Было это в ту пору, когда геев на заводах сысертских еще пидарасами звали.

Кого звали, а кто и сам приходил. А к кому не приходили, тот всякой утварью подручной обходился. Ну, тут дело известно – кочерга или ухват не подойдут, приходилось всяко подручно из малахиту выделывать, да из змеевика, да еще из камней всяких. Такие, слышь, штуки получались, что диву даешься. Иное и в Сам-Петербурх увозили.

Был в ту пору мастер Прокопьич. По этим делам первый. Лучше его никто не мог, хоть и в годах был. А барин тогдашний шибко камнерезно дело любил, вот и велел приказчику приставить к этому Прокопьичу парнишек для выучки.

– Пущай-де переймут все до тонкости.

Только Прокопьич учил шибко худо. Все у него с рывка да с тычка. Наставит парню синяков да засосов, чуть не оборвет, что обрывается, да и говорит приказчику:

– Не гож этот. Рука у него неспособна, задница неудобна. Толку не выйдет.

– Не гож так не гож... Другого дадим.

И нарядит другого парнишку.

Таким манером Прокопьич пол-рудника Красногорского перепортил.

Парни прослышали про эту науку и сговорились Прокопьича порешить, да тут дело дошло до Данилки-Недокормыша. Сиротка круглый был парнишка. На ножках высоконькой, худой-расхудой, в чем душа держится, а с лица чистенький и глазки голубеньки – чисто уке кавайное.

Прокопьич поглядел на него, да и говорит:

– Еще ченслэша мне не хватало. Моего резца-то здоровые парни не выдерживают, а этого ткнешь разок и убьешь ненароком.

Только приказчик и слушать не стал.

– Дано тебе – учи, не рассуждай. Одинокий это парнишка, хоть насквозь пробуровь, никто не спросит.

Ну, ничо. Приладились как-то. Способный Данилушко-то оказался. Зажили душа в душу.

Долго ли, коротко, а только случилась у них незадача. Взялся Прокопьич могильну плиту для барина ладить (барин как раз к тому времени от натуги окочурился – больно вредное оно, камнерезно дело, даже если сам ничего и не робишь). Выискал Прокопьич гранитну глыбу, для вдохновенья ведро самогону принял, а наутро от давления помер. Глыбой его, слыш-ко, придавило.

Заскучал без Прокопьича Данило. С лица спал, глаза беспокойные стали, а руки так ходуном и ходят – от работы, видать. За что не возьмется, за чашу там или вазу какую, такое выходит, что мастера малахитны только в затылке чесали.

Был на прииске старичок один. Он еще Прокопьича и других мастеров учил. Вовсе ветхий старичоночко, а только маету Данилушкину понял, и говорит:

– Выточи себе нефритовый стержень, дурень, и успокойся уже, не вводи народ в соблазн. Гляди-ко – что ни ваза, то килик срамной, что ни шкатулка – чисто Камасутра расписная.

Запали Даниле в душу слова стариковы.

Пошел он как-то в лес погулять. Выпил маленько, день воскресный. Народ рудничный как раз стенка на стенку пошел. Данило-то не любил, когда его кулаками по морде молотили. Вот вышел он на Змеиную горку, и вспомнился ему стариков наказ.

И видит он: стоит Прокопьич, чуть виден, как туман голубенькой. Кинулся к нему Данило, споткнулся, да и звезданулся лбом о камень какой-то, а как очухался, видит – из земли нефритов булыжник выворочен. И все, как Даниле надо: ровненькой, гладенькой, снизу потолще, прожилочки на тех местах, где требуется... Ну, все, как есть.

– Глянь-ко, камень какой. Ровно нарочно под меня сделан... Выточу стержень, а там хоть женись. Вон на Катьке Летеминой, чем не невеста: в плечах косая сажень, бровь густая, глаз рысий, и даже лицом на трезвого Прокопьича смахивает.

И стал Данило нефритовый стержень ладить. А тут приказчик явился и дает Даниле урок: барину молодому, вишь, тоже стержень понадобился. Данило и взялся.

Барину по анатомическому атласу делает, из змеевика. Делает, смеется.

– Ишь, ободок позолоченной, а по нему – цветочки резные.

А себе из нефрита день и ночь точит, придумывает, как поправить, как лучше сделать. Каждую прожилочку, каждую складочку выточил. Ровно живой вышел, так сам в руку и ложится. А Даниле все нехорошо – то толсто, то тонко.

Вот, люди бают, у Медного горы Хозяина есть каменный жезл. Кому он тот жезл покажет, тот таким мастером камнерезных дел станет, что другие и рядом не лягут.

Однако же осень пришла, и Катя с топором возле дома Данилина запохаживала. Надоело ей в девках сидеть.

Ладно, думает Данило, женюсь, пожалуй, а стрежень как есть оставлю.

Как раз около Змеиного праздника свадьба пришла. Отгулял Данило на мальчишнике, и грустно ему чего-то стало. Дай-ко, думает, на Змеиную горку еще раз схожу. Подошел он к крутику, где нефрит брал, а в глазах двоится, и чудеса всякие мерещатся.

Сел Данило, задумался. Стержень нефритовый из головы нейдет, мысли в головке отдаются. И так ему жарко стало, ровно лето воротилось.

Данило голову поднял, а напротив стоит Медной горы Хозяин. Данило его признал сразу. Может, по малахитовым одеждам, может, по красоте неописуемой, а может, по медному проводу, что за ним везде тянулся.

Кто его знает. Мастера, они народ приметливой.

– Что, Данило-мастер, не входит твой нефритовый стержень?

– Не входит, – говорит. – А войдет, так не выходит.

– А ты не вешай головку-то. Другое попытай.

– Нет, – отвечает, – не могу больше. Уж год без сексу. Покажи каменный жезл.

– Показать-то, – говорит, – просто, да потом жалеть будешь.

– Не отпустишь из горы?

– Зачем не отпущу? БДСМ-а не практикуем, чай, не Европы. Сам не уйдешь.

– Покажи! Жизни мне нет никакой! Одна работа да Катя с топором, ровно маньяк техасской.

– Ну, гляди.

Расстегнул Хозяин штаны малахитовы. Поглядел Данило и сомлел на месте.

Как очнулся, домой побежал. Взял балодку, да как ахнет по стержню, только схрупало. А тот, что для барина делал, не тронул. Плюнул только на головку, да выбежал.

С той поры Данилушку и найти не могли.

Кто говорит: спятил Данило, в эксгибиционисты подался. Видели его, говорят, в Москве на Казанском вокзале, в тулупе на голое тело.

Кто врет, что уходил его насмерть Хозяин Медной горы своим каменным жезлом. Выдумки всё. Свечку, поди, не держали, завистники.

Потому известно – живое всяко лучше, чем сработанное, будь оно хоть трижды из нефриту, да еще с позолоченным ободком.

А Катя-то, невеста Данилова, так до сей поры с топором и ходит, Данилу встретить надеется.

Через тот топор вышла у Кати интересна история, но про нее сказ в другом месте будет.