Снег на приграничных пустошах долго не задерживался, – то ли мало его было этой зимой, то ли яростные, свистящие порывы ветра сметали все подчистую с каменистой, неприветливой земли. Странно, как здесь смогли пустить корни низкие, изо дня в день причесываемые вихрями кусты вереска.

Сегодня тут было холоднее, чем вчера, а завтра... завтра он все равно придет сюда, снова молча кивнув уже привыкшему к его прогулкам штабу перед тем, как открыть дверь и спрыгнуть с крыльца навстречу ветру, смешанному со снегом, пылью и мелкими камешками, и подступающему к горлу и глазам отчаянному ожиданию. Он принес присягу, он будет ждать приказа от регента Ноймаринена, – сквозь зубы отвечая на умоляющие взгляды Давенпорта, и не его одного, все тем же «еще не время». А потом, уже ночью, слушая потрескивание веток в кострах и шаги патрульных, напоминать самому себе, что он маршал Талига, а не тот спятивший от страха мальчишка, который когда-то ворвался во дворец властителей Кэналлоа.

* * *

– Соберано не принимает.

– Да мне плевать, принимает он или нет! Он тяжело ранен? Что с ним?

Хуан стоял перед дверью все с тем же каменным лицом, но кажется, немного сдвинулся в сторону. Как оказалось, вовсе не потому, что ошалел от наглости проникшего во дворец с черного хода и орущего во всю глотку теньента Савиньяка. Просто кэналлиец раньше него услышал шаги с той стороны.

– Это ты, Лионель? Заходи.

Рокэ выглядел усталым, мрачным и совершенно трезвым, хотя рубашка была в свежих винных пятнах.

– Так что же стряслось в хранимой Создателем Олларии?

Лионель на миг прислонился к стене, но тут же пересек комнату и, присев на край длинного стола темного дерева, помнившего, казалось, еще Алонсо Алву, нервно скрестил руки на груди.

– Ничего. Просто все – кто шепотом, кто во весь голос – твердят о том, что прошлой ночью на тебя напало десятка три убийц, когда ты... – Лионель прервался, – Рокэ протягивал ему почти до краев наполненный бокал. Савиньяк слегка кивнул, благодарный не за вино – за паузу, позволившую сдержать готовые вырваться слова: «Когда ты был у своей, чтоб ей в Закате сгинуть, девицы».

– Винную улицу уже называют Кровавой.

– Любопытно. А что еще говорят? – Алва, как всегда, насмешливо улыбался, но было в его лице, в голосе, даже в том, как он, отхлебнув прямо из горлышка, поставил почти пустую бутылку на стол, – что-то новое, едва уловимое и пока непонятное. Да кто бы не изменился после такого? Хотя с трудом верилось, что несколько часов назад Рокэ...

– Ты это знаешь не хуже меня, – негромко сказал Лионель, продолжая исподволь наблюдать за другом, – я только что оттуда. Трупы еще не увезли, стражники и дознаватели пожимают плечами и предполагают, что тебе помог кто-то неизвестный.

– А втихомолку шепчутся, что это был Чужой, – голос Рокэ звучал устало и словно издалека, хотя он стоял рядом. Лионель поднял глаза – мало кто понял бы, что Ворон напряжен сейчас до предела, но он знал, как обманчиво это холодное, равнодушное спокойствие – Алву выдавали потемневшие, почти черные глаза и еле заметно дрогнувшая жилка на шее. И еще – непривычное, неестественное для него прежнего молчание после этих слов.

– Так это правда? – полуутвердительно спросил Лионель.

Алва рассмеялся – коротко и сухо, словно отгораживаясь от него этим страшноватым весельем.

– Он не представился, Нель. Шучу. Я не помню – может, там и был кто-то еще. Скорее всего, но я его не заметил – не до того было.

– Ты... – Лионель снова сдержался, – Рокэ было больно, тяжело, наверняка он имел основания не говорить ему всей правды и вот так небрежно отшучиваться. Если Алва и не был серьезно ранен, то все еще не отошел от смертельного напряжения, усталости и... никогда еще прежде он не был таким отстраненным.

-Да, я. Я не хочу впутывать тебя во все это, Нель. Ни тебя, ни кого-нибудь другого...

Лионель не стал говорить, что он не хрупкая морисская статуэтка из слоновой кости – он не был ею и пять лет назад, когда Рокэ легко и изящно, словно отточенным, совершенным приемом в фехтовальном зале, отвел в сторону... не его руку, нет – все его тело, весь разум, всю душу. Изящно и вроде бы необидно, но так, что было больно до сих пор. Все считали их близкими друзьями, но никто, кроме Эмиля, не чувствовал, что эти двое с радостью отдадут жизнь друг за друга, но меньше всего на свете любят оставаться наедине.

А сегодня... может, это было не очень честно – направлять давно уже обдуманный удар сквозь его непрочную защиту. Но он мог выговорить только эти слова – или уйти молча.

– Рокэ. Извини за неожиданный визит.

Лионель и так не произнес всего, что хотел сказать.

«Я боялся потерять тебя навсегда».

Но Ворон, казалось, услышал.

– Не уходи, Нель.