Часть третья. Lover (Любовник).

На следующий день Экка пришел в школу в самом приятном расположении духа. Его не покидало ощущение, что между ним и Мао произошло что-то такое, что в корне преобразило их отношения. И это «я признал его хозяином» было как клеймо, но клеймо это вызывало гордость.

Ануши встретил его у школьных ворот, улыбаясь. Правда, все то время, что они шли до нужного класса, на них смотрели так, что радужное настроение обоих слегка подугасло. Но они оба дали себе слово: пережить это. Ануши делал это ради Экки, Экка – ради самого себя.

– Ты собираешься... м-м... – Ануши запнулся.

– Что? – спросил Экка, раскладывая тетради.

– Я имел ввиду, тебе можно будет вернуться в Тасайна?

– Можно будет? – Экка поднял голову, пытаясь понять, почему вопрос поставлен так осторожно.

– Ну... в силу того, как ты живешь сейчас...

– Ах, вот ты о чем. Думаю, это можно устроить.

Экка догадывался, что Мао не будет против. Но было и другое: он не знал, как теперь объяснить Ануши, что он вполне доволен своей долей. Боже. Доволен – такой долей? Да несколько дней назад он бы себя убил за такие мысли! И он не представлял, как объяснит это другу.

– Собрание сегодня, – продолжил Ануши, – и все были бы рады видеть там тебя...

– Рады? Хочешь сказать, им еще неизвестно? – Экка кивнул в сторону, подразумевая ужасные слухи.

Ануши засмеялся.

– Дурак ты. Да разве труппа, вот уже два года как живущая под твоим руководством, поверит этим бредням?

Экка улыбнулся.

– Знаешь, кажется, этот театр успел стать моим домом... Я постараюсь быть сегодня.

После уроков ему пришлось набраться смелости и позвонить Мао, причем делал он это в присутствии Ануши. Когда Экка достал телефон, на лице друга отразилось удивление (позже Экка узнал, сколько стоил этот «сувенирчик» и понял, почему), но он не стал ничего спрашивать.

Трубку сняли через три гудка.

– Мао-сан?

Хозяин отвечал лениво, будто устало:

– Да-а?

– Я... я не отвлекаю вас? – Экка вспомнил, что прерывает репетицию.

– Нет, тебе повезло: ты как раз попал на перерыв. Первый на этой неделе, – съязвил Мао, явно для кого-то, кто сидел рядом с ним.

– Я хотел попросить... раз уж вы разрешили мне посещать занятия... на всякие секции, кружки и тому подобное это ведь тоже распространяется?

– Хм? Ты хочешь куда-то ходить? Куда, если не секрет?

«Боже... ему что, интересно?» – осознал Экка.

– Может быть вы слышали... театр. Тасайна.

Мао молчал пару секунд.

– Тасайна? Стоп. Только вот не говори, что ты...

– Ставлю спектакли.

– Черт, – Мао рассмеялся. – Еще скажи что «Блики на воде» – это твоя постановка, и у меня будет еще один повод тебя зауважать...

– Моя, – Экка почувствовал, что краснеет и никак не мог справиться с этим, хоть и старался. – А... а какой был первый?

Почему-то он живо представил себе хитрую усмешку.

– Ты очень хорош в постели.

Экка закусил губу:

– Как вы можете такое говорить...

– Это не сложно. Я тебя научу, если хочешь, – смешок. – Ладно, нас снова собирают. Спасибо, что позвонил. Ты умудрился меня развеселить.

– Не за что. До вечера, Мао-сан.

Экка нажал отбой и запоздало осознал, что Ануши слышал каждое слово.

Повисла нелегкая пауза, оба были смущены и не знали, что сказать.

– Если... если тебе нужна будет помощь, любая помощь... ты знаешь, что я всегда... – выдавил наконец Ануши. Экка быстро кивнул.

– Спасибо.

Они спустились к школьным воротам. Экка проклинал деликатность и осторожность Ануши. Было видно, что из лучших побуждений друг старается не задеть его чувства и всячески его жалеет. Но Экке не нужна была эта жалость, ведь он... был вполне доволен своей жизнью. Но как сказать об этом Ануши? Как объяснить так, чтобы не выглядеть действительно жалким рабом?..

– Привет, Кин, – Экка распахнул дверцу машины и забрался на заднее сиденье, приглашая Ануши последовать его примеру. В зеркале он поймал удивленный взгляд Кина.

– Мао-сан разрешил, – объяснил он. – Нас нужно отвезти в Тасайна. Это...

– Я знаю, где это, – кивнул Кин и завел двигатель.

Ануши наблюдал и молчал, видимо, скованный его присутствием.

Они прибыли в Тасайна полчаса спустя, и Экка шел к зданию театра с таким чувством, как будто возвращался в самое главное место своей «той» жизни. Наверное, этот театр и правда стал для него домом, причем настоящим домом, из тех, куда возвращаешься всегда.

Разумеется, несмотря на все заверения Ануши, Экка боялся. Боялся косых взглядов, боялся шепотков за спиной, боялся всего, чего может бояться человек, оказавшийся в такой ситуации.

К его безграничному счастью, его встретили так, будто все это время ждали круглыми сутками. Его труппа была его семьей, и эти люди, которых за долгое время научился понимать он и которые научились понимать его, с которыми они столько пережили, столько сделали и, в конечном счете, принесли успех театру – эти люди, составлявшие для него целый, огромный мир, ждали его и верили ему.

Это было так легко и просто, окунуться в любимую работу, которая приносила ему удовлетворение и радость. Собрание труппы было приурочено к новому спектаклю. И именно Экке, как режиссеру, предстояло распределять роли и продумывать общую концепцию постановки.

Совещание длилось часа три, и по его окончании Экка чувствовал себя так, будто все это время занимался тяжелой работой. Сам его голос, казалось, устал, голова легко кружилась от бесконечных слов и лиц, мелькавших как в калейдоскопе, а все его мысли занимали бесконечные фантазии на тему предстоящего представления. Ануши, сидевший рядом, судя по всему, переживал то же состояние.

Когда собрание закончилось, Экка отзвонился Кину, чтобы тот его забрал.

Все разошлись, а Экка с Ануши уселись на скамейке перед входом к театр и смотрели как вечернее солнце, медно-рыжее и жаркое, как свечка, клонится к крышам. Говорить не было сил и желания, поэтому они просто молчали, как молчали часто, когда нападала усталость и лень.

– Жизнь прекрасна, – только и сообщил Экка. Ануши согласился.

* * *

Фрау – удивительная в глубине своего садизма женщина! Признаюсь честно, я думал, что после моей мягко говоря «бурной» юности, меня уже ничем не замучаешь. Однако, она достигла таких высот в этом вопросе, что мне упорно кажется: через пару-тройку таких вот концертов я отброшу копыта.

Впрочем, меня преследует мысль что даже это окажется не так легко, как думается. Уверен, если я умру раньше намеченного ею срока, она достанет меня с того света и заставит отыграть нужный ей концерт.

В таких вот мыслях я выполз – почти в буквальном смысле слова! – из студии, где провел двенадцать часов с микрофоном в руках. Фрау до сих пор не показалась. Только пишет смс. Так что, стоит чуть-чуть расслабиться, я сразу получаю пару строк, в которых она сообщает, что недовольна.

Я не знаю, как она следит за происходящим, но от нее не ускользнет ничто. Н-да. Конечно, грех жаловаться, ведь именно благодаря ей я стал тем, кто я есть. Великолепным, гениальным, лучшим и дальше по списку... Должен, вроде быть благодарен.

Благодарен. Но не до такой степени.

Сегодняшняя репетиция выжала нас всех – и меня и группу – до последней капли. Фрау, видимо, понимала это, поэтому в студии присутствовал врач, периодически раздававший всем таблетки от головной боли и подносивший нашатырь слишком впечатлительным девушкам с бэквокала. Правда, в какой-то момент Фрау разрешила сделать нам перерыв. Клянусь вам, я сохраню эту ее смс и буду демонстрировать потомкам. И сам перечитывать, чтобы точно знать, что совесть у нее все-таки есть. Впрочем, совести этой надолго не хватило: перерыв длился четверть часа, а потом нам пришлось работать вдвое напряженней.

К тому моменту как я торможу, наконец, у подъезда на Киноху, глаза слипаются и жить хочется не особо. И даже больше: «не особо» – это еще легко сказано. Даже мысль о том, что дома мня ждет мой звереныш не прибавляет оптимизма. Голова раскалывается, руки трясутся, а напрягать голосовые связки не хочется настолько, что я, кажется, весь вечер буду играть в молчанку.

Кин сегодня встречает меня у дверей. Я едва сдерживаюсь, чтобы прямо не рухнуть ему на руки – в старые времена и такое бывало. Экка тоже выходит встречать меня. Ласково целует в щеку и благодарит за то, что я разрешил ему вернуться в Тасайна.

Еще бы я не разрешил! Мне довелось быть в этом театре всего раз – на тех самых «Бликах на воде», и я был глубоко впечатлен постановкой. Даже хотел узнать, кто ее режиссировал и проследить за этим человеком – настолько серьезный талант я заметил в режиссуре спектакля. Поверьте мне, уж я-то знаю толк в таких вещах, ибо был воспитан в аристократической семье, где искусствам уделали большое, едва ли не слишком большое внимание.

Кроме того, мальчишка, кажется, остался вполне доволен своим возвращением к сценическим делам. Его счастливая мордочка меня радует. Кроме всего, с наслаждением думаю я, он, вполне возможно, будет благодарен. А это обещает довольно много хорошего.

Они с Кином ждали меня, чтобы поужинать. Так что за стол мы снова садимся втроем, тем же порядком, как и накануне. Экка улыбается мне, но как только ловит на себе мой взгляд, краснеет и отворачивается. Меня это чертовски забавляет.

Но, несмотря на все приятные эмоции, я в основном молчу. Говорит Экка, у него день прошел самым лучшим образом и ему есть что сообщить всему свету: что настоящие друзья это круто, что Тасайна стал его домом и что он обожает свою режиссерскую работу.

Кин, видимо, чувствует, что мне не слишком хочется вести застольные беседы, и всячески занимает Экку. Все-таки, присутствие «ангела» за столом как нельзя кстати.

Слова, которые я сказал за вечер, можно пересчитать по пальцам. Если откинуть штук пять «угу», «хм» и «ммм...», то получится всего пять или шесть. Стрелки часов незаметно подползли к двум часам, и я отправляюсь спать, не сказав Экке ни слова. Спиной чувствую его взгляд, недоуменный, расстроенный, обеспокоенный. И уже выходя из столовой слышу тихое замечание Кина:

– Хозяин устал сегодня. Ляжешь в гостиной.

На часах уже три, а я все ворочаюсь в постели и никак не могу заснуть. А ведь казалось, что вырублюсь сразу же, как только приму горизонтальное положение! Страшно злюсь на самого себя, потому что концерт уже завтра и надо выспаться, просто кровь из носа надо! Собирался даже принять снотворное, но оно, как на зло, закончилось. Разбудить Кина и послать в аптеку? Лень вставать. И заснуть тоже не получается.

Комната расчерчена лунным светом на белые и черные квадраты, мои глаза привыкли к темноте, и я бы обязательно наслаждался этой бессонной ночью, случись она со мной в любой другой день.

Я уже готов завыть, когда дверь в комнату тихонько приоткрывается. Мой звереныш заглядывает внутрь. Он, крадучись, подходит к постели и, стараясь сделать это как можно тише, ложится рядом и забирается мне под руку. Я с удивлением смотрю на него. Что это было?

Он поднимает голову и сталкивается с моим взглядом.

– Я разбудил вас? – шепотом спрашивает он.

Я обнимаю его.

– Нет, я не спал, не бойся.

Он сморит на меня:

– Что-то случилось, Мао-сан? Вы такой уставший сегодня...

– Репетиция, – бесцветно отвечаю я. – А вообще... у меня концерт завтра. И надо... Придется играть, как никогда хорошо.

Он молчит, будто ждет, что я продолжу. И мне, к собственному удивлению, есть, что сказать:

– Завтра я выхожу на сцену впервые за последние десять лет. Завтра на концерт придет не один десяток критиков и журналистов, жаждущих рассказать всему миру, как я растерял свой талант. Завтра надо быть безупречным, потому что у меня нет той подстраховки, которая была раньше – любви публики. Я... – я останавливаю желание сказать «не смогу», потому что это слишком большая откровенность.

– Волнуетесь, – подсказывает он. – Знаете, Мао-сан, – он закрывает глаза, прижимаясь ко мне, – у вас получится.

– С чего ты взял? – не удерживаюсь я от язвительной нотки.

Он пожимает плечами, улыбаясь:

– Просто знаю и все. Вы же тоже много обо мне знаете. Не потому что вам кто-то сказал, а потому что просто знаете, ведь так?

Подумав, киваю. Он прав. Хотя объяснить это я никак не могу.

– Мы спим в одной постели, – Экка говорит так, будто это действительная причина.

Мое презрительное «Ха» вызывает у него только улыбку. А я думаю, что он – первый из моих любовников, кому выпала такая честь, и, кажется, первый кому досталось слышать мои жалобы на работу. Он вообще во многом первый. Первый, кто сумел подобраться ко мне так близко.

Мы разговариваем шепотом, в полной темноте и в этом есть что-то настолько личное, настолько интимное, что у меня даже сердце бьется как-то не так.

– Мао-сан... – тихо зовет он, когда мы оба, кажется, уже почти заснули.

– Ммм?

– А можно я приду на ваш концерт? – он приподнялся на локтях и смотрит на меня.

Открываю глаза:

– А ты хочешь? – я не помню, чтобы он особо интересовался музыкой и моим творчеством.

Секунду я был уверен, что он начнет с бесполезной лести: «Кончено!». Но нет, он просто кивает:

– Хочу.

– Хорошо.

Он снова кладет голову мне на плечо и, кажется, улыбается.

– Сладких снов, – желает он напоследок.

– И тебе.

* * *

Утром Экка выскользнул из комнаты так тихо, как только мог, чтобы не разбудить уставшего хозяина.

У школьных ворот его встретил Ануши. Они условились встречаться там каждое утро, потому что вдвоем преодолевать путь до нужного класса – взгляды и шепот – было легче.

– Когда же им наконец надоест? – в сердцах спрашивал Экка.

Было не так трудно справляться с ненавистью школьников, ее они с Ануши научились просто игнорировать. А вот с учителями было труднее. Игнорировать того, кто имеет над тобой прямую власть просто невозможно, так что насмешки и придирки терпеть приходилось чуть ли не на каждом уроке. Но – опять же – они были вместе, и если презрение приходилось на долю одного, другой просто сжимал его руку под партой и жить становилось легче.

Но Ануши не мог быть рядом всегда. И сегодня Экке предстояло посетить тренировку по кэндо в гордом одиночестве.

Нельзя сказать, чтобы Симура был физически развитым, нет. Он был ниже и гораздо слабее других ребят, посещавших эти занятия. Но против них, высоких, широкоплечих, накачанных, он выигрывал скоростью, ловкостью и хитростью. За это его любил сенсей и не признавали за «своего» другие кэндоисты.

Тренировка прошла как нельзя лучше, но когда после окончания сенсей велел ему задержаться, Экка пожалел, что не сбежал сразу же.

– Симура-кун, у меня всего пара слов для тебя.

– Я слушаю, – ответил Экка.

– Я, как и все в школе, знаю о слухах, бродящих о тебе последнее время.

– Инуе-сан...

– Не торопись оправдываться, Экка. Я только хотел сказать, что моя работа заключается в том, чтобы тренировать юношей и обучать их искусству сражения. И свое мнение о людях я составляю по тому, каковы они в бою – не по их умению драться, нет, но по их поведению. В бою видно, насколько человек честен или лжив, милосерден или жесток, мстителен или всепрощающ, хитер или простодушен. И ты долгое время был моим любимым учеником, потому что, наблюдая тебя в бою, я узнал какой ты человек в душе. И, знаешь, мой способ оценивать людей еще ни разу не подводил меня. Поэтому, чтобы о тебе не говорили, более того, правда это или нет, мне не важно. Ты остался для меня тем, кем был.

Экка слушал своего учителя, затаив дыхание. А потом только и смог ответить:

– Спасибо, сенсей.

По улыбке Инуе-сана он понял, что тот отлично уловил всю ту благодарность, которая была вложена в эти слова.

Экка даже был рад, что задержался – думал, что в раздевалке уже никого нет и не придется терпеть присутствие людей, его ненавидящих. Но нет.

Их было трое – Уми, Дори и Маса. Их считали самыми сильными спортсменами школы, а они себя – богами на земле.

– А вот и наш малолетний развратник явился, – лениво протянул Уми, поднимаясь со скамьи. Они были уже одеты в обычную форму. «Ждали меня, что ли?» – подумал Экка. Он сделал вид, что не услышал. Прошел к своему месту и стал невозмутимо стягивать тренировочную форму, сдерживая дрожь под колючими взглядами.

Он вдруг вспомнил, что надо позвонить Мао. Он достал мобильный и набрал номер, стараясь не слушать, что говорят за его спиной. Хозяин никак не желал снимать трубку.

– Как думаете, он трахался с учителем? – заржал Маса, видя что первый камень не достиг своей цели.

– Экка? – отозвался наконец Мао на другом конце.

– Я закончил, – как можно тише ответил юноша.

– Хорошо. Все в порядке? – «он что, слышит их?».

Уми у него за спиной противно хохотал:

– Конечно! Видели, с каким довольным лицом пришел? Ложится он подо всех... А Инуе небось и рад! Все же знают, что он старый педофил!..

– Не смейте так говорить об Инуе-сане! – прорычал Экка, не оборачиваясь, а только прикрыв микрофон рукой.

– А-а... – это уже Дори. – Значит понравилось!..

Их гогот привел Экку в бешенство. Он развернулся и со всего размаху ударил стоявшего ближе в челюсть. Это оказался Маса.

Они будто того и ждали – набросились на Экку все трое, разом. Телефон отлетел в сторону.

Да, он умел драться достаточно хорошо, чтобы побеждать в поединках кэндо. Но те поединки были честным боем. А противостоять грубой силе трех человек, превосходивших его по габаритам, долго он не мог. Он успел блокировать несколько ударов, поставить подножку и сбить с ног Уми, но этого было слишком мало.

Только когда из кармана Дори появилась веревка, Экка с ужасом понял, что они действительно ждали его и все произошедшее было далеко не спонтанным.

Экка вырывался, но на каждую попытку высвободиться получал новые удары. Десяти минут этой возни хватило, чтобы он был уже не в состоянии оказывать сопротивление.

Его руки привязали к одному из крюков для одежды, и он с ужасом осознал, что потасовка рискует обернуться не только дракой, но и чем-то гораздо более отвратительным.

Когда он почувствовал грубые прикосновения чужих рук, он только закрыл глаза. Бесполезно. Он ничего против них не сделает.

– Да что ты можешь! Ты даже не мужчина! Девчонка! Шлюха...

Экка силился сохранить спокойное выражение лица. Не заплакать, не зарыдать, не показать что они сильнее, что у них получилось его довести.

– А давайте... проучим его, – предложил Дори, и в глазах у него Экка увидел то, чего больше всего боялся. Похоть.

Согласный гогот. Он, похоже, озвучил общую мысль.

Единственным, кому было позволено лапать его до этого, был Мао. Теперь... Экка рвался и больше всего на свете ненавидел эти руки, жадно мявшие его тело, срывавшие одежду.

– Уми, у тебя камера собой? – захихикал Маса.

– Камера? Идея!

Уми порылся в вещах и достал фотоаппарат. Экка слышал, как щелкаются кадры.

– А потом пошлем снимки его любовнику и посмотрим, что будет! – ржал Дори.

Экка содрогнулся. Только не это. Мао увидит его таким... это было так унизительно, так грязно и вызывало безумное отвращение, перекрывавшее даже боль.

– Ну, кто первый? – Маса переводил осоловевшие глаза с одного на другого.

– Я снимаю.

– Давай я, – Уми потянулся к ширинке брюк.

Экка из последних сил сдерживал слезы.

Дверь распахнулась от удара, такого сильного, что створка ударилась о стену и едва не слетела с петель. На пороге показался мужчина в черном плаще и темных очках. Они не видели его глаз, но на губах кривилась такая злоба, что становилось страшно.

Экка только краем глаза увидел, как вошедший ногой выбивает камеру из рук Дори.

* * *

Уж что-что, а драться я умею. Жизнь научила – я не всегда был великолепным Такацио Мао с толпой телохранителей и менеджером с которым даже атомная война не страшна. И тогда, в прошлой жизни, мне приходилось драться – причем драться в самом противном смысле этого слова, одному против многих.

Этих уродов трое. Выбив камеру у того, что ближе к двери, я следующим ударом отшвыриваю его к стене. Падает на скамейку, приложившись головой о шкафчик. Второй и третий бросаются на меня, но вскоре присоединяются к своему товарищу.

Я поворачиваюсь спиной к ним – с этим нокаутом так просто не справятся – и развязываю руки моего звереныша. Протягиваю веревку Кину, вошедшему вслед за мной:

– Свяжи.

Экка почти падает мне на руки. Я смотрю на него. Несколько синяков, довольно серьезных, и такое отвращение в глазах... Ах вот как. Во мне просто кипит злоба. Да как у них духу хватило покушаться на него, мою собственность!

К тому моменту, как я поворачиваюсь, они уже связаны. Смотрю на них – такие же юнцы как Экка, разве что покрепче, да в плечах покрупнее. Тоже мне, храбрые, трое на одного.

Я демонстративно поворачиваюсь к моему мальчику и кончиками пальцев глажу огромный синяк на щеке. В голове всплывает пара нецензурных ругательств. Я-то знаю, что у него там очень чувствительная кожа, и ему всегда нравится тереться об меня щекой. А теперь он вряд ли позволит себе такое в ближайшее время.

– Который из них это сделал? – спрашиваю я про синяк.

Экка кивает на того, который в центре и тихо просит:

– Мао-сан, не нужно.

– Хорошо, – тоном гадюки перед броском сообщаю я, – раз ты так просишь, убивать я их не буду.

Экка вздрагивает. Эти трое – тоже.

Я подхожу к тому, на кого указал Экка и со всей силой бью кулаком по щеке, чтобы оставить такой же след.

Таким же образом я возвращаю этим горе насильникам каждый синяк, оставленный на теле моего мальчишки.

Потом я снова поворачиваюсь к Экке и ледяным тоном спрашиваю:

– Они успели что-нибудь еще с тобой сделать?

Он мотает головой.

Я удовлетворенно киваю и снова поворачиваюсь сперва к Кину:

– Собери его вещи.

А потом к ним:

– Учтите вот что. Если бы вы успели что-нибудь сделать с моим любовником, я бы вас убил. И, поверьте, мне бы это сошло с рук. И вам очень сильно повезло, что Экка попросил вас пощадить, – сказав это, я достаю из камеры, валявшейся на полу, карту памяти и ломаю ее прямо пальцами.

Потом набрасываю Экке на плечи свой плащ, легко поднимаю его на руки и выхожу из раздевалки. Кин, все это время спокойно наблюдавший, открывает мне дверь. На пороге оборачиваюсь:

– Если я услышу хоть малейшую жалобу на ваш счет, будет плохо. Можете быть уверены.

В машине Экка не торопится вылезать из моего плаща, а только испугано жмется к моему боку. Я обнимаю его и осторожно глажу по плечу – я помню, там синяков нет.

– Ты все еще хочешь на концерт?

Экка кивает:

– Да. Если можно.

– Конечно можно, – я улыбаюсь, не слишком отдавая себе отчет, почему.

Сегодня на концерте я увижу Фрау, впервые за последние десять лет. Она была – и есть, наверное, – мой самый верный друг. Предстоящая встреча приводит меня в странное волнение.

Мы прибываем на площадку за несколько часов до начала концерта. Это самый большой стадион Города. И, кажется, мне говорили, что все, абсолютно все билеты проданы. Н-да. Наше с Фрау возвращение сотрясло этот город – уже сейчас. Надеюсь, после концерта эффект не ослабнет.

Втроем мы незамеченными – по пожарной лестнице, чтобы избежать журналистов, – поднимаемся на нужный этаж.

– Демон, обернись!

У меня – меня! – сердце замирает. Демон. Так звала меня только она. Говорила, что у меня на сцене демоническая энергия. И называла Демоном, это было что-то вроде шутки.

Она стоит напротив меня – все такая же. Стильная стрижка, стильная одежда. Сияющие задором и азартом глаза. Волевая, сильная поза.

Я смеюсь, и опускаюсь на одно колено. Целую ее руку:

– Бесконечно рад вам, Фрау.

Она смеется и обнимает меня.

– Ты готов, mein liebe? Этим людям нужен либо конец света, либо хорошее шоу, а лучше – все сразу.

– Я спец в области апокалипсисов! – подмигиваю я и мы смеемся. И куда делись эти десять лет, что мы не виделись? Она все такая же.

– Тогда шоу я беру на себя.

Фрау так и не спросила ничего о мальчишке. Конечно, она ведь помнит еще времена, когда на каждом концерте я подцеплял какого-нибудь фаната или фанатку...

Я выхожу на сцену уже ничего не боясь. Я знаю, что за кулисами она, и от этого ничего не страшно. Кин и Экка отправились занять какие-то резервные места, а меня еще долго гримировали.

На мне какие-то очень крутые джинсы и футболка – копия моей первой концертной футболки.

Мы с Фрау болтаем о чем-то своем, стоя за кулисами, когда до меня доносится чье-то «Две минуты!». Она ласково хлопает меня по плечу:

– Давай, Демон, зажги.

Киваю. Нет проблем.

Этот зал, казалось, только ждет искры, чтобы воспламениться. А я все думаю – получится у меня или нет? На счет демона – Фрау во многом права. Когда я выхожу на сцену со мной происходит что-то странное и я делаю просто то, что нужно. Как будто бы чувствую желание публики. Как будто бы... это делаю не я, а кто-то другой.

Я делаю шаг на сцену.

И утопаю в этом: слепящем свете прожекторов, громе криков и в восторге, бешеном восторге зала.

И потом уже не осознаю, что делаю. Просто делаю то, что нужно.

А потом – не отказывать себе ни в чем. Спеть пару незапланированных песен. Вытащить на сцену Фрау и спеть нашу первую песню вместе с ней. Подарить свою дурацкую футболку залу.

К тому моменту, как способность мыслить возвращается ко мне, я обнаруживаю себя сидящим на полу за кулисами. Я прижимаюсь спиной к холодной бетонной стене и часто, быстро дышу ртом, пытаясь прийти в себя.

Метра через два примостился фотограф – щелкает камера. Думает, я не замечу. Ладно, пусть. Я действительно хорош сейчас – кожа бликует в мягком свете, доходящем отсюда со сцены, капельки пота блестят и глаза такие осатаневшие, но в хорошем смысле слова. Я знаю, что сейчас хорош и очень, до безумия сексуален. Пусть снимает.

Добираюсь до гримерной не сразу – еще выходы «на бис» и всякое прочее.

Экка и Кин уже ждут меня там. Я падаю на стул перед зеркалом, а мальчишка забирается на табуретку рядом и обвивает руками мою шею.

– Мао-сан... Это было так здорово... – шепчет он мне на ухо. – Вы великолепны...

Устало закрываю глаза. Его слова, кстати, много значат. Потому что он не льстит – это я уже заметил.

В этот момент входит Фрау.

– Это еще что? – она презрительно смотрит на Экку. – Очередной фанат, Мао?

Усмехаюсь:

– Нет, это мой маленький слуга.

Она, видимо, принимает это за шутку.

– Ах вот оно что. Ладно. Надеюсь, он тебе не мешает, – она садится в кресло у стены. Держится по-королевски. Я тоже так умею.

– Нет, что ты, – улыбаюсь. Экка садится у моих ног, как щенок, и тоже слушает. – Говори.

Она совершенно счастливо улыбается:

– Такацио, ты хоть сам понимаешь? Мы сделали это! Мы сделали невозможное! Ты был... ве-ли-ко-ле-пен! У меня слов нет. Завтра все газеты порвутся от восторга! И ты и я, мы можем искупаться в шампанском!

– Это предложение?

Мы смотрим друг на друга и смеемся. Потому что безумно счастливы. Это было трудно. Стоило хоть немного оплошать, и нас бы порвала пресса. Это обозначало бы конец, абсолютный конец карьеры и для меня и для нее. А теперь... мы спасены.

За остаток вечера мы распиваем не одну бутылку шампанского и уничтожаем чрезвычайно дорогой и вкусный ужин. Собирается вся группа, и все, кто в этом деле участвовал, вплоть до костюмеров и осветителей. Ночь проходит феерически – с танцами на столах и прочими радостями классической концертной попойки.

Экка веселится вместе со всеми. С облегчением понимаю, что его спокойно приняли, как своего. И хотя запомнят его, скорее всего, как «тот милый парнишка», это все равно хорошо.

* * *

Они вернулись домой уже под утро. Пьяные и своей победой, и вином – Мао каким-то образом убедил Экку, что это и его праздник тоже. Они веселились и смеялись до тех пор, пока люди не начали валиться с ног.

Над городом занимался рассвет, когда Кин привез Мао и Экку в квартиру на Киноху.

Мао, который, казалось, вовсе не хотел спать, и Экка, у которого в голове крутился винный туман, добрели до спальни и рухнули на кровать.

– Мао-сан... – робко позвал Экка.

– Да, малыш, что такое?

– Вы... – он смутился, – вы не прикасались ко мне весь вечер... вам неприятно?

– Что неприятно? Ты? – хозяин отмахнулся, – Глупости.

– Просто... из-за того, что они хотели сделать...

Мао вскинул брови и долго смотрел на него, прежде чем рассмеяться:

– Экка, глупый. Я не хотел, чтобы тебе было противно.

– То есть... получается... вы... заботитесь обо мне?

У Мао было такое выражение лица, как будто его подловили на чем-то очень постыдном.

– Ну-у, – протянул он, – что-то вроде того.

Экка захихикал.

– Тогда можете трогать меня, где хотите. Мне не будет противно.

Мао хитро ухмыльнулся и, подвинувшись ближе, глядя Экке в глаза, опустил руки ему между ног.

– Где хочу? И здесь тоже?

«Ему, наверное, нравится наблюдать, как я краснею», – подумал Экка.

Мао прижал его к себе вплотную и стал жадно, с силой гладить. Весь хмель вышибло из головы и Экка запоздало осознал, что ему стыдно.

– Мао-сан... – он перехватил руки Мао отвел от себя. – Постойте... я хочу... ну, в общем, вы всегда сами ласкаете меня... а я хочу... трогать вас так же. И целовать, и... но я совсем не знаю...

Мао рассмеялся и, протянув руку, ласково погладил его по щеке.

– Ты хочешь, чтобы я научил тебя?

Экка кивнул. «Я сейчас сгорю от стыда».

– Тогда слушай, – Мао хитро улыбался. Он притянул Экку к себе и усадил у себя между ног, заставляя откинуть голову на плечо. – У каждого человека есть определенные точки, на прикосновения к которым он реагирует особенно остро. Например...

Он мягко прошелся языком по шее мальчика, вызвав жаркую дрожь.

– Тебе нравится когда прикасаются к шее. Поэтому я так люблю ставить здесь свои метки, – он легонько прикусил кожу, отчего Экка еще сильнее выгнулся и застонал.

– А еще ты очень чувствительный вот здесь, – он облизнул пальцы и погладил сосок. Экка забился у него в руках.

– Мао-сан!..

– Вот видишь. У разных людей эти точки разные и реакции тоже разные. Так что если ты хочешь доставить своему партнеру настоящее удовольствие – изучи его тело.

Экка жадно и глубоко дышал.

Мао улыбнулся:

– Можешь считать, что теория закончена. Если хочешь практики – я в твоем распоряжении.

Уже не так уверенный, что у него хватит наглости сотворить такое, Экка повернулся к Мао и заставил его лечь на кровать. Он впервые сам целовал. Сначала осторожно и ласково, а потом, несколько секунд спустя – уже яростно и горячо. Тело хозяина оказалось жадным до ласк и нежностей, и Экка, которого каждый стон пьянил не хуже вина, скоро совсем забыл о своем смущении.

Он действительно «изучал» чужое тело, будто пробовал на вкус власть над партнером, и эта власть сводила с ума. Экка, лукаво улыбаясь ему в глаза, погладил тонкими пальчиками кожу над самым ремнем брюк. Потом опустил голову и повторил тот же маневр языком.

Мао задохнулся:

– Это... запрещенный прием.

Экка поднял голову все с той же улыбкой. Было приятно ощутить такого всегда сильного Мао в своей власти.

– Почему?

– Потому что после такого маленьких мальчиков трахают в рот, – сообщил хозяин, вернув юноше способность краснеть, и Экка осознал, насколько обманчива была иллюзия власти над этим человеком.

Стянув совершенно ненужные брюки, он оседлал бедра Мао, изо всех сил потерся о него всем телом и снова наклонился к его губам, еще влажным от поцелуев.

– А что еще вы любите делать с маленькими мальчиками, Мао-сан?

Мао неожиданно резко двинул бедрами под ним и Экка, ощутив приятное трение, потерял на секунду бдительность. Хозяин скинул его с себя и уже через секунду нависал сверху, прижимая к кровати.

– Тебе понравится, – пообещал он.

Экку выдала безумная дрожь. Мао целовал его живот и бедра и, будто в отместку, гладил там же – по самому низу живота, заставляя умолять.

Он опустил голову и стал гладить его там языком, целовать, а потом – втянул в рот целиком. Экка мял простыни, бился на постели и кричал, так это было приятно. Удовольствие разорвало его всего парой мгновений спустя.

Когда он пришел в себя, Мао лежал рядом, так же выравнивая дыхание.

– Вы?.. – начал было Экка.

– Да, – Мао продемонстрировал испачканные руки. Экка покраснел.

– Это я должен был... – он потянулся поцеловать хозяина, будто извиняясь, но вдруг отстранился, удивленно глядя на несколько белых капель на губах Мао.

Тот рассмеялся:

– Ты вкусный.

Экка зажмурил глаза, так стыдно было даже думать об этом.

Мао потянулся за влажной салфеткой. С некоторых пор целая коробка прочно поселилась на прикроватной тумбочке, потому что им обоим было чертовски лень идти мыть руки, а потребность в этом возникала часто.

Он вытер руки и притянул Экку к себе. Мальчик сперва не слишком хотел целоваться, но после пары мгновений нашел это даже приятным.

Они забрались под одеяло и Экка, как обычно, обнял Мао и устроил голову у него на плече.

– Спокойной ночи, Мао-сан...

– ...Желают только детям...

Они одновременно и очень похоже улыбнулись и тут же уснули.

Над городом уже поднялось солнце.

* * *

– Ну и какого черта?!

Боже, зачем так орать! Я попытался разлепить глаза. Получилось только со второй попытки. Причиной нашей столь ранней побудки оказалась Фрау Линд, стоявшая на пороге моей комнаты и грозно сверкавшая глазами.

Я сел в постели и сжал виски.

– Не ори так, мальчишка спит, – сообщил я минуты через две, хотя сам прекрасно понял, что Экка только притворяется спящим. Кстати, притворяется он хорошо.

Фрау делает каменное лицо.

– Такацио, ты с ума сошел? – проникновенно спрашивает она.

– Я? – я дотянулся до сигарет на тумбочке и закурил. – Нет пока, а что?

– Боже. Я-то думала, что про слугу – это глупая шутка! А ты, оказывается... Где ты его взял?

Пожимаю плечами.

– Купил на Стройке.

Фрау выглядит очень серьезной:

– Кто его родители? Его ищут?

– Успокойся, – глубоко затягиваюсь и выпускаю дым. – Его мать отказалась от него. В его родной школе о нем ходят жуткие слухи и...

– Стоп. Он продолжает посещать занятия? – кажется, у нее волосы на голове шевелятся. Выглядит чертовски забавно. Представляю ее себе в роли Медузы Горгоны и стараюсь не засмеяться.

– Да. Школу, театр и – до вчерашнего дня – тренировки по кэндо.

– И ты... был в его школе? – по-моему, она сейчас будет биться головой о стену.

– Встречал после занятий.

– Хочешь сказать, там знают, что он у тебя живет? – я начинаю опасаться за ее душевное здоровье.

– Ну, вроде того.

– Мао?

– Да.

– Ты сам понимаешь, что этим мальчишкой ставишь под угрозу всю нашу работу?

– Почему? – я пару мгновений моргаю.

– По факту, мать твою!

– Не поминай маму, накаркаешь... – машинально отвечаю я.

– Мао! Ты чем думал?

– Сама не догадаешься?

– Оно и видно! – она срывается на шипение. – В городе другие законы. И даже твои деньги... Публика любит тебя. Но любит до тех пор, пока ты прячешь грязь. То, что ты живешь с мальчишкой тебе не простят. Ты хочешь быть вторым Майклом Джексоном? Вторым – уже не солидно!

Я мотаю головой. В чем-то она права. Черт. Во всем права. Я слишком привык к тому, что мне все можно. Не все.

– Хочешь сказать?

– Ты должен избавиться от этого ребенка, – жестоко заявляет Фрау.

– Его не примут домой, – тихо говорю я.

– Мао, что я слышу? Ты за кого-то волнуешься? А что насчет тех девочек, которых ты трахал у себя в гримерке? Может разыщем их и воспитаем всех твоих сыновей и дочек? А что насчет мальчишек, которым ты жизнь сломал? Когда они в крови приползали домой и гордились тем, что их отымел Такацио Мао? Им ты ничем не хотел помочь?

– Тише, – едва слышно прошу я.– Пожалуйста, замолчи.

Больше всего на свете я не хочу чтобы он это слышал... Он ведь ничего не скажет... но ему больно будет знать.

– В общем так: ты немедленно что-нибудь делаешь, чтобы этого мальчика здесь не было. Можешь хоть колдовать, меня не интересует. Но я не намерена терпеть эту твою новую игру. Придумал, покупать себе наложников...

Она поднялась и ушла, хлопнув хорошенько дверью спальни. Я склонился над моим мальчишкой. Он лежал все так же неподвижно, с закрытыми глазами. А по щекам бежали слезы.

Я не помню как – я целовал его, шептал что-то ласковое, о том, что я тварь, что он не виноват, что он самый лучший и достоин большего...

А он плакал, обняв меня за шею и прижимаясь ко мне. Мы не один час провели так – просто не отпуская друг друга, и я с ужасом думал, что я даже спать-то без него разучился, не то что жить.

– Мао-сан... – наконец начал он. – Я все понимаю... я...

– Экка, – я прервал его жестом, решившись наконец. – Я не могу ослушаться Фрау, потому что она права. Но я не могу отпустить тебя, потому что... я без тебя не умею уже. Ты тут и десяти дней не пробыл, а для меня – как будто всю жизнь. И это и правда была жизнь, просто новая, – я вижу, как он снова плачет. И через силу продолжаю. – Я хочу, чтобы ты сам принял решение. Если ты хочешь уйти – уходи. Я помогу тебе всем, чем сумею, я... Но если ты захочешь остаться... я пойду против Фрау и к черту все... – колючий ком проступает в горле и я... – Экка! – Я ударяю ладонью по простыням. – Что ты со мной сделал?! Я плачу! Я... я уже лет двадцать, как не плакал... – шепчу я с ужасом.

Он обнимает меня за шею и целует, собирая губами слезы.

– Мао... Я... я хочу остаться, – шепчет он, – я твой, я тебе принадлежу, слышишь? Только тебе! Душой и телом, весь, без остатка, как бы трудно это ни было!

Я целую его в ответ, впервые так. Я вообще впервые целуюсь так – это не страсть и не похоть, это счастье.

– Экка...

Плевать на все! Да пусть подавятся своей моралью. Я никуда его не отпущу больше. Что-то из этого я говорю вслух, и он смеется сквозь слезы.