Часть первая. Stranger (Незнакомец).

– Никто и не говорил, что я тебе что-то должен! – проорал молодой юноша в распахнутую дверь дома на улице Ориторо[1]. Его глаза недобро горели, а рыжие волосы, отливавшие медью в свете закатного солнца, растрепались.

– Ты мой сын, маленькое отродье! Конечно, ты мне что-то должен! Ты оскорбляешь мой дом своим присутствием и травишь мою жизнь вот уже шестнадцать лет! – ему в спину летел визгливый женский голос все то время, что он шел по дорожке между деревьев от дома к улице.

– Иди к черту! – выкрикнул он напоследок, чуть повернув голову. – Я больше никогда сюда не вернусь! Живи спокойно!

Женщина в переднике и коротком домашнем халате выскочила на крыльцо лишь минутой спустя. Ее лицо раскраснелось, глаза испуганно обшаривали улицу. Но она никого не увидела.

– Экка! – закричала она почти жалобно. – Экка! Вернись!..

Но никто ей не ответил.

Женщина опустилась на ступеньки и заплакала.

– Экка... Экка... – повторяла она, когда приехали вызванные соседями врачи.

Женщину доставили в больницу с тяжелым нервным срывом.

Он все бежал и бежал уже несколько кварталов. Раз мать не хочет его видеть, раз считает недостойным семьи... да пожалуйста! Никто и не говорил, что ему сильно нужна эта чертова семья!

На перекрестке улиц Ориторо и Амира он остановился.

Стоп, стоп. И что ты собираешься делать теперь, Экка?..

Разумеется, когда ты сбежал из дома, в кармане у тебя – мелочь, оставшаяся от школьного завтрака, в голове – пожар от скандала с матерью, а на город опускается ночь... что-то с этим делать надо.

Конечно, у Экки был друг. Но у друга были родители, которые и так его, Экку, недолюбливали. Его многие недолюбливали и считали... немного тронутым, что ли. Потому что для своего возраста он был... странным юношей. Единственными людьми, которые могли его вынести были: Якио и Акота Симура, его старшая сестра и младший брат, и Ануши, его лучший друг. Были и другие – например, Микель Айсару, уличный художник, или Инуе-сан, тренер по кэндо – но они были скорее знакомыми.

У Ануши дома родители, значит к нему нельзя. Он не хотел показывать себя ребенком, неспособным справиться со своими проблемами. Не хотелось, чтобы потом Ануши опять устроили выволочку за горе-дружка.

Акота на два дня уехал со школой на какую-то экскурсию, да и если не уехал бы, то остался бы утешать мать. А вот Якио – та уже взрослая, живет с мужем на площади Сагасу, да они так не вовремя улетели в Испанию, как раз вчера.

Попроситься переночевать к Микелю? Да он едва концы с концами сводит – живет на речном плоту, недалеко от северной набережной – да и потом... мало ли. Все-таки он бродяга. Да и странный такой.

Ну а о том, чтобы прийти поздно вечером к Инуе-сан, вообще речи не могло быть.

Когда Экка перебрал всех своих знакомых, он обнаружил себя в парке. Небо у него над головой мрачно поблескивало звездами, темнели вокруг аллеи.

Не самое лучшее место, чтобы гулять по вечерам, особенно если верить газетным заметкам о недавно произошедших здесь убийствах. Мать уже успела прожужжать ему все уши – не ходите с Ануши в парк, там объявился маньяк, там убийства, там кошмар и ужас, не ходите с Ануши в парк...

Как же она иногда доставала! Конечно, где-то в глубине души Экка отдавал себе отчет в том, что мать желает ему добра. Но зачем же желать этого добра так назойливо?..

Экка устроился на одной из скамеечек в глубине парка, постелив на дощатое сидение куртку и положив руки под голову. Остается только надеяться, что никто не найдет его здесь раньше рассвета. Надо хоть чуть-чуть поспать, а утром... утром он что-нибудь придумает.

«Ты мой сын, маленькое отродье! Конечно, ты мне что-то должен! Ты оскорбляешь мой дом своим присутствием и травишь мою жизнь вот уже шестнадцать лет!»

– Ты же мать, черт возьми, – сказал он в небо, – ты же должна меня любить... или хотя бы пытаться понять... Хотя бы пытаться... Неужели тебе совсем неинтересно знать?.. Неужели ты действительно можешь делать выводы о том, какой я на самом деле, если ты даже понятия не имеешь о том, чем я живу?!

Почему... почему никогда она не была такой, как мать, например, Ануши? Первое время, когда друг иногда скидывал смс в духе: «Извини, не приду сегодня, иду гулять с родителями ^__^ Удачи», Экку душила черная зависть. Конечно, мать Ануши тоже была надоедливой и часто мешалась... но таковы уж они, матери. С другой стороны, она принимала участие в жизни сына и уважала его. Когда Ануши заявил, что собирается все лето посвятить игре в маленьком театре, а не посещению лекций по психологии, как хотели его родители, мать конечно, расстроилась, но вскоре поняла, что Ануши настроен серьезно и отступила. Не стала даже возражать, когда узнала, что там же будет играть и Экка, которого она сильно не любила. Раньше Экка завидовал, а сейчас привык. Наверное, ему просто не повезло.

Мать Экки никогда не интересовалась, чем он живет – она по умолчанию считала его бездарным, неблагодарным лентяем.

А Экка вот уже несколько последних лет жил театром «Тасайна»[2].

Он был там с самого начала. Тасайна открылся на деньги Якио, его сестры. Она удачно вышла замуж и с помощью мужа исполнила свою главную мечту: открыла маленький театр, куда приходили все те мальчишки и девчонки, что бредят сценой. Там почти не платили, и почти не брали денег за входной билет, и вскоре Тасайна стал достаточно популярным местом среди жителей западного района, тех, кто тянулся к искусству.

Те, кто приходил в театр без особого таланта, скоро уходили – из-за отсутствия денег или просто потому, что надоедало. Оставались только те, для кого сцена действительно была призванием.

Экка редко играл, но много занимался режиссурой и скоро завоевал уважение всей труппы. Большинство новых спектаклей без споров отдавали под его руководство. Он никогда не считал себя талантливым, но эта работа ему нравилась, а все остальное получалось само собой.

Завтра он получит ключи у сторожа Тасайна, и поживет там какое-то время. А потом... потом что-нибудь получится. Либо Якио вернется из Испании, либо мать, наконец, поймет, что от нее требуется... ведь разыскать его не так уж и сложно – все вокруг знают о том, что Экка Симура режиссер в Тасайна, да только матери все равно...

Экка заворочался на скамейке. Переночевать в парке назло матери. Плевать на всех маньяков и что там она еще говорила... плевать. Может его убьют сегодня, а она будет потом жалеть и думать, что на прощание назвала его отродьем.

Он проснулся как раз когда парк готовился к рассвету – солнце еще не показало свой сочный край из-за горизонта, но небеса уже просветлели, и ночь отступала. Прислушавшись, он понял, что на соседней аллее шуршит под чьими-то ногами гравий.

«Уборщик? Ранний прохожий?.. Или...» – внезапная мысль резанула еще не проснувшийся мозг. – «Только этого мне не хватало!»

Жить вдруг жутко захотелось.

Он, оставив на скамейке куртку, быстро и бесшумно добрался до кустов и устроился за ними. Как раз вовремя – совсем недалеко от того места, где он только что сидел, показался человек.

Он был очень высок. Глаза прятались за темными очками, а прекрасно уложенные черные волосы бликовали фиолетовым. На плечи, поверх европейского светло-голубого костюма, был наброшен длинный черный плащ, а руки спрятались в легких черных перчатках. Он остановился на уровне скамейки, чтобы закурить, и только потом, казалось, обратил внимание на куртку, там оставленную.

Вскинул брови и огляделся, а не найдя никого, вдруг недобро усмехнулся. Экке показалось, что незнакомец знает о его присутствии, и более того, знает, где именно он прячется.

– Господин! – с дальнего конца аллеи к незнакомцу спешил мужчина в простом черном костюме. Светлые волосы коротко острижены, глаза так же скрыты очками. – Изуми-сан уже ждет вас, – он замер на почтительном расстоянии.

– Как думаешь, Кин, а не подобрать ли нам котенка? – глядя в никуда, спросил незнакомец.

Названный Кином нахмурился, оглядываясь, потом заметил куртку:

– Вы хотите сказать?..

– Да, – незнакомец кивнул, выпуская струю дыма, потом рассмеялся. – Впрочем, это так, шальная мысль. Скажи Изуми, что я буду через минуту.

– Как прикажете.

Кин исчез, так бесшумно, словно и не появлялся. Незнакомец еще немного постоял, докурил сигарету и отправился вслед за ним.

Только когда шаги стихли, Экка рискнул выбраться из своего укрытия. Из странного разговора мужчин он понял одно – они оба не ставили под сомнение его присутствие.

Он собирался дождаться восьми утра, получить ключ у вахтера Тасайна и спокойно дождаться там репетиции. Но планам этим не суждено было осуществиться.

Они напали на него около выхода из парка. Их было не то семеро, не то больше, он не успел сосчитать. Они были вооружены битами и кастетами, хотя и без этого справились бы с худеньким Эккой. Он уже попрощался с жизнью, глядя на приближающийся к его лицу кастет... но удара не произошло.

– Ты чё?! – возмутился тот, что собирался бить.

– Ничё! – в тон ему ответил второй, остановивший его. – Кому он нужен, если ты его щас размажешь?

Экка не помнил, как его волокли куда-то, по подворотням, переулкам. Когда он более или менее пришел в себя, они были в одном из домов Стройки.

Это место нельзя было спутать ни с чем. Стройкой окрестили район, где когда-то власти города собирались построить новый квартал – огромный, шикарный, для отдыха и проживания богатых людей. Но что-то пошло не так, и проект закрыли. Разумеется, ветхие недостроенные здания тут же разделили между собой бродяги, нищие, беспризорники и местные разбойники.

Он лежал в углу, в горе какого-то тряпья, связанный. Все тело нещадно болело после драки – лицо, слава богу, было цело, и вроде как ничего не сломано, но помяли его изрядно.

– Сколько дашь? – с явной претензией спрашивал один, голос которого Экке был смутно знаком. Один из нападавших.

– Ваши три тысячи, – ответил человек, которого Экка еще не видел. Он говорил с явным американским акцентом.

Экка наблюдал, как доллары кочуют из рук в руки и приволокшая его банда исчезает. И только потом начал медленно осознавать, что его продают.

– Стойте! – хрипло прорычал он американцу. – Что вы собираетесь делать?! Меня будут искать!

Тот усмехнулся, присаживаясь на корточки рядом:

– А ты уверен? Всякое случается с мальчиками, которые ночуют в парках... думаю, все спишут на местного маньяка и организуют тебе могилку. – Экка с ужасом понял, что американец прав. – Расслабься, – он сказал это вроде бы ласково, но в то же время как-то гадко. – Продадим тебя в хорошие руки. Будешь славно жить... многие беспризорники о такой жизни только мечтают... – он погладил юношу по щеке.

* * *

Встреча с Изуми измотала меня просто донельзя. Ну неужели нельзя написать приличную статью без меня? Обязательно нужно сидеть и капать мне на мозги... Если бы не Кин, который вечно берет все на себя, я бы уже давно разругался с этим безумным репортером и... Нет, разумеется, Изуми хороший парень. Наверное, я даже должен быть благодарен ему за то, что он так хорошо пишет обо мне уже не первый год. Но знаете... иногда эти журналюги такие невыносимые!

Мне просто необходимо какое-то расслабление. Столько всевозможных дел навалилось...

– Кин, отвези меня на рынок Стройки, – велю я сидящему за рулем парню.

– Что? – в зеркало я вижу как его глаза расширяются. – Вы уверены?

– Кин, – устало вздыхаю. – Ты же знаешь, что для меня там безопасно.

Он кивает. Пробыв моим менеджером пять лет, невольно привыкнешь, что для меня все безопасно и мне все можно. В конце концов, я заслужил это.

Мало кто знает, что в районе Стройки есть рынок. Там можно купить все, что угодно, и особенно то, что незаконно. Догадываюсь, почему его не гоняет полиция, но это совершенно неинтересная история. У старой стройки свои законы, это целый городок, погрязший во все возможных мерзостях и применять к нему обычные мерки глупо.

До рынка мы добираемся к десяти вечера – все-таки Изуми страшно выбил меня из графика. Уже стемнело, на тех улицах, где торговля более оживлена, горят редкие фонарики, поставленные владельцами прямо на тротуарах.

– Жди меня здесь, – велю я Кину.

– Может быть, все-таки... – он не хочет отпускать меня одного в такое место.

Я чуть опускаю очки, чтобы он увидел мои глаза. Кин должен понять, что я прав. Он отлично знает, как я могу смотреть, и как этот взгляд влияет на людей.

Захлопываю дверцу черного ягуара, оставив Кина за рулем, и ныряю в темноту Стройки.

Все-таки это место тянет меня чем-то. Разведенные в полуразрушенных домах костры, торговцы всем-чем-нельзя-торговать... в этом есть что-то романтичное. Романтика руин.

Здесь я только наблюдатель.

Скольжу вдоль улиц, разглядывая беспризорников, бродяг, товары и торговцев. Они все чуют, что мне здесь не место. Провожают злыми взглядами, скалятся, но никто не осмелится приблизиться ко мне, стоит им только угадать блеск моих глаз за очками. Я нездешний, но я бог.

Притормаживаю у лавки Брауна – хотя лавка, это сильно сказано. Поседевший американец сидит на ветхом стуле, разложив свой товар на асфальте. Среди его сегодняшних предложений – пара пакетиков героина, кое-какое золото (замечаю кулон, недавно виденный мною на шее жены мэра...тот самый, а не подделку), но мой взгляд задерживается на главном хите сегодняшнего вечера – маленьком мальчишке.

Вокруг него уже собрались люди, человек шесть-семь, что непривычно много. Большинство из них – слуги городской знати, пришедшие сюда в поисках хорошего развлечения для своих хозяев.

Мальчишка сидит на коленях, глядя на асфальт перед собой. На шее у него железный ошейник с цепью, которая оканчивается кольцом в стене.

– Сколько? – спрашивает кто-то.

Браун медлит секунду, всматриваясь в лицо предполагаемого покупателя, потом отвечает:

– Двадцать для начала.

Я стою в отдалении, наблюдая за торгами и разглядывая предмет споров. Он хорош собой, даже очень. Волосы рыжие, но на лице нет ни следа веснушек. Я не вижу его глаз, но догадываюсь, что они карие. Тонкие руки, нежная кожа со следами побоев... купив такого заморыша, его придется выхаживать, пусть и недолго, но зато потом... он красивый, просто сейчас этого не видно.

Двадцать тысяч за такого бишонена – мелочь. Но все понимают, что купить такой сувенирчик – это большой риск. В Городе действуют иные законы, чем на Стройке, а у мальчишки на лице написано – несовершеннолетний.

Разумеется, он мне нравится. Один взгляд на хрупкие запястья, перетянутые грубой веревкой, отдается сладкой судорогой внутри. Когда цена мальчишки подходит к пятидесяти, я все еще не уверен, но...

Я приглядываюсь к его одежде и узнаю куртку. Так вот ты какой, парковый котенок.

– Пятьдесят пять.

Мой тихий, но уверенный голос заставляет всех оглянуться. Котенок тоже вскидывает глаза, и я тону в его восхитительном взгляде, цвета меда. Карие? Какая банальность! Нет, его глаза просто магического цвета – теплого золота. При взгляде в них я подавляю дрожь. Только представить, как они увлажняются, как по щекам сбегают тонкие дорожки слез... Он мой.

– Шестьдесят, – пытается возразить служанка мэра. Меня на мгновение прошибает интерес, кому предназначен мальчишка: самому мэру или его жене.

– Семьдесят, – цифра вспарывает пыльную тишину переулка. Я почти слышу, как в головах собравшихся идут подсчеты. Служанка мэра опускает плечи – она выкупила кулон своей хозяйки, и больше денег у нее нет. Ну, кто еще? Я обвожу публику презрительным взглядом. Он мой. Никто не решается возразить.

– Продано! – гаркает Браун своим хриплым голосом.

Он отстегивает ошейник, и толкает мальчишку ко мне. Я вижу страх в глазах, я чую его дрожь и ужас. И дерзость. Он не пытается сбежать – у него связаны руки, да и местности он не знает. Кроме того, меня не покидает уверенность, что он не ел и не спал уже очень долго.

Выуживаю из кармана мобильник и набираю короткий номер Кина.

– Машину к лавке Брауна.

Едва убрав телефон, я понимаю, что котенок вот-вот потеряет сознание. В последний момент успеваю подхватить свой трофей на руки.

Черный ягуар появляется четверть секунды спустя. Люблю исполнительность Кина.

– Господин, – тихонько обращается ко мне Кин, пока мы едем по ночным улицам.

– Слушаю, – так же тихо отвечаю я, стараясь не потревожить сон мальчишки. Он спит на заднем сидении, свернувшись калачиком под пестрым пледом, который Кин выудил из багажника. По-моему, у Кина есть все и на все случаи жизни.

– Вас видели на Стройке и... вы уверены, что никто не расскажет об этом?

– О, нет. Сказать, что они видели меня на рынке Стройки, значит признать, что они сами там были. А если человек возвращается со стройки живым это значит две вещи.

Кин вопросительно приподнимает брови.

– Либо, что он там свой человек, либо что это я.

Его губы трогает легкая улыбка. Кина слегка забавляет моя самоуверенность, но он знает лучше других, что я не преувеличиваю.

– Но если...

– На случай «если» у меня есть ты, – мягко обрываю его я.

Иногда кажется, что Кин слишком беспокойный. Но это только видимость, просто ему очень важно знать мое мнение, поэтому он так часто задает вопросы даже о том, что ему вполне ясно.

Кин согласно кивает.

– Сколько вы отдали за него? – спрашивает он погодя.

– Семьдесят.

– Тысяч? Долларов? – осторожно уточняет он.

– Было бы странно заплатить так мало или в енах, не находишь?

Он кивает. Ему и в голову на самом деле не пришло, что я мог заплатить за мальчишку семьдесят долларов или семьдесят тысяч ен – это и правда слишком мало. Но, зная меня, Кин уже готов услышать ответ «Нет, семьдесят процентов прибыли от следующего концерта» или что-нибудь в этом роде.

* * *

Экка открыл глаза, чтобы увидеть белый потолок и спокойные бежевые стены. Он лежал на диване в просторной гостиной, принадлежавшей, похоже, весьма состоятельному человеку. Здесь не было излишнего блеска или стремления покрасоваться, нет, напротив: в простых, но изысканных линиях был шик и роскошь, но такие, которым незачем привлекать к себе внимание.

Медленно, почти по секундам он начал вспоминать произошедшее ранее: американца по фамилии Браун, продажу... и, да конечно. Незнакомец из парка, который его, Экку, купил.

Юноша не успел подумать, хорошо или плохо – незнакомец ему не нравился, но кто знает, каким бы оказался другой хозяин. Дверь открылась и в комнате показался мужчина, которого Экка видел ранее в парке. Пару секунд он силился вспомнить – как же называл его незнакомец.

– Я Кин.

Да, точно. Кин.

Экка неуверенно кивнул, садясь на диване. «Наверное, надо сказать что-то».

– Экка. Экка Симура.

Кин присел рядом, вполоборота к юноше. Экка незаметно разглядывал его. Теперь на Кине был черный костюм с высоким воротничком, что придавало ему сходство со священником, если бы не темные очки, которые он держал в руке. Он выглядел молодо – лет двадцать пять, или даже чуть меньше. И Экка не заметил в нем никаких лишних деталей, словно он специально старался не привлекать внимания.

– Я объясню тебе все позже, Экка, – в его тоне не было особой фамильярности, не было и холодности, и располагающий взгляд карих глаз заставил юношу проникнуться симпатией. – Сейчас тебе нужно привести себя в порядок и поесть.

Экка кивнул и дал проводить себя в ванную комнату. Как и гостиная, она была в меру шикарной. Вся сантехника блестела чистотой и ухоженностью, все до одной лампочки, расположившиеся по периметру потолка, горели ровным светом. Внимание привлекало только высокое зеркало на одной из стен – от пола до потолка. Экка огляделся в поисках личных вещей – зубных щеток, тюбиков с кремом для рук, шампуня или хотя бы геля для душа, но ничего не нашел. Все было спрятано в высоком белом комоде, стоявшем около стены. Оттуда Кин извлек полотенце: выдвинул самый нижний ящик, посмотрел туда, а потом оглянулся на юношу, словно бы прикидывая – подойдет ему какой-то цвет или нет. В итоге Экка получил светло-зеленое.

– Спасибо, – неуверенно сказал он.

– Подожди, я принесу халат, – Кин исчез за дверью, а Экка устроился на стуле, стоявшем рядом с комодом.

Халат оказался одного цвета с полотенцем. «Спорю, щетка будет такой же» – мрачно пошутил про себя юноша.

Потом Кин открыл второй сверху ящик комода. Там выстроились рядами гели для душа. Экка с интересом наблюдал со своего места.

Кин по очереди перебирал бутылочки – некоторые едва задевал пальцами, некоторые доставал, качал головой и ставил обратно, некоторые открывал и нюхал, а периодически поглядывал на юношу.

Наконец он поставил одну на комод и закрыл ящик. Экка чуть наклонился вперед, чтобы прочесть на этикетке: «Vanilla».

– Мочалки и губки в третьем ящике, я жду снаружи, – коротко сообщил Кин и снова скрылся за дверью.

Экка посидел еще немного, раздумывая: Кин знал, что его любимый запах ваниль, или просто решил что это ему больше всего подходит; а потом полез в душ.

Ему понадобилось мало времени на водные процедуры, гораздо больше отняло разглядывание себя в зеркало – синяков и порезов оказалось не так уж и много, и виднелись они уже слабо. Экка посчитал, и сделал вывод, что со времени его избиения прошли уже сутки. Яркими были только следы от ошейника и веревок.

Оставшись вполне довольным, Экка надел халат и вышел.

Кин проводил его в другую комнату, совмещавшую в себе кухню и столовую. Помещение было светлым, благодаря одной стене, которая вся была занята окном и маленькой дверью, ведшей на балкон. Все вещи были двух цветов – белого и темно-синего и в старинном стиле – тонкие витые ножки у стола, и подлокотники у стульев, бархатные сидения, лепнина на потолке. Длинной стойкой комната делилась на две неравные части – большую для столовой и малую для кухни. Со стороны столовой стойка была задрапирована белой тканью, и эта деталь навела Экку на мысль о долгом труде дизайнеров. Задняя стена, отведенная под кухню, и вся кухонная мебель была тех же цветов, но в современном стиле.

– Садись – кивнул Кин, проходя за стойку.

Экка устроился за столом, лицом к окну и выходу на балкон. Там в свете утреннего солнца грелись большие деревянные ящики, в которых росли целые клумбы разнообразных цветов, и уютная плетеная мебель – пара кресел и столик. Экка с интересом отметил расположение и форму балкона – он был угловым и выдавался чуть вперед из общего массива дома, что давало огромное преимущество: одинаково хорошо было наблюдать и рассветы, и закаты. Кроме того, это был самый последний этаж одного из очень высоких домов и, насколько Экка мог увидеть со своего места, оттуда открывался шикарный городской пейзаж.

Пока юноша изучал обстановку вокруг себя, перед ним появился приготовленный Кином завтрак: тосты, оладьи с джемом и совершенно шикарная яичница-глазунья. Когда к этому прибавилась чашка ароматного, явно вручную молотого кофе, Экка подавил желание облизнуться.

Кин занял ближайший стул, чуть повернув его к юноше. У него в руках тоже устроилась чашка.

– Приятного аппетита, – пожелал он настолько естественно и просто, что Экка даже не смутился.

– Спасибо, – не отрываясь от еды ответил он.

Кина совершенно невозможно было стесняться – он мгновенно создавал о себе очень приятное впечатление.

Когда с едой было покончено, Экка отодвинул тарелку и показал, что готов слушать.

– Твой новый хозяин, Такацио Мао, – Кин замолчал, ожидая реакции.

Юноша нервно ухватился за край стола:

– Серьезно? Тот самый Мао... – Экка задохнулся.

Конечно. Он должен был узнать! Наверное, его сбили с толку темные очки. Такацио Мао!

Около десяти лет назад (Экке тогда, правда, было всего шесть, но он все равно помнил) Мао покорил слушателей всех возрастов, полов и национальностей своей музыкой и песнями. Такие хиты как, например, «Pack rat»[3] или «Deeper than the sky»[4], крутились до сих пор и стали почти классикой. Мао был хорош собой, обаятелен, а его песни обладали буквально демонической энергией. Экка помнил, как сестра плакала, когда Мао объявил, что уходит со сцены на неопределенный срок. Что самое интересное, его не забыли. Его имя так же часто мелькало в газетах – то устраивает благотворительный бал, то спонсирует детский приют, то свидетельствует в суде, то замечен с неустановленной девушкой... Он больше не писал песен, но от него все так же фанатели. Самого Экку это обошло стороной, он никогда не интересовался музыкой, но не считаться с тем, как к Мао относилась общественность, было невозможно.

Кин молчал, давая юноше время справиться с услышанным.

– А вы? – задал отвлеченный вопрос тот.

– Я его менеджер.

– Не знал, что менеджеры занимаются такими вопросами, – тихо сказал Экка, и уже хотел прибавить «впрочем, меня это не касается», но Кин улыбнулся:

– Когда Мао-сан собирал штат своих сопровождающих, или свиту, как он предпочитает выражаться, он говорил так: мне нужен ангел-хранитель, который позволит написать слово «менеджер» на своей визитке.

– Ах вот оно что... – протянул Экка.

– Мне велели занять тебя до вечера, – сказал Кин после паузы.

– А что потом? – тихо спросил Экка. – Что он сделает со мной?

– О чем спросил тебя Браун, перед тем, как выставить... на продажу?

Юноша трогательно зарделся:

– Девственник ли я.

– Сомнений в том, зачем ты оказался здесь, больше нет, верно?

– Нет. Просто... это так странно, что он... ну... – Экка все соображал, как бы сказать поделикатнее, – что ему нравятся мужчины.

Кин рассмеялся:

– Ты будешь в шоке, но большинство людей, работающих на публику, из тех, кого я знаю, разумеется: актеры, режиссеры, музыканты, певцы, танцоры, поэты, писатели, политики и прочие сливки нашей общественности – ни за что в жизни не назовут себя «гей» или «би», но и не откажутся от возможности провести ночь с симпатичным мальчиком.

Экка слегка дернулся:

– Мерзость какая.

– Прости, я сказал лишнего, – Кин вдруг ласково положил руку ему на плечо. – Не бойся, Мао-сан не самый худший вариант.

* * *

Проспав четыре часа и оставив мальчишку под присмотром Кина, я унесся по делам. Сначала заехать в свой офис в центре – послушать отчет об очередной пришедшей горе писем, просмотреть (просто из интереса, разумеется) предложения сняться в рекламе и кино, вывалить все в мусорную корзину и успокоиться.

И только потом, выкурив пару сигарет, подумать о том, что существует в этом мире одна единственная женщина, которая вертит мною так, как ей угодно.

Она, Фрау Линд, была другом моего детства. Первой, кто признал мое творчество. Мы долго работали с ней – она воспитывала во мне вкус к словам и нотам, заставляла писать и играть денно и нощно, а после взялась раскручивать. Как ни странно, ей это удалось – отобранные ею песни сделали меня звездой, созданный ею образ до сих пор существует в мечтах школьниц и домохозяек. Скажете, я слишком нескромен? Ну да, есть немного.

Фрау собрала все возможные награды, стала самым желанным продюсером... и ушла в десятилетний отпуск, чтобы устроить личную жизнь. Я отправился сразу за ней. Вернее, я попытался завязать с музыкой. Я коротал время на светских раутах, издавал томики стихов под ничего не значащим псевдонимом... А она вышла замуж, дорастила дочь до семи лет... Теперь ее отпуск заканчивался и я знал, что возвращение сотрясет общественность, так же точно, как и то, что меня оно не обойдет стороной.

Я получил ее письмо три дня назад. Она писала, что хочет отпраздновать свое возвращение концертом своего самого успешного подопечного – Такацио Мао. Разумеется, я был согласен. Я не мог не согласиться, потому что перспектива почувствовать себя юнцом, которому море по колено, приятно грела сердце.

Фрау, в лучших традициях, устроила легкое брожение воздуха вокруг своей персоны – она отказалась встречаться или разговаривать со мной раньше дня концерта. Ей можно простить. Ей можно простить все.

Покинув офис, я начинаю носиться по городу. Очень не хватает Кина – без него я как без рук. Портные, ателье, примерки, пробы макияжа для концерта – я мотаюсь, как электровеник, и руководствуюсь при этом расписанием, составленным человеком, которого я не видел десять лет. Вам смешно? А мне некогда смеяться.

Мне демонстрируют эскизы концертного костюма, одобренные ею ранее, разрешая выбрать. Ткани и цвета – все, что разрешила она теперь проходит мой контроль. Примерки, булавки, грим... А еще посетить площадку, где мы собрались выступать, посмотреть декорации, встретиться с музыкантами, хореографом и прочими-прочими-прочими. В течение нескольких часов меня крутят на сцене, сгибая под разными углами, чтобы подобрать самое выгодное освещение. Интервью я даю в ресторане, пытаясь при этом поесть, посмотреть свое расписание на остаток дня, и не убить Изуми, который как всегда чересчур скрупулезен. Но все-таки хорошо, что я с ним не разругался – в том состоянии, в котором я сейчас нахожусь обо мне можно такое написать... ой, мама не горюй! Но Изуми позаботится, чтобы все вышло лучше некуда, да еще даст почитать конечный вариант Кину, который переправит все так, что я (как обычно) окажусь в выигрыше.

Боже! Я отвык от требовательности Фрау – да разве все это можно успеть за один день?! Или я просто постарел, за то время, что мы не виделись? Мне было всего двадцать два, когда я давал последний концерт.

Вечером, когда на улицах разлилась ночь, ведя машину к своей квартире на Киноху, я получаю короткую смс: «А ты не утратил хватки, mein liebe[5]». И вздыхаю спокойно – она следила за моими передвижениями, она пробовала на вкус мое сегодняшнее состояние, она хотела знать, на что я еще гожусь... она довольна.

Оказавшись у дверей в свою квартиру, ловлю себя на том, что улыбаюсь.

Кин встречает меня в прихожей и мои мысли мгновенно возвращаются от Фрау к моей новой игрушке.

– Как мальчишка?

Кин смотрит на меня, полускрывая свое неодобрение. Ему не нравится, совсем не нравится, что я так легко подписываю приговор котенку. Но он не будет говорить это прямо, он не будет явно показывать это. Он скроет свое мнение, но скроет ровно настолько, чтобы я прочел его. Он не будет ничего навязывать мне. Но покажет.

– Мы гуляли по городу, – тихо объясняет он.

– Ты знаешь, что я не это хочу услышать.

Он знает.

– Он не готов, совсем не готов. Ему нужно время, чтобы стать... таким, как вам нужно.

Я недовольно вскидываю голову:

– Ты еще скажи, ему учитель нужен... Ладно. Я не буду слишком мучить его, ты доволен?

Кин кивает. Еще бы он был недоволен! Хотя «слишком мучить» – понятие, конечно, растяжимое... Просто я оставлю его вменяемым. И Кин знает, что я ни на грамм не уступаю ему.

– Какие будут распоряжения, Мао-сан?

– Приведи его в гостиную через десять минут, – я едва подавил желание сказать «подай», но решил, что с Кина хватит моих издевок на сегодня.

– В гостиную? – это обозначает: «Что это вы задумали, господин?», а мой менеджер лихорадочно перебирает все колюще-режущие предметы, которые в этой гостиной находятся.

– Да.

А это значит «А я тебе не скажу!» и противный смех. Только со стороны кажется, что Кин излишне часто переспрашивает – для меня это вполне конкретные вопросы по существу.

Гостиная в этой квартире – едва ли не самая функциональная комната. Здесь я подписываю контракты, принимаю самых важных людей и тому подобное. Вчера я бы еще сказал, что я отдыхаю здесь, но теперь я снова под руководством Фрау, а это значит, что больше я не отдыхаю. Никогда.

За те десять минут что у меня есть, я получаю факс от Фрау. Что у нас там? Замечательно. Убейте меня. Завтрашнее расписание.

Проглядывая листок, я делаю глоток из чашки кофе, принесенной Кином ранее. Судя по температуре – ровно за две минуты до того, как я вошел в эту комнату. Такой исполнительности не стоит удивляться, он просто много тренировался.

В своем расписании Фрау учла все мелочи, кроме трех: мне нужно есть, спать и у меня нет реактивного самолета, чтобы передвигаться с такой скоростью.

Ручка двери тихонько поворачивается. Глухой, едва слышный щелчок. Два шага. Мальчишка замер в нерешительности.

– Добрый вечер, Мао-сан, – голос дрогнул.

– Добрый.

Только тут я оборачиваюсь. Как я и говорил, если его отмыть, он весьма пригоден к пользованию.

Молчание становится тяжелым и я почти чувствую, как он начинает паниковать.

– Иди сюда.

Как же он хорош, бог мой! Как же он хорош... За тот короткий момент что он делает еще два шага ко мне, я чувствую себя героем какого-то фильма. Знаете, эти банальные сцены, когда герой видит свою будущую возлюбленную? Ну вот. От движения слегка всколыхнулись, поймав на себя свет, его шикарные волосы. Медь, самая настоящая медь. У него очень длинные ресницы – он медленно поднимает их и я тону в плавленом золоте его глаз. А эта пара шагов... преисполнена восхитительной грации. Почему-то мне хочется сравнить его с охотничьей собакой – истинным проявлением благородного, но живого изящества.

Я не успеваю продумать какой-то план, хотя наверное надо, ведь это его первый раз. Надо-надо... но моя голова просто отказывается работать после такого напряженного дня. И вдруг меня охватывает безумное, животное желание, а в голове загорается мысль – не отказать себе в этой слабости...

Я резко хватаю мальчика за руку и притягиваю к себе. От неожиданности он тихонько вскрикивает, чувствуя внезапную близость. Я заставляю его прижаться спиной к себе, задираю рубашку, чтобы скорее добраться до такого желанного тела.

Загорелая кожа плавится под моими прикосновениями, его трясет от страха и, наверное, отвращения, но я не в состоянии сдерживать себя. Да и зачем, черт возьми? Он моя игрушка, моя собственность, а значит он не имеет права сопротивляться!

Провожу ладонями по горячей коже, задирая рубашку выше. Он дрожит – у меня очень холодные пальцы.

– Не... надо...

Я прижимаюсь губами к шее, оставляю на нежной коже багровые отметины. Грубо сжимаю нежные соски, мгновенно твердеющие при моих прикосновениях. Он выгибается, он рвется, он больше всего на свете хочет чтобы это закончилось. Но я уже давно не думаю головой. Добираюсь до пряжки ремня и быстро справляюсь с ней, джинсы падают к его ногам.

– Пожалуйста!.. – вскрикивает он с ужасом.

– Не нравится? – кажется, я смеюсь. Заставляю его повернуть голову, нахожу его губы. Целую решительно, требовательно. Он сладкий, он не хочет поддаваться моим ласкам, но его тело лучше него знает, что ему нужно. Он восхитителен.

Решительно разворачиваю его к столу. Он выдыхает резко, с яростью, пытаясь вырваться:

– Нет!..

– Упрись руками, – цинично советую я. – Будет больно.

Нет желания даже раздеться. Это блажь, это мгновенная, недолгая, но безумная в своей силе слабость – это так же сильно как любовь, как ненависть, как смерть или перерождение. И в то же время это просто грязное, не оправдываемое желание угодить своему телу, утолить животную жажду инстинктов.

Не думаю о смазке, о растяжке, даже забываю о том, что это у мальчишки самый первый раз. Тяну хрупкие бедра на себя, вколачиваюсь в него, прижимаясь к его спине. Ну же...

Он сладкий. Он тесный, горячий... его никто не учил что нужно расслабляться, его тело инстинктивно сопротивляется мне, сокращаясь только сильнее. Он пытается вырваться. Глупый... так же больнее...

Я быстро набираю темп. Несколько капель крови падает на ковер под его ногами. Одновременно с ними – несколько слезинок на бумагу на столе.

Больно? Пусть будет! Я прикрываю глаза в полнейшем экстазе. Его пальцы цепляются за столешницу, но он не издает ни звука. Его мольбы не смешиваются с плачем, он не всхлипывает... а я все равно наслаждаюсь его болью, чуть ли не теряя сознание от наслаждения. Я всегда был хулиганом где-то в душе и осквернение нежного хрупкого, безобидного тела доставляет мне безумное, ни с чем не сравнимое удовольствие.

Последний толчок – глубокий, резкий, и я кончаю в него, оставляя внутри свою метку.

Две минуты. Ровно две минуты мы оба пытаемся отдышаться. Я легко выскальзываю из него и, еще несколько долгих секунд побыв рядом, так близко, что чувствую жар его тела, отступаю. Мальчишка не смотрит на меня. Боится. Делаю еще шаг назад. Он бессильно оседает на ковер. Я знаю, что он плачет, хотя я вижу только ссутуленную спину и опущенные плечи. Его рубашка намокла от пота, джинсы и ковер испачканы кровью.

– Это было великолепно, – бросив эту фразу, отправляюсь в душ.

Бессильный всхлип мне вдогонку.

Стою под прохладными струями душа, прислонившись спиной к такому же холодному кафелю, и улыбаюсь как безумец. Мой мальчишка восхитителен.

Через двадцать минут нахожу свою жертву там, где и оставил – около стола. Но на этот раз он спит.

– Ну нет, так не пойдет! – усмехаюсь я сам себе. Легко поднимаю мальчишку на руки и несу на диван. Укрываю по пояс пледом, потом осторожно расстегиваю рубащку. На коже, почти незаметно темнеют синяки от мои недавних прикосновений. Я улыбаюсь и легко целую его в искусанные до крови губы.

Значит вот как. Ты так не хотел кричать? Действительно не хотел показать мне свою слабость, свою боль? Ты гордый, звереныш...

Я почти восхищен им. Его красотой... и, черт возьми, его гордостью. Значит, вот как... значит, война... Что ж, я согласен. Один-ноль в твою пользу. Посмотрим, что будет дальше.

Гашу свет в гостиной и отправляюсь спать.

Наутро я завтракаю и быстро ухожу, сжимая расписание Фрау в руке. В машине рассматриваю листок внимательно – в нескольких местах топорщатся отметины от его слезинок.

Думать о работе уже нет сил. Я усмехаюсь сам себе и снова и снова перебираю в голове обрывки его страха и своего наслаждения.

Но расслабляться некогда! Мне предстоит работа, причем очень тяжелая. Сегодня я еду во временную командировку. Фрау называла это «авральная генералка». Двое суток я буду репетировать в маленькой закрытой студии за городом, с короткими перерывами на еду и сон. Не знаю точно, но надеюсь, что Фрау вопреки всему соизволит приехать. А потом у меня будет еще несколько дней перед концертом.

Я прихожу домой, едва держась на ногах от усталости. Меня не было двое суток... дом, милый дом, или что там надо говорить в таких случаях?.. ничего уже не соображаю. Столько работать... я разучился, черт возьми. А Фрау так и не появилась. Только писала иногда смс.

Кин закрывает входную дверь и принимает у меня плащ.

Я усмехаюсь так пошло, что самому противно. Мне нужна хорошая разрядка, после стольких часов работы.

– Кин, ты свободен до завтрашнего утра.

Он чуть медлит, но кивает и все же скрывается за дверью.

Я распахиваю дверь в гостиную. Мальчишка сидит на диване. Моя зверская ухмылка расползается шире. Он прекрасен. Рыжие волосы длинноваты, некоторые прядки достают до плеч. На нем все те же джинсы (мне показалось, или они чуть посветлели после стирки?) и рубашка нежно-зеленого цвета. Ему идет, потрясающе идет.

Разумеется, он слышал все то, что было сказано в коридоре. И уж конечно, слышал, что я пришел. Но меня он встречает так, будто только сейчас понял, что я дома.

– Вы уже вернулись, Мао-сан? – с легким удивлением, ровно, без страха.

Я восхищен. Два-ноль.

Улыбаюсь, наклоняясь очень близко, так близко, что он замирает:

– Скучал?..

Вот теперь он смущается. А я смеюсь. Два-один. Я скоро догоню.

– Идем, – киваю ему, распахивая дверь в спальню.

Вот так, мой хороший. Сегодня ты будешь изгибаться, стонать и просить еще. Я хочу сравнять счет.

– На кровать, – приказываю я.

Он послушен. Забирается на покрывало и, будто загнанный зверек, озирается вокруг. Это простая комната с большой, широкой кроватью. Он сидит у самого изголовья, рядом с парой подушек, обняв колени.

Я улыбаюсь, глядя на него. Он выдерживает мой взгляд ровно. Не прячет смущение и волнение, но у него так получается... он словно бы показывает – его эмоции естественны, их незачем скрывать. Я мысленно с ним согласен. Что ж, хорошо. Три-один. Я отыграюсь еще. Сегодня же.

Я знаю как это – все внутри сжимается, тело бросает в холод, я даже на мгновение вижу, как дрожат его руки. Ничего. Ты справишься, мой милый. Это будет очень приятно, я тебе обещаю.

Открываю ящик тумбочки, достаю тюбик со смазкой.

– Что это? – тихо спрашивает он. Молодец.

Улыбаюсь, ласково гладя его по щеке.

– Это чтобы не было так больно. Ты узкий, а я... слишком взрослый для тебя. Понял?

Кивает. Держится. Выглядит даже спокойным. Очко за храбрость. Четыре-один.

Я сажусь на кровать.

– Ну что?.. Начнем.

Он только смотрит на меня выжидающе. Я прикасаюсь тыльной стороной ладони к щеке, легонько глажу. Дрожит, прикрывает глаза. Вот так. Ну, признайся, приятно? Мои пальцы перебираются на шею, ласкаю его, как котенка. Он тянется ко мне. Нравится... хорошо. А здесь? Кончиками пальцев веду линию к ямочке между ключицами, и чуть ниже. Выдыхает медленно, словно пытаясь успокоиться.

Прикасаюсь к его губам своими, совсем чуть-чуть, совсем легонько, предлагая поцелуй. Тянется в ответ, но стесняется. Простое, сухое прикосновение губ. Ну же?.. Вот так?.. провожу языком легонько, потом обнимаю его вдруг резко, углубляю поцелуй. Целую ласково и почти нетребовательно, но он отвечает сам.

Распахиваю быстро его рубашку, быстро пробегаю губами по плечам... его тело поддается легко, ведь он подросток, его легко возбудить, легко передать ему свое возбуждение.

– Мао-сан... – тонкие пальчики забираются мне в волосы, он тянет меня ближе, вытягивается на кровати...

Я глажу его, он выгибается навстречу, кусая губы... Снова не хочешь стонать, мой милый? Не-ет, тебе придется!

Быстро избавив его от рубашки, принимаюсь целовать шею, плечи, грудь, живот... слегка играюсь с сосками, пробегаю пальцами по ребрам... А потом ласково шепчу в самое ушко:

– Признайся, нравится...

Он кусает губы и мотает головой. И мне ты будешь врать? Я целую его. На этот раз резко, ярко... рукой добираюсь до уже знакомой пряжки джинсов. Вот так, ну же... очень трудно от него оторваться. Но приходится сделать это на секунду, чтобы раздеть его до конца.

А потом снова возвращаюсь к его губам, в то время как рукой... вот так... вверх-вниз, и снова... ну что, скажешь теперь, что не нравится?

Он выдыхает со стоном, совершенно восхитительным, согласным стоном. Из-под ресниц, как бы крепко он не зажмурил глазки, сбегают тонкие дорожки слез.

– Мао-сан...

Мне нравится, как это звучит. Четыре-два, кстати.

Нахожу тюбик со смазкой и, оторвавшись от него снова, выдавливаю достаточно много на пальцы.

Он сначала смотрит, а потом быстро отворачивается. Но я успел увидеть – в глазах страх, отчаяние... столько всего!

– Что? – шепчу я. – Боишься? А вдруг понравится? Взрослый мужчина, глубоко, сильно, там, внутри... я умею быть ласковым...

Мотает головой.

Он плачет, но, несмотря на слезы, ноги раздвигает безропотно. Я чуть глажу маленькую дырочку.

– Не бойся. И расслабься лучше. Чтобы было не так больно.

Он пытается, но получается плохо. Я осторожно ввожу один палец и двигаю им внутри. Он дышит часто и весь напрягается.

– Мао-сан... – всхлип.

Я нахожу его ладошку и ласково сжимаю. Он прямо-таки вцепляется в мои пальцы. Четыре-три.

– Расслабься. Все в порядке... тебе нужно привыкнуть...

Он послушно кивает, глотая слезы. Рыжие волосы разлетелись по подушке, глазки зажмурены, длинные ресницы намокли от слез, тонкая рука сжимает мою ладонь.

Медленно, он расслабляется. Но стоит мне только чуть двинуться, мышцы сокращаются снова. Я замираю опять, а он крепче сжимает мою руку:

– Продолжайте.

Я осторожно двигаю пальцем внутри него, глажу горячие, влажные стенки. Он только всхлипывает чуть-чуть, когда я добавляю второй палец. Я стараюсь быть осторожным, растягиваю его ласково, не забывая поглаживать его руку. Он привыкает быстро – уже через полминуты двигает бедрами мне навстречу, отчаянно всхлипнув. Немного больно. Но хочется. Он пока боится, но ему нравится.

Я мягко, сперва нетребовательно, трахаю его пальцами. Осторожно, медленно, неглубоко. Вот так, мой хороший, вот так... Он чуть постанывает, и его стоны становятся громче, вскоре он начинает откровенно толкаться мне навстречу.

– Мао-сан... Пожалуйста!

– Что? – ехидство вышло с трудом, настолько я возбужден.

– Я хочу... вас... внутри... – выдыхает он хрипло. Четыре-четыре, кажется...

Я вхожу, стараясь не делать ему очень больно. Он сдавленно охает. Страшно. Ново. Я его понимаю.

Его глубина обхватывает меня и ласкает. Он сокращается яростно, почти как тогда, два дня назад. Его тело отторгает меня, но в то же время... как же ему это нравится. Он уже скоро начинает слегка двигать бедрами, и в его стонах я слышу свое имя. Ему хочется, отчаянно хочется, чтобы я ласкал его там, но ему очень стыдно попросить. Он ведь гордый мальчик.

Обхватив меня ногами за талию, он толкается навстречу. Я с трудом сдерживаюсь – такой он сладкий. Это темное, животное удовольствие грозит меня разорвать...

– Мао-сан, пожалуйста... – кусает губы. Но мне и этого «пожалуйста» достаточно.

Обхватываю его рукой. И снова – вверх-вниз... он кончает мне в руку. Я отстаю на несколько секунд.

Прихожу в себя несколько минут спустя. Мы лежим рядом на прохладных простынях, разгоряченные, уставшие, пытаемся отдышаться. Тянусь рукой за сигаретами на тумбочке. Закуриваю. Да, кстати. Четыре-пять, мой мальчик, я тебя все-таки обыграл.

Собираюсь встать. То есть, думаю о том, что надо бы это сделать. Не люблю оставаться в постели долго – сразу иду в душ или попросту ухожу. А уж спать с кем-то... ну, нет. Это проявление слабости, и такого проявления далеко не каждый человек достоин.

Звереныш поднимает голову и смотрит на меня. Влажные от слез щеки заливаются румянцем. Прячет глаза.

В душ. Сейчас я встану и пойду в душ.

Он, помедлив немного, придвигается ближе и кладет голову мне на плечо. Душ?.. Теперь я уже не так уверен.

Он засыпает быстро. Я, конечно, измотал его. Нельзя так. Надо нежнее. Ласковее, что ли...

Докурив и затушив окурок о подоконник за своей спиной, я, блаженно жмурясь, снова тянусь за пачкой. «Сигарета после секса – то, что нужно...» – я читал это где-то[6].

Душ? Да ну его. И спать тоже буду здесь. Черт, а ведь пять-пять получается...

Все время думаю... о том, как я воспитаю тебя. Ты будешь хорошим, податливым, согласным на все. Научишься хорошо целоваться. Ласкаться – ненавязчиво, но тепло. Я покажу тебе все самое восхитительное, ты будешь постанывать в моих руках и толкаться мне навстречу, прося только об одном – глубже, сильнее... тебе будет стыдно потом по утрам, но, вот увидишь, это скоро пройдет. Ты будешь приходить ко мне вечером, как только выдастся минутка моего одиночества, и будешь нещадно отвлекать от работы – забираться на колени, ерзать и тихонько шептать, задевая губами сережку: «Мао-сан, пожалуйста...». Ты будешь восхитителен, ты научишься любить меня. Уже скоро, уже совсем скоро.

[1] Действие происходит в вымышленном городе, не имеющем названия.
[2] Tasaina – яп. «пестрый», «разноцветный»
[3] Pack rat – воришка.
[4] Deeper than the sky – глубже, чем небо.
[5] Mein liebe – мой дорогой (нем.)
[6] В действительности Мао-сан неверно цитирует одного из братьев Уизли, из «Драко Малфой и Тайная комната», фанфика Jude. Да, мои герои читают фанфики. А некоторые – даже смотрят аниме.

Часть вторая. Master (Хозяин).

Экка проснулся резко. Распахнул глаза и какое-то время смотрел в потолок, часто и испугано дыша. Постепенно успокоился.

Точно. Он быстро вспомнил события, произошедшие за последние несколько дней.

В тот вечер, когда Мао первый раз сделал с ним это, Экка почти сразу отключился. Его переполняли безумные эмоции, он был унижен, опущен... он всем сердцем ненавидел. Он плакал тогда от боли, страха, беспомощности... Ведь он понимал, что так, вполне возможно, будет теперь всегда. Вместе с отвращением и мучительной болью пришло тогда осознание: он больше никогда не вернется домой. Теперь он вещь.

Он сидел на полу, не в силах даже натянуть на себя рубашку и плакал тихо, со скулежом. А потом утонул в собственных эмоциях.

Он проснулся на диване в гостиной, когда Мао уже ушел. Сел, игнорируя боль, обхватил колени. И долго и бесцельно пялился в темноту. Самое смешное – он, будто из сна, помнил, что Мао, улыбаясь, взял его на руки и отнес на диван. Потом расстегнул рубашку и долго гладил кончиками пальцев кожу. Экка даже помнил это прикосновение, и лучше, чем все другие. Потому что это было приятное прикосновение, теплое, ласковое, не доставлявшее ни боли ни отвращения. Мао тогда еще долго просидел рядом, так просто и так близко.

Вспомнив все это, и немного поплакав, совсем тихо, чтобы никто не слышал, Экка снова уснул – настолько был изможден морально и физически.

Мао не было два дня. И все что помнил Экка – свой страх. Постоянный, терпкий страх, живший в нем. Ведь когда-то это придется сделать снова. Ведь он теперь игрушка. А Мао, казалось, остался доволен им. Значит это будет повторяться.

В первый день Экка проснулся рано, еще до появления Кина. Он лежал на кровати и смотрел в потолок, думал. Мысли были неприятными. Он старался не вспоминать прошедший вечер, старался игнорировать боль и страх. Думал о том, что теперь он не сможет вернуться домой. Кроме того, он не сможет ходить в школу, а значит закончить образование. Значит, не сможет получить профессию. Значит, когда он надоест Мао он окажется на улице, никому не нужным. Скорее всего угодит снова на рынок стройки... если он уже не сгодится никому в качестве игрушки, его могут просто убить... Перспектив не представлялось никаких.

Дверь осторожно приоткрылась и в гостиную заглянул Кин.

– Доброе утро.

Экка кивнул.

– Если оно таковое.

Кин подошел ближе, присел на край кровати.

– Как ты себя чувствуешь?..

У Экки появилось резкое, непреодолимое желание тут же выложить Кину все, что было у него на душе и долго рыдать в плечо. Но в нем вдруг поднялась гордость. Он улыбнулся уверенно:

– Вполне, если не обращать внимания на боль.

Кин посмотрел на него недоверчиво.

– И только?

– И только, – Экка ровно кивнул.

Кин медленно закрыл глаза.

– Хорошо.

К возвращению Мао Экка подготовился. Уговорил себя держаться спокойно, выглядеть твердо.

Кин тоже старался помочь ему, причем старался, кажется, искренне. Они много времени провели вместе и совсем сдружились – с Кином было просто и спокойно, а еще он умел успокаивать.

Вскоре Экка был готов ко всему.

А потом... это вышло совсем не так, как он думал. Мао не просто удивил его... это было что-то страшное. Экка понимал что ему не должно нравиться. Просто не должно. Ведь Мао вытворял с ним всякие мерзости, и вообще, игрался с ним, использовал его... Но он ничего не мог поделать со своим телом, которое, против всех принципов, тянулось к хозяину и скучало по его ласкам.

Экка лежал на огромной белой кровати и смотрел в потолок. Ощущал на себе следы прошлой ночи, наслаждался этим запахом, чужым настолько, что его хотелось вдыхать снова и снова, и думал. Ему часто приходил в голову этот вопрос: что, собственно, дальше?

Он очень надеялся, что Мао остался доволен прошлой ночью, и старался оставаться в этой благой уверенности. Хотя, прокручивая в голове происходившее, он приходил к тому, что это было просто ужасно. От одной мысли о том, что делал с ним Мао, щеки заливались краской.

Нет, так нельзя. А что ему оставалось?..

Сбежать?.. Но он круглые сутки под присмотром Кина. И он был уверен, что от Кина сбежать нереально, а вариант что тот отпустит его и вовсе рассматривать не стоило: Кин верный пес.

А что иначе?.. Остаться. А оставаться здесь было невозможно. Ведь вся его жизнь теперь... И вот тут ему стало страшно. И это был самый отвратительный страх – страх за будущее – в самой отвратительной своей форме: безысходности.

– Экка, малыш, о чем думаешь?

Он вздрогнул, наблюдая Мао, выходящего из душа. На нем был черный шелковый халат, а на плечах – белое полотенце, контрастировавшее с волосами.

– Я не думал... что вы здесь, – тихо сказал он, стараясь вести себя почтительно и осторожно. «Ты его раб», – твердил Экка сам себе, стараясь не забыться.

Мао улыбался и, казалось, был совершенно доволен. Экка следил за каждым его жестом, стараясь понять, нет ли здесь подвоха. Хозяин обошел кровать и, все так же улыбаясь, уселся на нее рядом с Эккой, протянул руку, прикасаясь к щеке, и ласково, почти невесомо поцеловал. Экка не смог удержать дрожь, хотя пытался, предполагая, что это может разозлить Мао.

Но тот только рассмеялся:

– Что ты так трясешься? Боишься меня?

Экка не смог удержаться от язвительного:

– Есть немного.

– Ну-ну, – ласковые пальцы скользили по щеке, сперва к подбородку, потом обратно, Экка вдруг понял, что последние несколько секунд не дышит, – скажешь, тебе не понравилось вчера?

Экка сжался, вспоминая, как это было. Что это было. Как этот человек – красивый, сильный, взрослый мужчина – беззастенчиво трогал его везде. Он вдохнул, кажется слишком шумно, и выдавил:

– Главное, чтобы нравилось вам... – к концу фразы хриплый спросонья голос сорвался на шепот. Экке захотелось разрыдаться, он понимал что ничего – вообще ни-че-го – не может сделать против этой высокомерной усмешки и ласковых рук.

Мао перехватил его запястья и опрокинул на кровать. Экка тут же закрыл глаза, так невыносимо было видеть его улыбку.

– Не бойся, глупый, – ласковый шепот коснулся кожи, и Экка утонул в ощущениях: чужой близости, чужого тепла, чужого запаха. Он даже подумал, что никогда больше не забудет запах вишни – именно ей пах Мао после душа; а еще, что никогда не сможет эту вишню есть, потому что ненормально вспоминать такое...

А потом он ощутил прикосновение мягких нежных губ и изо всех сил прижался в ответ. Мао действительно был осторожен и ласков, стараясь не спугнуть его.

Экка открыл глаза только тогда, когда Мао уже сел на постели.

– Вообще-то, я хотел сказать тебе пару слов по делу, – сообщил он и при этом так бесстыдно облизнул губы, что Экка покраснел.

– Да... хозяин, – едва слышно отозвался он, с трудом заставив себя прибавить это обращение.

Мао улыбнулся:

– Тебе не обязательно звать меня так, – сказал он с самой простой интонацией. – Я думаю, что прошлая ночь все-таки сделала нас не совсем чужими людьми.

«Постель – не повод для знакомства» – мрачно пошутил про себя Экка, но ничего не сказал вслух. Уж больно не похоже было на шутку.

– Вы это хотели сказать?

– Не совсем, – Мао вдруг посерьезнел. С лица стекла нахальная улыбка, и уголки рта чуть опустились вниз. Хотя из-за манеры держать себя он все равно смотрелся хозяином. Экка вдруг подумал, что ему на самом деле будет не так сложно привыкнуть подчиняться Мао и воспринимать его как господина, так уж тот держался и так вел себя. – Я хотел поговорить с тобой о твоем будущем.

– Будущем? – Экка не смог сдержать удивление.

– О, – Мао улыбнулся, но не как всегда, а так, будто сделал для себя небольшое, но хорошее открытие, – вижу, ты думал об этом. Так вот, Экка. Я так понимаю, ты где-то учился до того, как попал на рынок.

Экка кивнул.

– И я совсем не хочу отнимать у тебя всяких там перспектив и возможностей. Так что если хочешь, ты можешь продолжить свое обучение. Но я должен предупредить тебя о паре мелочей.

Экка сглотнул. Все то, что говорил Мао, было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Я слушаю.

– Ты сам понимаешь ведь, что пытаться сбежать – бесполезно?

Экка глубоко вздохнул и резко, отчетливо кивнул.

– И правильно, – Мао ответил тоже кивком, удовлетворенным. – Молодец. Потому что этот город принадлежит мне. Я могу тем или иным способом купить любого человека и все равно найду тебя. Но мне чертовски неприятно будет это сделать. Потому что если ты меня обманешь, твоя жизнь превратится в ад, в этом я спец, можешь мне поверить. И я не даю никаких вторых шансов. Никогда. Так что тебе придется быть предельно честным со мной. Я доверяю тебе, но не думай, что это много значит. Просто губить тебя совсем будет жестоко. Вопросы морали меня не особо волнуют. Но несчастный любовник – плохой любовник. А в таком качестве ты меня не устраиваешь. Все усвоил?

Экка слушал, затаив дыхание и крепко-крепко сцепив руки. Неужели?..

Он был почти счастлив. Потому что теперь его страхи разрешились и разрешились самым лучшим образом. Конечно, могло быть и лучше – например, если бы Мао совсем отпустил его, руководствуясь взыгравшей совестью, – но это лучшее рисовалось слишком фантастичным, а Мао со своим «Вопросы морали меня не особо волнуют» – уж очень убедительным.

– Да, – Экка снова кивнул.

– Отлично. Я уеду сегодня на репетицию, а вы с Кином займитесь приготовлениями к школе – что там тебе надо купить и так далее. Кроме того, у тебя совершенно нет одежды. Решите все это сегодня. А завтра отправишься в школу, – оставив указания, Мао поднялся.

– Мао-сан, – робко начал Экка. Хозяин обернулся, удивленно вскинув брови. – Когда вы вернетесь?

Экка тут же опустил глаза. Мао сочтет вопрос бестактным? Но тот улыбнулся:

– Сегодня вечером. Не скучай.

Экка кивнул только, решив не возражать. Видимо, Мао было приятно, что он спросил. Что ему теперь так, всю жизнь придется? Просчитывать реакцию на все-все и трястись в ее, этой реакции, ожидании? Но это же невозможно!

Экка глубоко вздохнул и отправился в душ.

Оставшуюся часть дня они провели с Кином в центре, мотаясь по разным магазинам: Экке нужны были оставленные дома учебники и прочие школьные принадлежности, а еще форма и куча всякой одежды. Экка сделал вывод, что среди всех пороков Мао скупости явно не было: денег на покупки было выделено более чем достаточно, и они с Кином обошли добрую сотню всяческих магазинов, магазинчиков и лавочек. Во многих Кина знали, но нигде ничего не спрашивали насчет Экки.

Юноша благодарил небеса за занятость Мао: если бы хозяин вздумал сопровождать его, это было бы далеко не так легко и весело, как с Кином.. В частности, Экка вообще не мог понять, как смотрел этим утром в глаза Мао, после такого-то!

Кин как будто чувствовал, что Экка волнуется и всячески старался его отвлечь. Получалось неплохо. У Кина вообще все неплохо получалось.

Разобравшись с внушительным списком покупок, он отвел Экку обедать в какое-то кафе и тут случилось маленькое происшествие, ставшее первой ступенью к возвращению в «прошлую жизнь».

– Экка! – звонкий девичий голос заставил его поперхнуться. – Симура!

Экка оглянулся, чтобы увидеть миловидную девчонку, спешащую к их столику. Это была Чири и все что знал о ней Экка – она бывала на каждом его представлении в Тасайна и – вот уж точно ирония судьбы – с детства обожала Мао.

– Здравствуй, – улыбнулся Экка.

– Привет! Тебя в школе не видно... – Чири рухнула на соседний стул, и только тут обратила внимание на Кина. – Ой, ты не один... Простите.

Экка спохватился. Обменявшись быстрым взглядом с Кином и получив немое разрешение нести любой бред, кроме, конечно, правды, он наконец ответил:

– Чири, это Кин. Мой ангел-хранитель, если можно так выразиться... – он улыбнулся, видя, что глаза Кина смеются.

Чири внимательно разглядывала нового знакомого.

– Ангел-хранитель? Как любопытно... – она выглядела так, будто сейчас засыплет их целой кучей всяких вопросов, и как раз выбирает самый убийственный, чтобы начать, так что Экка поспешил заверить ее, что они очень спешат.

– Да? Ах, какая жалость... Ну ладно, идите. Буду ждать встречи, Экка!

– Я тоже, Чири, – Экка помахал ей рукой и они поспешно покинули кафе.

– Я не сказал ничего лишнего? – спросил юноша у Кина, когда они вышли.

Тот улыбнулся:

– Нет, что ты. Все в порядке.

– Да, кстати... – Экка слегка засомневался, но продолжил. – Про ангела – это не просто шутка, это почти правда... во всяком случае, для меня.

Кин чуть нахмурился:

– Что ты имеешь ввиду, Экка?

Юноша сделал неопределенный жест рукой:

– Я к тому, что ты очень помогаешь мне все последнее время и, можно сказать, стал даже больше чем другом... просто ты знай это, хорошо?

Кин улыбнулся. Было ясно, что сказанное очень льстит ему:

– Спасибо, Экка. Мне очень приятно. Ты тоже знай на всякий случай, что ты очень хороший мальчик, ладно?

– Угу.

Всю дорогу до квартиры они молчали, вполне довольные друг другом.

* * *

Неужели это я с месяц назад ныл, что жизнь без приключений скучна и не знал, где бы еще этих приключений достать? Какая глупость, воистину! Накаркал. Теперь небо, при большом содействии моей милой Фрау, ниспослало мне приключений на всю оставшуюся жизнь и о скуке приходится только мечтать. Я, кажется, скоро сорву голос. Или упаду в обморок от недосыпа. То есть... ладно, недосып, это уже моя вина. Но посмотрел бы я на вас, если бы вас дома ждал такой вот звереныш. Отказываться от бурной ночи с таким мальчишкой – полнейшая глупость и презрение к дарам все тех же небес... А чего только стоило его лицо сегодня утром! Как он краснеет, боже, как он краснеет! Я думал, что прямо сейчас пошлю и концерт, и репетиции, и Фрау, и останусь развлекаться с ним...

Он великолепен, и у меня нет других слов. И еще – у меня смутное ощущение, что если мне таки выдастся минутка поскучать (что ой, как вряд ли...), то я буду думать именно о нем.

В таких вот мыслях я возвращаюсь домой. Но по пути мне нужно заехать в один магазин и купить мальчишке небольшой подарок. Все-таки он теперь в моей власти и я хочу чтобы ему в этой власти было если не хорошо, то уж хотя бы комфортно. Торможу у одного из магазинчиков на главной улице и уже собираюсь выйти из машины. О темных очках вспоминаю в последний момент – вот уж не хватает Кина! Глядишь, скоро стану осторожным...

Но темные очки – это все-таки важно. Не очень хочется быть порванным на сувениры, настроение немного не то, знаете ли.

Вхожу домой уже слегка за полночь. Сразу слышу веселые голоса из столовой. Прохожу вглубь квартиры и заглядываю туда.

Кин и мой звереныш сидят за столом. Перед Эккой какие-то учебники и пара раскрытых тетрадей, он, видимо, уже узнал задания и готовится к завтрашнему дню. Кин сидит на другом конце стола и что-то рассказывает, довольно эмоционально для своей обычной манеры. Они оба смеются.

Я слегка кашляю.

Кин тут же вскакивает. Вообще-то встречать меня у дверей и принимать мой плащ – это его обязанность. Он быстро подходит, буквально секунду смотрит виновато. Я показываю, что понял его вину и простил, только взглядом. Кин помогает мне снять плащ.

Экка тоже поднялся из-за стола и подошел поприветствовать меня. Он чуть ниже и смотрит снизу вверх. Мы ровно пять секунд играем в гляделки в полной тишине. Потом он краснеет и отворачивается. Усмехаюсь. Вспоминаешь, да?

– Добрый вечер, Мао-сан, – наконец выдавливает он, почти шепотом.

Вместо ответа беру его за подбородок и жадно целую в приоткрытые губы. Он весь напрягается и вцепляется мне в плечи, отвечая. Подхватываю его на руки и несу в спальню. К черту все. Я тебя хочу, малыш.

Очутившись на кровати, Экка сводит коленки – этот совсем девичий рефлекс меня умиляет. Я опускаю руку ему на бедро и смотрю и улыбкой.

– Что такое?

Мой звереныш смущенно опускает голову и едва слышно выдыхает:

– Страшно.

– Ну-ну, Экка, – я сажусь перед ним на корточки, упираясь кончиками пальцев одной руки в пол, а другую все так же оставляю у него на бедре. Последнее, кажется, его напрягает. – Чего ты боишься? Я сделал тебе больно вчера?

Он вздрагивает, и я буквально вижу, как все его тело сжимается.

– Нет... то есть да, но...

Я глажу его по ноге, едва касаясь. На нем легкие домашние штаны, и я уверен в реакциях, которые рождает трение такой ткани о кожу. Он с шумом вдыхает и рефлекторно раздвигает ноги. Вот так гораздо лучше, малыш.

Кладу руку между его ног, наслаждаясь судорожным выдохом.

– Мао-сан... – он зажмуривает глаза.

Я глажу сильнее, добиваясь сладкого стона.

Резко поднимаюсь с пола и сажусь на кровать за его спиной, заставляя откинуть голову мне на плечо. Касаюсь губами шеи, и его тело отзывается дрожью, а с губ срывается: «Аххх...». Вот, значит, где твоя кнопка, да? А что еще тебе особенно нравится?

Все еще поглаживая его через штаны, задираю футболку и мну нежные, затвердевшие сосочки. Он дергается у меня в руках и постанывает: «Пожалуйста Мао-сан, еще...». Значит, здесь тоже? Чувствительный... Он будто пойман в ловушку – с одной стороны не хочет, потому что стыдно, а с другой – его сейчас просто разорвет от возбуждения. Снова целую шею, но теперь оставляю на коже яркие следы – такие не исчезнут к утру, как вчерашние. Эти метки ты будешь рассматривать в зеркало и вспоминать, как умолял тебя оттрахать...

– Мао-сан!..

Меня с ума сведут его стоны...

– Хочешь?

Его смущение возбуждает меня еще больше. Его нежелание признаться в том, что сейчас он больше всего на свете хочет именно этого – приводит в экстаз.

Он судорожно кивает.

Прикасаюсь двумя пальцами к его губам:

– Оближи. Вместо смазки.

Связно говорить длинными предложениями я не способен. Он двигает бедрами, трясь о мою руку и, естественно, об меня там трется тоже. Черт возьми, Экка, хватит уже ломаться... Если ты продолжишь в таком духе, я кончу, не раздеваясь, и убью тебя за такое унижение...

Он покорно берет мои пальцы в рот. Ох, какие ассоциации... Нежные губы скользят по коже, он гладит их языком... Все на что меня хватает – хриплый шепот:

– Малыш, не так по-блядски...

Он распахивает глаза, осознав, что я имею ввиду. Наверняка боится, что я сейчас же заставлю его взять в рот. Нет, милый, не сейчас. Как бы мне не хотелось. Сперва я научу тебя получать удовольствие от секса, а потом уже будем экспериментировать.

Я хочу растянуть его посильней, чтобы потом было легче, но он через пару толчков перехватывает мою руку:

– Я... я справлюсь, – шепчет он с закрытыми глазами, – хватит.

Ты боишься на меня смотреть? Глупый. Ну сколько можно смущаться.

Я вхожу резко, он вскрикивает, но толкается навстречу. Неужели так хочется? По-хозяйски прижимаю его к себе и двигаюсь резкими, глубокими толчками. Он выкрикивает мое имя, уже не стараясь унять дрожь.

Нам хватает всего пары минут, чтобы кончить. Он обнимает меня и изо всех сил прижимается, будто боясь, что я куда-то денусь. Да не бойся так. Тут я.

Привлекаю его к себе на плечо и глажу по спине, слушая как он дышит. Видимо, этот звереныш все-таки будет со мной спать. Первый из моих любовников, кому я разрешаю это...

Я просыпаюсь от противной трели будильника на тумбочке.

– Какого черта? – со стоном утыкаюсь в подушку, с трудом соображая где я и кто я.

Да, точно. Я – Такацио Мао, великолепный неподражаемый и бла-бла-бла. Но я вот уже с десяток лет не вставал по будильнику!

– Простите, Мао-сан, это я виноват.

Сон отступает мгновенно. Я открываю глаза, чтобы увидеть моего звереныша, сидящего на кровати. Черт. Ему же в школу.

Он спускает ноги на другую сторону и тянется за халатом.

– А-а, – задумчиво протягиваю я, впрочем, ничего особенно не думая, а просто наблюдая за ним. На шее у мальчишки мои метки. Надеюсь, Кин придумал что-нибудь, чтобы это скрыть. Впрочем, ладно. Об этом я сам позабочусь.

– Я не буду больше ставить будильник, если вы прикажете, – с наигранным почтением говорит он. Я отмахиваюсь.

– Все в порядке, малыш, я не сержусь. Просто с непривычки.

Он кивает. Кажется, чувствует себя виноватым. Забавно. Вот так свыкся с рабской долей?

Вытягиваюсь на кровати, закинув руки за голову и наблюдаю за тем, как он собирается. А его одежда, оказывается, теперь висит у меня в шкафу. Вот новости. Ладно, похоже мне придется смириться с тем, что этот мальчишка тут живет. И это обещает быть гораздо серьезнее, чем я думал.

Он избегает моего взгляда и периодически краснеет. Заправляя снежно-белую рубашку в брюки он наконец смотрится в зеркало и, кажется, вот-вот сгорит от стыда..

– Мао-сан, – шепотом зовет он, зачаровано прикасаясь кончиками пальцев к моим меткам.

Я подхожу и обнимаю его со спины.

– Что такое, Экка?

Он смотрит в глаза моему отражению.

– Что мне с этим делать?

Я чуть склоняю голову и прохожусь губами по шее. Он дрожит, вцепляясь мне в руки изо всех сил и, кажется, даже дышать перестает.

– Мао-сан...

Я, будто извиняясь за эти метки, глажу каждую языком и осторожно, невесомо целую. Конечно, я понимаю, какой эффект это производит на него. Нет, малыш, разрядки не будет. Тебе придется мучаться мыслями обо мне весь день.

Не отрываясь от него, не глядя, я протягиваю руку и достаю с одной из полок шкафа шелковый платок. Темно-зеленый, как раз подойдет ему.

Наконец отпустив его, командую:

– Повернись.

Он поворачивается, закрыв глаза. Стыдно? Ха.

Повязываю платок ему на шею, прямо к коже, под воротник рубашки. Он дрожит от малейшего моего прикосновения, будь оно случайным или намеренным.

Закончив с платком, тяну мальчишку к себе, и глубоко, жадно целую.

– Вот и все.

Он отворачивается, облизнув и без того влажные губы.

– До вечера, – едва слышно прощается он и выскальзывает из комнаты.

Я ложусь обратно в постель. У меня еще почти два часа, чтобы спокойно спать. Репетиция предстоит тяжелая – осталось всего два дня до концерта, и это будет далеко не так легко и просто, как десять лет назад.

Подушка хранит его запах. Кажется, что вся комната пропитана им, да и я сам тоже.

* * *

Экка распахнул переднюю дверцу машины, и, плюхнувшись на сидение, улыбнулся Кину:

– Доброе утро!

Когда они были с Мао, Экка всегда садился с хозяином, то есть сзади, а когда только с Кином – впереди.

– Как ты? – «ангел» завел двигатель.

Экка несколько секунд всматривался в его лицо, стараясь уловить хоть тень беспокойства. Кин выглядел едва ли не каменным, но в то же время Экка чувствовал, что ответ будет небезразличен.

– Лучше, чем сам думал. Все-таки, ты был прав. Мао-сан не самый худший вариант.

Экка отвернулся к окну, думая о своем. Теперь это уже не казалось таким невозможным: привыкнуть к этой жизни.

Он переступал порог школы в самом замечательном расположении духа: ему все еще было легко и просто оттого, что все его страхи за будущее разрешились.

Он шел по коридору, вдыхая знакомые запахи: дешевых, нарочито сладких духов девчонок, корицы и сгоревшей капусты из столовой и еще тысячи других. Раньше он считал их неприятными, а теперь понял, что даже эти запахи – часть его жизни, причем далеко не та часть, от которой он хотел бы отказаться.

– Экка!

С другого конца коридора к нему спешил Ануши.

– Почему тебя не было так долго?

Экка не сразу нашелся что ответить. С одной стороны, он так и не придумал никакой легенды, чтобы скрыть с кем и как живет сейчас, с другой он сомневался, стоит ли вообще заботиться об этом, ведь они с Ануши были лучшими друзьями, и... лгать было подло.

– Я...

– Я уж и не думал, что ты вернешься в школу, – Ануши выглядел с одной стороны обрадованным, с другой обеспокоенным. – Скажи, неужели все, что о тебе говорят последнее время – правда?

– А что обо мне говорят? – Экка нахмурился. Неужели всем уже известно?..

– Я был на днях у твоей матери, она, рыдая, рассказала мне, что ты оставил дом и теперь... – Ануши, кажется, смутился. – Я только передаю ее слова!.. теперь... в общем, водишься со всякими богатыми мужчинами и... ну, торгуешь собой.

– Что?!

– Тише, Экка пожалуйста...

Он и правда сказал это слишком громко. Почти все, кто был в коридоре посмотрели на них. Экка спиной почувствовал не один десяток взглядов. И шепот, шепот, пронесшийся по толпе. «Смотри, Симура...», «Вернулся...», «Работы, что ли нет?».

Экка постарался никак не измениться в лице. В конце-концов, он почти научился выдерживать взгляд Мао, так что ему это удалось. Он выпрямил спину и ровно посмотрел на Ануши:

– Идем.

Экка никак не мог понять... да как же мать могла распустить о нем такой отвратительный слух? Откуда это... Боже...

Шепот и открытая неприязнь школьников сопровождала его везде, всю перемену, пока они с Ануши искали тихое место, чтобы поговорить. Когда, наконец, нашли, все что смог сказать Экка:

– Ану, ты ведь веришь мне?

Тот кивнул.

– Больше всех на свете.

Наверное, это было единственным, что удержало Экку от того, чтобы немедленно покинуть школу и вернуться в квартиру на Киноху.

Поняв, что, в отличие от всех остальных, Ануши не отвернулся от него, Экка наивно решил, что все самое страшное уже позади. Но, увы.

Ему предстояло еще войти в класс, и он заранее содрогался при мысли, на какие взгляды натолкнется.

Они с Ануши как на зло опаздывали, звонок уже прозвенел. Экка глубоко вдохнул и открыл дверь. Ануши быстро проскользнул вглубь галдящего класса, а Экка остановился, не в силах сделать и шага.

Как только он переступил порог, класс затих. И в этой тишине на него с ненавистью и надменностью смотрели два десятка отвратительных взглядов.

И опять это «Смотрите, Симура...».

Сенсей взирала на него поверх очков.

– Мы уже и не ждали тебя, Симура-кун, – сказала она, вроде бы даже приветливо, но в ее глазах Экка прочел такое, что даже не стал отвечать, просто прошел к своему месту рядом с Ануши и невозмутимо уселся за парту.

Весь урок случившееся не выходило у него из головы. Весь урок он ловил на себе чужие взгляды. Весь урок по классу ходил шепот, и Экка то и дело выхватывал из невнятного бормотания свою фамилию.

Ануши, улучив момент, нацарапал записку: «Не думай об этом. К черту всех». Экка долго вглядывался в строчки, пытаясь уловить смысл и заставить себя «не думать». А потом написал на обороте: «Тебе не стыдно со мной показываться? Если да, то я пойму». Ануши улыбнулся читая записку.

«Вот теперь я узнаю своего лучшего друга. И как можно верить этим слухам... Глупости, Экка. Я в тебя верю».

«Спасибо. Это, кажется, единственное, что у меня осталось».

Экка не знал, как ему удалось пережить этот день. Наверное, все дело было в Ануши, который не оставлял его ни на минуту и постоянно отвлекал от ужасных мыслей.

Мир рухнул.

После уроков Экка выходил из школы одним из последних – они с Ануши намеренно затаились в каком-то коридоре, чтобы не встречаться с толпой, спешащей по домам. В еще не совсем опустевшей школе слышались голоса, и Экка снова и снова улавливал свою фамилию.

Весь этот день он с трудом воздерживался от необдуманностей. Наверное, этому он невольно научился от Мао: держаться высокомерно и спокойно, так, будто весь мир у твоих ног. Это помогало, но не сильно: видя, что его ничем не проймешь, открытые недоброжелатели злились еще больше и еще больше нападали на него. Но зато его гордость не слишком страдала. Хотя... какая уж тут гордость, когда родная мать...

Экка подавил желание разрыдаться на плече у Ануши. Во-первых, он просто не мог себе такого позволить. Во-вторых, у Ануши могли быть проблемы, если бы их увидели в таком виде, а подставлять друга Экка не хотел.

– Ты ничего не скажешь мне? – предложил Ануши, когда они устроились на одном из подоконников.

– Скажу, наверное, – ответил Экка. Он вкратце описал то, что происходило с ним до того, как Мао купил его. – А потом там появился Такацио Мао и... в общем, теперь я его собственность.

Ануши слушал внимательно, потом сочувственно вздохнул.

– Отвратительная история.

Экка мотнул головой:

– Все не так страшно, как могло бы быть... наверное.

– Ты не попытаешься сбежать?

– Что? Нет. Это слишком опасно, Мао действительно обладает властью. И после побега он превратит мою жизнь в ад. А так... я привыкну.

И тут Экка вдруг вспомнил.

– Черт. Мне надо бежать. Прости, Ануши. До завтра. Я обязательно приду.

Экка подхватил сумку и быстро-быстро побежал по коридору. Кин сказал, что встретит его после уроков. А еще добавил, что если Мао будет дома, он тоже может захотеть посмотреть на школу.

Как же можно было забыть! Экка очень боялся, что его накажут за задержку. Ему пока не довелось вызвать гнева Мао, но мысль о наказаниях рождала такие ассоциации, что пробовать не хотелось.

Он выскочил на крыльцо и огляделся. Народу во дворе было много, и он снова оказался в центре внимания. Но чужие взгляды сейчас не волновали его. Он быстро обшаривал глазами двор.

Мао стоял, прислонившись спиной к дереву, почти у самых школьных ворот и курил. На нем был тот же черный плащ. Экка машинально отметил, что на его хозяина смотрят с интересом. А потом понял, что многие узнали Мао – все-таки он был очень известен. Пока Экка преодолевал расстояние от крыльца до ворот, его хозяин успел оставить пару автографов каким-то милым девчонкам. Правда, делал он это с таким лицом, что Экка невольно подумал, что известность, наверное, самая противная в мире вещь.

Он подошел, стараясь ничем не выдать, что запыхался.

– Простите, я задержался.

Мао склонил голову, глядя на него, и глубоко затянулся.

– Ничего. Меня пока не порвали на сувениры, так что все в порядке. Правда, завтра вся школа будет знать, что я забирал тебя из школы, но это уже не в моей власти... – он затянулся снова. – К слову, не подскажешь, чем ты так провинился перед всеми этими людьми, да еще всего за несколько часов?

– Откуда вы?..

– Откуда... – Мао выпустил дым. – Я стою тут двадцать минут, и за это время твоя фамилия рискует стать самым часто употребляемым словом. Прокомментируешь это как-нибудь?

Экка вздохнул:

– Тут нет моей вины. Мать распустила про меня слух. О том, что...

Мао жестом остановил его:

– Спасибо, я уже в курсе.

Экка снова вздохнул.

– Я не знаю, что с этим делать...

На него вдруг навалилось все, пережитое за день. Неприязнь, злые взгляды, грязные мысли чужих, враждебных людей. Он почувствовал себя так, будто его искупали во всем этом, и он не был уверен, что отмыться будет легко. Он просто шагнул к Мао и обнял его, прижавшись всем телом, и пряча слезы в воротнике его плаща.

– Вот уж точно не это... – усмехнулся Мао где-то у него над ухом, но Экка только мотнул головой.

– Теперь уже все равно.

– Тогда едем домой. Все будет в порядке.

Увлекаемый сильной рукой, Экка повиновался.

Он никогда не ненавидел свою школу так сильно, как сейчас.

В машине Экка не пытался отстраниться от Мао и даже наоборот, держался как можно ближе. Он все время думал: теперь-то их видели вместе, и со слухами уже никак не совладаешь. Впрочем, невелика потеря. Ануши ему верит, а остальное ерунда.

Он тихо захихикал, такое пришло ему в голову.

– Чего ты? – спросил Мао, с таким видом, будто уже прочел все его мысли.

Экка, хитро жмурясь, и сообщил шепотом ему на ухо:

– Я просто подумал, что раз терять уже нечего, то можно будет... ммм...

– Поиграть на публику, – лукаво улыбаясь, подсказал Мао.

Экка кивнул, слегка краснея.

– Вот так из приличных мальчиков вырастают бесстыдные юноши... – Мао усмехнулся. – И скажут ведь, что я испортил... а все школа виновата...

Экка засмеялся, прижимаясь к хозяину.

Мао задумчиво молчал еще несколько минут, после чего полез в карман.

– У меня для тебя маленький сувенирчик, – сообщил он, извлекая явно очень дорогой мобильный.

Экка смотрел сначала на трубку, потом на него.

– Для меня?

– Проблемы со слухом? – Мао вскинул брови, впрочем, интонация была незлой.

– Простите... просто я не ожидал, – ответил Экка. Он придвинулся еще ближе к Мао и благодарно поцеловал в щеку. – Спасибо.

– Одним «спасибо» не отделаешься, – с шутливо-зловещей улыбкой пообещал тот.

Экка только засмеялся.

* * *

За несерьезными разговорами в машине мой звереныш, кажется, совсем отошел от сегодняшних происшествий в школе. Когда только вышел, был понурый и грустный, а еще – часто дышал, будто бежал через всю школу. Но держится он, надо отдать ему должное, великолепно. Знает ведь, что смотрят, шепчутся, а все равно, вид такой, будто ему цветы под ноги бросают. От меня нахватался, что ли? Впрочем, это полезное умение, не спорю. Таких уважают.

Со вчерашней ночи нам стало как-то проще. Не то он уже не боится, не то я стал привыкать и не особо измываюсь.

Я не стал спрашивать, как отреагировали его друзья – ведь были же они у него? – мало ли что. И вообще, постарался не лезть. В конце концов, не мое это дело, его жизнь.

Мы садимся ужинать втроем. Я занимаю свое обычное место, во главе стола, Экка сидит по правую руку от меня, а Кин – с левой стороны, но подальше – через стул.

Я ловлю себя на мысли, что это первый раз, когда Кин ест в моем присутствии. Да, он иногда развлекал меня разговорами, пока я трапезничал, но никогда не позволял себе больше, чем чашку кофе. Но под влиянием Экки такие мелочи получаются сами собой. Садясь за стол, я не особо понимаю, как так получилось, что нас трое, и, судя по растерянному взгляду, Кин тоже.

А вот мальчишка выглядит вполне успокоившимся – он, кажется, пережил произошедшее в школе, и теперь весел и даже не смущается.

Не в силах устоять, опускаю руку под стол и глажу его по ноге.

– Не надо... – одними губами произносит он, и взглядом указывает на Кина.

Ах вот как. Значит, ты решил, что если Кин будет с нами, это защитит тебя? Усмехаюсь. Ну нет, милый.

Поднимаю руку и глажу его по щеке, развязываю шелковый платок на его шее. Ткань трется о кожу, и я знаю, что он с трудом унимает возбужденную дрожь.

– Мао-сан, – просит он тихо, почти жалобно.

Но я непреклонен. Нет, я не злюсь. Но ты решил перехитрить меня. И за это я накажу тебя. Не бойся. Тебе понравится.

Кин наблюдает за нами с другого конца стола и, кажется, не пропускает ни жеста.

Я тяну мальчишку к себе на колени, расстегиваю рубашку и ласково глажу.

Кин, видимо, решив, что уже достаточно увидел, поднимается, намереваясь уйти, но я останавливаю его взглядом. «Ты нужен». Хмурится. «Зачем?» Усмехаюсь. «Увидишь».

– Мао-сан... – мальчишка зажмуривает глаза, боясь поймать чей-то взгляд, мой или Кина. Ему очень стыдно извиваться вот так в моих руках, но со своим телом он совладать не может.

– Кин, – в моем голосе сквозит хрипотца возбуждения. Кин подходит ближе. В глазах у него плохо скрытая жадность, на лице каменное выражение. Кажется, он уже понял, – я хочу, чтобы ты трахнул Экку.

Мальчишка распахивает глаза и замирает.

– Мао-сан! Не надо... – он вырывается из моих рук. Отпускаю. Куда ты денешься...

Он стоит передо мной, смотрит на меня широко раскрытыми глазами, в которых слезы. Усмехаюсь ему в лицо:

– А ты уверен? Кин хорош. Тебе понравится.

Экка оборачивается и делает шаг к нему. Смотрит чуть снизу вверх. Я-то знаю, они оба возбуждены и оба получат массу удовольствия.

– Кин, – тихо говорит Экка. – Ты... ты очень красивый. Но я... – он медлит и на одном выдохе выдает: – Я не хочу никого, кроме моего Хозяина!

Он вдруг поворачивается ко мне и падает на колени у моих ног.

– Мао-сан... для вас я сделаю все, все что пожелаете... но... ни для кого другого...

Но я уже не слышу его слов. Я все перекатываю в мыслях это его «никого, кроме моего Хозяина»... именно так, с большой буквы... прямо как признание в любви.

Я взглядом приказываю Кину исчезнуть. Когда дверь за ним закрывается, Экка прижимается губами к моим рукам:

– Все, что захотите...

Я не отвечаю. Только запускаю пальцы в его волосы и глажу по голове.

Он сидит так у моих ног весь вечер, а я весь вечер молчу и все думаю о сказанном. А он сидит – не потому, что мне этого хочется, а, кажется, потому что этого хочется ему.

Только когда часы бьют полночь, я отправляю его в душ, а сам иду в спальню. Расстелив кровать, ложусь под одеяло и даже пытаюсь задремать, пока его нет, но сон нейдет. Экка возвращается и ложится рядом. Немного помедлив, прижимается ко мне и кладет голову на плечо, как всегда.

– А ты ведь признал меня хозяином, – говорю я наконец.

Ты сам-то понимаешь, что это значит? И как мы теперь...

– Да, – я чувствую его кивок.

Он возится в постели, приподнимаясь.

– Я на все... Мао-сан, все, что угодно, – шепчет он. А ведь и правда, готов сейчас на любую мерзость.

Усмехнувшись, привлекаю его обратно к себе и прижимаю как можно ближе.

– Спи, тебе завтра рано вставать, – целую его в висок.

Кажется, он улыбнулся. И на мгновение прижался губами к моей шее.

– Спасибо. Доброй ночи, Мао-сан.

– Сладких снов, Экка.

Обняв его, я закрываю глаза и тут же проваливаюсь в сон.

Часть третья. Lover (Любовник).

На следующий день Экка пришел в школу в самом приятном расположении духа. Его не покидало ощущение, что между ним и Мао произошло что-то такое, что в корне преобразило их отношения. И это «я признал его хозяином» было как клеймо, но клеймо это вызывало гордость.

Ануши встретил его у школьных ворот, улыбаясь. Правда, все то время, что они шли до нужного класса, на них смотрели так, что радужное настроение обоих слегка подугасло. Но они оба дали себе слово: пережить это. Ануши делал это ради Экки, Экка – ради самого себя.

– Ты собираешься... м-м... – Ануши запнулся.

– Что? – спросил Экка, раскладывая тетради.

– Я имел ввиду, тебе можно будет вернуться в Тасайна?

– Можно будет? – Экка поднял голову, пытаясь понять, почему вопрос поставлен так осторожно.

– Ну... в силу того, как ты живешь сейчас...

– Ах, вот ты о чем. Думаю, это можно устроить.

Экка догадывался, что Мао не будет против. Но было и другое: он не знал, как теперь объяснить Ануши, что он вполне доволен своей долей. Боже. Доволен – такой долей? Да несколько дней назад он бы себя убил за такие мысли! И он не представлял, как объяснит это другу.

– Собрание сегодня, – продолжил Ануши, – и все были бы рады видеть там тебя...

– Рады? Хочешь сказать, им еще неизвестно? – Экка кивнул в сторону, подразумевая ужасные слухи.

Ануши засмеялся.

– Дурак ты. Да разве труппа, вот уже два года как живущая под твоим руководством, поверит этим бредням?

Экка улыбнулся.

– Знаешь, кажется, этот театр успел стать моим домом... Я постараюсь быть сегодня.

После уроков ему пришлось набраться смелости и позвонить Мао, причем делал он это в присутствии Ануши. Когда Экка достал телефон, на лице друга отразилось удивление (позже Экка узнал, сколько стоил этот «сувенирчик» и понял, почему), но он не стал ничего спрашивать.

Трубку сняли через три гудка.

– Мао-сан?

Хозяин отвечал лениво, будто устало:

– Да-а?

– Я... я не отвлекаю вас? – Экка вспомнил, что прерывает репетицию.

– Нет, тебе повезло: ты как раз попал на перерыв. Первый на этой неделе, – съязвил Мао, явно для кого-то, кто сидел рядом с ним.

– Я хотел попросить... раз уж вы разрешили мне посещать занятия... на всякие секции, кружки и тому подобное это ведь тоже распространяется?

– Хм? Ты хочешь куда-то ходить? Куда, если не секрет?

«Боже... ему что, интересно?» – осознал Экка.

– Может быть вы слышали... театр. Тасайна.

Мао молчал пару секунд.

– Тасайна? Стоп. Только вот не говори, что ты...

– Ставлю спектакли.

– Черт, – Мао рассмеялся. – Еще скажи что «Блики на воде» – это твоя постановка, и у меня будет еще один повод тебя зауважать...

– Моя, – Экка почувствовал, что краснеет и никак не мог справиться с этим, хоть и старался. – А... а какой был первый?

Почему-то он живо представил себе хитрую усмешку.

– Ты очень хорош в постели.

Экка закусил губу:

– Как вы можете такое говорить...

– Это не сложно. Я тебя научу, если хочешь, – смешок. – Ладно, нас снова собирают. Спасибо, что позвонил. Ты умудрился меня развеселить.

– Не за что. До вечера, Мао-сан.

Экка нажал отбой и запоздало осознал, что Ануши слышал каждое слово.

Повисла нелегкая пауза, оба были смущены и не знали, что сказать.

– Если... если тебе нужна будет помощь, любая помощь... ты знаешь, что я всегда... – выдавил наконец Ануши. Экка быстро кивнул.

– Спасибо.

Они спустились к школьным воротам. Экка проклинал деликатность и осторожность Ануши. Было видно, что из лучших побуждений друг старается не задеть его чувства и всячески его жалеет. Но Экке не нужна была эта жалость, ведь он... был вполне доволен своей жизнью. Но как сказать об этом Ануши? Как объяснить так, чтобы не выглядеть действительно жалким рабом?..

– Привет, Кин, – Экка распахнул дверцу машины и забрался на заднее сиденье, приглашая Ануши последовать его примеру. В зеркале он поймал удивленный взгляд Кина.

– Мао-сан разрешил, – объяснил он. – Нас нужно отвезти в Тасайна. Это...

– Я знаю, где это, – кивнул Кин и завел двигатель.

Ануши наблюдал и молчал, видимо, скованный его присутствием.

Они прибыли в Тасайна полчаса спустя, и Экка шел к зданию театра с таким чувством, как будто возвращался в самое главное место своей «той» жизни. Наверное, этот театр и правда стал для него домом, причем настоящим домом, из тех, куда возвращаешься всегда.

Разумеется, несмотря на все заверения Ануши, Экка боялся. Боялся косых взглядов, боялся шепотков за спиной, боялся всего, чего может бояться человек, оказавшийся в такой ситуации.

К его безграничному счастью, его встретили так, будто все это время ждали круглыми сутками. Его труппа была его семьей, и эти люди, которых за долгое время научился понимать он и которые научились понимать его, с которыми они столько пережили, столько сделали и, в конечном счете, принесли успех театру – эти люди, составлявшие для него целый, огромный мир, ждали его и верили ему.

Это было так легко и просто, окунуться в любимую работу, которая приносила ему удовлетворение и радость. Собрание труппы было приурочено к новому спектаклю. И именно Экке, как режиссеру, предстояло распределять роли и продумывать общую концепцию постановки.

Совещание длилось часа три, и по его окончании Экка чувствовал себя так, будто все это время занимался тяжелой работой. Сам его голос, казалось, устал, голова легко кружилась от бесконечных слов и лиц, мелькавших как в калейдоскопе, а все его мысли занимали бесконечные фантазии на тему предстоящего представления. Ануши, сидевший рядом, судя по всему, переживал то же состояние.

Когда собрание закончилось, Экка отзвонился Кину, чтобы тот его забрал.

Все разошлись, а Экка с Ануши уселись на скамейке перед входом к театр и смотрели как вечернее солнце, медно-рыжее и жаркое, как свечка, клонится к крышам. Говорить не было сил и желания, поэтому они просто молчали, как молчали часто, когда нападала усталость и лень.

– Жизнь прекрасна, – только и сообщил Экка. Ануши согласился.

* * *

Фрау – удивительная в глубине своего садизма женщина! Признаюсь честно, я думал, что после моей мягко говоря «бурной» юности, меня уже ничем не замучаешь. Однако, она достигла таких высот в этом вопросе, что мне упорно кажется: через пару-тройку таких вот концертов я отброшу копыта.

Впрочем, меня преследует мысль что даже это окажется не так легко, как думается. Уверен, если я умру раньше намеченного ею срока, она достанет меня с того света и заставит отыграть нужный ей концерт.

В таких вот мыслях я выполз – почти в буквальном смысле слова! – из студии, где провел двенадцать часов с микрофоном в руках. Фрау до сих пор не показалась. Только пишет смс. Так что, стоит чуть-чуть расслабиться, я сразу получаю пару строк, в которых она сообщает, что недовольна.

Я не знаю, как она следит за происходящим, но от нее не ускользнет ничто. Н-да. Конечно, грех жаловаться, ведь именно благодаря ей я стал тем, кто я есть. Великолепным, гениальным, лучшим и дальше по списку... Должен, вроде быть благодарен.

Благодарен. Но не до такой степени.

Сегодняшняя репетиция выжала нас всех – и меня и группу – до последней капли. Фрау, видимо, понимала это, поэтому в студии присутствовал врач, периодически раздававший всем таблетки от головной боли и подносивший нашатырь слишком впечатлительным девушкам с бэквокала. Правда, в какой-то момент Фрау разрешила сделать нам перерыв. Клянусь вам, я сохраню эту ее смс и буду демонстрировать потомкам. И сам перечитывать, чтобы точно знать, что совесть у нее все-таки есть. Впрочем, совести этой надолго не хватило: перерыв длился четверть часа, а потом нам пришлось работать вдвое напряженней.

К тому моменту как я торможу, наконец, у подъезда на Киноху, глаза слипаются и жить хочется не особо. И даже больше: «не особо» – это еще легко сказано. Даже мысль о том, что дома мня ждет мой звереныш не прибавляет оптимизма. Голова раскалывается, руки трясутся, а напрягать голосовые связки не хочется настолько, что я, кажется, весь вечер буду играть в молчанку.

Кин сегодня встречает меня у дверей. Я едва сдерживаюсь, чтобы прямо не рухнуть ему на руки – в старые времена и такое бывало. Экка тоже выходит встречать меня. Ласково целует в щеку и благодарит за то, что я разрешил ему вернуться в Тасайна.

Еще бы я не разрешил! Мне довелось быть в этом театре всего раз – на тех самых «Бликах на воде», и я был глубоко впечатлен постановкой. Даже хотел узнать, кто ее режиссировал и проследить за этим человеком – настолько серьезный талант я заметил в режиссуре спектакля. Поверьте мне, уж я-то знаю толк в таких вещах, ибо был воспитан в аристократической семье, где искусствам уделали большое, едва ли не слишком большое внимание.

Кроме того, мальчишка, кажется, остался вполне доволен своим возвращением к сценическим делам. Его счастливая мордочка меня радует. Кроме всего, с наслаждением думаю я, он, вполне возможно, будет благодарен. А это обещает довольно много хорошего.

Они с Кином ждали меня, чтобы поужинать. Так что за стол мы снова садимся втроем, тем же порядком, как и накануне. Экка улыбается мне, но как только ловит на себе мой взгляд, краснеет и отворачивается. Меня это чертовски забавляет.

Но, несмотря на все приятные эмоции, я в основном молчу. Говорит Экка, у него день прошел самым лучшим образом и ему есть что сообщить всему свету: что настоящие друзья это круто, что Тасайна стал его домом и что он обожает свою режиссерскую работу.

Кин, видимо, чувствует, что мне не слишком хочется вести застольные беседы, и всячески занимает Экку. Все-таки, присутствие «ангела» за столом как нельзя кстати.

Слова, которые я сказал за вечер, можно пересчитать по пальцам. Если откинуть штук пять «угу», «хм» и «ммм...», то получится всего пять или шесть. Стрелки часов незаметно подползли к двум часам, и я отправляюсь спать, не сказав Экке ни слова. Спиной чувствую его взгляд, недоуменный, расстроенный, обеспокоенный. И уже выходя из столовой слышу тихое замечание Кина:

– Хозяин устал сегодня. Ляжешь в гостиной.

На часах уже три, а я все ворочаюсь в постели и никак не могу заснуть. А ведь казалось, что вырублюсь сразу же, как только приму горизонтальное положение! Страшно злюсь на самого себя, потому что концерт уже завтра и надо выспаться, просто кровь из носа надо! Собирался даже принять снотворное, но оно, как на зло, закончилось. Разбудить Кина и послать в аптеку? Лень вставать. И заснуть тоже не получается.

Комната расчерчена лунным светом на белые и черные квадраты, мои глаза привыкли к темноте, и я бы обязательно наслаждался этой бессонной ночью, случись она со мной в любой другой день.

Я уже готов завыть, когда дверь в комнату тихонько приоткрывается. Мой звереныш заглядывает внутрь. Он, крадучись, подходит к постели и, стараясь сделать это как можно тише, ложится рядом и забирается мне под руку. Я с удивлением смотрю на него. Что это было?

Он поднимает голову и сталкивается с моим взглядом.

– Я разбудил вас? – шепотом спрашивает он.

Я обнимаю его.

– Нет, я не спал, не бойся.

Он сморит на меня:

– Что-то случилось, Мао-сан? Вы такой уставший сегодня...

– Репетиция, – бесцветно отвечаю я. – А вообще... у меня концерт завтра. И надо... Придется играть, как никогда хорошо.

Он молчит, будто ждет, что я продолжу. И мне, к собственному удивлению, есть, что сказать:

– Завтра я выхожу на сцену впервые за последние десять лет. Завтра на концерт придет не один десяток критиков и журналистов, жаждущих рассказать всему миру, как я растерял свой талант. Завтра надо быть безупречным, потому что у меня нет той подстраховки, которая была раньше – любви публики. Я... – я останавливаю желание сказать «не смогу», потому что это слишком большая откровенность.

– Волнуетесь, – подсказывает он. – Знаете, Мао-сан, – он закрывает глаза, прижимаясь ко мне, – у вас получится.

– С чего ты взял? – не удерживаюсь я от язвительной нотки.

Он пожимает плечами, улыбаясь:

– Просто знаю и все. Вы же тоже много обо мне знаете. Не потому что вам кто-то сказал, а потому что просто знаете, ведь так?

Подумав, киваю. Он прав. Хотя объяснить это я никак не могу.

– Мы спим в одной постели, – Экка говорит так, будто это действительная причина.

Мое презрительное «Ха» вызывает у него только улыбку. А я думаю, что он – первый из моих любовников, кому выпала такая честь, и, кажется, первый кому досталось слышать мои жалобы на работу. Он вообще во многом первый. Первый, кто сумел подобраться ко мне так близко.

Мы разговариваем шепотом, в полной темноте и в этом есть что-то настолько личное, настолько интимное, что у меня даже сердце бьется как-то не так.

– Мао-сан... – тихо зовет он, когда мы оба, кажется, уже почти заснули.

– Ммм?

– А можно я приду на ваш концерт? – он приподнялся на локтях и смотрит на меня.

Открываю глаза:

– А ты хочешь? – я не помню, чтобы он особо интересовался музыкой и моим творчеством.

Секунду я был уверен, что он начнет с бесполезной лести: «Кончено!». Но нет, он просто кивает:

– Хочу.

– Хорошо.

Он снова кладет голову мне на плечо и, кажется, улыбается.

– Сладких снов, – желает он напоследок.

– И тебе.

* * *

Утром Экка выскользнул из комнаты так тихо, как только мог, чтобы не разбудить уставшего хозяина.

У школьных ворот его встретил Ануши. Они условились встречаться там каждое утро, потому что вдвоем преодолевать путь до нужного класса – взгляды и шепот – было легче.

– Когда же им наконец надоест? – в сердцах спрашивал Экка.

Было не так трудно справляться с ненавистью школьников, ее они с Ануши научились просто игнорировать. А вот с учителями было труднее. Игнорировать того, кто имеет над тобой прямую власть просто невозможно, так что насмешки и придирки терпеть приходилось чуть ли не на каждом уроке. Но – опять же – они были вместе, и если презрение приходилось на долю одного, другой просто сжимал его руку под партой и жить становилось легче.

Но Ануши не мог быть рядом всегда. И сегодня Экке предстояло посетить тренировку по кэндо в гордом одиночестве.

Нельзя сказать, чтобы Симура был физически развитым, нет. Он был ниже и гораздо слабее других ребят, посещавших эти занятия. Но против них, высоких, широкоплечих, накачанных, он выигрывал скоростью, ловкостью и хитростью. За это его любил сенсей и не признавали за «своего» другие кэндоисты.

Тренировка прошла как нельзя лучше, но когда после окончания сенсей велел ему задержаться, Экка пожалел, что не сбежал сразу же.

– Симура-кун, у меня всего пара слов для тебя.

– Я слушаю, – ответил Экка.

– Я, как и все в школе, знаю о слухах, бродящих о тебе последнее время.

– Инуе-сан...

– Не торопись оправдываться, Экка. Я только хотел сказать, что моя работа заключается в том, чтобы тренировать юношей и обучать их искусству сражения. И свое мнение о людях я составляю по тому, каковы они в бою – не по их умению драться, нет, но по их поведению. В бою видно, насколько человек честен или лжив, милосерден или жесток, мстителен или всепрощающ, хитер или простодушен. И ты долгое время был моим любимым учеником, потому что, наблюдая тебя в бою, я узнал какой ты человек в душе. И, знаешь, мой способ оценивать людей еще ни разу не подводил меня. Поэтому, чтобы о тебе не говорили, более того, правда это или нет, мне не важно. Ты остался для меня тем, кем был.

Экка слушал своего учителя, затаив дыхание. А потом только и смог ответить:

– Спасибо, сенсей.

По улыбке Инуе-сана он понял, что тот отлично уловил всю ту благодарность, которая была вложена в эти слова.

Экка даже был рад, что задержался – думал, что в раздевалке уже никого нет и не придется терпеть присутствие людей, его ненавидящих. Но нет.

Их было трое – Уми, Дори и Маса. Их считали самыми сильными спортсменами школы, а они себя – богами на земле.

– А вот и наш малолетний развратник явился, – лениво протянул Уми, поднимаясь со скамьи. Они были уже одеты в обычную форму. «Ждали меня, что ли?» – подумал Экка. Он сделал вид, что не услышал. Прошел к своему месту и стал невозмутимо стягивать тренировочную форму, сдерживая дрожь под колючими взглядами.

Он вдруг вспомнил, что надо позвонить Мао. Он достал мобильный и набрал номер, стараясь не слушать, что говорят за его спиной. Хозяин никак не желал снимать трубку.

– Как думаете, он трахался с учителем? – заржал Маса, видя что первый камень не достиг своей цели.

– Экка? – отозвался наконец Мао на другом конце.

– Я закончил, – как можно тише ответил юноша.

– Хорошо. Все в порядке? – «он что, слышит их?».

Уми у него за спиной противно хохотал:

– Конечно! Видели, с каким довольным лицом пришел? Ложится он подо всех... А Инуе небось и рад! Все же знают, что он старый педофил!..

– Не смейте так говорить об Инуе-сане! – прорычал Экка, не оборачиваясь, а только прикрыв микрофон рукой.

– А-а... – это уже Дори. – Значит понравилось!..

Их гогот привел Экку в бешенство. Он развернулся и со всего размаху ударил стоявшего ближе в челюсть. Это оказался Маса.

Они будто того и ждали – набросились на Экку все трое, разом. Телефон отлетел в сторону.

Да, он умел драться достаточно хорошо, чтобы побеждать в поединках кэндо. Но те поединки были честным боем. А противостоять грубой силе трех человек, превосходивших его по габаритам, долго он не мог. Он успел блокировать несколько ударов, поставить подножку и сбить с ног Уми, но этого было слишком мало.

Только когда из кармана Дори появилась веревка, Экка с ужасом понял, что они действительно ждали его и все произошедшее было далеко не спонтанным.

Экка вырывался, но на каждую попытку высвободиться получал новые удары. Десяти минут этой возни хватило, чтобы он был уже не в состоянии оказывать сопротивление.

Его руки привязали к одному из крюков для одежды, и он с ужасом осознал, что потасовка рискует обернуться не только дракой, но и чем-то гораздо более отвратительным.

Когда он почувствовал грубые прикосновения чужих рук, он только закрыл глаза. Бесполезно. Он ничего против них не сделает.

– Да что ты можешь! Ты даже не мужчина! Девчонка! Шлюха...

Экка силился сохранить спокойное выражение лица. Не заплакать, не зарыдать, не показать что они сильнее, что у них получилось его довести.

– А давайте... проучим его, – предложил Дори, и в глазах у него Экка увидел то, чего больше всего боялся. Похоть.

Согласный гогот. Он, похоже, озвучил общую мысль.

Единственным, кому было позволено лапать его до этого, был Мао. Теперь... Экка рвался и больше всего на свете ненавидел эти руки, жадно мявшие его тело, срывавшие одежду.

– Уми, у тебя камера собой? – захихикал Маса.

– Камера? Идея!

Уми порылся в вещах и достал фотоаппарат. Экка слышал, как щелкаются кадры.

– А потом пошлем снимки его любовнику и посмотрим, что будет! – ржал Дори.

Экка содрогнулся. Только не это. Мао увидит его таким... это было так унизительно, так грязно и вызывало безумное отвращение, перекрывавшее даже боль.

– Ну, кто первый? – Маса переводил осоловевшие глаза с одного на другого.

– Я снимаю.

– Давай я, – Уми потянулся к ширинке брюк.

Экка из последних сил сдерживал слезы.

Дверь распахнулась от удара, такого сильного, что створка ударилась о стену и едва не слетела с петель. На пороге показался мужчина в черном плаще и темных очках. Они не видели его глаз, но на губах кривилась такая злоба, что становилось страшно.

Экка только краем глаза увидел, как вошедший ногой выбивает камеру из рук Дори.

* * *

Уж что-что, а драться я умею. Жизнь научила – я не всегда был великолепным Такацио Мао с толпой телохранителей и менеджером с которым даже атомная война не страшна. И тогда, в прошлой жизни, мне приходилось драться – причем драться в самом противном смысле этого слова, одному против многих.

Этих уродов трое. Выбив камеру у того, что ближе к двери, я следующим ударом отшвыриваю его к стене. Падает на скамейку, приложившись головой о шкафчик. Второй и третий бросаются на меня, но вскоре присоединяются к своему товарищу.

Я поворачиваюсь спиной к ним – с этим нокаутом так просто не справятся – и развязываю руки моего звереныша. Протягиваю веревку Кину, вошедшему вслед за мной:

– Свяжи.

Экка почти падает мне на руки. Я смотрю на него. Несколько синяков, довольно серьезных, и такое отвращение в глазах... Ах вот как. Во мне просто кипит злоба. Да как у них духу хватило покушаться на него, мою собственность!

К тому моменту, как я поворачиваюсь, они уже связаны. Смотрю на них – такие же юнцы как Экка, разве что покрепче, да в плечах покрупнее. Тоже мне, храбрые, трое на одного.

Я демонстративно поворачиваюсь к моему мальчику и кончиками пальцев глажу огромный синяк на щеке. В голове всплывает пара нецензурных ругательств. Я-то знаю, что у него там очень чувствительная кожа, и ему всегда нравится тереться об меня щекой. А теперь он вряд ли позволит себе такое в ближайшее время.

– Который из них это сделал? – спрашиваю я про синяк.

Экка кивает на того, который в центре и тихо просит:

– Мао-сан, не нужно.

– Хорошо, – тоном гадюки перед броском сообщаю я, – раз ты так просишь, убивать я их не буду.

Экка вздрагивает. Эти трое – тоже.

Я подхожу к тому, на кого указал Экка и со всей силой бью кулаком по щеке, чтобы оставить такой же след.

Таким же образом я возвращаю этим горе насильникам каждый синяк, оставленный на теле моего мальчишки.

Потом я снова поворачиваюсь к Экке и ледяным тоном спрашиваю:

– Они успели что-нибудь еще с тобой сделать?

Он мотает головой.

Я удовлетворенно киваю и снова поворачиваюсь сперва к Кину:

– Собери его вещи.

А потом к ним:

– Учтите вот что. Если бы вы успели что-нибудь сделать с моим любовником, я бы вас убил. И, поверьте, мне бы это сошло с рук. И вам очень сильно повезло, что Экка попросил вас пощадить, – сказав это, я достаю из камеры, валявшейся на полу, карту памяти и ломаю ее прямо пальцами.

Потом набрасываю Экке на плечи свой плащ, легко поднимаю его на руки и выхожу из раздевалки. Кин, все это время спокойно наблюдавший, открывает мне дверь. На пороге оборачиваюсь:

– Если я услышу хоть малейшую жалобу на ваш счет, будет плохо. Можете быть уверены.

В машине Экка не торопится вылезать из моего плаща, а только испугано жмется к моему боку. Я обнимаю его и осторожно глажу по плечу – я помню, там синяков нет.

– Ты все еще хочешь на концерт?

Экка кивает:

– Да. Если можно.

– Конечно можно, – я улыбаюсь, не слишком отдавая себе отчет, почему.

Сегодня на концерте я увижу Фрау, впервые за последние десять лет. Она была – и есть, наверное, – мой самый верный друг. Предстоящая встреча приводит меня в странное волнение.

Мы прибываем на площадку за несколько часов до начала концерта. Это самый большой стадион Города. И, кажется, мне говорили, что все, абсолютно все билеты проданы. Н-да. Наше с Фрау возвращение сотрясло этот город – уже сейчас. Надеюсь, после концерта эффект не ослабнет.

Втроем мы незамеченными – по пожарной лестнице, чтобы избежать журналистов, – поднимаемся на нужный этаж.

– Демон, обернись!

У меня – меня! – сердце замирает. Демон. Так звала меня только она. Говорила, что у меня на сцене демоническая энергия. И называла Демоном, это было что-то вроде шутки.

Она стоит напротив меня – все такая же. Стильная стрижка, стильная одежда. Сияющие задором и азартом глаза. Волевая, сильная поза.

Я смеюсь, и опускаюсь на одно колено. Целую ее руку:

– Бесконечно рад вам, Фрау.

Она смеется и обнимает меня.

– Ты готов, mein liebe? Этим людям нужен либо конец света, либо хорошее шоу, а лучше – все сразу.

– Я спец в области апокалипсисов! – подмигиваю я и мы смеемся. И куда делись эти десять лет, что мы не виделись? Она все такая же.

– Тогда шоу я беру на себя.

Фрау так и не спросила ничего о мальчишке. Конечно, она ведь помнит еще времена, когда на каждом концерте я подцеплял какого-нибудь фаната или фанатку...

Я выхожу на сцену уже ничего не боясь. Я знаю, что за кулисами она, и от этого ничего не страшно. Кин и Экка отправились занять какие-то резервные места, а меня еще долго гримировали.

На мне какие-то очень крутые джинсы и футболка – копия моей первой концертной футболки.

Мы с Фрау болтаем о чем-то своем, стоя за кулисами, когда до меня доносится чье-то «Две минуты!». Она ласково хлопает меня по плечу:

– Давай, Демон, зажги.

Киваю. Нет проблем.

Этот зал, казалось, только ждет искры, чтобы воспламениться. А я все думаю – получится у меня или нет? На счет демона – Фрау во многом права. Когда я выхожу на сцену со мной происходит что-то странное и я делаю просто то, что нужно. Как будто бы чувствую желание публики. Как будто бы... это делаю не я, а кто-то другой.

Я делаю шаг на сцену.

И утопаю в этом: слепящем свете прожекторов, громе криков и в восторге, бешеном восторге зала.

И потом уже не осознаю, что делаю. Просто делаю то, что нужно.

А потом – не отказывать себе ни в чем. Спеть пару незапланированных песен. Вытащить на сцену Фрау и спеть нашу первую песню вместе с ней. Подарить свою дурацкую футболку залу.

К тому моменту, как способность мыслить возвращается ко мне, я обнаруживаю себя сидящим на полу за кулисами. Я прижимаюсь спиной к холодной бетонной стене и часто, быстро дышу ртом, пытаясь прийти в себя.

Метра через два примостился фотограф – щелкает камера. Думает, я не замечу. Ладно, пусть. Я действительно хорош сейчас – кожа бликует в мягком свете, доходящем отсюда со сцены, капельки пота блестят и глаза такие осатаневшие, но в хорошем смысле слова. Я знаю, что сейчас хорош и очень, до безумия сексуален. Пусть снимает.

Добираюсь до гримерной не сразу – еще выходы «на бис» и всякое прочее.

Экка и Кин уже ждут меня там. Я падаю на стул перед зеркалом, а мальчишка забирается на табуретку рядом и обвивает руками мою шею.

– Мао-сан... Это было так здорово... – шепчет он мне на ухо. – Вы великолепны...

Устало закрываю глаза. Его слова, кстати, много значат. Потому что он не льстит – это я уже заметил.

В этот момент входит Фрау.

– Это еще что? – она презрительно смотрит на Экку. – Очередной фанат, Мао?

Усмехаюсь:

– Нет, это мой маленький слуга.

Она, видимо, принимает это за шутку.

– Ах вот оно что. Ладно. Надеюсь, он тебе не мешает, – она садится в кресло у стены. Держится по-королевски. Я тоже так умею.

– Нет, что ты, – улыбаюсь. Экка садится у моих ног, как щенок, и тоже слушает. – Говори.

Она совершенно счастливо улыбается:

– Такацио, ты хоть сам понимаешь? Мы сделали это! Мы сделали невозможное! Ты был... ве-ли-ко-ле-пен! У меня слов нет. Завтра все газеты порвутся от восторга! И ты и я, мы можем искупаться в шампанском!

– Это предложение?

Мы смотрим друг на друга и смеемся. Потому что безумно счастливы. Это было трудно. Стоило хоть немного оплошать, и нас бы порвала пресса. Это обозначало бы конец, абсолютный конец карьеры и для меня и для нее. А теперь... мы спасены.

За остаток вечера мы распиваем не одну бутылку шампанского и уничтожаем чрезвычайно дорогой и вкусный ужин. Собирается вся группа, и все, кто в этом деле участвовал, вплоть до костюмеров и осветителей. Ночь проходит феерически – с танцами на столах и прочими радостями классической концертной попойки.

Экка веселится вместе со всеми. С облегчением понимаю, что его спокойно приняли, как своего. И хотя запомнят его, скорее всего, как «тот милый парнишка», это все равно хорошо.

* * *

Они вернулись домой уже под утро. Пьяные и своей победой, и вином – Мао каким-то образом убедил Экку, что это и его праздник тоже. Они веселились и смеялись до тех пор, пока люди не начали валиться с ног.

Над городом занимался рассвет, когда Кин привез Мао и Экку в квартиру на Киноху.

Мао, который, казалось, вовсе не хотел спать, и Экка, у которого в голове крутился винный туман, добрели до спальни и рухнули на кровать.

– Мао-сан... – робко позвал Экка.

– Да, малыш, что такое?

– Вы... – он смутился, – вы не прикасались ко мне весь вечер... вам неприятно?

– Что неприятно? Ты? – хозяин отмахнулся, – Глупости.

– Просто... из-за того, что они хотели сделать...

Мао вскинул брови и долго смотрел на него, прежде чем рассмеяться:

– Экка, глупый. Я не хотел, чтобы тебе было противно.

– То есть... получается... вы... заботитесь обо мне?

У Мао было такое выражение лица, как будто его подловили на чем-то очень постыдном.

– Ну-у, – протянул он, – что-то вроде того.

Экка захихикал.

– Тогда можете трогать меня, где хотите. Мне не будет противно.

Мао хитро ухмыльнулся и, подвинувшись ближе, глядя Экке в глаза, опустил руки ему между ног.

– Где хочу? И здесь тоже?

«Ему, наверное, нравится наблюдать, как я краснею», – подумал Экка.

Мао прижал его к себе вплотную и стал жадно, с силой гладить. Весь хмель вышибло из головы и Экка запоздало осознал, что ему стыдно.

– Мао-сан... – он перехватил руки Мао отвел от себя. – Постойте... я хочу... ну, в общем, вы всегда сами ласкаете меня... а я хочу... трогать вас так же. И целовать, и... но я совсем не знаю...

Мао рассмеялся и, протянув руку, ласково погладил его по щеке.

– Ты хочешь, чтобы я научил тебя?

Экка кивнул. «Я сейчас сгорю от стыда».

– Тогда слушай, – Мао хитро улыбался. Он притянул Экку к себе и усадил у себя между ног, заставляя откинуть голову на плечо. – У каждого человека есть определенные точки, на прикосновения к которым он реагирует особенно остро. Например...

Он мягко прошелся языком по шее мальчика, вызвав жаркую дрожь.

– Тебе нравится когда прикасаются к шее. Поэтому я так люблю ставить здесь свои метки, – он легонько прикусил кожу, отчего Экка еще сильнее выгнулся и застонал.

– А еще ты очень чувствительный вот здесь, – он облизнул пальцы и погладил сосок. Экка забился у него в руках.

– Мао-сан!..

– Вот видишь. У разных людей эти точки разные и реакции тоже разные. Так что если ты хочешь доставить своему партнеру настоящее удовольствие – изучи его тело.

Экка жадно и глубоко дышал.

Мао улыбнулся:

– Можешь считать, что теория закончена. Если хочешь практики – я в твоем распоряжении.

Уже не так уверенный, что у него хватит наглости сотворить такое, Экка повернулся к Мао и заставил его лечь на кровать. Он впервые сам целовал. Сначала осторожно и ласково, а потом, несколько секунд спустя – уже яростно и горячо. Тело хозяина оказалось жадным до ласк и нежностей, и Экка, которого каждый стон пьянил не хуже вина, скоро совсем забыл о своем смущении.

Он действительно «изучал» чужое тело, будто пробовал на вкус власть над партнером, и эта власть сводила с ума. Экка, лукаво улыбаясь ему в глаза, погладил тонкими пальчиками кожу над самым ремнем брюк. Потом опустил голову и повторил тот же маневр языком.

Мао задохнулся:

– Это... запрещенный прием.

Экка поднял голову все с той же улыбкой. Было приятно ощутить такого всегда сильного Мао в своей власти.

– Почему?

– Потому что после такого маленьких мальчиков трахают в рот, – сообщил хозяин, вернув юноше способность краснеть, и Экка осознал, насколько обманчива была иллюзия власти над этим человеком.

Стянув совершенно ненужные брюки, он оседлал бедра Мао, изо всех сил потерся о него всем телом и снова наклонился к его губам, еще влажным от поцелуев.

– А что еще вы любите делать с маленькими мальчиками, Мао-сан?

Мао неожиданно резко двинул бедрами под ним и Экка, ощутив приятное трение, потерял на секунду бдительность. Хозяин скинул его с себя и уже через секунду нависал сверху, прижимая к кровати.

– Тебе понравится, – пообещал он.

Экку выдала безумная дрожь. Мао целовал его живот и бедра и, будто в отместку, гладил там же – по самому низу живота, заставляя умолять.

Он опустил голову и стал гладить его там языком, целовать, а потом – втянул в рот целиком. Экка мял простыни, бился на постели и кричал, так это было приятно. Удовольствие разорвало его всего парой мгновений спустя.

Когда он пришел в себя, Мао лежал рядом, так же выравнивая дыхание.

– Вы?.. – начал было Экка.

– Да, – Мао продемонстрировал испачканные руки. Экка покраснел.

– Это я должен был... – он потянулся поцеловать хозяина, будто извиняясь, но вдруг отстранился, удивленно глядя на несколько белых капель на губах Мао.

Тот рассмеялся:

– Ты вкусный.

Экка зажмурил глаза, так стыдно было даже думать об этом.

Мао потянулся за влажной салфеткой. С некоторых пор целая коробка прочно поселилась на прикроватной тумбочке, потому что им обоим было чертовски лень идти мыть руки, а потребность в этом возникала часто.

Он вытер руки и притянул Экку к себе. Мальчик сперва не слишком хотел целоваться, но после пары мгновений нашел это даже приятным.

Они забрались под одеяло и Экка, как обычно, обнял Мао и устроил голову у него на плече.

– Спокойной ночи, Мао-сан...

– ...Желают только детям...

Они одновременно и очень похоже улыбнулись и тут же уснули.

Над городом уже поднялось солнце.

* * *

– Ну и какого черта?!

Боже, зачем так орать! Я попытался разлепить глаза. Получилось только со второй попытки. Причиной нашей столь ранней побудки оказалась Фрау Линд, стоявшая на пороге моей комнаты и грозно сверкавшая глазами.

Я сел в постели и сжал виски.

– Не ори так, мальчишка спит, – сообщил я минуты через две, хотя сам прекрасно понял, что Экка только притворяется спящим. Кстати, притворяется он хорошо.

Фрау делает каменное лицо.

– Такацио, ты с ума сошел? – проникновенно спрашивает она.

– Я? – я дотянулся до сигарет на тумбочке и закурил. – Нет пока, а что?

– Боже. Я-то думала, что про слугу – это глупая шутка! А ты, оказывается... Где ты его взял?

Пожимаю плечами.

– Купил на Стройке.

Фрау выглядит очень серьезной:

– Кто его родители? Его ищут?

– Успокойся, – глубоко затягиваюсь и выпускаю дым. – Его мать отказалась от него. В его родной школе о нем ходят жуткие слухи и...

– Стоп. Он продолжает посещать занятия? – кажется, у нее волосы на голове шевелятся. Выглядит чертовски забавно. Представляю ее себе в роли Медузы Горгоны и стараюсь не засмеяться.

– Да. Школу, театр и – до вчерашнего дня – тренировки по кэндо.

– И ты... был в его школе? – по-моему, она сейчас будет биться головой о стену.

– Встречал после занятий.

– Хочешь сказать, там знают, что он у тебя живет? – я начинаю опасаться за ее душевное здоровье.

– Ну, вроде того.

– Мао?

– Да.

– Ты сам понимаешь, что этим мальчишкой ставишь под угрозу всю нашу работу?

– Почему? – я пару мгновений моргаю.

– По факту, мать твою!

– Не поминай маму, накаркаешь... – машинально отвечаю я.

– Мао! Ты чем думал?

– Сама не догадаешься?

– Оно и видно! – она срывается на шипение. – В городе другие законы. И даже твои деньги... Публика любит тебя. Но любит до тех пор, пока ты прячешь грязь. То, что ты живешь с мальчишкой тебе не простят. Ты хочешь быть вторым Майклом Джексоном? Вторым – уже не солидно!

Я мотаю головой. В чем-то она права. Черт. Во всем права. Я слишком привык к тому, что мне все можно. Не все.

– Хочешь сказать?

– Ты должен избавиться от этого ребенка, – жестоко заявляет Фрау.

– Его не примут домой, – тихо говорю я.

– Мао, что я слышу? Ты за кого-то волнуешься? А что насчет тех девочек, которых ты трахал у себя в гримерке? Может разыщем их и воспитаем всех твоих сыновей и дочек? А что насчет мальчишек, которым ты жизнь сломал? Когда они в крови приползали домой и гордились тем, что их отымел Такацио Мао? Им ты ничем не хотел помочь?

– Тише, – едва слышно прошу я.– Пожалуйста, замолчи.

Больше всего на свете я не хочу чтобы он это слышал... Он ведь ничего не скажет... но ему больно будет знать.

– В общем так: ты немедленно что-нибудь делаешь, чтобы этого мальчика здесь не было. Можешь хоть колдовать, меня не интересует. Но я не намерена терпеть эту твою новую игру. Придумал, покупать себе наложников...

Она поднялась и ушла, хлопнув хорошенько дверью спальни. Я склонился над моим мальчишкой. Он лежал все так же неподвижно, с закрытыми глазами. А по щекам бежали слезы.

Я не помню как – я целовал его, шептал что-то ласковое, о том, что я тварь, что он не виноват, что он самый лучший и достоин большего...

А он плакал, обняв меня за шею и прижимаясь ко мне. Мы не один час провели так – просто не отпуская друг друга, и я с ужасом думал, что я даже спать-то без него разучился, не то что жить.

– Мао-сан... – наконец начал он. – Я все понимаю... я...

– Экка, – я прервал его жестом, решившись наконец. – Я не могу ослушаться Фрау, потому что она права. Но я не могу отпустить тебя, потому что... я без тебя не умею уже. Ты тут и десяти дней не пробыл, а для меня – как будто всю жизнь. И это и правда была жизнь, просто новая, – я вижу, как он снова плачет. И через силу продолжаю. – Я хочу, чтобы ты сам принял решение. Если ты хочешь уйти – уходи. Я помогу тебе всем, чем сумею, я... Но если ты захочешь остаться... я пойду против Фрау и к черту все... – колючий ком проступает в горле и я... – Экка! – Я ударяю ладонью по простыням. – Что ты со мной сделал?! Я плачу! Я... я уже лет двадцать, как не плакал... – шепчу я с ужасом.

Он обнимает меня за шею и целует, собирая губами слезы.

– Мао... Я... я хочу остаться, – шепчет он, – я твой, я тебе принадлежу, слышишь? Только тебе! Душой и телом, весь, без остатка, как бы трудно это ни было!

Я целую его в ответ, впервые так. Я вообще впервые целуюсь так – это не страсть и не похоть, это счастье.

– Экка...

Плевать на все! Да пусть подавятся своей моралью. Я никуда его не отпущу больше. Что-то из этого я говорю вслух, и он смеется сквозь слезы.

Часть четвертая. Beloved (Возлюбленный).

– То есть как это остается?! Что это значит?! – у меня стойкое ощущение, что Фрау меня сейчас испепелит прямо на месте.

Но я спокоен как танк. И сижу в той самой позе – «по-королевски», мы с ней называли это – с таким невозмутимым видом, будто я бог. Впрочем, это почти так. После того, как мой малыш решил остаться, я ничего не боюсь и все могу. А всемогущество – неизлечимая черта богов.

– Так. Остается и точка, – у меня ледяной голос. Кажется, кофе в ее кружке застыл.

Ее глаза внезапно серьезнеют, ярость исчезает. Он садится на край стола и внимательно смотрит на меня.

– Мао, ты уверен?

– Да.

– И тебя не пугают проблемы, которые за этим последуют?

– Не пугают.

– И ты можешь даже отказаться от славы, лишь бы он остался?

Что-то тут не так. Хмурюсь, но все же отвечаю:

– Могу.

Она смеется.

– Что? – я моргаю. Вот так всегда. Она снова поняла больше, чем я?

Она вдруг подходит ко мне и обнимает.

– Такацио, поздравляю. Я думала, я не доживу до этого.

– О чем ты?

– Ты сам не понял? – ее глаза блестят так же, как у той девчонки, с которой я пятнадцать лет назад писал свои первые песни. – Ты только что пожертвовал своим образом жизни, ради близкого человека. И у тебя – осознай: у-те-бя! – есть близкий человек, ради которого ты чем-то жертвуешь?

Я потрясенно молчу, а через секунду мы умираем от смеха уже вдвоем.

Она права. У меня за всю жизнь близких людей было двое: она, с которой мы едва ли не бродяжничали по стране, добиваясь славы, которую я защищал от уличного хулиганья и с которой мы убивали последние заработанные деньги на струны для моей гитары, та, с которой мы достигли всего того, чем живем сейчас – славы, денег, благополучия, свободы; и Кин, в котором я уверен больше, чем в собственной тени.

А теперь – черт возьми! – появился мой звереныш, который заставил меня сострадать, волноваться и плакать. И еще – который за десяток дней заставил меня верить себе. До-ве-рять. Меня, которого обманывали, который обманывал сам. Я никому в своей жизни не верил, кроме Фрау и Кина, ведь они были проверены годами и железом бед. А он...

– То есть... ты смиришься с тем, что он остается? – спрашиваю я наконец.

Она кивает.

– Либо я потеряю тебя, либо смирюсь с ним. Выбор очевиден, верно?

– Но ведь ты была права насчет второго Джексона и всего такого. Так что проблемы у нас будут... мягко говоря, немаленькие.

Она смеется.

– Теперь я не боюсь. Если ты решился защищать свое голубоглазое счастье всерьез, то любые проблемы меня уже не пугают.

– Желтоглазое.

– Что?

– Счастье. Оно желтоглазое.

С момента нашего с Фрау примирения прошло чуть меньше недели и все это время Экка живет со мной, а я пожинаю плоды того потрясения, которое произвел наш с Фрау концерт.

На следующее же утро после него все газеты захлебывались восторгом, описывая наш с Фрау триумф. В тот же день стали приходить первые письма – Кин привез мне домой целый мешок, и мы с Эккой провели весь вечер, их разбирая. Два дня спустя мы бросили это бестолковое занятие: почты становилось слишком много. Потом посыпались приглашения на телевидение во всякие музыкальные передачи и тому подобное. В общем, к нам с Фрау вернулась популярность, вернулась в том объеме, в котором мы ее уже и не ждали, и мы во всю нежились в ее лучах.

Что до моего мальчишки – он уже совсем привык ко мне, так что я могу с гордостью сказать, что приручил его, хотя у Фрау возникло бы закономерное замечание, что еще неясно, кто кого приручал.

Его проблемы в школе никак не улягутся, и он, кажется, окончательно стал изгоем для общей массы учеников. Что до его тренировок по кэндо, сперва я даже хотел запретить ему их посещение, но Экка убедил меня в ненужности таких мер, сославшись на очень хорошего учителя. Вышеупомянутый учитель перевел его в другую группу, так что с теми тремя он больше никак не контактирует. Хотя я сомневаюсь, что они рискнут хоть как-то лезть к нему после той истории.

Но вот уж где он пропадает целыми днями – это в Тасайна. Он целиком захвачен новой постановкой и ничто – как не грустно признавать, даже я! – не может занимать его мыслей во время репетиций.

Мы довольно осторожно относимся к творчеству друг друга. Без особого восторга, но с объективностью. По крайней мере я могу быть уверен в его оценке больше, чем в чьей-либо еще. Он любит музыку, но в общем, глобальном смысле этого слова. Что до фанатизма по кому-то конкретному – это не для него. Он как то высказал мне эту позицию, а потом прибавил, лукаво улыбаясь:

– Хотя можно сказать, что по одному весьма конкретному исполнителю я просто с ума схожу.

Хотя причиной этого сумасшествия едва ли является музыка, мысленно прибавил я.

Он действительно привык уже ко мне настолько, насколько было нужно, чтобы стать до конца «моим». Он по-прежнему зовет меня «Мао-сан» и обращается только на «вы», и мне даже кажется, что это так и останется нашим ритуалом. Он не боится меня в той мере, в которой боялся раньше, и гораздо меньше стесняется – я отучил его стыдиться желаний собственного тела.

Да, он принадлежит мне. И принадлежность свою доказывает каждую ночь. Постоянный партнер – это в некотором роде ново для меня. Так уж случилось, что я, сначала в силу своей красоты, потом – еще и популярности, никогда не удерживал около себя одного человека долго – даже так долго как Экку, две недели.

И даже новая точка невозвращения наших отношений была связана именно с сексом.

– Мао-сан... – у меня уже рефлекторная реакция на этот его выдох, – пожалуйста...

Он возбужден так сильно, что отказывать ему в ласках просто невозможно. Его желание питает меня самого и складывается в наше общее, становящееся невыносимым.

Идея приходит мне в голову внезапно, и я заранее знаю, как он отреагирует: сначала будет протестовать, но в итоге ему понравится.

Он смотрит на вибратор у меня в руках и его выдает испуганная дрожь.

– Мао-сан...

Представляю, что он там себе подумал. Все о том, как это низко, грязно, отвратительно и так далее. Все верно, так и есть, но, поверь мне, мальчик, тебе понравится.

– Потрогай.

Он осторожно касается игрушки и, когда сжимает ладонью, она начинает вибрировать. И, по мере того, как он сжимает, вибрация усиливается.

Он смотрит на меня с ужасом, не решаясь поверить, что я действительно собираюсь трахнуть его этой штукой.

– Не бойся, – ласково говорю я. – Больно не будет.

Я последний раз жадно целую его, а потом прижимаю запястья к простыням одной рукой и осторожно ввожу игрушку внутрь.

Он вскрикивает, и его пробирает такая сладкая дрожь, что мне завидно.

От страха и стыда от сжимается только сильнее, что усиливает и вибрации внутри него. Он выгибается, стараясь освободить руки, но я держу крепко.

– Нет! Хватит!.. – на ресницах проступают слезы, его наслаждение становится невыносимым и больше всего на свете он сейчас хочет кончить.

Этот его вид, такой беззащитный, нежный и в то же время низость происходящего возбуждают меня до безумия.

Усмехнувшись, я опускаю голову между его ног и беру в рот сразу целиком. Он дрожит, все его тело жадно поглощает вибрации внутри, и он стонет от нестерпимого, рвущегося наружу наслаждения. Много времени ему не нужно – пару раз он толкается мне в рот и кончает. Жадно глотая его сперму, я наконец вытаскиваю игрушку, и только тогда его тело окончательно расслабляется.

Он лежит на спине, пытаясь отдышаться, изнуренный и, кажется, едва живой. На щеках еще блестят слезинки. Наконец придя в себя от приподнимается на локте и внимательно на меня смотрит.

– А вы...

Усмехаюсь:

– Хочешь мне помочь?

Он неуверенно наклоняется надо мной и руками гладит по бедрам:

– Я... я не умею, – краснеет так, будто мы первый раз это делаем.

Киваю:

– Можешь рукой.

Он закрывает глаза, боясь встретиться со мной взглядом и с наслаждением гладит там. Я выгибаюсь под его нежными пальцами, и через несколько стонов удовольствие накрывает меня с головой.

Я открываю глаза, все еще тяжело дыша. Экка лежит рядом, опустив голову на руки и смотрит на меня.

– Вы научите меня... брать в рот? – просит наконец он.

Я невольно вспоминаю выражение «уронить челюсть на пол», так близок к этому состоянию.

Мой Экка – самый стеснительный и целомудренный из всех моих любовников, просит научит его брать в рот? Кому-то явно дали точку опоры, и с миром что-то случилось.

– Завтра, – киваю я.

Он улыбается и ласково целует меня в щеку, желая доброй ночи.

Весь следующий день я все делаю машинально, просто ожидая ночи. В студии все идет просто отлично – так напрягаться, как перед прошедшим концертом, нам уже не приходится. С Фрау мы тоже не конфликтуем. Я сперва думал, она будет сердится из-за Экки, но она, кажется, вполне довольна тем, что я оставил его у себя. Я конечно понимаю: она, как это свойственно женщинам, нарисовала себе красивую романтическую историю и теперь честно в нее верит и радуется, что я наконец хоть с кем-то серьезно живу.

Я прихожу домой уже за полночь. Экке и Кину я сегодня велел ужинать без меня и они, наверняка, уже легли. Я скидываю плащ и прохожу в спальню.

Экка не спит – читает в постели. На мои шаги он поднимает голову и смотрит на меня несколько секунд. Я подхожу к кровати, намереваясь поцеловать его и отправиться в душ. Но как только касаюсь его губ, мысли о том, что неплохо бы переодеться, помыться и поужинать просто вылетают из головы.

Я целую его жадно, прижимая к постели, нависая сверху. Он выгибается и постанывает мне губы.

– Мао-сан... вы хотели...

– Я помню.

Еще бы я не помнил! Такое забыть.

Наконец отпускаю его. Он садится на постели и смотрит на меня.

– Я совсем на знаю как... – шепотом говорит он.

Ласково глажу его по щеке:

– Не бойся. У тебя получится.

Он опускается на пол, на колени и осторожно стягивает с меня брюки и белье. У него вырывается жаркий выдох.

– Большой...

– Не подлизывайся, – я пытаюсь засмеяться, но смех выходит хриплым и перевозбужденным.

Он устраивается между моих ног и робко прикасается языком, будто пробуя. Зажмуриваю глаза и, закусив губы, сжимаю и разжимаю пальцы. Если я сейчас дам себе волю, это его напугает. Он осторожно проводит языком – вверх и вниз, по всей длине. Моя дрожь не остается незамеченной. Осмелев, он берет в рот целиком – сначала самый кончик, потом больше и больше. Я забываю как дышать. И это он говорил, что не умеет?!..

Такое ощущение, что я сейчас просто умру от восторга. Не сразу замечаю, что делая мне минет, он судорожно засовывает в себя пальцы. Даже так? Боже мой, какая же ты девочка, Симура...

Отстраняю его от себя, и он смотрит с беспокойством.

– Что-то не так? – он быстрым движением облизывает губы и прячет глаза.

– Нет, – голос меня не слушается. – Просто...

Я снова достаю вчерашнюю игрушку. Он смотрит на меня, боясь пошевелиться.

– Нет, Мао-сан... не вздумайте...

Но сопротивляться мне он не осмеливается. Поэтому секундой спустя постанывает, изо всех сил насаживаясь на вибратор.

Я беру его за волосы и заставляя поднять голову.

– Хочешь, чтобы тебя трахнули в обе дырочки сразу?

Он всхлипывает и мотает головой.

– Нет! Я не буду!..

Я усмехаюсь. Нет, малыш, будешь.

Зажимаю рукой его нос. Когда дыхания не хватает, он открывает рот, чтобы судорожно глотнуть воздух и тут же оказывается пойман.

Не передать, как он хорош! Все его тело дрожит, и эта дрожь передается мне. Он плачет, но при этом... Я знаю это ощущение. Когда тебя будто проткнули насквозь и нанизали на шампур. Когда вторжение в тело невыносимо до боли, когда оно поглощает, когда все тело кажется тоненькой оболочкой, будто целиком заполненной этим вторжением.

Ощущение жестокой, безграничной власти над мальчишкой приводит меня в экстаз и вскоре это накрывает меня.

Он постанывает и умоляюще смотрит на меня. Хочет потрогать себя сам, но я перехватываю его руки. Он вырывается:

– Нет, Мао-сан!.. Я больше не могу... – он в кровь кусает губы.

Я смеюсь, все еще сжимая его руки:

– Попроси хорошо.

Он зажмуривает глаза. На щеках – яркий румянец. Голос срывается на хрип.

– Пожалуйста! Мао-сан... умоляю... погладь меня...

Усмехаюсь.

– Какая же ты все-таки шлюха, Экка

– Да... – он невесомо выдыхает. – Пожалуйста, сильнее, умоляю! Пожалуйста... ну же... я сейчас... ах... я люблю тебя!

Он кончает мне в руку от нескольких легких прикосновений.

Тут же обвивает мою шею руками и прячет лицо у меня на плече. Он часто дышит, но в конце концов успокаивается.

Ласково глажу его по голове, запуская пальцы в волосы:

– Экка? Все хорошо? Посмотри на меня?

Он мотает головой и отказывается поднять лицо. Чувствую, как его слезы капают на кожу.

– Что такое, милый? Стыдно? – улыбаюсь.

Кивает.

– За то, что кричал?

Снова кивает. А потом, услышав мой смешок, вдруг поднимает голову и серьезно смотрит:

– Нет, Мао-сан, вы не поняли. Стыдно за то, что умолял. Не за последнее. За это – нет. Это правда.

Таким странным было его признание в любви – скомканным, будто насильным. Но не верить ему я не могу. Кажется, просто разучился, так же, как разучился спать без него.

Это было два дня назад. Следующим утром он, кажется боялся смотреть мне в глаза, пока я не заставил его.

– Экка? Все хорошо? – настойчиво спрашиваю я.

Он кивает и, это видно, через силу заставляет себя не прятать взгляда.

– Да... Мао-сан... Вы должны знать... то, что я сказал вчера... Это серьезно.

Я киваю ему.

– Я все понял. Все хорошо, Экка, – и, в конце концов, я прибавляю: – Я тоже люблю тебя.

Мир переворачивается. Медленно, раскачиваясь, мир переворачивается. Я сказал человеку, что люблю его. И я – я! – верю в эти слова!

Я верю ему, а он – мне. И эта вера такая сильная, такая новая, такая всепоглощающая, что она способна изменить мой мир и, кажется, вылечит таки мое сердце.

Он смотрит на меня и медленно-медленно моргает.

– Мао-сан...

Я прикасаюсь пальцами к его губам:

– Ничего не говори, просто верь мне.

Кивает. По щеке сбегает несколько слезинок, но глаза чистые – чистые и счастливые.

* * *

Экка проснулся тем утром самым счастливым человеком. Он жадно разглядывал комнату и так же жадно изучал глазами Мао, спавшего рядом. Как же так получилось, что он из хозяина превратился в любимого? Как получилось, что за эти две недели просто человек, незнакомец, стал его возлюбленным? И как ему теперь жить?

Когда вчера Мао сказал, что любит его, Экке казалось, что его сердце просто выпрыгнет из груди и будет летать под потолком. И ему уже ничего не было страшно – ни презрение его ровесников, ни воспоминание о предательстве матери.

Наступила долгожданная суббота. И этот день он намеревался провести в Тасайна, занятый постановкой нового спектакля. Он назывался «Двенадцать центов» и повествовал о безумной истории любви господина к служанке. Экке нравилась эта повесть – он находил там отражения себя и Мао. Сценарием они с Ануши занимались вдвоем – Экка, как режиссер и Ану, как сценарист. Основные роли были распределены, актеры уже преступили к работам над образами, но все самое трудное по прежнему было впереди.

Эта работа была для Экки самым приятным времяпрепровождением в его прошлой жизни. Тогда Тасайна был единственным местом, где он мог укрыться от конфликтов с матерью и непонимания всего мира, местом, где его ждали всегда, каким бы он ни был и что бы не происходило в его жизни. На несколько часов приходя туда, он мог забыть обо всем – о том, как кричала на него мать, как трудно будет пересдать тест по английскому и обо всем, что тревожило его.

Теперь было иначе – Экка был счастлив, счастлив так, как только можно, и это счастье было просто в том, чтобы сидеть рядом с Мао, или спать у него на плече.

– Привет? – Ануши, зевая, помахал ему рукой, заходя в еще пустой зал. До начала был еще час и они условились еще раз немного подумать над сценарием.

– Привет, – бодро отозвался Экка, спрыгивая со сцены и подходя к нему. – Чего такой несчастный вид?

– Не выспался.

– Хочешь, можешь полежать, – Экка кивнул на скамеечку у стены.

Ануши посмотрел на предлагаемое ложе и скептически хмыкнул:

– Нет, я пас. А ты вот, я смотрю, доволен жизнью.

Экка рассмеялся:

– Несмотря на то, что спал я три часа.

Ануши отвел глаза:

– Неужели это хорошо?

– В какой-то мере, – Экка вздохнул, – мы с Мао похожи на героев этой истории. И теперь... нам пришлось пережить достаточно, чтобы понять, что мы нужны друг другу больше, чем сами могли думать.

Ануши нахмурился:

– Хочешь сказать?..

Экка мечтательно улыбнулся:

– Знаешь, той недели, что я жил у него мне хватило, чтобы понять, что он за человек. Мне кажется, его жизнь была очень трудной, она сделала его таким: язвительным, резким, иногда даже злым. Он заботится о нескольких людях в этом мире, но эту заботу, как и свою привязанность к ним, он считает постыдной, потому что она – проявление слабости. То же самое относится и к доверию. Доверие несет в себе опасность, опасность быть обманутым, а хуже – разочарованным в том, кому доверяешь. Но теперь – я научился верить ему, а он – мне. И это так замечательно! Теперь я знаю, что он никому меня не отдаст, и от этого так... так спокойно и радостно на душе...

Ануши серьезно смотрел на друга:

– Экка, ты любишь его?

Юноша закрыл глаза, улыбаясь, и кивнул:

– До безумия. Я сначала боялся даже думать об этом, не то что вслух говорить, а теперь, когда сказал, стало так легко и свободно, и прямо лететь хочется...

Репетиция была феерической. Экка и Ануши смотрели друг на друга и понимали с полслова. Потом Ануши сказал, что Экка будто заразил его, да и всех, своим счастьем, и это заставило всех чувствовать себя иначе, и иначе чувствовать историю, которую они рассказывали в этом спектакле.

Распрощавшись с актерами, Экка и Ануши вышли из здания театра около двух часов дня.

Мао стоял недалеко от входа и курил, безразлично изучая мир сквозь темные очки. Заметив юношей, он улыбнулся и помахал им рукой.

– Это он? – тихо спросил Ануши.

Экка кивнул. «И чего это я так волнуюсь?!» раздраженно подумал он.

Мао рассеянно посмотрел на Ануши, потом вопросительно – на Экку.

– Мао-сан, это Ануши, мой лучший друг. И с некоторых пор единственный...

– Очень приятно, Ануши.

Ануши смотрел на Мао с интересом и настороженностью.

– Взаимно, – выдавил он.

Вечер Мао и Экка провели в свое удовольствие. В конце концов, это были их выходные, в воскресенье можно было спать до полудня и никуда не торопиться. Сходили в кино (впрочем, фильм они оба, по странному совпадению, мало запомнили), посидели в кафе, расположенном на крыше одного из небоскребов – просто молчали и глазели на город. Потом, уже глубокой ночью приехали домой, где их ждала мягкая постель и длинный, хороший сон.

– Мао-сан?.. – позвал Экка, когда они уже погасили свет.

Ночные разговоры вошли у них уже в привычку. В темной комнате, изучая в темноте светлое лицо партнера, можно было спросить и сказать все, что хотелось.

– М-м? Да, Экка?

– Что вы думаете об Ануши?

Экка лежал в своей любимой позе – на животе, голову опустив на скрещенные руки. Больше он любил только лежать на плече у хозяина, но тогда было не видно его лица, поэтому так он только спал.

Мао потянулся к подоконнику за своей спиной и достал сигареты. Покрутил в руках пачку, посмотрел на Экку и положил обратно.

– Он ведь единственный из всей школы, кто не поверил этим слухам, так?

Экка кивнул:

– Он всегда мне верит. Поэтому я никогда не лгу ему.

Мао едва заметно улыбнулся:

– Ты вообще никогда не лжешь, Экка.

– Ну почему же. Лгу иногда. Когда стыдно признаться в том, что мне больно, или страшно, или еще в чем таком. Я стараюсь это изжить, но не могу...

Мао тихо рассмеялся:

– Это не ложь, Экка, это самозащита. Такая ложь так же уместна, как дыхание.

Экка помолчал немного, потом наконец вздохнул:

– Вы сейчас сказали страшную вещь, Мао-сан.

Тот фыркнул:

– Но эта страшная вещь – неотъемлемая составляющая сегодняшнего мира.

– Стоит ли ссылаться на мир? Сегодняшний мир прогнил.

– Экка, ты не можешь изменить мир, при всем желании.

Юноша вдруг улыбнулся:

– Но я же изменил вас.

Мао молчал и долго смотрел в темноту. Потом встал и набросил халат.

– Куда вы? – Экка сел на постели. Он боялся, что рассердил Мао.

Но тот махнул рукой.

– Курить. Я сейчас вернусь.

* * *

Я вышел на балкон и долго стоял, так и не решаясь закурить. Потом, несколько минут спустя, наконец нашарил на плетеном столике зажигалку.

Изменил меня? Первый дым серебрит ночное небо, подсвеченный городскими огнями с улицы внизу.

Изменил? Неужели ты думаешь, Экка, что это так просто?.. Я слишком погряз в этом, как ты сказал, прогнившем мире, чтобы ты вот так вот просто пришел и изменил меня.

Вторая затяжка, сигарета дышит рыжей искрой.

Изменил. Разве не это подметила Фрау, разве не за это мальчишку боготворит Кин, разве ты сам, Такацио, разве ты сам еще не признал это? Что с тобой сделал этот звереныш? Ты пустил его в свою постель, ты разрешил ему видеть себя спящим, а это значит слабым, потом открыл ему свою усталость, потом ты жаловался ему, показывая себя с той стороны, с которой тебя вот уже много лет никто не видел. Ты рассказал ему о своем постыдном страхе перед концертом, а что теперь? Теперь ты, как влюбленный юнец, вручил этому мальчишке ключи от совей души и сказал: заходи, когда пожелаешь. И – самое страшное, – несмотря на то, сколько и как жестоко тебя предавали раньше, предательства этого человека, знакомого тебе чуть больше двух недель, ты не боишься.

– Мао-сан.

Он становится рядом со мной и тоже смотрит на город.

– Экка.

Я смотрю на него, а он вдруг улыбается.

– А все-таки я изменил вас, что бы вы там не думали.

– Почему? – я затягиваюсь снова.

– Вы ушли курить на балкон.

Я не сразу понимаю, о чем это он, и выпустив дым спрашиваю:

– Какая тут связь?

Он усмехается, как-то подозрительно знакомо:

– Причинно-следственная, какая же еще. Подумайте сами. Пару недель назад, вы бы закурили прямо в комнате, и вас бы ничем не смутило мое присутствие.

Мальчишка прав, прав в каждом своем слове. Но я не могу показать ему этого.

– Я просто дышу свежим воздухом, – отбиваюсь я, сделав безразличное лицо.

Он, улыбнувшись, обнимает меня, прижимаясь щекой к плечу.

– Мао-сан, мне так приятно, что вы заботитесь обо мне, – говорит он и прикрывает глаза.

Ни поверил, ни на грамм. Ну и к черту.

Я тоже обнимаю его за плечи и ласково целую в макушку. Какая уже теперь разница? Он приручил меня, я его, и за первое мне, конечно, стыдно, потому что это всячески убивает мое самомнение и привычный взгляд на собственную жизнь, но если оттого, что мне из-за кого-то теперь нельзя курить в комнате, я так счастлив, то пусть оно останется так, как есть.

– Экка? – наконец решаюсь я. Эта мысль бродила у меня в голове давно, но я все убеждал себя, что я не вправе лезть в его жизнь. Но теперь, судя по всему, уже не только вправе, но и должен, да?

– Ммм?

– Ты... очень переживаешь из-за семьи?

Он поднимает голову и смотрит на меня. Потом опускает взгляд на городские крыши и вздыхает.

– Да. Но теперь уже меньше, потому что у меня есть ты. А вообще... каждое утро, придя в школу я вспоминаю о предательстве матери, которую я любил... и, наверное, до сих пор люблю, потому что иначе не было бы так больно.

Я молчу, хоть и знаю, что он не продолжит, а потом отвечаю:

– Экка, ты должен дать ей шанс.

– Что? – он хмурится. – Ты хочешь...

Киваю.

– Давай сходим к ней.

– Но Мао-сан... как же после того, как...

– Не бойся. Я понимаю, что ты хочешь сказать. Тебе будет очень больно, если произошедшее окажется правдой. Но ты... должен дать ей шанс оправдаться. Потому что винить человека в чем-то пусть даже очевидном, не дав ему сказать слова в свою защиту несправедливо.

Он смотрит на меня и кивает.

– Хорошо. Только... Мао-сан...

– Да?

– Один я не пойду ни за что, – он смотрит на меня так, что я понимаю: спорить бесполезно.

– Хорошо. Я пойду с тобой. Завтра.

Он снова прижимается ко мне.

Мы стоим еще пару минут и просто дышим – не столько ночным воздухом, сколько друг другом, – а потом я поднимаю его на руки и отношу в спальню.

Утром я просыпаюсь от того же, отчего и все последнее время: от того, что с моего плеча исчезла приятная тяжесть его головы. Он действительно сидит в постели и трет глаза.

– Доброе утро, – почти одними губами говорю я.

Он поворачивает голову и смотрит на меня сверху вниз:

– Доброе, – он наклоняется и легко целует меня в губы. Я улыбаюсь.

Мы завтракаем вдвоем, потому что Кин уехал по каким-то моим делам. На протяжении всего этого времени я не решаюсь заговорить с ним о вчерашнем решении навестить мать. Может он передумал?

В какой-то момент тянуть становится уже некуда. Бьет полдень и если собираться, то только сейчас.

– Мы пойдем? – спрашиваю я. Он сразу понимает, о чем речь. Наверняка все время только об этом и думал.

– Да, – решительно кивает.

* * *

К маленькому домику на Ориторо они подошли через полчаса. Экка смотрел на это место, в которое столько лет возвращался как домой и не узнавал. Извечные конфликты с матерью отучили его воспринимать это здание как дом. Но сейчас это было чем-то очень важным, ведь вся его прошлая жизнь прошла вот здесь.

Они шли по дорожке к дому, между деревьев, и Экку трясло от предстоящей встречи. Ему очень хотелось верить, что мать осталась его матерью, что все ее предательство – какая-то ошибка. Но как можно было поверить, когда Ануши был у нее, когда она подтверждала ему в глаза все те ужасные слухи, которые пустила о нем.

Мао нагнал его и взял за руку: я с тобой.

Экка кивнул и сделал глубокий вдох перед тем, как позвонить.

Госпожа Симура открыла дверь не сразу, и у Экки создалось впечатление, будто она долго стояла за дверью и изучала их в глазок.

Она была высокой, светловолосой женщиной, с лицом, испещренным усталыми морщинками. Экка смотрел на мать и не узнавал ее так же, как дом. Ему казалось, что она стала другой за то время, что ее не было – осунулась, побледнела, глаза стали смотреть как-то грустно, а уголки рта тянулись вниз.

Они смотрели друг на друга, будто заново изучая, уже другими глазами. А потом Экка сделал шаг к ней и обнял.

Мао стоял у него за спиной и улыбался.

– Я не думала, что ты вернешься, – сказала мать, смахнув слезы.

– Я тоже, – тихо ответил Экка.

Они сидели в гостиной и пили чай из старого домашнего сервиза. Мао был невозмутим, будто не замечая взглядов госпожи Симура, а Экка взволнован.

Все что он понимал теперь – он ни за что не поверит в то, что мать могла распустить про него эти ужасные сплетни. Он не признавал вроде бы очевидного факта ее предательства. И он ждал объяснений.

– Мам, ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил он наконец.

– А ты? – желтые, как у него самого, глаза смотрели на него поверх чашки.

– Что – я? Я хочу услышать что...

– Экка, – мать прервала его решительным жестом. – Ты уверен, что это я та, кто должен оправдаться? Ты вылетел из дома, как раз тогда, когда я хотела просить у тебя прощения, и не показывался на пороге целую вечность. Я два дня провела в больнице с нервным срывом. И была близка ко второму – сам подумай, я целыми днями сидела и ждала, что ты вот-вот вернешься домой. Вместо тебя шесть дней спустя явилась премилая девушка и, принеся мне свои соболезнования, сообщила, до чего ты опустился...

– Что? – Экка едва не выронил чашку. – Какая девушка?

Он метнул быстрый взгляд на Мао, тот пожал плечами.

Мать мотнула головой:

– Не знаю, она не представилась. Она сказала... в общем, она все мне рассказала. И была так любезна, что осталась со мной до тех пор, пока я не пришла в себя...

– Мама, что она наговорила тебе? То, что ты потом рассказала Ануши?

– Ануши? И он еще пожелал с тобой разговаривать после... такого?

Экка отмахнулся:

– Мама! Да как ты не понимаешь, что она... она наврала тебе! Я ничего такого не... И тут он понял, – подожди, ты сказала, шесть дней спустя?

Кивок.

Экка откинулся на спинку дивана и расхохотался, до того легко и просто вдруг ему стало. Его не предала мать. Его мать такая же жертва как и он... А вся вина принадлежит...

– Чири! Это была Чири... Но... за что она со мной так?

Экка силился вспомнить, что такого сделал несчастной девушке, что она придумала настолько отвратительную месть.

Мао нахмурился:

– Ты сказал Чири? Чири Никато?

Экка поймал его взгляд и кивнул.

– Да. Ты... знаешь, кто это?

Мао рассмеялся:

– Стерва. Чири Никато одна из самых безумных моих фанаток. Я помню ее потому, что она когда-то... в общем, хотела покончить с собой, и нам с Кином пришлось...

Экка перебил его:

– Хочешь сказать, она знает Кина в лицо?

Мао нахмурился и кивнул:

– Она его – да. Он ее – скорее всего нет.

Экка усмехнулся:

– Тогда все ясно. Она видела меня с ним. И, видимо, решила... в общем, отомстить за то что я... – он бросил быстрый взгляд на мать, – с тобой.

Мао кивнул.

– Похоже на то, – он посмотрел на хозяйку, – госпожа Симура, вы должны поверить, что все эти слухи совершеннейший бред, иначе – вы же сами это знаете – Экка бы не осмелился показаться вам на глаза.

Экка смотрел, как лицо матери светлеет улыбкой.

– Конечно я знала... но... Экка, подумай сам, мне было просто не во что больше верить...

Он кивнул:

– Я знаю, мам. Я тоже был глуп, я поверил в то, что ты предала меня. Прости меня.

– И ты меня...

– Да.

Экка обнял мать. А когда снова сел на свое место, поймал вопросительный взгляд Мао и кивнул.

– Мам... я должен сказать тебе кое-что.

– Да, Экка?

– Все дело в том, что я... За прошедшее время многое переменилось и я... в общем, я теперь... – Экка набрал в грудь побольше воздуха. – Я живу с ним.

Госпожа Симура потрясенно хлопала глазами несколько секунд, переводя взгляд с одного на другого.

– Вы хотите сказать...

– Поздравляю, мадам, ваш сын – гей... – хмыкнул Мао.

Экка зло посмотрел на него: не смей язвить. Тот поднял глаза к потолку: а что еще делать в такой ситуации.

Он еще раз посмотрел на Экку и поднялся.

– С вашего позволения я выйду покурить, – проходя мимо, он незаметно погладил Экку по плечу и скрылся за дверью.

«Мао, ты сволочь! Взял и смысля в самый неподходящий момент».

– Экка... это что, правда? Ты живешь с этим человеком? И вы...

Экка вздохнул:

– Да, мам. Если ты помнишь, мне сегодня исполняется семнадцать, и я...

Но госпожа Симура явно не собиралась смиряться так легко.

– Но Экка! – она взмахнула руками, повышая голос. – Ты еще слишком мал для такого...

Юноша усмехнулся:

– Я боюсь, мам, уже... немного поздно.

Мать передернуло:

– Это отвратительно...

Экка закатил глаза:

– Спасибо, что отнеслась с пониманием...

– Экка! Ты хоть понимаешь, что он... он же... ну... все вокруг судачат о его похождениях, и о том, как он живет... Это порочный образ жизни, Экка... это будет очень вредно для тебя...

– Мам, ты не знаешь о том, какой он. Все что ты прочла в газетах или увидела по ТВ... неужели ты не понимаешь, что это просто... пиар?

Госпожа Симура вздохнула и залпом допила чай:

– Экка... ты что, правда... правда любишь его? – наконец она задала вопрос, мучавший ее больше всего.

Экка ответил без колебаний:

– Да.

– А... а он?

– И он меня. Поверь, в этом ему меня не обмануть.

Мать опустила плечи и последний раз попыталась возразить:

– Он курит.

Экка рассмеялся:

– Я выгоняю его на балкон.

Госпожа Симура молчала несколько минут, глядя в одну точку:

– Я так понимаю, что делать что-либо уже бесполезно?..

Экка кивнул.

– Ты... – она вздохнула. – Ты уходил от меня ребенком, а вернулся... мужчиной. Так странно.

Экка подошел к матери и обнял ее.

– Мам, я взрослею. Но ты все равно моя мама, и я тебя люблю.

Они с матерью вышли из дома на крыльцо. Экка увидел Мао, сидящего в кресле, с сигаретой в руках, и у него голова кругом пошла, так тот был хорош. Солнечный свет оставлял фиолетовые блики на мягких как шелк – о, эту мягкость он знал, как никто другой! – волосах. Воротник черной рубашки оттенял светлую, нежную кожу – Экка каждой клеточкой своего тела помнил ее запах и вкус, – а в глазах, всегда и для всех холодных и даже злых, но только для него – ласковых, плескался, как вино в бокале, смех.

Часть пятая. Husband (Муж).

Воспользовавшись своим даром природной наглости, я устроился в кресле на крыльце дома госпожи Симура (только ее, ведь дом Экки – моя квартира, и никому не позволю с этим спорить!) и с наслаждением докуриваю уже пятую сигарету, щурясь на заходящее солнце.

Экка наверняка рассердится, что я сбежал, но что я должен был делать? Думаю, им гораздо лучше выяснять отношения без меня. Не люблю семейные разборки. Брр.

Они показываются на крыльце еще минут через десять. Экка улыбается мне, а я улыбаюсь в ответ, поднимаясь с кресла. Значит, у него получилось. Значит, все в порядке. Его мать смахивает слезы и смотрит на меня с явно смешанными чувствами. Я обворожительно улыбаюсь ей и несу какой-то бред, но в такой вежливой манере, что она потихоньку тает.

А потом мы уезжаем домой. Я за рулем, Экка – рядом, но по нему видно, что ему больше всего на свете хочется ко мне прижаться. Ничего, малыш, все впереди.

Мы заваливаемся домой часа в четыре, и Экка, робко глядя на меня, сообщает, что ему сегодня исполняется семнадцать.

Все, на что хватает моей выдержки: не убить его на месте.

– Еще бы завтра утром сказал!

Он виновато смотрит и хочет что-то возразить, но я решительно привлекаю его к себе и жадно, глубоко целую. Хватит уже. Теперь даже твоя мать смирилась с тем, что ты мой.

Мы устроились на кровати в спальне – пили вино, дурачились, о чем-то смеялись и целовались, пока не стало ясно, что моему имениннику мало просто поцелуев.

– С днем рождения, Экка, – я прижимаю его к кровати и властно целую, а он так знакомо цепляется руками за мои плечи и тихонько выдыхает мое имя.

Его тело жадно поглощает меня, растворяя в себе, и я не рискну задаваться вопросом, кто из нас кому принадлежит в такие моменты. Спустя десять минут мы оба, обессиленные, лежим на холодных простынях и пялимся в потолок. Чуть отдышавшись, он обнимает меня и трется носом о шею:

– Это было здорово.

Я усмехаюсь:

– Как будто бывает иначе.

Он смеется и ласково целует меня. Я прижимаю его к себе.

– Спи. Тебе завтра еще в школу. Кстати, завтра будет твой подарок.

Он хмурится:

– Подарок? Не надо, Мао-сан, я...

Прикасаюсь пальцем к его губам:

– Не обсуждается. Понял?

Он кивает и улыбается мне. А потом засыпает.

* * *

Экка проснулся от странного ощущения: стало одиноко. Он огляделся вокруг себя и понял, что Мао и вправду нет. У юноши вырвался разочарованный вздох. Ну вот. Взял и ушел.

Решив, что хозяин пошел покурить, Экка не стал волноваться и даже снова заснул, потому что был слишком измотан.

Он проснулся, когда Мао приоткрыл дверь, хотя это и было сделано очень тихо.

– Мао-сан... – Экка сел на постели, украдкой глянув на часы. Четыре утра. – Что-то случилось?

Мао был одет как днем и, судя по всему, только что вернулся с улицы. От него пахло ночью и дымом.

– Прости, что разбудил, – он сел на край кровати. – Я принес твой подарок. Дай руку. И глаза закрой.

Экка протянул ему раскрытую ладонь. Мао поймал его руку и перевернул. Юноша задохнулся, чувствуя приятный холод металла, скользящий по безымянному пальцу.

Он открыл глаза и потрясенно смотрел на серебряное кольцо с изумрудом на своей руке.

– Дышать не забывай, – засмеялся Мао у него над ухом.

– Ты с ума сошел... – выдохнул наконец Экка.

– Когда в тебя влюбился, – объяснил Мао.

* * *

Экка Симура живет в квартире на Киноху уже год. И мне часто кажется, что этот самый год – вся моя жизнь.

Скоро он будет совершеннолетним, и тогда Фрау наконец вздохнет свободно. Ей, конечно, не нравится, что я изо дня в день совершаю преступление, но она тоже научилась любить Экку и теперь часто бывает у нас в гостях. Кин так и живет на правах нашего общего ангела-хранителя и каким-то непонятным образом тоже относится к «семье». Госпожа Симура бывает у нас раз в две-три недели. Сперва она смотрела на меня, как классическая теща на классического зятя, но в конце концов я ее переубедил. Ее конечно коробит мысль о том, что я трахаю ее сына каждую ночь – ее сын, правда, мягко выражаясь, не против, – но мое обаяние все равно сильнее. Ануши, так и оставшийся самым близким и верным другом Экки, тоже периодически нас посещает: к экзаменам и зачетам они готовятся только вдвоем и очень серьезно.

В школе, кажется, все вернулось к норме – детям наверняка надоело перемывать косточки моему зверенышу. И теперь он гораздо легче переживает тот факт, что это учебное заведение надо посещать каждый день. Конечно, некоторые проблемы приносит то, что он со мной живет, но с ними мы справляемся.

Где он пропадает целыми днями, так это в Тасайна. Все так же занимается режиссурой. Это никогда не приносит ему денег, ибо такой уж это театр, но зато массу удовольствия. Я бываю на всех его постановках и, честно говоря, каждый раз проникаюсь его талантом.

Что до меня – мое творчество продолжается. Песня «You tamed me» – да, я начал писать слащавые любовные песни... правда критика говорит, что слащавости там как раз нет, ну да ладно... – занимает первые строчки чартов, а на начало следующего месяца Фрау назначила релиз нового альбома.

Так что я все время пропадаю в студии. Экка старательно играет хорошую хозяйку. Приходя домой раньше, готовит мне ужин. Сперва меня это умиляло и еще больше смешило, но потом я привык и теперь уже вообще с трудом представляю жизнь без его стряпни.

Впрочем, как и без много другого.

Каждый вечер мы наблюдаем закат, устроившись в креслах на балконе. Чаще, правда, в одном – он сидит у меня на коленях.

Спим мы мало, но жаловаться не приходится. Много работаем. Он думает связать свою дальнейшую жизнь с режиссурой, я, в основном наблюдая за ним, соображаю материал для нового альбома, следующего. И, кажется, идей для песен о вечной любви мне хватит до конца жизни.

Этим летом хотели махнуть куда-нибудь к черту на рога отдохнуть. У меня был замечательный дом во Франции. Фрау как раз планирует тур по Европе, после окончания которого, можно будет позволить себе каникулы.

Несмотря на то, что я изучил его тело вдоль и поперек, он все так же привлекает меня физически. И у меня ни разу не было порыва изменить ему. Он сам все такой же жадный до ласк и любовных игр. У меня бродит мысль однажды подмешать ему сильный афродизиак и хорошо оттянуться. Уверен, ему понравится... Впрочем, этот абзац явно не вписывается в мое лиричное повествование. Вычеркну потом.

Я действительно люблю его, как бы странно и абсурдно это не звучало из моих уст. Но это факт. И у меня всего несколько человек, которых я действительно люблю, но только его одного я люблю так. И мне кажется, что это чувство будет длиться вечно.

Он говорит, что все дело в том, что мы научились друг другу доверять. Пожалуй, так и есть. Доверие в этом мире редкая вещь – нас слишком часто предают. Самое страшное в предательстве – разочарование в человеке, которого любишь. А любишь любого, чье предательство причиняет боль. И в какой-то момент, мы просто зарекаемся не верить больше никому. Так черствеет сердце. И вылечить эту черствость, вернуть веру в людей очень трудно. Признаться, я думал, что никому уже не удастся сотворить это со мной.

Но с его появлением изменилось все. Он изменил меня самого, согнав куда-то мою испорченность, жестокость и злость – осложнения больного сердца. Быть просто благодарным за это мало, мне мало. Я не смог просто остаться должным ему. Я полюбил его.

Он изменил мой мир. Я жил в том же мире, где живет большинство людей, прогнившем мире, где ложь и притворство, обман и предательство – это просто способы выжить. А он – показал мне другой мир, где любить можно вечной любовью, где доверять – не проявлять слабость, где заботиться – не стыдно.

Я больше не курю в квартире, и единственное, о чем я смею мечтать, чтобы у меня всегда была причина не делать этого.

Конец.

Лето 2007

ПРОЧИТАНО И ОДОБРЕНО ЭККОЙ СИМУРА.

P.S.:

5. Я тебя люблю.

1. Ты никогда не жаловался.

2. А что, не так, дорогой?

3. Тебе понравится, обещаю.

4. Ты очаровательно это делаешь. Не стоит и пытаться.

5. Я знаю.

[7] «You tamed me» – ты меня приручил.