«Как же глупо и нелепо, о боги! – юноша в очередной раз взглянул на свои тонкие запястья, скованные надежными колодками, цепь от которых тянулась к ошейнику, украсившему его шею. – Лучше было броситься со скалы, или сигануть с моста, пока еще была возможность! А теперь... Только и остается ждать, как повернется судьба... Или все-таки попытаться что-то сделать?.. А если он не поверит?.. И еще великое множество если...»

Он уронил лицо в поджатые к груди колени и замер. Остальные рабы давно перестали обращать внимание на страдания юного собрата. Уже на третий день путешествия к границам далекого Ланмарка, стихли даже ужасающие юного пленника сальные шуточки о том, что с такой красотой, которой его наделили боги, ему, предназначенному в дар правителю величайшей империи, не плакать нужно, а радоваться собственному счастью.

Счастью... Когда-то он действительно был счастлив. В детстве. Окруженный любовью и заботой близких, кормилицы, воспитателей и прочих родительских слуг. Когда ему исполнилось восемь лет, отец, могучий конунг Норрдана, Харальд Ясноглазый, взял сына, достающего ему макушкой до пояса, за руку и ввел в зал, где пировали его соратники и гости, объявляя собравшимся, что в его замке растет новый принц.

– Взгляните на этого мальчика, соратники. Через несколько лет он станет одним из ваших предводителей, если не сгинет в первом походе. Поднимите кубки за счастливую судьбу моего третьего сына, Эйриха, благородные ярлы севера! – Харальд вскинул тоненькое тельце с длинными светлыми локонами над головой. – Не ахти какой крепыш еще, но жизнь его быстро закалит! Ингъялд, Снорри, займитесь его обучением на суше, а через пару лет отправится в первый морской поход с ярлом Сверриром Темногривым, – конунг дружески подмигнул молодому мужчине с ярко-голубыми глазами и буйной каштановой растительностью на голове, давшей прозвище предводителю данов.

Сверрир принял мальчика из рук отца и усадил к себе на колени, снял с мощной загорелой шеи ожерелье из серебряных блях, медвежьих когтей и моржовых клыков: – Носи на удачу, конгер Эйрих. А добудешь первые трофеи, с тебя ожерелье на обмен! – Эйрих чуть не согнулся под тяжестью украшения, но Темногривый легонько ткнул его кулаком меж лопаток. – Держи спину ровно, будущий воин!

Мальчик очень старался не ударить лицом в грязь. Учился стрелять из лука и арбалета, отбивать стрелы мечом и щитом, метать кинжалы в цель, вскакивать на движущегося коня, разить цель из седла на полном скаку, учил названия кораблей и оснастки, и валился с ног под вечер после нелегкого обучения у двух лучших наставников отцовского ледунга. Через два года он заслужил право взойти на борт боевого дракара под бело-синим флагом ярла Сверрира и принять участие в своем первом морском сражении. Юный конгер помогал опытным викингам управляться со снастями и гасил просмоленные факелы, которыми забрасывали их корабль неприятели. В одиннадцать лет он убил своего первого оленя и волка на взрослой охоте. В двенадцать его впервые допустили на пир в качестве сотрапезника. Захмелевшие мужчины дружно приветствовали сына конунга и усадили на дубовую скамью между старшим братом, Эйнхардом, и наставником, Сверриром, который вскинул кубок, обращаясь к присутствующим: – За Эйриха, за отважного и прекрасного конгера, сына Харальда и Гердрид, да будут к нему благосклонны боги! – и залпом осушил свою чашу.

– Отважного – да, есть такое! – поддержал, не без гордости, Харальд. – А насчет прекрасного, ты, Сверри, не заговаривайся. Или так глаза залил, что уже не помнишь, по какому поводу собрались?

Вокруг громко засмеялись несколько десятков мужчин, а Эйрих ощутил внезапный тревожный холодок меж лопаток – что-то насторожило юношу в словах и в тоне голоса отца... Он осторожно взглянул на Сверрира и тихим шепотом спросил наставника: – Темногривый, чем конунг недоволен?..

– Сейчас узнаешь... – Сверрир, лицо которого запылало от вина и непонятного конгеру возбуждения, не глядя на него, обернулся к Харальду. – Как не помнить, повелитель! Я почту за честь породниться с твоим домом!

Правитель Норрдана объявил о помолвке ярла Сверрира и своей дочери, шестнадцатилетней красавицы Ирмелин. Тут же посыпались здравицы и поздравления со всех сторон, вино и пиво полилось двумя мощными потоками в луженые глотки.

Харальд сделал младшему сыну знак удалиться, когда в зале появились женщины.

Эйрих с облегчением покинул зал, где уже было трудно дышать, и уши закладывало от громкого мужского ора и визга служанок. Ему никогда не было любопытно подсмотреть за старшими воинами, картины безудержного веселья и откровенного разврата не прельщали подростка. Он предпочитал разбирать и листать старые книги на разных языках, сваленные в заброшенной башне. В тот вечер, искренне радуясь, что удалось избежать дальнейшего участия в пирушке, конгер направился в свое любимое книгохранилище. Вооружившись масляным фонарем, стал подниматься по широким пологим ступеням, уже предвкушая новую встречу с героями древних легенд и сказаний, когда услышал тяжелые и быстрые шаги за спиной. Сильная рука перехватила запястье с фонарем, другая рука крепко зажала рот. Мужчина задул фонарь одним резким выдохом, причем Эйриха обдало волной винных испарений и внутреннего жара. Он силился вырваться из крепких объятий и дотянуться до кинжала на поясе, но напавший держал слишком крепко. Тонкие косточки конгера похрустывали в медвежьем захвате.

– Тише, малыш, не вырывайся...

– Сверрир! Умом повредился – сзади нападаешь? Или это игра такая? – Эйрих доверчиво расслабился в знакомых руках и ему даже удалось повернуться лицом к наставнику. – Чего молчишь? И зачем факел загасил? Какая-то тайна?..

– Ох, маленький, везде-то тебе тайны мерещатся... – твердая ладонь, скользнув по спине и затылку, зарылась в длинные шелковистые волосы мальчика, другой рукой ярл привлек его к себе. Эйрих все еще видел в происходящем прелюдию к какой-то забаве, и даже предположил, что наставник хочет поделиться каким-то секретом: – Темногривый, хочешь о сестре спросить? Так что я знаю? Вышивает целыми днями... Что ты делаешь?.. – он замер, ощутив руку ярла под своим плащом, сдвигающую в сторону ремень и поглаживающую его тело пониже поясницы сквозь тонкую ткань штанов. Он этого прикосновения по всему телу мальчика пробежал крупный озноб, будто на ледяном ветру. Когда же горячие губы ярла прочертили на его горле влажный след от уха до уха и впились в ямку у ключицы, Эйрих изумленно охнул, его лицо окатило волной жара, он напрягся в кольце ласкающих рук: – Сверрир... не надо... что ты?..

– Молчи, ты мой, слышишь? Мой... давно об этом дне мечтал... не могу больше сдерживаться!.. – Мужчина накрыл его губы своими, а его рука, справившись с пряжкой пояса, спустила льняные штаны конгера, нежно прошлась меж ягодиц, поласкала гладкое бедро и подхватила снизу теплый тугой мешочек, перекатывая его содержимое между пальцев. Эйрих глухо застонал, у него подкосились колени, и закружилась голова, когда язык ярла проник в его рот, а пальцы сомкнулись вокруг впервые налившегося возбуждением органа. Он бы упал, если бы Сверрир не держал его крепко. Мужчина подхватил его ладонями под ягодицы и уложил на широкую ступень лестницы, склонился лицом к его животу. Самые чувствительные места мальчика опалило горячее дыхание, от которого встали дыбом нежные золотистые завитки на лобке. И в это мгновение темный пролет залил ослепительный свет нескольких факелов.

Эйрих не помнил, сам ли выплыл из блаженного дурмана, или его отрезвил гневный голос отца, и удар сапога по ребрам, от которого он сложился пополам и тут же закашлялся кровью. Рядом были старший брат и ярл Ингъялд с искаженными гневом и отвращением лицами. Четверо стражников едва удерживали в руках вырывающегося и осыпающего всех жуткой бранью и проклятиями Сверрира. Отпинав скорчившегося у его ног сына, Харальд несколько раз от души врезал Темногривому, сломав ему нос и выбив несколько зубов, и приказал заковать его и бросить в подземелье.

– Этого щенка туда же, только в другой угол, где крыс побольше! – впервые Эйрих видел ненависть в глазах отца.

Старший брат смачно плюнул ему в лицо и кивнул стражникам: – Тащите эту тварь позорную, хватит пялиться!

Несколько дней он провел в ледяном каменном мешке на охапке соломы в абсолютной темноте, нарушаемой лишь блеском крысиных глаз и невыносимой резью света от факела стражника, приносящего кувшин с водой и кусок хлеба.

Он не задавал вопросов и почти не плакал. Он знал, что за порочную связь их со Сверриром ждала мучительная казнь. Но он ждал, что отец даст ему возможность объяснить происшедшее и поймет, что никогда прежде между ними с наставником не было подобной мерзости, и всему случившемуся виной опьянение ярла. А сам он... Вот тут мысли Эйриха путались, сердце начинало стучать быстро-быстро, и лицо заливалось краской стыда при одном воспоминании о том, как его тело реагировало на прикосновения мужчины, как плавилось его сознание, как сами собой закрывались глаза и опускались руки... Он не понимал, что с ним происходило – ведь с детства слышал о том, что нет ничего позорнее для мужчины, чем позволять себя лапать другим мужчинам, и что за такое отрывают хозяйство и оставляют истекать кровью на городской площади, а все, кому не лень, плюют в прелюбодеев, швыряют камнями, обливают помоями и нечистотами... Но отец смягчится, когда поймет, что это Сверрир внезапно схватил его в темноте, а сам он никогда даже в мыслях так отвратительно не грешил!

Но отец не понял. Даже не дал ему возможности объясниться. Несколько раз Эйрих слышал голос матери, умоляющей стражников пропустить ее к сыну, но воины конунга оставались верны приказу господина, не взирая на мольбы, угрозы и попытки подкупа со стороны несчастной женщины. Также юноша слышал их с отцом разговор:

– Гердрид, ступай к себе!

– Харальд, не будь таким зверем, позволь мне увидеть мальчика!

– Нет, – конунг выплевывал сухие жесткие слова, – это лишнее.

– Харальд... всеми богами заклинаю! – Эйрих слышал стоны матери, он знал, что она опустилась на колени перед высоким светловолосым воином и пытается заглянуть ему в глаза. – Это же и твой сын, не будь таким жестоким! Он еще дитя!

– Если бы ты видела, как это дитя извивалось от похоти под козлиной Сверриром, глупая женщина, ты сама бы прокляла день, когда произвела его на свет!

– Негодяй соблазнил бедного ребенка, или запугал его, а ты не позволяешь мне даже расспросить его, и сам ничего не желаешь слышать, – упорствовала жена правителя.

– И не пожелаю! Мне достаточно того, что видели мои собственные глаза. Этот ублюдок мне больше не сын. Хорошего воина и правителя никогда не выйдет из того, кто предпочитает отдаваться, как баба! Завтра он умрет.

– Нееет!!! – Эйрих зажмурился, словно от удара в сердце, столько боли и страха было в голосе матери. А его собственное сердце кипело от возмущения – как отец мог так о нем думать?!

– Уведите госпожу в ее покои и не выпускайте, пока все не закончится, – распорядился конунг, и его тяжелые шаги стихли наверху лестницы.

Эйрих прислушался к внутреннему голосу, противно подвывающему из глубин сознания, что не так уж отец и не прав, и доля его вины в происшедшем есть – он не оттолкнул Сверрира, не позвал на помощь, позволил ему увлечь себя в водоворот неизведанных ощущений...

Ему не было страшно при мысли о скорой смерти – этого учили не бояться с раннего детства, но было горько уходить с позором, тогда как настоящие мужчины просто обязаны были покрыть себя славой и погибнуть в бою, с оружием в руках, славя Одина и Тора!

Все, что он мог, это умереть с честью: выдержать назначенную кару без звука, хотя бы уйти достойно...

Площадь перед замком с рассвета была запружена народом так, что процессии, везущей приговоренных, было не проехать к эшафоту, и конунг распорядился выслать конных воинов, чтобы расчистили путь палачу и охране. Жители столицы готовы были голыми руками растерзать грешного ярла, в Сверрира бросались камнями, комьями мокрой земли, навозом и тухлыми овощами. Эйрих с изумлением видел, что к нему народ более благосклонен, в него не попадало ни одного позорного снаряда, а какая-то торговка даже заголосила: «Бедняжечка! Как же ты попался-то в лапы к этому соблазнителю?!», но на нее тут же прикрикнул муж, и женщина замолчала. Эйрих с пылающим лицом остановился у деревянного помоста, на который вывели жутко избитого, но гордо вскидывающего лохматую голову Сверрира. Мальчик и боялся и в то же время хотел встретиться с ним взглядом, чтобы попрощаться... и хотя бы понять, что же это было такое... Странно, но он не испытывал ненависти и отвращения к бывшему наставнику, погубившему его жизнь своей грубой выходкой. Жалость и сочувствие – да. И еще – Эйрих не верил собственным ощущениям – гордость за ярла, также решившего уйти с высоко поднятой головой!

Пока судья в длинной синей мантии зачитывал приговор, Сверрир рассматривал притихшую толпу, демонстративно не глядя в сторону конунга и высшей знати на крепостной стене. При последних словах обвинителя он резко обернулся к Эйриху. Их глаза встретились: голубые, мятежные и насмешливые, и темно-синие, полные боли и смятения.

– Не бойся, малыш, это не страшно! И не сердись, что так вышло... глупо... я хотел сделать тебя счастливым!..

– Заткните ему пасть! – взревел Харальд. – Палач, чего ты ждешь?!

Толпа оживилась, засвистела и заулюлюкала, в приговоренного вновь полетели грязь и камни. Один из них попал Сверриру в глаз. Эйрих зажмурился, когда палач одним движением сорвал с ярла белый балахон смертника, выставив покрытого боевыми шрамами воина абсолютно обнаженным.

– Вы поглядите на этого бесстыдника – у него и сейчас стоит!

– А то как же – распалился при виде своего ненаглядного!

– Зато палачу сподручнее будет!

Эйрих открыл глаза в тот момент, когда исполнитель приговора ухватил Темногривого за внушительных размеров орган и мошонку рукой в стальной перчатке. Ярл Сверрир даже не вздрогнул, лишь вскинул разбитое лицо к серому предгрозовому небу и громко крикнул: – Один, ты видишь бесчинства этих тупиц – отомсти за нас!

Меч палача отсек его плоть. Толпа взвыла при виде крови и жуткой бледности, разливающейся по лицу оседающего на помост мужчины.

Эйрих схватился рукой за горло, не в силах сделать вздоха и закричать от ужаса. А палач, согласно приговору, продолжил свое дело. Его помощник в таком же темном балахоне пристроил к обнаженному заду казнимого остро отточенный еловый кол. Палач отбросил в сторону меч и взялся за неподъемный с виду молот. Раскачал и широким махом вбил кол в поникшее тело. Сверрир был еще жив – он несколько раз содрогнулся, кровь хлынула изо рта, но он не издал ни звука. Толпа застыла в каком-то странном оцепенении.

Эйриха била крупная дрожь. Он не мог оторвать расширенных зрачков от ужасной картины. Почти над самой его головой прозвучал голос ярла Снорри Дикого, советника конунга: – Клянусь предками, это уже слишком, Харальд!..

Палач ощупал тело казненного и взглянул на конунга: – Он мертв, мой господин. Прикажешь продолжать со вторым?

– Постой...– Харальд поднял руку и, не глядя на сына, хрипло проговорил: – Изуродуй ему лицо и отвези в приграничную пустошь. Выживет – пусть живет... А нет – на все воля богов! – и, круто развернувшись, покинул смотровую площадку на стене замка.

– Держите его крепче, – приказал палач и схватил безвольно обмякшего Эйриха за длинные волосы, поднял ему голову и несколькими быстрыми скользящими ударами кинжала исполосовал лицо юноши. Потом его, заливающегося кровью и захлебывающегося истерическими вскриками, впихнули в телегу, набросили сверху грубую рогожу и повезли вон из города. Вскоре Эйрих потерял сознание от боли.

Спустя несколько недель он узнал, что солдаты бросили его не на вересковой пустоши, а вблизи приграничного селения, где его нашла собака пастуха. Ее хозяин отвез чуть живого мальчика к знахарю, который пришел в ужас от увиденного, но взялся выходить безвестную жертву. Эйрих пробыл в лихорадочном бреду несколько дней, а когда пришел в сознание, долго не мог ничего вспомнить и говорил с трудом, заикаясь и путаясь в словах. Старик знахарь ни о чем его не спрашивал, только менял пахнущие травами и медом повязки на его лице и отпаивал мальчика молоком с отварами, от которых немного стихала жуткая боль, и приходил долгий целительный сон.

Эйрих очень ослаб и исхудал. Вставать при помощи своего спасителя он начал только через месяц. Старик Огги выводил его на улицу, заставлял подставлять лицо солнечному свету и терпеть боль. Умывал его росой и особыми настойками из горьких кореньев, прикладывал к заживающим шрамам разогретую пасту из глины и меда, постоянно приговаривая: – Люди жестоки, сынок, а боги милостивы, да и я не безруким родился... ты еще увидишь свое прежнее лицо...

Постепенно Эйрих вспомнил все, что с ним случилось, но говорить об этом не хотелось, да и израненные губы слушались плохо. Старик Огги задал лишь один вопрос: – Как тебя называть, сынок?

– Как тебе угодно...

– Ну, стало быть, назову тебя Рори, так сына моего звали... он давно уж умер... а теперь вот ты появился...

Рори, так Рори, подумалось тогда мальчику. Аристократов так не называли, но теперь он был никем, безродным нищим, бездомным бродягой вне закона.

Немного окрепнув, он начал помогать старику Огги по хозяйству. Знахарь только посмеивался, видя, как из непривычных к труду тонких рук подростка валится посуда, как он неловко подметает полы и пытается разжечь огонь в печи. Зато новоявленный помощник отменно управлялся с топором, рубя дрова, и умело расставлял силки на птиц и зайцев. С наступлением осени он начал выходить в лес на охоту и часто возвращался с подбитым оленем, или лисицей. Старик продавал шкуры убитых животных и учил Рори заготавливать мясо впрок. Долгими зимними вечерами он рассказывал мальчику о ремесле знахаря, о тайных свойствах трав и кореньев, древесной коры и наростов, целебных и ядовитых грибах и ягодах. Рори оказался не только умелым охотником, он умел читать и писать, и старик Огги часто поручал ему переписывать рецепты из старинных трактатов по врачебному искусству. Весной наступило время показать ученику, где и как собирать дары природы, как правильно сушить и хранить их. С применением он знакомился чуть ли не ежедневно – к старику Огги постоянно наведывались за целебными средствами от ломоты в спине и ногах, от зубной боли, расстройства желудка и болотной лихорадки. Знахаря частенько звали к роженицам. Бесплодные, или истекающие кровью женщины приходили под покровом ночи в его хижину. Заливаясь краской и путаясь в словах, наведывались и мужчины, утратившие силу и желание. Старик Огги помогал всем, и почти всегда его лечение оказывалось успешным. А юному ученику он объяснял, что дело не столько в целебных свойствах трав и препаратов, люди сами способны себя вылечить одной лишь силой убеждения и веры в силы врача. Так Эйрих постигал азы человеческих тайн и желаний. За пять лет он научился разбираться в простейших и довольно сложных движениях душ, иногда мог с точностью сказать, о чем думает тот или иной человек, или готов был предсказать скорые действия очередного пациента. Старик Огги не мог нарадоваться на сообразительного и способного ученика. И лишь одно не удавалось мудрому знахарю – он так и не смог убедить Эйриха взглянуть на себя в зеркало. За все эти годы юноша ни разу не видел своего отражения. Даже купаясь в лесном озере, или спускаясь напиться к реке, он крепко зажмуривался, панически боясь увидеть следы страшных шрамов. И собственное лицо. Он пытался забыть собственное имя, твердя как молитву: «Эйриха больше нет. Он умер. Теперь я Рори». Но некуда было деваться от снов, в которых конгер Эйрих был жив, смеялся, охотился, учился танцевать, примерял красивую одежду, выбирал оружие и сражался с высоченными наставниками в дорогих доспехах... Эти сны были мучительным мостом в прошлое, которое юноша всем сердцем старался забыть.

По истечении пятого года его пребывания в доме Огги, за знахарем и его помощником прибыли из приграничного замка ярла Олафа Твердолобого. Командир небольшого отряда рассказал, что его господин жутко мучается с больным зубом, распухла половина лица, он не может есть и пить, говорит с трудом, и требует приезда Огги.

– Скорее всего, помочь мы ему не сумеем, лишь отсрочить конец, – шепнул по дороге знахарь, – с этими надутыми аристократами всегда так – обращаются ко мне в последнюю очередь, когда умники разные, в шелка ряженые, уже разводят руками, содрав с них побольше серебра!

– Учитель, ты думаешь, ярл Олаф умрет из-за этого зуба? Зачем же едешь?..

– А кто меня спрашивал, что я думаю... Ноги бы живыми унести, ежели что... вот о чем думаю, сынок!..

Пока старик Огги осматривал больного, издающего жалобные стоны и отвратительный запах гнилой плоти, Эйрих держался подальше от ложа под балдахином, за спинами домашних и прислуги ярла. Обернувшись, чтобы взглянуть за окно, он случайно встретился взглядом со стоящим совсем рядом красивым юношей с пышными волнистыми пепельными локонами, небрежно отброшенными назад и разметавшимися по широким плечам. С сильно загорелого лица с идеально правильными линиями носа, бровей и губ на него смотрели внимательные, немного отстраненные, изучающие глаза глубокого синего цвета, обрамленные очень длинными и густыми темными ресницами, выгодно контрастирующими с сиянием светлых волос и теплым мерцанием гладкой загорелой кожи. На красиво изогнутых, по-юношески пухлых и нежных губах застыла едва различимая улыбка, причем один уголок губ был немного выше другого, что, вместе с легким прищуром век делало лицо слегка надменным. Но так и положено выглядеть знатному молодому человеку. Эйрих сделал шаг в сторону, чтобы пропустить юношу – сына, или родственника ярла, к ложу отца. Юноша повторил его движение.

– Простите... – Эйрих отступил в другую сторону. И вновь повторилось то же самое.

Загорелое лицо заметно побледнело и покрылось мелкой испариной, неумолимо приближаясь к лицу пораженного Эйриха, пока он не уткнулся носом в холодную гладкую поверхность зеркала.

«Не может быть, чтобы это был... я!» – он помнил себя подростком, почти ребенком, невысоким и более упитанным, а из сверкающей глади на него смотрел подтянутый семнадцатилетний красавец. Он уродливых шрамов остались тонкие, словно паутина следы, едва различимые на гладкой поверхности щек и век. Один из них, пересекающий нижнюю губу и подбородок, был более широким и четким, он виднелся беловатым штрихом, и едва заметно искажал совершенство линии рта, заставляя губы кривиться в этой неестественной не то улыбке, не то гримасе.

Старик Огги сотворил чудо с его лицом. Но ярла Олафа спасти не смог.

А в ночь мучительной кончины хозяина замка на укрепленную приграничную крепость напал большой отряд ланмаркских воинов. До знахаря и его ученика доходили слухи о победоносных походах армии Ланмарка, покорившей половину соседней с Норрданом Белгики. По всему выходило, что завоеватели продвинулись гораздо дальше.

Замок был взят после семидневной осады. Все, оказавшиеся внутри крепости, были объявлены пленниками принца Манфреда, брата императора Конрада, за последние семь лет ставшего чуть ли не повелителем всего континента. Знатным пленникам было предложено написать родным и банкирам, чтобы выкупиться из плена. Слуг и прочих простолюдинов, в число которых входили и знахарь с учеником, объявили рабами Манфреда.

В первые же сутки заточения в подвале старик Огги тихо сказал Эйриху: – Я слышу, как по моим следам крадется смерть. Скоро меня не станет, сынок...

– Учитель!.. – Юноша стиснул холодную костлявую ладонь старика.

– Тише, тише, не шуми... я знаю, что говорю, Рори... да и сам ты это чувствуешь, хотя и боишься признаться себе, назвать простую вещь своим именем... Скоро ты останешься один... но я за тебя спокоен, мальчик... я многому успел научить тебя, а чему я не успел, научит жизнь... так уж она устроена... А ты устроен так, чтобы впитывать ее науку, подобно губке... И помни, что ты гораздо сильнее, чем кажется тебе самому!

Под утро старик Огги начал задыхаться, и Эйрих поднялся с соломенного настила, чтобы кликнуть стражника и попросить воды. А когда вернулся назад, на него смотрели застывшие навсегда выцветшие глаза учителя.

Так Эйрих снова остался один.

Ближе к вечеру в подвал замка спустился закованный в сверкающие латы молодой рыцарь с надменным и хмурым выражением мясистого лица, будто обваренного кипятком. Его сопровождали несколько рыцарей и оруженосцев, и Эйрих догадался, что это сам принц Манфред явился взглянуть на своих новых рабов и отдать распоряжения относительно их судьбы.

Брат императора Ланмарка отобрал для работы в своих замках несколько самых рослых и сильных мужчин, стариков и пожилых слуг приказал управляющему сбыть на торгах, чтобы не тащиться с ними через всю страну. Юношей и подростков роздал своим приближенным, сопровождая сие действо самыми непристойными комментариями и пожеланиями. Слушая его, Эйрих заливался краской гнева и отвращения. И дрожал всем телом, ожидая своей очереди...

– Эй ты, лохматая образина, вылезай из своего угла! – управляющий принца поманил его рукой, вынуждая подняться и выйти на свет.

– Ого!.. Факелы повыше! – скомандовал принц Манфред, делая шаг в направлении неподвижно застывшего юноши. – Клянусь богами предков, ради этого прекрасного экземпляра стоило убить на этот никчемный дряхлый замок целых семь дней! Почему ты опускаешь глазки, моя прелесть? Я желаю знать, какого они цвета... – принц поднял лицо Эйриха рукой в стальной перчатке. – Изумительный северный цветок... Райнерий, отправь его в мои покои. Вымыть, расчесать, накормить и одеть в приличную одежду!

– Да, мой господин, – управляющий потянул Эйриха за рукав рубахи.

А окружающие принца рыцари захохотали в голос: – Одевать-то зачем?

– А нашему государю нравится возиться с ленточками и застежками!

– О да, заводит похлеще старого вина!

– Интересно, а этот прекрасный истукан понимает нашу речь?

– Навряд ли, мой принц, он похож на коренного дана, а они все тупые, словно свиньи! – Райнерий подтолкнул скованного ужасом и отвращением юношу к выходу.

«Хотел бы я быть таким, как вы говорите, мерзавцы: тупым, ничего не понимающим и не чувствующим...» – в детстве он прочел много книг из Ланмарка: древних легенд и сказаний о странствиях отважных рыцарей, укротителей драконов и магов-злодеев, о любви прекрасных дам и страданиях юных оруженосцев и трубадуров, обреченных на безответные чувства к благородным королевам и принцессам. Но он и представить себе не мог, что рыцари юга окажутся похотливыми бесстыдниками и извращенцами, готовыми превратить свободного человека в раба и дешевую забаву!

Пока его мыли и приводили в порядок, Эйрих затравленно озирался в бывших покоях ярла Олафа в поисках хоть какого-нибудь оружия, чтобы немедленно расстаться с жизнью и прекратить этот кошмар. Но его изменчивая судьба и на этот раз преподнесла сюрприз.

Манфред явился в свои покои не один. Его сопровождал невысокий старик в жреческой мантии со сверкающим орденом на груди.

– Юноша и впрямь великолепен!.. – жрец чуть не захлопал в иссохшие ладоши. – Тем паче тебе не следует идти на поводу у своих животных инстинктов и совершать глупую ошибку, дорогой племянник!..

– Дядя, я бы не хотел обсуждать свою личную жизнь... – Принц побагровел до самой шеи, делаясь похожим на поросенка.

– Меня твоя личная жизнь не занимает, молодой повеса, – ворчливо ответил старик, – пока она не мешает делу... А этот мальчик столь хорош, что его грех не использовать в наших целях!.. – старик выразительно прищурился. – Найди себе другую игрушку, а его отправь во дворец!

– Дядя, почему ты считаешь, что он обратит внимание на этого дана? Мальчишка красив, но не настолько, чтобы Конрад увлекся им после того красавца!..

Эйрих замер с опущенной головой, и весь обратился в слух, а дядя с племянником продолжили свою занимательную беседу, нимало не смущаясь его присутствия.

– Да потому, дурья твоя голова, что твой братец давно уже мается от скуки и тоски, и никак не может найти себе достойный объект для обожания...

– А как же эта напыщенная бездетная сука, наша императрица? Конрад уже пресытился своей бесподобной супругой?! – искренне изумился принц.

– Милый племянничек, тебе почаще нужно бывать в столице! – усмехнулся старик. – Если ты хочешь добиться большего, чем управление покоренными странами, нужно держать руку на пульсе событий, как явных, так и тайных...

– Для этого есть ты, уважаемый монсеньор де Борнейль! – Манфред картинно изогнулся в шутовском поклоне, и, приблизившись к юноше, несколько раз обошел вокруг него. – Мда... определенно жаль не отведать столь лакомого блюда... но ставка и впрямь высока... я подарю его своему обожаемому братцу и вскоре сам наведаюсь во дворец, чтобы полюбоваться кислой рожей леди Марион! – он оглушительно расхохотался собственной шутке и хотел было похлопать Эйриха по щеке, но юноша отпрянул назад.

– А он еще и дикий!

– Ты проследи, чтобы не сбежал! По одежде он нищий, а по виду горячих кровей... – задумчиво пробормотал старый жрец.

– Поедет навстречу своему счастью в цепях и колодках, – деловито заявил принц и крикнул командира охраны. – Забирай этого красавчика. Заковать по рукам, ошейник на горло, только без шипов! И цепи чтоб были прочные, но не слишком тяжелые. И следить, чтобы не повредили кожу – этого раба я преподнесу в дар императору!

– Да, мой господин, не тревожься, все сделаем, как ты приказал.

Уже покидая покои принца, Эйрих услышал еще одну интересную фразу старого жреца.

– Жаль, что счастье у них будет недолгим...

– Ну что ты такое говоришь, дорогой дядюшка? Пусть Конрад насладится в полной мере и привыкнет к нему... а уж потом отправим это произведение богов вдогонку к тому, первому любовничку...

Эйрих внутренне содрогнулся, но ничем не выдал себя. Всю долгую дорогу от замка Олафа Твердолобого до ворот Коронного замка Ланмарка он вспоминал этот разговор, приоткрывший ему завесу чужой тайны, и гадал, как же ему распорядиться этим знанием...

Под властью мертвеца

Прошло полгода с того дня, как Эйрих впервые ступил на порог Коронного замка Ланмарка, но всякий раз, проходя мимо подножия беломраморной лестницы, ведущей в Тронный зал, он невольно замирал на полушаге, и терпкий озноб сковывал его губы и все члены – от пережитого волнения и унижения. И от восхищения увиденным...

Вот и сейчас, направляясь привычной дорогой от своих скромных покоев в первом ярусе замка, через бесчисленные солнечные дворы-колодцы с искрящимися фонтанами, прекрасными статуями и бассейнами, выложенными цветной галькой, через цветущие сады с разноцветными дорожками и золотыми птичьими клетками, развешанными на искусственных ветвях деревьев из серебра и нефрита, к месту своей службы, юноша замедлил шаг, всматриваясь издали из-за массивных колонн главного двора на убегающую ввысь Лестницу Тысячи ступеней – произведение древних мастеров, создавших прекрасный замок на горном плато над морем... В тот памятный день – памятный не злобными пинками стражи и не долгожданным освобождением от оков, не унизительным осмотром, который устроил ему худой бородатый старик – лекарь высшего сана, и даже не блаженством от купания в теплой ароматной воде огромного бассейна и услугами опытного и аккуратного цирюльника, приводившего в порядок его роскошную шевелюру и огрубевшую от солнца кожу, не суетливым вниманием портных и рабов, поспешно одевавших и обувавших его в странные легкие одеяния из тонкой скользящей ткани и невероятного вида обувь из тончайших ремешков выкрашенной в алый цвет кожи теленка... Память Эйриха сохранила не всю эту чепуху, но она сберегла для новых удивительных снов яркость и синеву небес над огромным замком-лабиринтом, в сравнении с которым замок его предков казался жалкой конюшней, нечеловеческую высоту стен, увенчанных ажурными башнями, фантастическую длину галерей и переходов, будто парящих в пространстве на своих точеных ногах-колоннах из розового мрамора, огромные соцветия одуряюще пахнущих цветов-вьюнков, карабкающихся по стенам и виадукам, нежное журчание искусственных водопадов в выложенных самоцветми беседках – гротах со скамьями для отдыха. И, конечно же, памятный миг, когда он впервые ступил на гигантскую, залитую солнечным сиянием лестницу, украшенную сотнями статуй с факелами в поднятых к небу руках, и ведущую в огромных размеров каменный зал с нежно-зелеными стенами и мозаичным полом, заполненный людьми в столь кричащих и откровенно бесстыдных нарядах, что щеки Эйриха, до того бледные от волнения, окрасились румянцем. Мужчины и женщины всех возрастов с открытыми выше колен ногами, в полупрозрачных, а то и вовсе не скрывающих их тел одеяниях, увешанные золотом и сверкающими каменьями, с распущенными, или собранными в замысловатые прически, в основном, темными волосами, откровенно рассматривали его, идущего вслед за горделиво вышагивающим по блестящим плитам принцем Манфредом, которому они низко кланялись и осыпали его приветствиями, как величайшего полководца империи.

Наконец это бесконечное шествие за пропахшим потом рыцарем в сверкающих доспехах, и необходимость смотреть в его багровый бычий затылок закончились у подножия трона, возвышающегося над замолчавшей вмиг толпой придворных, подобно кораблю, воздетому на гребне пенной волны – белый мрамор подножия, синий ковер с золотыми узорными кантами по краям, массивные львиные лапы опор, подлокотники в виде туго скрученных морских раковин, изрыгающих потоки золотых вод, точеные смуглые пальцы, украшенные огромными сапфирами и рубинами в изысканной оправе, столь же загорелые, странно безволосые ноги в сандалиях из золоченой кожи, край багряной, словно свежая кровь, туники, широкий пояс, охватывающий сильное, жилистое тело молодого мужчины на троне... Эйрих не смел, да и не хотел поднять глаз, чтобы взглянуть в лицо правителю этого мира, игрушкой которого его намеревался сделать ненавистный захватчик, соловьем разливающийся у престола – он де и любит, и почитает своего старшего брата наравне с богами, если не больше! И всю непокорную Белгику он скоро бросит к его ногам! Он заставит тупых варваров лизать подошвы богоравного Конрада, величайшего из правителей во всей истории!.. Из уважения к коему он, верный солдат и первый подданный короны Ланмарка, даже не притронулся к прелестному и невинному юноше-рабу, которого преподносит в дар своему великому брату! – вот так, открыто, перед всеми! – Эйрих чуть не задохнулся от ярости и боли, его низко склоненное лицо вспыхнуло темным румянцем. Он желал бы провалиться в самую глубокую из тех пропастей, что отделяют неприступное замковое плато от всего света, лишь бы не быть выставленным на всеобщее обозрение перед этой безумной развратной толпой и их отвратительным господином!

– Возможно, ты хорошо обращался с этим несчастным, дорогой братец, но вполне очевидно, что юноша не в себе от волнения и переутомления. Как его зовут? – голос с вершины оказался отнюдь не громоподобным и не грубым, скорее приглушенно-усталым и чуть хриплым.

– У него неприглядное варварское имя, государь. Я решил назвать его Эйвиндом, – самодовольно заявил принц Манфред, который прежде не интересовался именем пленника.

– Вот как? И он отзывается? Эйвинд, можешь не смущаться и поднять взгляд, – продолжил Конрад после минутного молчания, во время которого Эйрих чувствовал на своем лице его изучающий взгляд...

«Ну что же, когда-то это все равно должно случиться...» – он на мгновение прикрыл веки и тут же распахнул их, гордо выпрямился – будто бросился в пропасть!

Император Конрад оказался смуглым черноволосым мужчиной лет тридцати, весьма красивым на благожелательный взгляд, но полный тревоги мозг Эйриха отметил лишь общие черты: крутой высокий лоб, густые брови и ресницы, темные пронзительные глаза, окруженные глубокими тенями усталости или болезни, твердый рот, жесткие очертания носа, скул и подбородка. Он, не мигая, смотрел на юношу, и невозможно было понять, находит ли он юного раба привлекательным, или же нет...

Взгляд похожего на черного ястреба мужчины, замершего справа у трона, был куда более настороженным. От всей его фигуры веяло мощью и опасностью. Эйрих догадался, что это и есть глубоко ненавидимый Манфредом и его коварным дядей глава императорской гвардии и лучший друг Конрада, граф Бертран де Вер, преданный правителю Ланмарка душой и телом с самого детства.

«Хвала богам, что он есть у него, а иначе бы эти негодяи давно свели императора в могилу и захватили престол...» – подумалось тогда юноше под пристальным взглядом первого советника и командира охраны.

Принц Манфред явно забеспокоился, видя затянувшиеся «смотрины».

– Дорогой мой брат, неужели я не угодил твоему вкусу?!..

Конрад и граф де Вер бегло переглянулись, и вновь невозможно было понять, что означала эта немая сцена: правитель искал одобрения или поддержки, спрашивал совета, быть может? Эйрих насторожился и весь внутренне сжался. Двор затаил дыхание – как же! такое зрелище разворачивается у них перед глазами!..

И в абсолютной тишине огромного зала вдруг прозвучал полный гнева и презрения голос молодой женщины: – Император в восторге от вашего подарка, милый братец!..

Эйрих машинально обернулся – слева от трона, на меньших размеров мраморном помосте, который он даже не заметил сперва, восседала в окружении шести придворных дам, закутанная в переливающееся одеяние молодая прекрасная женщина – в точности такая, какими юный дан привык представлять себе загадочных и изысканных дам юга: тонкокостная, изящная, словно лань, с огромными черными глазами и сочными губами, с короной из сияющих золотисто-багровым глянцем волос.

– Леди Марион, как всегда, права, – едва заметная улыбка промелькнула на губах Конрада, открыв на мгновение ряд белоснежных крупных зубов, – я весьма доволен твоим подарком, дорогой Манфред!

«О боги, нет!!!» – хотелось воскликнуть Эйриху – он в тайне надеялся, что гнев супруги императора послужит ему надежным щитом, что сейчас произойдет чудо, и правитель Ланмарка прикажет брату убираться вон со своим подарком...

– Но мы так и не услышали от этого северного красавчика ни единого слова, принц, – насмешливо заметил граф де Вер. – Неужели ты приказал вырвать ему язык? Эй, юноша, тебе нравится мысль жить во дворце? – вновь он смотрел прямо на Эйриха, но глаза его при этом не улыбались...

– Боюсь, сиятельный граф, он еще нескоро заговорит – эти даны на редкость тупой и упертый народец, и кроме собственного варварского наречия вы от них ничего не услышите, но зато какова стать! – глумливо осклабился брат императора, делая выразительный жест рукой, призывая всех собравшихся вновь оценить внешность юноши.

– Выходит, он нас не понимает?.. – задумчиво пробормотал Конрад, с видимым облегчением отворачиваясь от разгневанной супруги. – Что же, тем лучше и весьма кстати... недавно мы потеряли хранителя Гробницы... и этот молчаливый юноша, если проявит достаточное усердие, займет его место! – Конрад поднялся, и озадаченный его словами Эйрих смог по достоинству оценить внешность своего нового господина – ростом и статью Конрад Ланмаркский не уступал ярлам его далекой родины, с той лишь разницей, что тело его не было телом воина, но атлета, упражняющегося в спортивных состязаниях, плавании и охоте. На обнаженных до локтях смуглых руках, широкой груди и ногах, прикрытых туникой до колен, Эйрих не заметил ни единого шрама.

– Однако ты ему понравился, государь, – хохотнул граф де Вер, спускаясь с тронного возвышения. – Смотри, как глазеет!..

– Бертран, довольно... я принял решение и не намерен его менять! – сталь прозвенела неожиданной нотой в прежде бесстрастном голосе императора, стирая улыбки с лиц придворных, и вызывая гримасу искренней досады на мясистом лице Манфреда.

– Ну-ну, братец, не огорчайся, – Конрад хлопнул принца по плечу, – я оценил твое желание доставить мне удовольствие! Но на сегодняшний день мне важнее найти нового хранителя, нежели новую подстилку! – последнее слово вновь обожгло щеки Эйриха краской стыда, но в то же время выходило, что боги услышали его молитвы, и ему не придется ни ублажать чужеземца, ни бросаться в пропасть – его ждет иное испытание в виде рабской службы в этом огромном замке...

«Но я рожден не для того, чтобы сметать пыль с заморских гробов!» – хотелось крикнуть в спину удаляющейся фигуре с золотым обручем в темных волосах.

А у принца Манфреда чесались кулаки до полусмерти избить глупого никчемного раба, у которого не хватило ни красоты, ни обаяния, чтобы заинтересовать императора!..

– И ради этого я тащил тебя через полконтинента?!.. – он злобно сощурился и уже поднял руку, чтобы отвесить Эйриху пощечину, но юношу внезапно загородила высокая мощная фигура графа де Вера.

– Принц, тебе не подобает поднимать руку на собственность нашего повелителя...

– Да как ты... я... да, да, этот подарок... глупо... – пробормотал Манфред, отступая, и держась рукой за налившуюся краской шею со вздувшимися венами.

«Чтоб тебя разбил удар прямо здесь!» – от всей души пожелал ему Эйрих.

– Идем со мной, Эйвинд, или как тебя там, – поманил его рукой друг императора, выводя юного дана из тронного зала на широкую открытую галерею, опоясывающую замок.

Эйрих замер перед открывшимся его взгляду великолепием: далеко внизу, на вершинах пологих гор, располагались замки местной знати с разноцветными крышами и развевающимися на соленом ветру флагами. На склонах с богатым разнотравьем паслись огромные стада и табуны. По широким ровным дорогам, разбегающимся в разные концы света причудливыми серпантинами, неспешно двигались груженые товаром караваны, а к воротам столицы, также оставшейся далеко внизу, на холмистой равнине, приближались чуть отставшие отряды победителей с богатой добычей.

– Любуешься нашей землей, северянин? – усмехнулся граф, не ожидая ответа, но чуть задержался у резного парапета ограждения, сам невольно шире распахивая глаза и втягивая чуткими ноздрями напоенный солнцем и всеми ветрами воздух.

Эйрих, чей взгляд был прикован к невообразимой морской глади, расстилающейся на юге от замка, почувствовал прилив крови к сердцу и пару глухих ударов о ребра, возвестивших: «Сейчас, или никогда!».

– Господин граф, императору грозит опасность... умоляю, делайте вид, что не слышите меня – для людей, замысливших предательство, я просто неотесанный чурбан, который присутствовал при их разговорах, но не мог их понять... – Эйрих все так же, не отрываясь, смотрел на гигантские серые волны с белыми гребнями, накатывающие валами на широкие песчаные отмели побережья с живописными зелеными бухтами и покачивающимися на воде кораблями со спущенными парусами, но всей кожей он ощущал изумление и напряжение во взгляде замершего рядом мужчины, и продолжал свое едва слышное и торопливое признание на почти правильном языке ланмаркцев – таком, какой он усвоил из их книг.

Граф де Вер слушал его молча, мрачнея лицом с каждым сказанным юношей словом, и сильнее стискивая ладонью рукоять длинного тяжелого меча. Когда Эйрих закончил рассказ просьбой не выдавать его знание окружающим, друг императора опустил на его плечо тяжелую горячую ладонь: – Следуй за мной... и ничего не бойся!

В пути по бессчетным переходам и залам, одному другого краше, де Вер беззаботно перешучивался с придворными, отвечая на игривые замечания и откровенно похабные шуточки вояк, прибывших с принцем, относительно того, в каком обществе они видят монсеньора Бертрана. Но, едва войдя в прохладный сумрак богато и в то же время изысканно убранных внутренних покоев за охраняемыми дверями, граф отбросил свою сдержанность и громко позвал: – Конрад, скорее сюда!

Император появился слева из-под ажурной деревянной арки с бокалом вина в руке. При виде Эйриха он удивленно воззрился на друга. Граф молниеносно выбил посуду у него из рук.

– Опять – без пробы?! Ты слишком доверчив к негодяям! Послушай только, что говорит этот юноша! А ты повтори слово в слово, что сказал мне на галерее!

Эйрих без запинки повторил свой рассказ, хотя волнение не оставило его – у него было такое ощущение, что он все-таки бросается с головой в жуткую пропасть, доверяя этим чужакам свою жизнь, спасая их...

– Теперь-то ты мне веришь?! И будешь хоть чуточку благоразумнее и осторожнее?! – Бертран де Вер тряс за плечи потерявшего дар речи, растерянного императора.

Но, вопреки пониманию Эйриха, отнюдь не предательство ближайших родственников так поразило царственного льва. Оттолкнув друга, он повернулся к юноше и побелевшими от гнева и напряжения губами прошептал, а скорее прохрипел: – Так, Динео был убит?.. Невероятно... Ты уверен, что понял правильно?..

– Динео?.. – Эйрих взглянул на графа, и тот подсказал: “Возлюбленный Конрада...”

– Да, государь, я уверен, что все расслышал и понял верно!

– И они смеялись при этом?.. Сговариваясь погубить и тебя, если ты займешь его место?.. – в черных зрачках императора плескались боль и отчаяние.

Эйрих едва выдерживал этот взгляд безумца, но не опустил головы, повторяя: – Да, я уверен, что эти двое намереваются причинить тебе не только вред, но и еще более сильную боль...

Мгновение Конрад смотрел на него своим жутким застывшим взглядом и внезапно разразился громовым хохотом, от которого у юноши по всему телу пробежал озноб: – А я не доставлю им такой радости! Я больше не чувствую боли! Потому что я умер! Я умер вместе с Динео!!! – он согнулся пополам, захлебываясь собственным смехом, от которого дрожали стены.

Граф де Вер попытался зажать ему рот рукой, но безуспешно – император метался по своим огромным покоям в накатившей истерике, выворачиваясь из крепких объятий и не слушая друга.

Взгляд Эйриха упал на кувшин с водой и льдом. Он схватил его, подскочил к Конраду и выплеснул содержимое прозрачного сосуда прямо в лицо правителю, облив и руки графа заодно.

– Простите, но так в моей стране приводят в чувство бесноватых и застигнутых горем...

Император застыл неподвижно, затем фыркнул, отплевываясь от воды, граф молча подал ему сухое полотенце, взятое с накрытого для легкой трапезы столика, коротким взглядом выражая одобрение внезапному поступку юноши и успокаивая его самого.

– Итак... что ты позволишь мне предпринять?..

Конрад отбросил полотенце и остановил друга и советника жестом руки: – Позже...– затем он обернулся к Эйриху, – я должен поблагодарить тебя, юноша... – глаза мужчины больше не сверкали безумием, они вновь казались двумя бесстрастными темными омутами, – Эйвинд, да?..

– Пусть – Эйвинд, мне все равно... – бывший конгер глубоко вздохнул, отступая назад, осознав, что расстояние между ним и правителем мира составляет всего пару шагов. – И не стоит благодарности, государь, я поступил так, как должно, и только.

– Ты имеешь представление о законах чести, – император снял с пальца массивное кольцо с желтым, словно глаза зверя в темноте, большим овальным камнем, – носи мой дар в память об этом дне, и если тебе самому когда-нибудь понадобится помощь...

Эйрих отступил еще на шаг, загораживаясь обеими руками от протянутой на ладони драгоценности.

– Нет, нет, государь, я не могу это принять... если ты, конечно, не хочешь погубить меня...

Граф де Вер кивнул: – Действительно, Конрад, юноша прав – нельзя давать им понять, что он вообще был здесь, и что удостоился твоего внимания! Отблагодари его как-то иначе, повелитель, когда все закончится...

– Да, это разумно, – согласился правитель, возвращая кольцо на место, – а пока что сделаем вот что, – он подошел к высокому деревянному бюро, взял лист светлого пергамента и перо с причудливым переливчатым оперением, каких Эйрих прежде ни разу не видел, и написал несколько слов, затем передал лист другу. – Как тебе такое решение?

– Совсем другое дело! – улыбнулся граф. – И, главное, ни у кого не вызовет подозрений, что ты не пожелал видеть раба хранителем Гробницы!.. – он, в свою очередь, передал пергамент юноше. – Это твоя свобода, храбрец. Если пожелаешь, можешь в любой момент вернуться на родину. Или остаться здесь и верно служить нашему господину, достойному и не такой преданности! Тебе решать...

Под изучающими и внимательными взглядами двоих мужчин Эйрих слегка растерялся.

– Я не знаю, что и сказать...

– Сейчас тебе нужно отдохнуть, выспаться, и постараться забыть обо всем, чему ты стал невольным свидетелем, – грустно улыбнулся император, – позже решишь... И спасибо, что не побоялся заговорить!.. Бертран, выведи его незаметно и позаботься, чтобы юношу хорошо устроили.

Эйрих остался во дворце и вскоре приступил к обязанностям хранителя Гробницы Динео – прекрасной беломраморной усыпальницы покойного фаворита, предмета неусыпной заботы и внимания правителя Ланмарка. Бывший конгер, который вот уже второй раз в жизни невольно сменил имя, и теперь звался Эйвиндом, вскоре перестал даже опасаться за собственную жизнь – принц Манфред через месяц отбыл в новый победоносный поход, а их с императором дядя отправился в свой замок, расположенный на острове, в трех днях морского пути от столицы. Сам же Эйрих делал вид, что с трудом постепенно привыкает к новому для себя языку и новому миру вокруг. Последнее не было неправдой.

Доброжелательный и степенный мажордом двора ввел нового хранителя в круг его обязанностей, а любезные и предупредительные мальчики-пажи в течение первых дней службы неизменно сопровождали Эйриха от его комнат до витой решетки, ведущей на мост, соединяющий замок с Гробницей, выстроенной на отвесной скале над морем, и окруженной стройными кипарисами и ажурными соснами. Никто, кроме императора и хранителя не мог вступить на этот мост. Даже граф де Вер, теперь неизменно сопровождающий повсюду своего друга и повелителя, оставался по ту сторону ворот, терпеливо ожидая императора, который мог часами грезить о несбыточном, прижавшись лбом к каменной крышке саркофага, или безмолвно глядя на статую прекрасного длинноволосого юноши с задумчиво склоненным лицом и точеным телом. Эйрих слышал от придворных и слуг, что скульптор ничуть не приукрасил достоинства покойного – Динео, сын одного из советников императора, покоривший сердце Конрада, и проведший рядом со своим повелителем пару счастливых лет, погиб при загадочных обстоятельствах в возрасте двадцати лет и в расцвете своей красоты...

Также Эйрих узнал историю сватовства принца Манфреда к прекрасной леди Марион, с которой был помолвлен с детства – принцу отказали в угоду его старшему брату, чья невеста внезапно умерла от болезни легких, и Конрад решил вступить в брак с невестой брата, представительницей наиболее знатного из родов государства. Младший брат искал забвения в войне – это Эйрих еще мог понять, но ненависть всегда вызывала в нем негодование – сам он так и не научился ненавидеть, не взирая на все удары судьбы.

Сложнее было понять мотивы дяди императора, толкавшие его к предательству, но и здесь все складывалось в логичную и более или менее ясную картину – из обрывков чужих разговоров и сплетен, до которых юный хранитель не был охоч, но с которыми неизменно сталкивался, живя во дворце. Верховный жрец считал старшего племянника излишне мягким правителем, опирающимся не на грубую военную силу, а на силу интеллекта и предпринимательских способностей. Конрада окружали эстеты и торговцы, архитекторы и ученые, путешественники и поэты. Он не особо жаловал грубых вояк, сплотившихся вокруг младшего брата, предпочитая войне охоту, насилию – легкие забавы добровольной любви, пьяным пирушкам – музыкальные и спортивные состязания. Исключение составляли монсеньор де Вер и его бравые гвардейцы, неизменные стражи и спутники императора, негласное покровительство которых не раз спасало Эйриха от домогательств со стороны излишне пылких поклонников. Поскольку в Ланмарке принято было открыто ухаживать за представителями обоих полов и любых возрастов, и двор вскоре убедился, что юный хранитель отнюдь не проводит ночи в опочивальне императора, что не соответствовало бы и соображениям местной морали, у красавца дана вскоре появилась целая армия знатных, богатых и талантливых обожателей. Поэты посвящали ему свои стихи. Меценаты искусств заказывали его изображения. Ему присылали дорогие подарки и приглашения на пиры и охоты. Но Эйрих отвергал всех, не желая вступать даже в разговоры с огорченными поклонниками. Он привык к странным нравам своей новой родины – а иначе он и не желал воспринимать этот дивный по красоте край с лазурными небесами и бескрайними солнечными просторами! – но не желал покоряться им в угоду чьей-то прихоти. А его собственное сердце молчало, как и прежде...

Обделенные мужским вниманием дамы также бросали на прекрасного хранителя пылкие взгляды. Не раз и не два Эйрих заставал в своих покоях пробравшуюся тайком стройную фигуру в струящихся шелках, но и здесь он оставался холодным, словно лед, оправдывая собственное прозвище – Северный цветок, полученное с легкой руки принца Манфреда, сейчас осаждавшего города его далекой заснеженной родины...

... Эйрих давно уже научился находить дорогу к Гробнице, самому отдаленному строению вне пределов Коронного замка, без помощи пажей и рабов. Вот и сейчас он уверенно шествовал через дворы и переходы, пока не достиг центрального двора, больше похожего на главную городскую площадь, и бросил взгляд на подножие лестницы, по которой поднялся ровно полгода назад... Больше ему не доводилось бывать в Тронном зале и парадных покоях замка. Ему там нечего было делать. Его обязанности уводили его далеко-далеко от журчащих фонтанов, разноцветных витражей и уютных беседок – в строгий полумрак особого мира Гробницы, мира, где царили Печаль и Смерть.

Однажды, будучи вынужден покинуть место службы раньше, чем император совершит свой ежедневный визит, после которого Эйрих мог быть свободен, – внезапно закончился запас благовонного масла, которым он заправлял светильники для ночного времени, – юный дан вернулся к решетке, отделяющей замок от моста над пропастью, когда там уже расположился эскорт правителя во главе с командиром гвардии.

– Приветствую тебя, Эйвинд, – граф де Вер церемонно поклонился, следуя этикету, но улыбка его была неофициально-теплой. Юноша в длинной белой мантии с капюшоном, какие носили все жрецы и служители заупокойных культов, слегка улыбнулся в ответ – он чувствовал, что при иных обстоятельствах знакомства этот внешне строгий аристократ вел бы себя с ним гораздо свободнее... это и задевало самолюбие крылом лести, и все еще вызвало легкое неприятие...

– Я выходил за маслом для светильников, – он не обязан был отчитываться перед графом, поскольку подчинялся лично императору, и больше никому, но счел нужным объяснить свое отсутствие – Конрад, погруженный в свою непроходящую печаль, может и не заметить его отсутствия. – Давно он там нынче?..

– Не дольше обычного, – граф взглянул на солнечный диск, едва затуманенный полупрозрачными облаками.

– Ясно, – Эйрих взялся за створку решетки, но его остановил вопрос Бертрана де Вера.

– Ты ведь хотел еще о чем-то спросить, Эйвинд?..

Юноша обернулся. Их взгляды встретились. Напряженное внимание и тень надежды в одном, и легкое смущение в другом.

– Да... я понимаю, что не должен интересоваться... но как на самом деле погиб Динео?..

«Что они с ним сделали?!» – синие, будто небо над головой, глаза дана впились в темные зрачки императорского друга.

– Хм... – граф положил руку на парапет ограждения, защищающий площадку перед мостом, и взглянул вниз, в глубокую пропасть под мостом, на дне которой неслышно шелестел узкий ручей, едва различимый среди острых скал и обломков камней. – Он неловко оступился, зачем-то взобравшись на ограждение балкона в своей комнате... это видели несколько слуг... должно быть, потянулся за цветком... он любил цветы...

– Да, я слышал об этом...

«Значит, его сбросили?!»

– Почему же вы так ничего и не...

Граф внезапно схватил его за рукав мантии и вскинул руку перед собой.

– Смотри, Эйвинд, орел парит над пропастью! Это добрый знак!

«Замолчи сейчас же, глупый! Ты обещал быть осторожным! Что же развязало тебе язык?!»

«А почему вы до сих пор ничего не предприняли? И убийцы все еще свободны?!»

– Ступай, хранитель, императору может понадобиться твоя помощь, – Бертран де Вер отпустил руку юноши и распахнул перед ним створки решетки, пропуская на узкий, сверкающий под солнечными лучами каменный мост.

Эйрих шел по нему, приближаясь к белому зданию Гробницы, и впервые в его душе вскипало незнакомое доселе возмущение. Этим прекрасным краем под солнечными небесами, этими просторами полей и лесов, благословенными плодородием самими богами, всеми этими землями, пастбищами, стадами, пашнями, виноградниками, шумными городами, охотничьими угодьями, фигурными замками, завоеванными странами и тысячами рабов, бескрайней гладью моря с флотилиями и россыпью диковинных островов – всем этим миром владел мертвец, живущий в сердце императора! Которому не было дела до мира живых! Который без улыбки встречал рассвет на ложе с очередным коротким увлечением, и который оставался безучастен к прелестям своей все еще бездетной жены! Который рассматривал планы нового строительства, торговых предприятий и завоеваний, не испытывая тяги к жизни!

Эйрих знал, что он увидит сейчас, шагнув в холодный сумрак последнего пристанища столь страшно погибшего фаворита – коленопреклоненную фигуру у строгого саркофага с выбитой на крышке краткой и красноречивой эпитафией, также отвергающей жизнь: «Незабвенный»! И если до сего дня юноша считал это если уж не правильным, то хотя бы незыблемым и достойным благоговейной тишины, то сейчас ему хотелось ворваться внутрь с громким криком: “Опомнись, повелитель, вспомни, на каком ты свете!” – сломать тяжелые двери, впустить в усыпальницу яркий свет, и заставить Конрада подняться с колен – ради себя самого, ради этого прекрасного мира... и ради будущего... Взять бы сейчас и расколоть молотом Тора эту крышку! И показать заживо хоронящему себя, ради чего он так убивается – ради тлена!

Эйрих в ужасе зажал себе рот рукой и прислонился пылающим лбом к холодной стене, пытаясь унять бешено бьющееся сердце и успокоить свой взбунтовавшийся разум. Он и сам не понимал, что на него вдруг нашло, откуда эти ужасные мысли и почти неодолимая тяга к святотатственному поступку.

– Ты вернулся? – глухой голос императора вывел его из состояния шока.

– Да, государь, прости, что я так долго отсутствовал...

Конрад слабо махнул рукой, поднялся с колен, и чуть коснувшись губами венка из свежих цветов на плоской крышке саркофага, вышел из гробницы. Вскоре его шаги стихли на мосту. Только ветер завывал далеко внизу, а его собрат с горных вершин ворвался на миг в приоткрытую дверь, и тут же умчался прочь.

Эйрих сделал несколько шагов вперед и остановился перед статуей из искрящегося даже в сумраке внутренним светом мрамора с розовыми прожилками, вглядываясь в прекрасное спокойное лицо изваяния широко открытыми глазами.

– Если ты тоже любил его, отпусти... или я за себя не ручаюсь! – гордый потомок конунгов севера стиснул кулаки, в его синих глазах впервые вспыхнула ненависть. – Живым не место в мире мертвых! Чего ты хочешь? Отмщения? Крови? Отвечай! Клянусь предками – ты получишь свою виру, Динео, если уйдешь из сердца Конрада навсегда!

Он смотрел, как по белым ступеням поднимаются и спускаются другие – слуги, охранники, секретари совета – люди, которые видят императора ежедневно, при свете солнца, но будто не замечают, что ими правит живой мертвец, принесший себя в жертву той любви, что осталась в прошлом... Или любовь не имеет времен? И не зависит от того, жив ли тот, на кого направлено чувство, или ушел в мир теней?..

Эйрих потряс головой, отгоняя эти странные мысли, все чаще закрадывающиеся в голову и странно тревожащие душу, и направился своей привычной дорогой к Гробнице.