Гламур, кумар, амор

(«Элегия 2»)

Этот текст появился в интернете в середине сентября. Несмотря на то, что он позиционируется как неизвестный отрывок или, вернее, окончание романа Виктора Пелевина «Ампир В», любой человек, даже не литературовед, поймет, что перед нами – грубая подделка, не имеющая ничего общего с оригиналом. Граждане! Будьте бдительны! Покупайте романы Виктора Пелвина только в книжных магазинах, не доверяйте фальшивкам!

...А сейчас вокруг покойно и просторно, и навстречу несутся большие, как бабочки, звезды снега. И с каждым взмахом крыл я все ближе к своей странной подруге – и, чего греха таить, баблосу тоже. Который теперь весь наш.

Весь наш.

Весь наш.

Весь наш.

Весь наш.

Весь наш.

В пещеру я влетел как на крыльях, впрочем, так оно и было.

Улитка-триумфатор отправилась осматривать свою вершину.

Давно ли я прокрадывался здесь, замирая даже от воображаемого шороха? А сейчас, чуть не пританцовывая, я легко двигался по туннелю, и сердце в такт шагам радостно выстукивало «Баб-лос весь-наш весь-наш вот-так»...

Тоннель уходил вглубь, а ощущение счастья то ли оставалось за спиной, боясь идти дальше, то ли просто испарялось. Сердце изменило текст и теперь бормотало что-то вроде «ку-да и-дем за-чем» и еще что-то про Пятачка, явно к столь торжественному моменту не относящееся.

– Ну что со мной не так? – раздраженно поинтересовался я у очередной высушенной дамы. То есть дамской головы. Это была одна из последних голов – та самая, из начала 20 века, с элегантной ниткой жемчуга и то ли родинкой, то ли следом от пули на виске. Голова ничего мне не ответила, зато до меня наконец начала доходить причина cтоль неуместно испортившегося настроения.

Сейчас я пройду еще одну комнату с двумя головами, потом – с эбонитовым телефоном, и еще одну – «зал развитого социализма». А потом... Потом я увижу голову Иштар Борисовны. И не смогу пройти, не остановившись.

Обстановка в Комнате Иштар Борисовны почти не изменилась, разве что журналы лежали в каком-то более живописном беспорядке. В нише качались все те же павлиньи перья: она так и не успела сменить перед смертью прическу.

Я заметил исчезновение бокалов и бутылки Хеннеси. Горло мое внезапно сузилось так, что стало трудно дышать, а в глазах защипало. Совсем недавно, в первую и последнюю нашу встречу я, идиот, решил что пить ей на сегодня хватит. Можно сказать, лишил Иштар последней радости – того самого коньяка. Зачем, спрашивается? Здоровье ее берег, что ли? Сейчас я бы с радостью позволил ей пить хоть из горла... да только Иштар это уже не нужно, и о моих благих намерениях она никогда не узнает.

Заплакать нормально никак не получалось, поэтому я просто запрокинул голову, темный шар в черепе медленно откатился назад и каким-то образом оттянул на себя выступившие было слезы. С такой вынужденно гордой осанкой я и вошел к Гере.

Гера изменилась.

Это было то же лицо, но теперь на нем отражалось чувство беспредельной власти. У Иштар Борисовны лицо было другим. Тут я понял, что через некоторое время голова Геры, высохшая и безжизненная, будет лежать в этой нише, и кто-то будет проходить мимо нее... Возможно, даже я. А сейчас эта голова оказалась возле моей щеки, и я ощутил легкий поцелуй. Привычно проведя рукой по шее, я не увидел ни следа крови: Гера не пыталась меня кусать, а действительно поцеловала.

– Ты так и не научился мне доверять, – насмешливо произнесла Гера.

– Машинально! – начал оправдываться я. – Привычка: как кто ни наклонится – обязательно пятно на шее. Ты мне лучше расскажи... про все.

* * *

Едва двери лифта закрылись, я прислонился к стене и медленно сполз на пол.

Несколько минут светской беседы вымотали меня окончательно. Наверное, нечто подобное чувствуешь, обсуждая со смертельно больным ребенком якобы предстоящую поездку на море. Гера что-то щебетала о будущей прекрасной жизни, а я пытался делать вид, что ликую вместе с ней, и думал только об одном: как она правильно сделала, что не укусила меня.

Дома я поспешил в хамлет и завис там, пока не сработала сигнализация. Потом переполз на диван, свернулся эмбрионом и заснул. Проснувшись, снова повесился в хамлете. На хрена такое «могущество»? – думал я. – Могущество – это когда сказал: «Да будет свет» – и стал свет. Одно слово – и все хорошо, и Гера не прикреплена к Мыши, и мы счастливы. Одно слово. Логос... Логос?! В тот момент, когда все казалось бесполезным, и смысла жить на свете не было, я вспомнил о визитной карточке, валяющейся в каком-то из карманов. Терять, кроме своих цепей, было нечего: я набрал номер, понятия не имея, что и как делать потом. Трубку сняли сразу: на той стороне провода то ли ждали звонка, то ли когда-то посещали тренинги телефонных продаж. Тем не менее, мой энтузиазм уже схлынул, и я молчал, не зная, как бы сформулировать хотя бы первое предложение.

– Я вампир, – наконец выдавил я.

– Каетесь? – строго вопросил голос.

– Хвастаюсь! – мрачно ответил я и подумал, что сейчас трубку бросят.

– Записывайте адрес, – раздалось в ухе. – Метро «Нагорная», выход направо, сразу будет железный забор. Там будет дом. Вход во дворе. Точный адрес – Пятихлебный переулок, дом пять. Там будет указатель.

Ехать на своей машине не хотелось. Не потому, что я сомневался в преданности Ивана: какая тут преданность, если любой, кто его укусит, получит всю нужную информацию?

– Метро! – гордо объявил таксист.

– А зачем мне метро, мне нужен Пятихлебный переулок.

– Слушай, дорогой, какой такой Пятихлебный? Нэт такой переулок в Москве, первый раз о нем слышу.

– Надо знать родной город, – укоризненно заметил я.

Впрочем, судя по поспешности, с которой водила уехал, о переулке он слышал, и не раз.

Пройдя немного вперед, я увидел обитый облупленной жестью забор. На нем желтой краской из баллончика была нарисована стрелка.

Туда! – сразу почувствовал я.

Едва свернув за угол, я очутился между двумя высокими молодыми людьми,

одетыми в черное.

– Вы хотите поговорить о Боге? – поинтересовался левый.

– Вы знаете, кто такой Иегова! – даже не спросил, а сообщил правый.

«Пропал, – понял я. – Телефон, конечно же, прослушивался, и решать, брать или не брать с собой Ивана, не имело смысла.» Но так просто сдаваться я не собирался.

– Да, я знаю, кто такой Иегова. И предположим, я действительно хочу поговорить о Боге. Это теперь что, преступление?

– Как вы относитесь к тому, что в наше время многие употребляют человеческую кровь? – продолжал давить левый. От этой фамильярности я поморщился.

Правый и левый переглянулись.

– Читали ли вы Книгу? – хором спросили молодые люди.

– И не одну! – гордо заявил я. Но они не унимались.

– Как вы относитесь к тому, что многие люди, по сути, пьют кровь своих собратьев?

– Пьют только толстовцы. Остальные дегустируют! А как мне найти дом 5 по Пятихлебному переулку? – cпросил я, переходя в наступление и холодея от собственной наглости.

Молодых людей как ветром сдуло.

Поспешно огибая забор, они пару раз поменялись местами, и теперь невозможно было отличить правого от левого.

Побродив по окрестностям и приведя в норму пульс, я чуть не носом уперся в прилепленную скотчем на дверь без ручки бумажку с надписью «ЛОГОС» и звонок рядом.

После недолгого ожидания, за дверью раздалось мелодичное позвякивание, и дверь открылась. За ней стояла пожилая уборщица с бейджиком «Вера». Вежливо, но настойчиво подвигая меня шваброй к узкому коридорчику, уборщица ласково проворковала «Проходи, милый, проходи, сейчас как раз оргия начнется»

Я прошел по странному полукруглому коридору. Одна из дверей была открыта, в нее я и вошел.

На полу сидело несколько человек. Различия между ними настолько бросались в глаза, что непонятно было, что вообще могло объединить и собрать их здесь. Особенно выделялся импозантный мужчина, в котором я с удивлением опознал известного предпринимателя. Тут уж я совсем было растерялся, как вдруг увидел того самого молдаванина, помнится, Озирис называл его Григорием, который и дал мне адрес этого... заведения. Григорий сидел возле окна и курил. Поскольку на меня никто внимания не обращал, я подошел и уселся около него. Пол был какой-то исключительной чистоты, очевидно, уборщица применяла конверсионные технологии очищения.

Григорий как будто ничуть не удивился моему появлению. Конечно, я же предупредил их по телефону! – запоздало понял я.

– Кофе? – спросил молдаванин.

– Да, пожалуйста.

Григорий подошел к кофейному аппарату, нежно погладил его по стенке, и тот, тихо жужжа, чуть не мурлыча, поделился стаканчиком напитка.

Я вдохнул запах кофе... На меня нахлынули воспоминания о детстве: такой дряни я не пил уже черт знает сколько лет.

– Вот, возьмите, – Григорий протянул мне пакетик сухариков со вкусом икры.

По вкусу сухарики были больше похожи на водоросли, но я понял маркетинговый ход – те, кто не ест икру, никакой подмены не заметят, а те, кто ее ест – не покупают «Кириешки».

– Скажите, – поинтересовался я, – вас тут, кажется, немного, а денег, наверное, еще меньше, как вы умудряетесь снимать такой офис?

Григорий улыбнулся.

– Сто долларов в месяц даже мы можем себе позволить.

– Шутите?

– Нет. Здесь демоны живут. Японские. У них тут гнездо. Ни один съемщик этого офиса долго не прожил – все покончили с собой. Харакири сделали. Последний владелец рад был сдать его на любых условиях.

– Демоны? – недоверчиво нахмурился я. – Не знал, что в московских офисах они водятся.

– Ну, в то, что вампиры по московским улицам ходят, тоже немногие верят.

Я огляделся внимательнее. В углу стоял... самый настоящий орган. А рядом с ним висела толи занавеска, толи ширма, на которой был нарисован знак доллара.

– Григорий... А орган-то вы как сюда... Он же... Как же он здесь помещается?

– Самое несложное из всего! – ответил он. – Тем, кто хорошо знаком с пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных пределов. А у нас тут, как я вам уже говорил, много таких знатоков – те же демоны.

– Ясссно...А доллар почему? Вы тоже ему поклоняетесь?

– Нет, что вы. Это очень древний знак, и появился он задолго до долларов. Буква S означает дорогу. А две прямые черты...

– Прямую дорогу?

– Почти. Они означают Путь. В том числе, Путь к Любви. Кроме того, S – это еще и первая буква нашего имени – серафимы. Помните, у Пушкина? «И серафим на перепутье мне явился... И вырвал грешный мой язык»?

– Помню. Наизусть. То есть, вы хотите сказать, Пушкин тоже?

– Недолго. Ну так вот. Мы, серафимы, умеем удалять языки вампиров. Не искать ему нового хозяина – с этим вы бы и без нас справились, а уничтожать путем аннигиляции. Серафимы, впрочем – недавнее название. Раньше мы звались амореями или амурру. От этого слова и произошли «амур», «amore», «amour»...

– Амореи – это те, которые основали Вавилон? – решил я проявить образованность какого-то давно дегустированного и неизвестного мне историка, – и основали династию Хаммурапи?

– Вы неплохо осведомлены. А по-аккадски, «амурру» значит «запад».

– Поэтому и доллар?

– И поэтому тоже, символ этот очень многозначен.

Замеченный мною раньше бизнесмен уселся за орган и заиграл. Я знал слова этой песни: “You'll give your love to me for love is blind”. Звуки органа заполняли все помещение. Мне стало понятно, почему уборщица назвала происходящее «оргией».

Из-за занавески с изображением многозначного символа вышли длинноволосые девушки в пурпурных платьях. В руках они несли странные сосуды, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся пивными банками, неумело разукрашенными под лубок. В банках оказалась ярко-алая жидкость чуть поярче баблоса.

– А...

Григорий, поняв мой невысказанный вопрос, объяснил:

– Каритас. По крайней мере, это его последнее название. Если объяснять по аналогии, каритас – абсолют любви, как баблос – абсолют денег. И его тоже пьют.

– А как вы его получаете?

– Мы входим в контакт с Абсолютом и читаем мантру «Lasha Tumbai”. Эту мантру когда-то читали монахи Внутренней Монголии, сбивая масло.

– А разве сейчас вы ее читали? По-моему, была тишина.

– Очень важно не ошибиться при ее произнесении, это может привести к самым неожиданным и печальным последствиям. Поэтому мы повторяем ее про себя, чтобы не рисковать лишний раз.

Дав себе слово действовать решительно, я потянулся к одной из банок, приготовившись сжигать любые мосты, но Григорий аккуратно взял ее у меня из рук.

– Вам неразбавленный нельзя. Быстрая, но мучительная смерть.

– Чем разбавить? – я оглянулся на кофейный аппарат.

Молдаванин выпил из банки алую жидкость и показал на свою шею.

Я приблизился, несколько стесняясь, наклонился и укусил его... в тот же момент я почувствовал адскую боль, и смог вынести ее только потому, что боль была не моей – это языку было больно.

Внезапно боль прекратилась.

По телу разлилось тепло. Не просто тепло – меня наполняли Любовь и Покой. Никаких гонок с препятствиями по Вселенной, как при дегустации баблоса, не было и в помине. Любви было так много, она прибывала, я почувствовал желание освободить в себе место для нее, чтобы быть целиком заполненным любовью. Я вынул из кармана лежавшие там «на всякий случай» три тысячи долларов и кинул на пол. Вскоре за деньгами отправились пиджак и часы.

Затем волна любви схлынула, теперь я уже не тонул в ней, но потрясение было так велико, что я едва стоял на ногах. Языка я не чувствовал, темный шар в моей голове как будто лопнул, его больше не было. Это было так непривычно, что мешало сохранять равновесие. Прислонившись к стене, я сполз по ней, не вполне осознавая, где я и кто эти люди.

Григорий озабоченно наклонился надо мной.

– Вам плохо?

– Ннет... мне кажется, я еще многого... или всего... не понимаю. Может быть, вы мне объясните? Не могли бы мы... задержаться? – промямлил я, чувствуя, что на ноги смогу встать очень не скоро.

– Да, конечно, – молдаванин махнул кому-то из покидающих комнату людей, и вскоре мы остались в офисе одни, только где-то за стенами тихим колокольчиком звенела ручка ведра уборщицы. – Что бы вы хотели узнать?

Я решил для разнообразия спросить что-нибудь умное.

– А Озирис, он об этом обо всем знает? – Глупость моего вопроса поразила меня самого несказанно.

– Знает, – кивнул Григорий, – но он рассказывает эту часть истории только спросившему, а вы ведь не спросили.

– А если я перестану быть вампиром, я смогу пить эту жидкость, каритас, самостоятельно и ... неразбавленной?

– Да, но это будет не обязательно. Сегодня оргия была именно такой потому, что среди нас был вампир. Перестав быть им, вы просто сможете в любой миг войти в поток любви, и единственное, что будет время от времени вас возвращать – это мысли о тех, кто мог бы приникнуть к этому источнику, но не знает о нем.

– Если все так просто, то почему все люди до сих пор не с вами?

Он удивленно посмотрел на меня.

– Извините, – я вспомнил, кто я и чем занимаюсь, – был неправ, сознаю свою ошибку.

– Видите ли, – протянул Григорий, – человеку, конечно, свойственно стремиться к любви всю жизнь, и это свойство человека изменить невозможно. Но оказалось возможным изменить смысл самого слова. Когда на экранах каждый день любовь строят в Доме-2 во главе с Ксенией Блаженной...

Я покраснел.

– Простите, а Дом-2 тоже... мы придумали? – в ужасе спросил я.

– Нет-нет, это уж люди сами, не стоит их недооценивать. Так вот, когда с экрана говорят, что Ксения Блаженная – символ Петербурга и культуры, человек учится понимать под словом «культура» совсем не то, что понимали предыдущие поколения. Слово наполняется новым смыслом, но его оболочка все так же желанна. Так и с любовью. Как те сухарики. Кто хоть однажды знал настоящую любовь, уже не даст себя обмануть. А кто не знал, не увидит разницы.

– А что такое настоящая любовь? – тихо спросил я.

– Не знаю, – ответил Григорий, пожав плечами. – Каждый узнает это сам. Должен узнать. Он сделал ударение на слове «должен» и шагнул ко мне ближе, – я попробую объяснить, если вы... сможете меня понять.

Я попытался подняться на ноги, но он присел напротив меня и усадил обратно.

– Помните, что такое деньги?

– Концентрат жизни человека, его трудов и надежд

– И согласитесь, любовь – такой же концентрат. И их можно обменивать друг на друга.

– И появились особые банкоматы?

– Скорее обменные пункты. Вавилонские блудницы. Позже при написании Библии, конечно, все исказили.

– Так поэтому девушки были одеты в пурпур?

– Вы очень догадливы. Пурпур символизирует кровь, которая может концентрироваться как в баблос, так и в каритас. Все три жидкости красного цвета. Жидкость номер один – самая главная и древняя: кровь. Затем идут жидкость номер два – баблос, и жидкость номер три – каритас, воплощенная, что греха таить, позже.

– Я вот чего не понимаю. Вы говорите о любви как о высшей ценности. Но если её можно обменять на деньги, не значит ли это, что деньги и есть главное в мире?

– Нет. Противоречие только кажущееся. Видите ли, отдать более ценную вещь за менее ценную – это ...

– Демпинг?

– Проявление высшего милосердия.

Я понимающе кивнул, а Григорий продолжал:

– Читали книгу «Путешествие на запад»? Про Танского Монаха, что пришел за священными свитками к Будде, но не получил их, пока не заплатил. Конечно, Будде не нужны были деньги, но иначе свитки не были бы священными. Таков закон мирозданья. Понимаете, абсолютная любовь не может даваться человеку просто так. То есть, конечно, она дается, но далеко не всякий может взять ее. Для этого нужно отдать что-нибудь значимое.

При этих словах я вздрогнул. Мы оба поняли, что сейчас произойдет.

– Человек не должен бояться открыться навстречу любви. Но у каждого на душе свои пуговицы, а у кого-то даже амбарный замок.

Одна из моих пуговиц со щелчком оторвалась.

– Для осознания такой простой сущности – любви, человечеству пришлось разрабатывать теорию за теорией. Но сознание человека слишком узко, оно не может вместить всю истину целиком, та может разорвать его душу на куски.

– В это легко верится.

– У индивида, который только и занят, что гламуром и дискурсом, душа пересыхает, и ему для начала нужно любви совсем немного, чтобы она, как целебное масло смягчила и оживила его.

– Блестящая метафора...

– Спасибо. А ведь любовь – это просто луч из глубин вселенной, проникающий в человека до самого сердца. И когда человек поймет это, его душа войдет в один ритм со вселенной, и каждое движение будет совершаться в такт с биением космоса.

Я понимал, и мне было так тепло, что я даже не чувствовал холода линолеума подо мной. А Григорий все говорил и говорил...

– И космос – словно вена, пульсирующая и наполненная жидкостью номер три, которая дается любому, кто пожелает – нужно только суметь взять ее и почувствовать в себе этот концентрат любви.

И в момент, которого я так страшился с тех пор, как убежал от той незнакомой девушки, я вдруг понял, что такое подлинная близость: именно то, чего так избегали вампиры – слияние тел и душ воедино. Чтобы избежать его, Локи учил меня болезненным ударам, а Митра советовал класть рядом бритву. А оказалось, что это был дар – возможно, единственное, за что я мог благодарить свою вампирскую натуру.

Спустя одиннадцать минут, которые показались мне вечностью, мой наставник помог мне одеться, и я, не боясь больше, кажется, ничего, позвонил Ивану и велел отвезти меня домой.

– Приходите в следующее воскресенье! – сказал мне Григорий.

– Приду обязательно! – отозвался я.

– Не сможете придти – позвоните.

– Приду, – махнул я рукой, садясь в машину.

Иван был на удивление мрачен, и являл собою резкий контраст с моим радужным настроением. Проезжая мимо двери «Логоса», машина обиженно взвизгнула, а Иван молча включил негламурное «Наше радио»:

У него в руках шприц, но он не врач,

Он просто любитель жидкости номер три...

Следующим днем я проснулся очень поздно, а чувствовал себя очень и очень скверно. Вчера я ощутил настоящую свободу, но время ее оказалось крайне ограниченным: язык проснулся вместе со мной. Я приготовился к тому, что сейчас узнаю на собственной шкуре, что чувствует вампир, язык которого хочет сменить хозяина. Ничего подобного – Наполеон сидел как влитой. Я подошел к зеркалу: и с этой стороны ничуть не лучше, клыки остались на месте. «Легкого пути назад не обещаю», – вспомнил я слова Григория. А потом... потом я вспомнил все, что произошло вчера, и зажмурился.

Раздался стук в дверь. На пороге стояла маленькая черная коробочка. Я сразу понял, что находится в ней, и тут мне стало совсем плохо. В Хартланд я лететь уж никак не хотел. Однако выбора не было. Капля упала на язык, руки привычно превратились в крылья, и я полетел к Гере.

Энлиль встретил меня подозрительно радушно. Или это я был слишком мрачен?

– В следующее воскресение важный праздник, – сообщил он мне с порога, – Мистерия, можно сказать. Твое присутствие обязательно.

– А во сколько? – уточнил я, едва не выпалив вместо этого: «А я не могу».

– В полночь с субботы на воскресенье.

Отлично! На мессу, проводившуюся днем, я успевал. Возможно, в перерыве между белой и черной мессами даже удастся выспаться.

– А по какому поводу праздник? Какого-нибудь новоприбывшего встречаем?

– Значительно, значительно круче! Иштар выбрала себе нового земного мужа. Помнишь Татарского? Ну, который по ошибке? Так вот все, кончилось его время.

– Приду, – пообещал я, – а кто у нас муж?

– Ты.

– П-предупреждать надо, – осипшим голосом вымолвил я, – шуточки у вас, Энлиль Маратович...

Энлиль молча указал мне на стену. По стене распласталась карта мира. Энлиль подошел к ней и ткнул пальцем в большую точку с большой надписью «ROMA»

– Мужем Иштар должен стать человек с именем города. И это ты.

– Предложите Абрамовичу, я уверен, он не откажется!

– Не спорь. Иштар выбрала тебя. Ну а теперь не стану боле задерживать, иди к ней.

Я взял у него пузырек со знакомой жидкостью и рухнул вниз.

Едва я вошел, Гера обиженно посмотрела на меня.

– Совсем ты меня забыл. Все смысл жизни ищешь?

– Гера... Мне тут Энлиль сказал насчет... Ну, земного мужа. Слушай, а может, останемся просто друзьями?

– Рома, – она прищурилась, – прости за фривольный вопрос, но как ты себе представляешь НЕ просто друзьями?

Я смутился.

– Ну... Ну почему именно я? – мне хотелось выть, но я решил убедить ее с помощью логики. – Ведь земной муж должен быть человеком, а я все-таки вампир. И бог. Меня это, может быть, унижает!

– Я вообще великая богиня, так что никакого мезальянса. С ТВОЕЙ стороны, – теперь она уже вовсю улыбалась, – кроме того, тут не все так просто. Земной муж становится богом. Так что ничего ты не теряешь.

– Но почему ты выбрала именно меня?!

– А кто тебе сказал, что выбирала я?

– Энлиль. Он так и сказал: «Тебя выбрала Иштар».

Гера посмотрела на меня, как на тупого первоклашку.

– Тебя выбрала Иштар. Не я.

– То есть как же не ты?.. А как же... А кто же тогда?..

– А вот об этом, – сказала она, пристально глядя мне в глаза, – даже и не думай. Даже и не начинай.

Стало тихо. Только легкий ветерок шевелил занавески на окне.

Только сейчас я понял, что окну в этой подземной комнате взяться неоткуда, и я вижу плазменную панель, показывающую какой-то пасторальный пейзажик, а к занавескам подведены небольшие трубки со сжатым воздухом. Вспомнились слова Энлиля о каторжнике, всю жизнь двигающем рычаги и глядящем на плазменную панель с Венецией.

– Классный вид. А ты бы сюда еще Венецию поставила.

– Идея, Ром! Подмосковье уже как-то надоело.

Это было совсем плохо. Я бросился к столу и едва не запустил каким-то подвернувшимся под руку бокалом в фальшивое окно, но сдержался.

– Гера, послушай! – я старался дышать ровно и не нервничать. – Понимаешь, еще можно исправить. Вчера...

– Все, что было вчера, у тебя на лице написано, – усмехнулась она. – Амор, понимаешь, и глазами так!.. – Гера взмахнула ресницами. – У нас гламур, у них амур, а разницы-то никакой, если, конечно, денег не считать.

– Ты не понимаешь! Я там познакомился с одним теологом, он мне объяснил...

– Знаю я, как там передаются знания от учителя к ученику.

Я мгновенно покраснел.

– Да не стесняйся ты, – продолжила Гера, – это ж классика: белый верх, темный низ. Да и мальчики такие девочкам даже больше нравятся.

Я наконец запустил бокалом прямо в «плазму». Экран выдержал – японское качество! – а вот бокал со звоном разбился, и осколки брызнули во все стороны.

Гера мгновенно взмыла вверх и через секунду смотрела мне в глаза.

– Мудак ты. Жаль, у меня колена нет, – на ее щеке алела царапина от осколка.

Я вынул платок и стер красную жидкость.

– Извини. Просто все это так...

– Иди отсюда, – всхлипнула Гера, – второй раз из-за тебя плачу. Говорила мне мама...

Я развернулся и, не оглядываясь, вышел.

Оказавшись в лифте, я попытался привести дыхание в порядок. Тоже мне, вампир – царь зверей: волосы растрепаны, глаза выпучены, кровь еще на пальце – наверное, тоже порезался и даже не заметил. Я машинально сунул палец в рот. Странно, ранки не было, а было...

Одиночество.

Страх.

Той не сказали о ее предстоящей смерти, только сверлили стену рядом.

И мне они тоже не скажут.

Только будут сверлить, и сверлить, и сверлить.

И никого.

И он тоже.

Предаст.

Никого.

Как страшно.

Я сполз по стенке лифта и уткнулся лицом в колени. Так меня и увидел Энлиль.

– Устал, что ли? Ты уж выспись, мы тебя на вечеринке бодреньким ждем.

– Угу, – промычал я, вываливаясь из двери.

Когда я вернулся от Геры неделю назад, я думал, что хуже быть уже не может. Теперь знал, что может и будет. Сейчас до свободы было подать рукой, я видел ее, я знал, что она реальна. Но если я уйду – Гера останется совсем одна. Думать не хотелось, я повис в хамлете и попытался отключиться. С переменным успехом мне удавалось это до субботнего вечера, когда раздался стук в дверь, четыре удара в ритме V симфонии Бетховена.

За дверью снова стояла коробочка. Я подумал, что надпись «СУДЬБА» на ней смотрелась бы очень актуально. Можно, например, стразами выложить, тогда будет еще и гламурно. «В конце концов, я ведь смогу прилететь и отказаться», – решил я и немедленно выпил. По прилете я был сопровожден Энлилем к знакомой двери. Халдеи не обращали на меня никакого внимания, я потерянно бродил между столами и пил коктейли типа «Комаретто».

Локи, сегодня пришедший без своей резиновой спутницы, окликнул меня:

– Рама, слышал новый анекдот? «Правда ли, что молдаване после секса отворачиваются к стене и принимаются ее штукатурить?»

– Неправда! – автоматически ответил я и тут же покраснел.

Локи хмыкнул так, будто именно этого ответа он и ждал.

Поставив пустой бокал на стол, я попытался исчезнуть в толпе, но неловко повернулся и нечаянно наступил на ногу одному из гостей – какому-то мужчине в форме генерал-полковника ФСБ. Раньше я его здесь не видел, впрочем, меня и нельзя было назвать завсегдатаем подобных вечеринок.

– Извините, – вежливо произнес я, – наступите мне.

Он внимательно посмотрел на меня, видно, не расслышав.

– Что, простите?

– Наступите мне, – уже громче сказал я, – а то поссоримся. Примета такая.

– Вот как поссоримся, так и наступлю, – пообещал он и отвернулся.

Проследив за ФСБшником взглядом, я заметил, как он подошел к одному из халдеев и снял с того маску.

– Вавилен, – негромко проговорил он, – я пришел.

Татарский – теперь я узнал его – побледнел и немедленно исчез.

– Ну что, Рома, – за плечом внезапно возник Мардук, – вперед. Загляни, так сказать, в глаза чудовищ.

В наступившей тишине меня подтолкнули к какому-то аппарату, я заглянул в приспособление типа глазка на двери. Ничего не произошло, но зал разразился аплодисментами. Энлиль Маратович вскочил на возвышение.

– Друзья! – воскликнул он. – Сегодня у нас радостное событие. Впервые в истории земным мужем богини избран вампир.

Аплодисменты по-прежнему звучали, но теперь гораздо тише. Хотя лица фарисеев были скрыты масками, я ощущал тихую ненависть. Теперь у них был отнят последний оплот, единственный пост, благодаря которому они могли чувствовать себя на равных с нами. В их глазах я был узурпатором. И никто не мог предположить, что я с радостью поменялся бы этой почетной должностью с любым предложившим.

Я наклонился к Мардуку.

– А кто вон тот, в форме?

Мардук завороженно посмотрел на ФСБшника и прошептал:

– Оборотень...

– А разве они суще... А, ну да, понятно.

– Но он не просто оборотень. Он – это Пиздец, собственной персоной.

– Вот оно как, – я тоже перешел на почтительный шепот. – Так это он сейчас Татарскому пришел?

– Именно. Я слышал, ты с ним разговаривал. Отчаянный ты парень, Рама.

Объект нашего обсуждения тем временем прошел мимо, и я слышал, как кто-то в толпе спросил его:

– Ты читал уже?

– Заебали спрашивать, – устало огрызнулся полковник, – читал, читал.

Тем временем, Энлиль подал мне знак. Я подошел к нему, и снова в моих руках оказалась до боли знакомая бутыль в виде безголовой женщины. Рухнув вниз, я предстал перед Герой, или, точнее – Иштар Владимировной, пора бы уже начать привыкать.

– Все-таки пришел, – констатировала она. – Что, все страдаешь? Ладно, так и быть, сейчас я тебе покажу, как все устроено на самом деле.

– Спасибо. Мне уже столько раз показывали, может, не надо?

– Надо, Рама, надо. Подойди к сейфу. Набирай код: 22111967. Набрал?

– Угу.

– Так. Теперь возьми пробирку, одну каплю на кончик языка – и не втирай ее в язык, пока не положишь пробирку на место. А то от потрясения разобьешь ее нафиг, а она у нас одна, и то с трудом достали.

Проделав все необходимые манипуляции, я втер каплю в нёбо.

И тут мне стало все ясно.

С того момента, как я стал вампиром, мне часто все становилось ясно, но такого я никак не ожидал.

Я вспомнил рассказ Озириса о том, что земля была создана уже со следами многолетней истории. Оказывается, и я был создан так же. Мое детство было создано вместе со мной, оно было несомненным, и в то же время начиналось и проходило не в советскую эпоху, как я думал, а в то же время, когда создавался я. Это была еще не встреча с Богом, на которую я так бездумно соглашался, подписывая дуэльный кодекс, но это была встреча с Создателем.

Я видел Его изнутри очень слабо – раствор был слишком разбавленным – и смог уловить только неявное воспоминание о французском поцелуе на морозе, очень неприятное воспоминание, которое вдруг усилилось, и мне показалось, что Он смотрит на меня откуда-то из другого мира. И еще появилось странное ощущение – где-то на грани сознания и бреда – что меня создает не Он один, и сейчас, в этот момент кто-то продолжает Его работу.

Я рассмеялся. Не от радости, это была просто истерика.

– Ничего нет, – сказал я, когда приступ смеха, наконец, прошел, – ничего на самом деле нет. Все не так, как в реальности, и самой реальности нет тоже. И все, что я делал и сделаю, совершенно не важно, потому что...

Гера стоически выждала, когда закончится мой бессвязный монолог

– Сейф закрой, пробирка у нас одна, – напомнила она.

Закрывая сейф, я не удержался и посмотрел, что было написано на пробирке: «В.О.Пелевин, 0,01%»

– А теперь подойди ко мне, – улыбнулась Гера, – раз уж ты согласился быть не просто друзьями... только молнию расстегни, не звать же девочек, а рук у меня нет...

Когда через полчаса я собрался домой, она кивнула на стол:

– Вот, возьми адрес, теперь ты живешь здесь. Я же обещала тебе хамлет, как у Энлиля? Получите и распишитесь.

– Ге... Иштар, не надо мне хамлета, – честно ответил я. – Я и без хамлета...

Когда я приехал в свой новый роскошный дом, я все-таки осмотрел хамлет, но забираться в него не стал. Слишком уж долго я провисел на этой неделе. Поэтому я просто лег спать и проснулся только в воскресенье вечером, посмотрел на пурпурное небо и несколько секунд раздумывал, а не взвыть ли в голос, но в результате только горько вздохнул.

Наверное, сейчас я должен был задуматься о своей навеки потерянной душе.

А я думал о том, что мы с ним так и не перешли на ты.

И теперь уже никогда не перейдем.

И все, что я мог бы сказать ему на прощанье, было бы невыносимо фальшивым, глупым и ненужным.

Так что даже хорошо, что я ничего не сказал.