друзей?

– Не думаю, – произнесла госпожа Хинамура и поднесла чашку к губам. – Садако росла замкнутой девочкой, предпочитала проводить время с книгами или компьютером. Современная молодежь живет в мире высоких технологий, делая выбор в пользу виртуальной реальности.

Подобное суждение из уст немолодой уже женщины звучало по меньшей мере странно, и Тсузуки удивленно вскинул бровь. Помолчав, Тацуми задал следующий вопрос, касающийся отношений Садако и ныне покойной Аюми Такашира.

– Аюми и Садако были знакомы еще со школьной скамьи. Они вместе окончили старшую школу и договорились поступать в токийский университет. Аюми часто оставалась ночевать у нас, и ее родители относились к этому очень спокойно.

– Значит, мисс Такашира была ближайшей подругой вашей дочери?

– Ну конечно. Они вечно о чем-то секретничали, заперевшись в комнате Садако. Госпожа Касуги приносила чай и сандвичи и оставляла поднос на полу, у дверей комнаты. Дочь сама забирала его, не позволяя никому заглядывать к ним. Как будто мне было сложно догадаться, чем они там занимаются! – фыркнула госпожа Хинамура.

– И чем же, по-вашему, занимались Садако и ее подруга?

– Обсуждали молодых людей, которые учатся вместе с ними в университете, разумеется, – выразительно пожав плечами, ответила та.

Тацуми кивнул, продолжая записывать за собеседницей, и поинтересовался отношениями мисс Хинамура и Мизухи Хиро.

– Симпатичный мальчик. Вежливый, немного робкий. По-моему, работал секретарем в какой-то юридической фирме. Садако упоминала, что в будущем он надеется получить должность нотариуса, – презрение, прозвучавшее в голосе жены преуспевающего бизнесмена, ясно дало понять обоим шинигами, что Мизуха произвел на мать Садако довольно жалкое впечатление.

– Они встречались вне вашего дома? – подал голос Тсузуки, перехватив благодарный взгляд напарника.

– Как вам сказать, – задумчиво протянула женщина. – Пару раз она приводила его к нам на ужин, но он вел себя скованно, молчал и торопился поскорее уйти. Поэтому они иногда ездили в парк Рикушен [10].

– Однако вечер накануне своей гибели Мизуха Хиро провел здесь.

– К сожалению, это так.

Тсузуки мысленно сосчитал до десяти. Беседа начинала его утомлять, а откровенный эгоизм госпожи Хинамура приводил в ужас.

– В тот день, когда мисс Такашира была убита в ночном клубе, ваша дочь собиралась пойти с ней?

– Какая глупость! – возмутилась дородная хозяйка, – Садако ни разу не посещала подобные заведения.

– Прошу прощения, – извинился Тацуми и, еще раз внимательно перечитал написанное в блокноте. – Спасибо, что уделили нам время. Вы нам очень помогли.

Тсузуки последовал примеру напарника и поднялся со своего места. Фуса Хинамура остановила недоумевающий взгляд на лице ответственного секретаря, который внушал ей гораздо больше доверия, чем его спутник.

– Теперь, если вы не имеете ничего против этого, мы осмотрим комнату Садако-сан.

Комнату им открыла домработница семьи Хинамура, госпожа Касуги – маленькая хрупкая женщина неопределенного возраста, закутанная в темно-синее кимоно, подвязанное серым оби.

Комната Садако была совершенно такой, какой ее ожидал увидеть Тсузуки. Неплотно задернутые и почти прозрачные занавески на окнах, кровать в углу, компьютерный стол, узкий шкаф из карельской березы, в котором висело несколько пар джинсов, две юбки-«клеш» – обе в крупную клетку, блузки, свитера, топы. На дне обнаружилось четыре пары обуви – все удобные ботинки разных цветов на низком, «школьном», каблуке и с металлической застежкой. Среди книг на столе нашлись «Исторические аспекты истории изучения искусства» Генриха Вельфлина и пять томов упомянутого ранее «Жизнеописания» Вазари; Тсузуки наугад открыл книгу и пролистал несколько страниц. Жизнь Антонио да Корреджо, живописца. Жизнь Паоло Учелло, живописца флорентийского. Описание творений Тициана из Кандора, живописца.

– Ни дневников, ни ежедневника, ни блокнотов – ничего, – проговорил справа от него Тацуми, в замешательстве постукивая пальцами по крышке стола.

– Может быть, она вела электронный дневник? – предположил его напарник, поднимая голову.

– Не исключено, – после недолгого раздумья ответил шинигами и подошел к госпоже Касуги, которая все это время стояла на пороге, не решаясь зайти в комнату.

– Есуми-сан, скажите, у мисс Хинамура была какая-нибудь вещь, которую она любила больше остальных? Какая-нибудь безделушка?

Вопрос поставил женщину в тупик. Некоторое время она молчала, а затем ответила, что госпожа Садако была очень привязана к певчей канарейке, которую подарил ей отец.

– Господин Хинамура привез птицу из Америки, – объяснила она, – Садако-сан в нее просто влюбилась. Повесила клетку в своей комнате и сама ухаживала за птицей. И знаете, что? В те дни, когда юная госпожа была дома, канарейка прямо заливалась в своей клетке, а в отсутствие Садако-сан хоть бы пискнула! Хинамура-сама потом говорил, что продавец в зоомагазине сказал ему, что птица станет петь только для его дочери, и не солгал.

– А что сталось с канарейкой после того, как мисс Хинамура попала в больницу? – спросил Тацуми, глядя своими серьезными синими глазами на маленькую невзрачную женщину, которая робко оглядывалась в сторону двери, ведущей в апартаменты хозяйки.

– Госпожа Хинамура приказала отнести птицу в зоомагазин, но я подумала, что Садако-сан расстроится, узнав об этом, и спрятала канарейку у себя в комнате. Хинамура-сан ко мне не заглядывает, а птичка целыми днями молчит. Тоскует, наверное...

– Спасибо, Есуми-сан, – поклонился Тацуми, выходя в коридор, где стоял, прислонившись плечом к стене, Тсузуки. Госпожа Касуги ответила ему смущенной улыбкой и осторожно закрыла за гостями дверь.

– И что ты обо всем этом думаешь? – начал Тсузуки, когда они завернули за угол и направились прямо к автобусной остановке. Это «ты», прозвучавшее для ответственного секретаря как гром среди ясного неба, заставило его замедлить шаг и в довольно резкой форме напомнить спутнику некоторые аспекты их партнерских отношений. В частности, он выразил надежду, что господин Тсузуки и впредь будет соблюдать предложенную ему дистанцию. Молодой шинигами ничего не ответил на эту отповедь, только вскинул кверху голову, прищурившись сквозь затемненные стекла солнцезащитных очков, и повторил свой вопрос.

– Я думаю, что мы имеем дело с демонической сущностью.

– Демон, вселившийся в тело человека?

– Это многое объясняет, – пожал плечами Тацуми, останавливаясь под навесом из полупрозрачного голубоватого пластика, и избегая смотреть собеседнику в глаза.

– В таком случае, почему это существо продолжает мучить Садако Хинамура?

– Мучить? – переспросил Мастер Теней.

– А как еще назвать то, что с ней происходит? Ни в чем не повинная молодая девушка попала в клинику после того, как неизвестный преступник убил двоих ее друзей. Один из них, между прочим, был ее возлюбленным.

– К чему все эти громкие слова? – поморщился шинигами, пряча руки в карманы брюк и вставая таким образом, чтобы Тсузуки мог видеть только его профиль. – Любовь... Они были знакомы меньше месяца, а за такой короткий срок возникает симпатия, привязанность, но не любовь.

– Вы действительно так думаете? – удивленно переспросил Тсузуки, выпрямляясь и потирая скулу.

– Да.

– Какой ужас, – задумчиво проговорил молодой человек, по привычке теребя манжет рубашки.

– Почему же ужас? – спросил Тацуми, заинтересованный странной реакцией собеседника на сказанные им слова.

– Потому что вы ищете логику там, где ее нет, и никогда не было. Вряд ли я ошибусь, если скажу, что вы стараетесь найти вескую причину для своих привязанностей вместо того, чтобы просто поддаться порыву и поверить другому человеку.

Тацуми слушал, заметно бледнея и чувствуя, что рот его кривится в болезненной усмешке.

– Вы обвиняете, не имея на руках никаких доказательств, – выговорил он, буравя напарника бешеным взглядом.

Тсузуки только развел руками.

– Мои выводы основаны на ваших собственных словах. Я впервые встречаю человека, который привык контролировать себя буквально во всем. Вы боитесь показаться слабым, Тацуми-сан?

Шинигами не ответил, из последних сил стараясь сохранить остатки прежней невозмутимости и спокойствия. В эту минуту к остановке медленно подкатил автобус, и теперь уже у Тацуми появился вполне резонный повод отложить беседу до лучших времен. Выражение глаз напарника ясно говорило ему о том, что окончательно уйти от ответа ему не удастся.

[1] – «Вороны ложатся спать», Диана Арбенина

[2] – алиментарная дистрофия (голодная болезнь, безбелковый отек и др.) – болезнь длительного недостаточного питания, характеризующаяся общим истощением, расстройством всех видов обмена веществ, дистрофией тканей и органов с нарушением их функций. Выделяют три стадии алиментарной дистрофии. При отсутствии экстренных мер лечения болезнь прогрессирует до развития голодной комы, которая заканчивается смертью.

[3] – Закон о контроле за огнестрельным и холодным (клинковым) оружием.

[4] – кафе «Colabo», расположенное в центре Токио, предоставляет своим посетителям необычную услугу: любой желающий может попробовать свои силы в ресторанном бизнесе, заплатив около 90 долларов и став на один день хозяином этого заведения. «Владелец» кафе может сформировать меню, разрешить или запретить курение и так далее вплоть до возможности на время поставить свою вывеску. Меню и цены согласовываются с настоящим хозяином заведения. Временных владельцев может быть несколько – каждый из них берется отвечать только за определенную часть гостевого зала.

[5] – суп с яичными хлопьями

[6] – скумбрия, жаренная во фритюре. Иногда подается с маринадом.

[7] – роллы из риса с начинкой из морепродуктов, завернутые в водоросли nori.

[8] – яичный кекс.

[9] – в кембриджском музее Фитцуильяма находятся три вазы, созданные во времена императора Канси (1654 -1722 гг.) династии Цин. В январе 2006 года они были разбиты Ником Флинном. На данный момент удалось восстановить только один сосуд, высота которого составляет один метр, а вес равен сорока пяти килограммам. Этот сосуд является центральным экспонатом выставки «Mission Impossible?».

[10] – пейзажный парк в Токио (кон. XVII – нач.XVIII вв.).