Давно это было в холмах наших. Как давно? А вон тот дуб, что кору сбросил уже и небо подпирает ветвями своими корявыми, а обхватить его дюжина мужей не обхватит. А ведь и он когда-то был желудем, который упал с дуба такого же, и тот дуб тоже был когда-то желудем. А потом – росточком малым, вот тогда и случилось то, о чем говорить буду я сказ свой. Сказ о Царе Лесном славном, песни которому не умолкнут по всей земле, и за лесами, и в Ближних Горах.

В ночь, когда связан и сожжен был последний сноп с полей, а девушки переплели косы, пошел Киалем в холмы, что за Кириу Бронри, как каждый год ходил один из мужей знающих. Неспроста сказывают, что в ночь эту трубит олень, и звери лесные передают друг другу весть о том, что сам Царь-Охотник идет осматривать свои владения.

Тогда взойдет муж знающий в круг камней и воспоет песнь во славу Отца и Матери. Благословение получит на род свой, приумножение стадам и тук земле.

Но хитер был Киалем.

Говорят, что в ночь когда родился он, выезжал сам Плут лесной на приглядки, и сеял среди люда спесь и жадобу. Особенно щедро одарял он дома богатые, имевшие стада многие и на холмах высоких стоящие. А был род Киалема богат и уважаем, все мужи и жены многие в котором были людьми знающими, с деревьями говорящими и в круг камней вхожими. Сказывают, долго высчитывали мать и отец Киалема ночь подходящую, чтобы родился сын – Знающий из Знающих. Долго собирали талисманы заветные заговоренные. Но хвора стала мать после того как понесла, и боялись, что отправится она оленьими тропами еще до срока. Много ночей тогда провел отец Киалема в кругу камней, много даров принес и спел многие песни, коих давно не слышали в холмах наших. Но разродилась жена его раньше срока, не в ночь Мудреца, но ночь Плута.

Мал ростом был Киалем и до речей охотлив, смышлен, а уж к знанию способен как никто иной. В 15 лет уже входил он уже в круги каменные и дивились на него старшие из Знающих.

Сестра у него была, леди Ллунарх, что первая красавица во всей долине, и за рекой Кезар, и за холмами, и в Ближних горах никто сравниться с ней не мог. В эту осень переплела она косы, и сваты потянулись в дом рода Киалема. Был среди них и Сингалейх-охотник.

Сказывают, невезуч был Сингатар, отец его, долго не было детей у него и жены его, Крума-лейх. И хотел уже брат его старший взять ее в жены, как и водится издревле ежели не может жена от мужа понести. Взмолился он тогда силам земным и небесным, стоя на холме у Груинкиланейх. И сказал ему глас камней – иди вниз, где жена твоя, и веди ее к озеру потаенному. Пускай искупается она там, а ты стой на берегу, и не смотри на нее, а только на то, как в воде она отражается.

Все сделал Сингатар как велено, и стоял на берегу и любовался на жену свою, в воде отраженную. Но не видел он, как его отражение в воде дух обрело. Сказывают, вовсе не отражение это было, а бес водный, и плескалась Крума-лейх с ним в водах потаенных, и понесла от него. На исходе весны родился Сингалейх. Всем ладен он был, да заметили мать и отец его, что все делает он как в зеркале отраженный. Говаривают, и сердце билось у него не с левой стороны, как у всех людей, а с правой. Рано начал играть он с луком и стрелами, охотником рос. Чтил он зверя лесного, и тот сам к нему в руки шел, ибо знал, что не добудет Сингалейх боле, чем нужно, а добытому зверю всегда воздаст сторицей. И в молодецких забавах преуспел он, охоч был до пиров всегда. Удачно поохотившись, собирал друзей и до рассвета лилось вино и звучали песни под кефари.

Сватался Сингалейх к леди Ллунарх, и подарки приносил ей: мех лисицы, перепелов диких и рога оленьи. Но надо всеми потешалась невеста гордая придирчивая, а над Сингалейхом – еще пуще других смеялась.

И сказал тогда Киалем Сингалейху, что может помочь он печалям его, и спросить у духов, чтобы сделали они сестру его к нему благосклонной. Согласился Сингалейх, ибо был горяч и неразумен. Сказал тогда ему Киалем, что ночью пойдет просить духов, а наутро и свататься уже можно. А сам никуда не пошел, только подговорил сестру свою, чтобы соглашалась, только дала Сингалейху такое поручение, которое Киалем задумал.

А задумал Киалем с самим Царем-Охотником, Великим Рогом тягаться. Гордыня обуяла его, но знал он, что даже знающий из знающих с Рогом не совладает, и решил хитростью заставить охотника помогать.

Наутро пришел Сингалейх к леди Ллунарх, и снова принес ей дары. Взяла тогда невеста рога оленьи и сказала ему, что станет женой его, но только, ежели люба она ему, пускай в качестве подарка на женитьбу принесет ей рога, да не чьи-нибудь, а самого Царя-Охотника.

Пуще прежнего Сингалейх опечалился, ибо хоть и был он горяч и смел, и не было такого зверя, с которым он не совладал бы, но Рога он чтил, и законы его соблюдал.

Но все равно пошел он к Киалему, и говорит:

– Воистину силен ты, но где же мне теперь добыть то, что хочет сестра твоя в подарок?

А Киалем и отвечает:

– Не печалься, друг мой Сингалейх, я снова помогу тебе. Этой ночью пойдем мы в дальний круг, что за холмами, ибо этой осенью мой черед восхвалять Рогатого. Я сотворю обряд, и запою песнь призывную, как мне велено, ты же схоронись за деревьями, и лук свой держи наготове. Как появится Великий Рог – стреляй в него, да не промахнись. Не убьешь ты его, так как не может человек ему смерть причинить, но будет у тебя время чтобы завладеть подарком для сестры моей.

Не знал Сингалейх, что хитер Киалем, и желает его загубить, чтобы самому завладеть рогами Царя-Охотника, и силу получить несметную, и стать самым великим из Знающих.

Когда догорал закат за холмами и распустились ночные цветы, что дурманят своим ароматом, пришли Киалем и Сингалейх в круг камней. что за дальними холмами. Развел Киалем костер, а Сингалейху дал стрелы заговоренные. Луна светила в ту ночь, и было так светло, что можно было различить каждый волосок на хвосте пробегающей мыши, а филин прятался в дупло, потому что думал, что еще день.

– Смотри, не засни, друг мой, – говорил Киалем, – Но будь тише травы, и дышать забудь, пока не сразишь Рога стрелой заговоренной.

Притаился Сингалейх, к лесу прислушиваясь, а краем глаза на Киалема поглядывал. Тот разложил на камнях дары, и письмена творил, и слова говорил, которые обычным людям знать и произносить не дадено. И говорил он о том, который везде. В земле и воде, в звере и в люде. В каждой ветке и в каждом камне, покуда видит глаз по всей зеленой земле, от одного океана до другого. Множество имен у него, и в разных образах является он людям, все подвластно ему. Среди охотников он первый, и зверю лесному род дает, и стада приумножает, чтобы полнилась земля. Кто чтит его и подданным его не вредит без нужды – будет не знать печали, и наградит его Великий Рог множеством сыновей и дочерей. Кто же против него пойдет – не будет тому покоя, и даже не рождаться ему было бы вовсе. Поежился Сингалейх от слов таких, но вспомнил лик прекрасной Ллунарх, и только крепче сжал в руках лук.

И вот, как только Луна встала совсем высоко, высоко взвился костер Киалема, а камни загорелись, как будто сделаны были из руды гор огненных. Выскочили перед кругом олени, и рысь пробежала, а птицы ночные, совы и филины, виться стали под звездами, как будто водили круг во славу божества неведомого. Покрылась вся поляна цветами огненными, поднялись ветви деревьев. Зазвучали отовсюду арфы и трубы, и барабаны им вторили.

Это сам Великий Рог ехал через лес на своем огнедышащем скакуне, чтобы отблагодарить Знающего за песнь и дать благословение роду и селению его.

Выглянул Сингалейх из-за камней и увидел его. Многое говорят о том, какой он, а все потому, что разным людям он в разных обличьях является, а иногда не имеет обличия вовсе. Был он высок и статен, не молод и не стар, но любой видевший его, отцом назвал бы, и волос его был серебряным, и носил он мантию из шкуры серебристого оленя. А голову его вместо короны венчали рога оленьи белее снега, но не тяжелые и сохатые, как у зверя старого, а мягкие и легкие, как у молодого. Гарцевал под ним огнедышащий скакун, и прекрасен был Великий Рог, как прекрасны могут быть только боги и цари великие.

Но прекраснее всех был для несчастного Сингалейха лик леди Ллунарх.

Перехватил он лук, наложил стрелу заговоренную, в беличьей крови закаленную, натянул тетиву тугую. Но только не успел выстрелить – упал на него сверху черный филин яростным коршуном. Сорвалась стрела и вонзилась в камень, у которого Великий Рог стоял. Сверкнули искры, конь на дыбы встал, а стрела ушла глубоко, как если бы попала в дерево. Говорят, до сих пор она в том камне, только никто больше не ходит на святилище то.

Выхватил Сингалейх кинжал и сразил филина, а потом другого, и третьего сразил, но слетались птицы ночные чтобы покарать того, кто на самого Царя-Охотника руку поднял. Звери лесные бежали уже, вышли из леса волки и медведи, понял Сингалейх, что не сносить ему головы. А Киалем стоял в кругу заговоренном , и не было ему дела, как будто бы и не ведает он что замышлял человек неведомый. Бежал Сингалейх к схорону, где оставил лошадей, свою и Киалема, вскочил на коня своего чубарого и пустился наутек. Но преграждали дорогу ему звери, и птицы вцеплялись в спину, не спасали одежды из кожи бычьей. Гнал он через лес, не разбирая дороги, только все не мог уйти от погони. А потому что не просто звери и птицы через лес его гнали, а армия самого Царя лесного. Вцеплялись уже волки в ноги коня, и не мог идти он дальше так же быстро. А потом упал конь, но не стали рвать его волки. И понял Сингалейх, что смерть его пришла, да поделом.

Но послышался топот копыт и глас величественный, отступили звери.

– Почто же ты, Сингалейх-охотник, меня живота лишить хотел? – вопрошал он.

Огляделся Сингалейх – а он на поляне, которую и не видел никогда, хотя все эти леса знал с младенчества. И нет больше цветов огненных, и деревья не светятся серебром. Стоят безмолвные дубы что три мужа не обхватят и тянутся ветвями корявыми и корнями выпирающими к путнику нерадивому. А над ним возвышается Король-Охотник, и нет уже с собой ни лука, ни ножа.

– Знают тебя звери мои, никогда ты не убивал без нужды, и добычу свою чтил всегда. Почему же решил беззаконие творить в месте, где знающий человек поет песнь свою, моей благодарности дожидаясь?

Рассказал тогда Сингалейх все ему, только умолчал про то, что Киалем, знающий человек, и надоумил его в Царя стрелять.

Только правильно люди сказывают, что никакая лжа против Царя-охотника не действенна, и знает он все, что было и что будет. Засмеялся тогда Великий Рог, и велел он Сингалейху:

– Иди в свое селение и поклонись невесте своей. И вели ей на исходе третьего дня идти к каменному кругу у холмов, раз уж так ей рога мои надобны. Посмотрю я, что за краса такая, встречу ее там и уведу в свои чертоги тайные, где пробудет она тридцать дней и ночей. А как закончится тридцатая ночь – вернется она в свое селение с подарками и станет женой тебе.

Проговорил это Царь-Охотник, вскочил на своего скакуна и только слышал Сингалейх наказ строгий, что ежели не явится невеста через три дня к святилищу – тридцать лет не знать благодати роду и селению его. Запечатает Царь-Охотник чрева женщин и мор на скот пустит, а земля прахом обратится, и родить будет один чертополох да траву-пустырницу.

Всю ночь и весь день плутал охотник по лесу, и на следующую ночь, и на следующий день не вышел к дому, так далеко загнали его звери дикие.

И только на утро третьего дня увидел он тропы знакомые, да вышел к родным холмам. Первым же делом побежал он на гору, где жило семейство Киалема. Вышла навстречу ему леди Марион, мать Ллунарх и смеялась над ним, так как был он грязен и одежда его порвана. Но просил ее Сингалейх пригласить дочь-невесту, ибо дело безотложное. Топнула тогда женщина ногой и молвила:

– К моей дочери со всех селений, из-за холмов и даже с береговины женихи приезжают, светлый лик ее узреть, пошто же тебе, оборванцу, к ней проситься?

И звала она Киалема, братца премудрого, чтобы разобрался.

Вышел тот, бледен как гриб-дымиха, ибо не чаял уже Сингалейха в живых увидеть, и радовался, что дурак-охотник поплатился, а сам он сберегся, и не тронул его Царь-Охотник, подумав, что ни при чем здесь человек знающий.

Повел он тогда Сингалейха в дом свой, и требовал рассказа. Когда же услышал он, что потребовал Великий Рог, еще бледнее лицо его стало.

– Не хочет ли он погубить сестру мою? Зачем только сказал ты ему это, недостоин ты быть мужем леди Ллунарх.

На самом деле, Киалем боялся, что сестра-то как раз и выдаст план его, узнает Царь-Охотник о коварном плане человека знающего, и не снести тогда головы от гнева.

– Сестра твоя мне дороже жизни, но не знаю я, что делать надобно, как от погибели уберечь ее, а селение наше – от мора, – сокрушался Сингалейх, словам Киалема поверив.

– Милостив я, так уж и быть, помогу беде твоей, есть у меня план. Говорил он, что будет мор на наши земли, если сестра моя не придет, но ничего говорил он, что вдруг не останется там тридцать дней. Посему оденься ты в женское платье и волосы заплети, как заплетают девы на выданье. Пойдешь ты с Царем в чертоги его, а я следом проберусь, и ворожбу сотворю, чтобы помочь тебе сбежать на исходе того же дня. Буду ждать тебя на заговоренном месте с лошадями, вместе до селения доберемся, а там уж и печали нет, выполнил ты слово.

Опять поверил ему Сингалейх, да только не знал, что обманывает Киалем, погубить его хочет.

Умыл он лицо свое, сбрил бороду, надел женское платье нарядное, какие только по праздникам носят, волосы свои золотые в девичьи косы заплел и украсил бусами. Начернил брови и щеки нарумянил, чтобы не заметил Царь подвоха, а если и заметил – то погодя. Не узнал его никто, пока по селению он шел вечером, только леди Ллунарх, которой Киалем рассказал все, смеялась, на него глядючи, казала зубы белые да потешалась над женихом несуразным.

В условленном месте встретился он с Киалемом, тот ехал рядом половину пути до каменного круга, а потом сказал, что дальше поедет тайно, чтобы не видел его никто.

Сел Сингалейх у камней, ноги по-женски подобрал, достал верный пятиструнный кефари да заиграл песнь протяжную, какие девицы на посиделках своих поют. Ждал он , пока солнце сядет, а сам все приглядывался, не видать ли где Киалема, хорошо ли он схоронился. Не знал он, что Киалем уже давно дома, пьет молодой мед и с сестрой своей гордой радуется, как погубил Сингалейха-охотника.

Скрылся последний закатный луч за тучами, темно стало, хоть глаз выколи. Разжег охотник костерок маленький, сидит песню наигрывает, думу думает, да ждет, когда же поднимется переполох в лесу, выбегут звери, зацветут цветы огненные да послышится топот коня неведомой масти. Но тихо было кругом, только слышалось временами, как шуршат мыши в траве да карабкается жук под корой древесной. Долго сидел, стало уже холодно ему, и думать стал, что почуял царь лесной обман и не явится.

Только подумал – глянь, а чуть поодаль от него, на камне сидит сам Великий Рог и улыбается. Ни свиты при нем, ни коня, да и плащ простой, в каких путники ходят из селения в селение и к морю.

– Здравствуй красавица. Давно здесь сидишь? Знаешь ли кто я и зачем пожаловал?

Поприветствовал его Сингалейх, как и полагается приветствовать Царя лесного, и молвит тонким голосом:

– Знаю я, зачем пожаловал ты сюда. И готова идти с тобой в твои чертоги и служить там тебе 30 дней, как договорено.

Засмеялся лесной царь почему-то и подал руку Сингалейху. Вышел тут из-за деревьев конь огненной масти, и повез их в лес куда-то, тропами путаными. В дороге расспрашивал царь девицу фальшивую о жизни ее и о заботах девичьих, а иногда просил и песнь спеть. Как мог старался Сингалейх не выдать, не заговорить голосом мужеским. Руки свои тоже в рукава прятал. чтобы не видел лесной царь, что не руки девицы это, а руки охотника.

Долго ли коротко ли, расступились деревья, и открылась перед ними поляна, вся в огненных цветах, а посередине нее – не то дом, вековыми дубами огражденный, не то вековые дубы, что ветвями своими жилище для лесного царя соорудили. Да не просто жилище, а целый дворец, с этажами и переходами, и лестницами, хоть и не каменными. А светло – как днем, и звучат откуда-то арфы, и звенит ручей, что прямо через корни дубов серебрится.

Всякое повидал Сингалейх, а от такого вида только ахнул удивленно.

Повел царь его во дворец свой и велел, раз уж пришла она служить – разделить с ним ужин и за столом прислуживать. А стол-то от яств ломился! Потекли слюнки у охотника, чай три дня не ел ничего по-доброму. А Великий Рог смотрел все на него – как вино наливает, как хлеб отрезает, как речи говорит, и усмехался.

Голоден был Сингалейх, готов был целого теленка съесть, но не пристало девице на еду набрасываться, сидел он и смотрел, только в животе его как будто дюжина бесов песни орет. А Царь лесной еще и вопросы расспрашивать пошел:

– А что, красавица, люб ли тебе Сингалейх-охотник?

Вспыхнула красавица и не ответила ничего, глаза черненые в пол потупила.

Засмеялся тогда Великий Рог.

– А что же не люб? Молод, горяч и глуп он.

– Не глуп Сингалейх! – сказала девица

– А что же не глуп? Был бы не глуп – знал бы он, зачем тебе рога мои, и каков на самом деле Киалем, братец твой.

– И зачем же мне рога твои?

– Знаешь ты. И Сингалейх знал бы, если не был бы труслив.

– Не труслив он! – вспыхнула девица, и тут же замолчала, взгляд потупив

– А что же не труслив? Вот оставил тебя одну в лесу, да сам с тобой не пошел. Не был бы труслив – да сам бы в женское платье оделся и пришел сюда, только чтобы ты в опасности не была, да другому до свадьбы не досталась бы.

Вскочила тут девица, полыхая как полымя, да хотела из покоев наутек пуститься, но схватил ее Лесной Царь за руку, привлек к себе и на колени к себе усадил.

– Не все я сказал еще, девица, а не сказал я еще тебе о том, что Сингалейх, жених твой, не только глуп и труслив, но и неучтив к тому же.

– Как это? – только и могла прошептать девица.

– Потому что ежели был бы он учтив, то, когда бы лжа его раскрывалась, не продолжал бы хитрить и ждать чего неведомо, а сам бы пал на колени и прощения просил за то, что пытался обхитрить того, кто хитрее, и разумишком своим побороть того, кто умнее. Или неужели думает он, что я, кто женам чресла открывает а оленей на гон ведет, кто каждого младенца видел и благословлял, что я не отличу мужа от девицы?

Пал тогда Сингалейх перед ним на колени и молил простить его за глупость, молил пощадить род его, и не насылать мор и проклятие, а самого его – хоть сейчас скормить зверям диким, ибо заслужил.

Смилостивился тогда к нему Царь Лесной. Сказал он, что нет вины на роде его, а кто виноват – тот и покаран будет.

– Но тебе я преподам урок, дабы умнее был впредь. Раз пришел ты ко мне в женском обличии, то и останешься здесь тридцать дней, будешь служить мне и ублажать, как ублажает жена мужа своего.

Делать нечего, согласился Сингалейх.

И пил вино с лесным хозяином, и веселил его, и играл ему на кефари, и песни пел, хоть и был певец из него примерно как из скрипучей телеги. А потом повел Великий Рог его с собой в опочивальню, что была вся шкурами звериными застелена, а перины были из самого нежного пуха. Разул его Сингалейх и ноги ему омыл, как обычно делает жена перед тем как лечь почивать с супругом своим. Только робел он, так как хоть и наслышан был что бывает такое между двумя мужами, не знал он, как следует ему возлечь и как ласкать царя лесного, чтобы был он доволен.

А тут еще Великий Рог разделся, и увидел охотник, что везде он велик. Покраснел, истинно как девица которую торговец на базаре пониже талии прихватил.

Улыбнулся ему Царь Лесной ласково и молвил:

– Не причиню тебе вреда, коли по своей воле будешь делать все и не станешь противиться.

А потом сорвал с него одежду, уложил в постель рядом с собой, лобызал его в уста и овладел им один раз, а потом еще раз, и почти до рассвета предавались они удовольствиям, пока не обессилел охотник человеческий и не заснул крепко в объятиях Царя Лесного.

Так и остался Сингалейх у хозяина лесов. Первые три дня оставался он дома, пока Великий Рог объезжал владения да охотился. Прислуживал, как жена прислуживает по дому, пока муж на работах. А с третьего дня дал Великий Рог ему лук и стрелы, и разрешил ехать с ним в леса дальние, в которых никогда не бывал раньше охотник. Все здесь было ново и дивно, и зверь водился тучный и в изобилии, но еще более дивным был Рог Великий, воистину прозвали его Царем Охотников. Хоть славился Сингалейх своим умением дичь выследить, не спугнуть, да взять непуганой – а оказался в этом умении рядом с Царем-Охотником равно как медведь шатучий али чурбан нетесаный. Зато меток был Сингалейх, и рука его левая была вернее чем у многих правая, а глаз то был зорче орлиного. И говаривал тогда Царь-Охотник, что не сносить было бы головы ему тогда, у круга каменного, ежели бы не ополчились лесные звери на молодого охотника.

Охотились они вдвоем, казали удаль свою, и все больше любы становились друг другу. И смелел Сингалейх, и видел лесной царь, что не только в охоте удал он.

А вечером возвращались они домой в потаенные чертоги и пировали там до утра. Наслаждались друг другом ночь напролет, многому научил Царь Лесной человека-охотника. И ублажал Сингалейх его все лучше, и сам так распалялся и возбуждался, что проливал семя свое по много раз.

А что же Киалем и сестра его, леди Ллунарх? Не забыл про них Лесной Царь, все знал, все ведал. Однажды ночью оставил он Сингалейха, запряг коня своего и поехал в селение, в самый богатый дом на холме. Трижды объехал его и сказал: "Что хотел ты, то и получил ты". И уехал.

Хотел Киалем заполучить рога царя лесного, и получил он их. На следующее утро проснулся хитрый Знающий – а на лбу у него два рога, и у сестры его такие же. Только не оленьи, а козлиные.

Прошло тридцать дней, ночь тридцатая наступила, после которой наутро должен был Сингалейх-охотник покинуть покои царя лесного. Недаром Рог Великий устанавливал срок в 30 дней и ночей, ибо всякий смертный, кто с ним более этого срока бывал – лесным зверем оборачивался. Покинул он чертоги тайные с подарками и вернулся в свое селение, где его уже мертвым почитали. Завидев его, люди сначала от страха ниц падали и за амулетами тянулись, что он силы злой ограждают. А потом почуяли в нем силу, и восславили его, от Лесного Царя живым вернувшегося. Пришли тогда к нему Киалем козлорогий и сестра его, что по дурости рога отпилить пыталась, и от этого лицом окривела. Молили простить их и перед Царем Лесным слово молвить, чтобы быть им как прежде.

Простил их Сингалейх, но грустен стал с того дня. Не пировал уже с молодцами деревенскими, не звенел его кефари до утра, и девушкам на выданье подарков он не носил, хотя любая уже готова была в дом его войти хозяйкой. Все больше времени ходил он по краю леса и думу думал тяжкую, ибо понял, что превыше жизни люб ему Царь лесной.

Сказывают, взмолился он тогда, и просил забрать его, и готов был стать хоть и зверем лесным в свите господина своего. Вернул его Царь к себе, и только вошел Сингалейх в потаенные леса его – обернулся оленем быстроногим. И с тех пор везде, где проезжал Великий Рог на скакуне своем огненном – появлялся и олень-Сингалейх. А леса вокруг того святилища, где пытался дурень-охотник Царя стрелой сразить, заповедными считают, и никто туда охотиться не ходит.

Род Киалема захирел, так как не шли девы в дом к братьям Козлорогого, и не селились больше родичи его на самом высоком холме. Зато в роду, откуда Сингалейх был, народились следующей весной богатыри и красавицы, и даже престарелая мать, Крума-Лейх сына родила. И процветал этот род, и был благословен, и слава ему была по всей долине, и до Ближних гор.

Вот и весь сказ о Сингалейхе-охотнике, а уж сколько о Великом Роге сказов ходит – не рассказать все даже за год.