Погожий июльский денек. Высокое синее небо над Полтавой.

Военный лагерь русских похож на все другие: людно, хлопотно, суетно.

Множество людей, опьяненных предстоящей битвой, бестолково носятся по разным, очень важным делам. Будь эта моя война, я был бы одним из них. Но это чужая война, чужая страна, чужие люди.

Григорий встряхивает волосами, улыбается и что-то говорит. Я не понимаю его. Я его просто не понимаю.

Наверное, он не человек.

А потом... Потом к нам подходит высокий моложавый мужчина в хорошем парике. На нем дорогое платье, но выражение глаз, жесты, манеры – все это очень простое. Простоватое даже. Понятное.

– Гриша!

– Алексашшшка!

Я, наверно, неправильно передаю то, что услышал, но они кинулись друг к другу в объятия слишком крепкие, чтобы быть просто дружескими.

Этот неизвестный мне, беспокойный и простой, беспорядочно шарит руками по фигуре Григория, что-то ему шепчет и улыбается, как пьяный.

А мой синеглазый черт только кивает и не думает отстраняться.

Желчь вместо крови разливается по венам.

Я, как безумный, стремлюсь увидеть все, что между ними происходит.

А потом Воронов поворачивается и обжигает меня взглядом.

Пусть он обнимает этого чужого человека. Пусть.

Я все равно возьму свое.

– Дурак ты, Гришка, ой дурак! Сложишь ведь буйную головушку!

Сашка Меньшиков ощупывает меня на предмет повреждений, а я уж думал, что в морду даст, как увидит.

Возвращается блудный друг с важной миссии, потрепанный, злой, с французом подмышкой и в ус не дует.

А руки у него как и раньше сильные. Только есть теперь одно «но».

Это «но» сейчас сверкает глазами в нашу с Алексашкой сторону и чуть ли не шипит.

«Ты заплатишь мне за каждую секунду».

Я смотрю ему в глаза.

«Знаешь, я привык платить по счетам.»