Ардора, город Ассерьенте. 388 К.С.

Я очень люблю эту улицу. Такой, какая она сейчас, днем – широкая, яркая, удобная, ни один камешек не выбивается из ровного ковра мостовой. Все видят мой эскорт, и девушки машут вслед. Наедине с собой не нужно притворяться – все видят меня. Не то, чтобы мне нужно было внимание мещанок, большинство из которых не слишком-то красивы, но в кои-то веки смотрят именно на меня. Не на дядю Готфрида, не на косого братца Зигмунда – на меня. Здесь никто не отводит глаз, им приятно на меня смотреть, ведь я всего лишь элегантный кавалер. Может быть, каданец, может быть, талигоец. Талигойцев здесь много, в основном купцы, и так даже лучше, не ровен час кто-то меня узнает. Аристократ заметит равного издалека. Если он, конечно, настоящий аристократ. Но зеваки смотрят на меня, они не видят титула, их привлекает моя сущность.

Лавка антиквара так и манит зайти, там прохладно, но дело не только в этом. Старый Арчибальд Фезербалд не выпустит знатного гостя без маленького сувенира, и приятно будет посмотреть на хорошенькую мордашку его посыльного. Ренни? Ронни? Неважно. Он так забавно таращит глазенки... нужно приказать, чтобы сам доставил сегодня заказ в мои апартаменты. Или не стоит? Пожалуй, лучше сделать это перед отъездом. Иной раз маленьким невежам не хватает даже щедрой платы, хотя они должны быть довольны оказанным вниманием и не требовать больше шелкового платка. Для игрушки на одну ночь подходит идеально. Но те, кто в какой-нибудь вшивой лачуге произвели мальчишку на свет, могут поднять шум. Так уже было однажды. Дома.

Ронни-Ренни не встречает меня на пороге – досадно. Сопровождающие меня слуги – всего двое, жалкая свита, конечно, но что делать? Графу Ауэрбергу невместно разъезжать по горду с подобающим ему эскортом, – остаются на улице, а я вхожу в прохладный полумрак. Здесь пахнет хвоей и какими-то курениями, запах морисских благовоний потом долго остается на одежде, это приятно будоражит воображение. Арчибальда нигде не видно... он же заметил меня с улицы, как он смеет медлить? Кажется, у старика посетитель. Чужой с его тварями! Если проныре покажется, что у хама больше денег, чем у меня, может выйти неприятность. Конечно, для Арчибальда. Как же отвратительны эти мелкие уколы, я ведь и без того получаю гораздо меньше, чем заслуживаю. Меньше уважения, почета. Меньше любви.

Так и есть – посетитель. И стоит спиной, точно не слышал хрустального звона наддверных колокольчиков. Невежа. Волосы цвета спелой ржи короткими завитками ложатся нас серую ткань камзола, шпага прижимается к стройным ногам. Вдвойне невежа. Дворянин просто обязан обернуться. Он и оборачивается, наконец-то... наконец-то. Точеный профиль и неожиданные ямочки, такие беззащитные, я бы сказал, но... жесткая линия скул, гладкая, лишь немного загорелая кожа и четкий очерк губ. Прядь светлых как летний полдень волос падает на лоб, когда он склоняет голову в приветствии, прикладывая руку в перстнях к накрахмаленной сорочке. Только такие волосы и должны быть у человека, у мужчины! Будь прокляты все южане, и особенно Вороны, прокляты во веки веков! Что старший, что младший. Но к чему вспоминать о кэналлийцах, если рядом этот человек?

Арчибальд выкатывается между нами тряпичным шариком, говорит, говорит... миниатюра начала Круга Молний, серебро, клеймо знаменитого мастера...для меня – совсем дешево, уважаемый покупатель...он счастлив предложить...

Незнакомец слегка усмехается, ямочки от улыбки заметней. Но в складке губ нет радости, и в глазах... отсюда не разглядеть какого они цвета, но выражение угадывается безошибочно. Он насторожен как кошка и, Святой Готфрид, так же гибок.

– Фридрих, граф Аурберг. С кем имею честь, сударь?

Нужно представиться первому, ведь я много знатнее незнакомца, пусть тот об этом не знает и не узнает никогда – имя Фридриха Дриксен не должно звучать в антикварной лавке. К тому же заговорить первым – это перехватить инициативу.

– Максим, виконт Левейра, – небрежный жест, он не слишком хорошо воспитан или просто невообразимо нагл.

– Рад знакомству, – тяжелые, темные страницы Золотого Альманаха мелькают перед глазами. Дворянство Золотых Земель, на первых страницах Люди Чести, трехтысячелетние Дома, как вечное напоминание. Но разве можно всерьез относиться к тому, что в качестве родоначальника указан Астрапион, сын Астрапа? Нелепость! Тем не менее, ей отчего-то верят, а ты – принц Фридрих Дриксенский вынужден читать свое имя на двухсотой странице. После Алва, Эпинэ, Окделлов, Приддов. Савиньяков, Ариго, нищих Карлионов, немыслимо. Но на этот раз ему не придется любоваться высокомерным хамом, которому сумасшедшие сказочники записали в предки бога. Левейра вполне приличный ардорский род.

– Сын девятого графа Левейра из Бирюзовой лощины?

– Вы весьма образованы и осведомлены... граф, – легкий поклон, и он поворачивается к антиквару. Тусклый свет из небрежно зашторенного окна падает на лицо, и только тут становится виден цвет его глаз. И я пораженно отшатываюсь.

Мы выходим из лавки, спускаемся с лестницы. Арчибальд все-таки навязал мне свое старье, и я заплатил, не торгуясь. Виконт, насмешливо прищурившись, наблюдал за тем, как я развязал кошелек и отсчитал монеты. Полуденное солнце бьет в глаза, и я впервые благословляю Юг – при ярком свете можно как следует рассмотреть Максима Левейру. Он чуть ниже меня ростом, уже в плечах, тоньше в кости, но слово «хрупкий» ему совершенно не подходит. В каждом движении чувствуется ленивая грация самоуверенного, сильного, здорового животного. Впечатление исходящей от него опасности смягчает только молодость и рожденная ею порывистость. Ему не больше двадцати пяти, но жест, которым он придерживает шпагу, показывает – виконту часто доводилось пускать в ход оружие. В нем все странно – и светлая шевелюра, необычная для уроженца Ардоры, и цвет глаз, совершенно не сочетающийся с волосами, и покрой одежды. Он стоит на верхней ступеньке, и пристально разглядывает меня, даже не делая при этом вид, что его интересует антикварная покупка. Что ж, я тоже не стану изображать внимание к его лошади, кстати, очень хорошей, или оттенку камзола. Мне не хочется расставаться с ним. Только сейчас я вдруг понимаю, как мне было здесь одиноко и пусто – как всегда и везде, впрочем. Дела, интриги, сплетни и приемы... это дает пищу уму, сердцу – лишь иногда. На сегодня у меня назначена важная встреча – Арчибальд Берхайм и его компаньоны в Талиге наконец-то согласились на мои условия, весьма щедрые, надо сказать. Сколько же они торговались! Я бы предпочел иметь дело с Анри-Гийомом Эпинэ и Эгмонтом Окделлом напрямую – говорят, оба редкостно бескорыстны и наивны, если не сказать глупы, – но агарисские проныры знаю толк в торге. Хорошо, что я не собираюсь выполнять все их условия. Фридрих Дриксенский не для того идет на риск, чтобы потом делиться с кем-то плодами успеха. И без того придется делиться с дядюшкой кесарем, все-таки армия и флот принадлежат ему. Пока. И казна в его руках. Но если поставить кесаря в известность о переговорах с талигойцами, то мне не избежать нахлобучки, если не хуже. Дядюшка иной раз по-дурацки щепетилен. И его подкосила неудача с Борном, две последних войны, он мало верит в победу над Талигом. Когда ж, наконец, этот трусливый старикан в короне отправится на тот свет?! С братцем Зигги я справлюсь шутя. Но мне нужна поддержка в армии, и деньги, деньги! И самый верный способ заполучить и то, и другое – военные победы. Но сегодня графу Арчибальду придется впустую торчать у Арчибальда-лавочника – у меня есть более важное дело. Если я срочно не придумаю повод для беседы, виконт Левейра сядет на своего полумориска и уедет...

– Мне, как почти хозяину, подобает пригласить вас отобедать, но я боюсь злоупотребить вашим вниманием, граф, – в его голосе чувствуется сила взрослого мужчины, а вот в лице проступает юное озорство, он чуть прикусывает губу и улыбается. Как удачно! Остается лишь согласиться.

– Я, вероятно, пробыл в Ассерьенте дольше вас, виконт. Так что выбор таверны за мной. Идет?

Он кивает и легко сбегает с лестницы, становится рядом, так близко, что я чувствую запах его духов – тонкий и терпкий.

– Полагаюсь на ваш вкус. Я действительно здесь недавно. Отец отправил меня поглядеть столицу, а я задержался в этом городе исключительно из-за собственной лени. Но теперь я готов простить себе этот недостаток, раз он дарит такие интересные знакомства. Так мы едем? – он одной рукой берется за луку седла, а другой хватает своего полумориска за гриву. Необычный способ садиться на лошадь, в нем есть что-то варварское, но мне нравится. В седле он держится отменно, и это заставляет меня задать вопрос:

– Вы военный, виконт? Кавалерист?

– О нет, – Максим встряхивает головой, отчего его не знающие рук цирюльника кудри рассыпаются по плечам, – я человек сугубо мирный. Отслужил два года при особе Великого герцога и подал в отставку. Парады и плацы не для меня. К тому же, Ардора не воинственная страна.

Все одно к одному. В обществе военных я всегда чувствую себя неуютно. Можно сколько угодно твердить себе, что рискуют жизнью и проливают кровь лишь дураки, не способные добиваться успеха умом и хитростью, но славу завоевывают лишь на полях сражений. Так устроен этот глупый мир. Но Максим, как и я, не слышал грохота пушек и свиста пуль, это будто бы сближает нас.

– Разумеется, Ардоре при таком соседе незачем воевать, – небрежно бросаю я, – Великий герцог считает, что поступил мудро, надев на руку браслет с гербом принцессы Оллар, – наверняка, в политике виконт полный профан, нужно дать ему понять, что от меня можно услышать много интересного.

– Разве Великий герцог ошибся?

– Я думаю, да. Не сочтите мои слова вспышкой неуместного патриотизма, но со стороны Великого герцога было бы дальновиднее связать свою судьбу с Дриксен.

– Ну не мог же он жениться на принце Фридрихе или принце Зигмунде! А у Оллара четыре сестры.

Он смеется – открыто и искренне, и хотя он поймал меня на ошибке, чего я не терплю, смех звучит совсем необидно. И я улыбаюсь в ответ.

* * *

К вечеру мы переходим на «ты». Массимо. Он говорит, что так его зовут отец и сестра. Мне слишком нравится это имя, нравится сама нежность его звучания, чтобы я осмелился повторить его вслух, поэтому я останавливаюсь на Максе. Он же, перебрав «Фредди» и «Фрица», зовет меня Фред. На манер жителей Надора или Каданы. Виконту Левейра двадцать три года, его отец долго служил в посольстве Ардоры при дворе нар-шада, Макс хорошо знает морисские обычаи, и с удовольствием делится со мной секретами верховой езды варваров. Мне хочется расспросить о кэналлийских обычаях и о том, насколько сильны торговые и военные связи между нар-шадом и его шурином Рокэ Алва. Но Массимо говорит, что в Кэналлоа никогда не бывал, и хотя у него есть несколько приятелей-кэналлийцев, соберано среди них не числится. Конечно, нет. Несмотря на фамильные странности Воронов, едва ли сын Алваро станет водить знакомство с наследником не слишком зажиточного провинциала. Принц Фридрих Дриксен тоже не стал бы этого делать, будь мы сейчас в Эйнрехте. Но здесь я граф Аурберг, для Массимо – просто Фред, и как же это хорошо! Виконт Левейра отлично образован, но отнюдь не занудлив, с ним легко и весело. Даже слишком весело и... просто. Массимо цитирует Иссерциала, Веннена, и новых поэтов, изящно вплетая в разговор фривольные истории. Я стараюсь не отстать, но получается плохо. Мы, северяне, всегда отстаем от южан по части умения вести непринужденную беседу, и потом мне нравится смотреть на него. Нравится настолько, что я теряю нить разговора. Свою светлую шевелюру он объясняет кровью матери – уроженки Придды, и, не дожидаясь моих вопросов, добавляет, что она давно умерла, и что его семья не поддерживает отношений с родней в Талиге.

Я тащу Макса в лучшую таверну Ассерьенте, где меня хорошо знают. Мне хочется, чтобы он видел, как расстилается передо мной хозяин, хочется угостить нового знакомого такими кушаньями, чтобы тот запомнил обед надолго. Но он, упрямо сдвинув темные брови, расплачивается сам. Мне нравится его гордость, а ведь я редко терплю этот недостаток в ком-либо. Чужая гордость умаляет мою собственную. После обеда я приглашаю его к себе, и с удовольствием замечаю, как он рассматривает статуи на фронтоне и обстановку. Наверняка прикинул, сколько стоит такой особняк. Я снял его на лето, хотя здравый смысл подсказывал жить поскромнее. Ничего не поделаешь, трудно расстаться с привычками, и стоило платить большие деньги, чтобы увидеть взгляд Массимо, которым он окидывает гобелены холтийской работы. Он хвалит мой вкус – кажется, искренне. Максим вообще выглядит очень открытым и честным. И это приятно – он не соперник мне в том, что касается политики и интриг. Эта уверенность заставляет меня расслабиться окончательно, я приказываю подать «Вдовью слезу», Макс с улыбкой заявляет, что это его любимый сорт. Отлично! Я тоже больше люблю белые кэналлийские вина. За вечер мы выпиваем не меньше дюжины бутылок, я прилично пьянею, виконт не отстает от меня, смех его делается громче, а шутки – развязнее. Массимо знает больше карточных игр, чем я, и с удовольствием обучает меня. Наши руки сталкиваются на колоде, и я отчетливо понимаю, насколько мне хочется коснуться губами светлого затылка... Потребность так велика, что я невольно выдаю себя – слишком резким выдохом, а может быть, в моих глазах сейчас есть то, что ни с чем не спутаешь. На мгновение я замираю... только бы он не испугался. Но Макс с секунду внимательно смотрит мне в лицо, и вновь склоняет голову над картами. Какой сегодня чудесный день и еще более чудесный вечер! Я провожаю гостя глубокой ночью, мы условились встретиться утром, я покажу ему здешний манеж для верховой езды. Он хохочет и говорит, что манежи – это для мальчишек, а нам лучше поехать кататься за город. Я уже понял, что в седле мне за ним не угнаться, но я найду, чем поразить воображения виконта и без курбетов. Он уходит, а я блаженно вытягиваюсь на диване. Перед тем, как провалиться в темноту сна, я вижу разлетающийся шелк волос, длиннющие ресницы и озорные глаза, обычного для южанина цвета, но в сочетании с шевелюрой... в его внешности есть что-то очень важное, но мне не хочется ломать голову, и я засыпаю, мечтая о том, чтобы поскорее наступило утро.

* * *

Мы знакомы уже почти месяц, а я все не могу привыкнуть к некоторым шуткам Макса. Вот и сейчас – он выходит из бассейна обнаженный с бесстыдством бога, уверенного в своей красоте и неуязвимости, неторопливо вытирается куском ткани. В этих термах все заведено по старым, якобы гальтарским обычаям – светлый мрамор с фресками на стенах, полуобнаженные служанки. Мы часто ездим сюда после загородных прогулок, это недешевое удовольствие, и мне не хочется позволять Массимо платить за себя. Но он бывает упрям, как закатная тварь и так же дерзок. Я смотрю как под гладкой матовой кожей перекатываются мускулы, разглядываю узкую спину, сильные бедра. Капля воды стекает по позвоночнику, прямо в ложбинку между маленькими крепкими ягодицами... я зажмуриваюсь. И все равно вижу, как невольно сжимаются его мышцы, и представляю себе, как оставлю след своих пальцев на его коже, как сожму зубами сосок, стану терзать губы и войду в его тело... или он – в мое. Мне все равно, как это будет, лишь бы было! Меня откровенно трясет при каждом его прикосновении, даже когда он просто подходит слишком близко. Он все прекрасно замечает, но не делает ни малейшей попытки прекратить эту игру. Мне кажется – ему это нравится. Макс чудовищно легкомысленное создание, но в уме ему не откажешь. Он должен понимать, чем это может закончиться. Я терплю игры лишь до определенного предела, а дальше существует только моя воля. Один эйнрехтский дурак как-то позволил себе играть со мной и кончил истерзанным трупом в канаве. Воспоминание о скандале, который мне учинил кесарь, помогает успокоить воображение и боль неудовлетворения в чреслах отступает, я прикрываю колени полотенцем и подношу к губам бокал:

– Сегодня карнавал. Мне бы хотелось пойти. А ты что думаешь?

Он оборачивается на мой голос, неспешно обматывает талию тканью. Устраивается на соседней лежанке. В первое утро в этих термах мы заказали двух девушек, но они быстро нам надоели. Мне вообще быстро надоедают женщины, они скучны, глупы или стервозны. Больше я этот опыт не повторял, а Макс не настаивал.

– Я бы с удовольствием, – Массимо откидывается на спинку скамьи, скрещивает в лодыжках стройные ноги.

– Тогда пойдем? Вот только выпьем еще... единственная загвоздка – где достать костюмы?

– Костюмы? – он удивленно выгибает бровь, блаженно жмурится, отхлебывая из своего бокала. Кажется, Левейра может выпить море вина, а пьяным лишь притворяется. Что за глупые мысли, право! Если б он притворялся, то не смог бы вчера орать на всю улицу довольно-таки похабные куплеты, а потом не полез бы на ограду гайифского торгового дома, громко заявив, что ему тоже нравятся корнетские ляжки. Не знаю, чем бы это кончилось, но наглость Массимо не знает границ, и стража это оценила. Как бы мне хотелось проводить с ним больше времени! Но Берхайм и прочие великоталигойские мученики требуют к себе неусыпного внимания. Я обещал им тридцать шесть полков, большую часть приграничной армии, а им все мало! Теперь они требуют гарантий. Письменных гарантий. Я должен подписать договор от имени кесаря Дриксен, как его племянник и представитель, иначе талигойские заговорщики отказываются верить. Что ж, их можно понять – они рискую жизнями. Я не должен допустить, чтобы мои планы сорвались из-за дурацкой щепетильности, я подпишу договор. В конце концов, чего бояться? Тайна не будет раскрыта, я провел шпионов, а дядюшке придется пойти на все, когда я поставлю его перед фактом. Нужно только обговорить еще несколько пунктов, я не позволю себя дурить!

– Ну да, не пойдем же мы на гулянье простонародья в своей обычной одежде, – я жестом прошу Макса передать мне бутылку. Он кривит губы и мне безумно хочется провести по ним языком. Почувствовать, как они раскрываются перед напором, впустить его язык к себе в рот, и ласкать, наслаждаясь...

– Фред, ты просто невозможен, – протяжно произносит Левейра, обрывая мои мечты, – вы, эсператисты иссушающе серьезны. А когда речь идет о приличиях, то и вовсе занудливы.

Он провоцирующее усмехается, и я решаюсь. Если мы пойдем на карнавал, то я прямо скажу, что хочу его, и пусть думает, что считает нужным. Только пусть думает поскорей! Потому что, так или иначе, а я получу его тело.

– А эгидианцы распущены, как плебеи, – парирую я.

– Из меня такой же эгидианец, как и олларианец, но ты напрасно все усложняешь. Не нужно никаких костюмов, только маски и рубашки. Долой камзолы и кружева!

* * *

И вот мы в толпе. Разноцветная карусель вертится все быстрее, я почти глохну от хохота, топота ног и разухабистой музыки, я пьян, я чудовищно пьян. На площади мы хлебнули касеры прямо из бочки, потом мерились силой с не менее пьяными подмастерьями, я выиграл, и Макс, поздравляя победителя, обнял меня за плечи. А сейчас он тащит меня в несущийся по кругу хоровод. Танец совершенно варварский, но не одни мы сегодня променяли камзолы на рубашки, а дворцы на ночную уличную жару. Массимо хватает меня за руку, и я танцую вместе со всеми, я счастлив, почти счастлив, если бы не подлая, ноющая мыслишка: вдруг ничего не получится? Шпионы Олларов славятся на все Золотые Земли. Вдруг тайна вскроется раньше, чем я смогу убедить дядю Готфрида? Вдруг заговорщики струсят в последний момент или поймут, что их обманывают? Или... вдруг дриксенскую армию ждет поражение? Рудольф отличный полководец, а ведь есть еще Варзов, и про молодого Ворона рассказывают чудеса... слишком много «вдруг». К Леворукому! Мне повезет, повезет, ведь сегодня такая ночь! И Массимо – в кроваво-алой рубашке, где он такую достал? Но ему очень идет этот цвет, будто он для него создан. Танец рассыпается, я останавливаюсь, хватаясь за него, чтобы не упасть. Макс стоит очень близко, не пытаясь вырваться, и я понимаю – нужно сейчас. Пусть я пьян, но силы во мне довольно. Я стискиваю его плечи, прижимаю руки к телу, чтобы он не мог двинуться, и целую в шею. Прямо в распахнутый вырез алой рубахи. Он ощутимо вздрагивает, но меня уже не остановить. Он запрокидывает голову, будто нарочно подставляясь, и расслабляется. Все летит к Чужому, и я уже не целую, а кусаю – горло, плечи, ключицы. Я чувствую бедром его возбуждение, и сжимаю ладонью пах. Он глухо, громко стонет. Сквозь ткань я провожу пальцем по головке, двигаю рукой ритмично, жестко. Вокруг нас беснуется толпа, но мы будто вдвоем, в тишине моих апартаментов, и я слышу только его сорванное дыхание у своего уха. Внезапно он разрывает объятье, и смотрит на меня в упор. В глазах пляшут отсветы факелов и полыхает огонь...огонь желания, простого и жестокого – как жизнь, как смерть. Он вдруг кивает, словно сам себе, резко поворачивается, и почти бегом начинает выбираться из толпы, я бросаюсь за ним.

Массимо двигается очень быстро, я не отстаю, и мы, оставляя площадь и праздник позади, входим в какой-то переулок. Там темно, хоть глаз выколи, я совершенно теряюсь, но сильные руки обхватывают меня сзади. Левейра сдергивает с меня бриджи, белье, ткань путается вокруг сапог, и толкает к холодной стене. Я прижимаюсь к кладке пылающей щекой, а он молча обхватывает мой обнаженный член ладонью, трогает головку и, замечая выступившую влагу, довольно усмехается. Я скрещиваю руки перед лицом и шире раздвигаю ноги – голова кружится все быстрее, мне немного страшно, а сердце просто заходится. Я ловлю ноздрями запах Максима – запах чистого пота, вина и оружия, и совершенно теряю власть над собой.

– Максим...

Его имя вырывается у меня как рычание, рычание пойманной самцом самки. В кромешной тьме ничего не видно, но я слышу, как он расстегивает ремень, как смачивает слюной свой член. Когда головка касается моих ягодиц, я нетерпеливо вскрикиваю, он чуть отстраняется, и проводит влажными пальцами по моему входу. Этого недостаточно, я не могу расслабиться, но ему плевать. И когда он входит в меня, мой крик слышит весь переулок. Он что-то шипит сквозь зубы и зажимает мне рот ладонью. И двигается безжалостными резкими толчками, кажется, пошла кровь. Я уже почти вою, задыхаясь, но молить бесполезно. Его власть надо мной сейчас безгранична, плоть моя знает это лучше глупого разума, желающего освобождения от боли. Макс дергает меня за бедра к себе, и я невольно выгибаюсь, чтобы ему было удобней. И тогда он спускает себя с цепи. Рука на моем вздрагивающем члене попадает в такт движениям в моей заднице, я хватаю ртом воздух, и прикусываю зубами его ладонь. Он двигается все быстрее, растягивая меня, и наконец находит нужный угол, точку, в которой таится наслаждение, и надавливает мне на поясницу, заставляя прогнуться еще сильнее. Больше я ничего не соображаю, содрогаясь от толчков внутри, жгучей боли и жгучего удовольствия. Я подаюсь ему навстречу, теперь мы двигаемся в унисон, он отнимает ладонь от моего рта, упирается рукой в стену, и входит до конца. Я захожусь в беззвучном крике, выплескиваясь в его руку, и он кончает тоже, молча, вжимаясь в меня, как в свое единственное спасение.

Потом мы торопливо приводим себя в порядок, насколько это возможно в темноте.

– Бесполезно говорить, что я не должен был этого делать, – голос Максима звучит глухо и бесцветно, совершенно не похоже на его обычную беспечную манеру, – просто ты меня слишком раздразнил, Фред. И кое о чем напомнил. Не стоит это повторять.

– Отчего же? – я пытаюсь разглядеть его лицо, его внезапная злая тоска так видна, что кажется, воздух пропитан ею. – Я знаю, тебе было хорошо.

-Да, – не спорит он, – а тебе больно. Так всегда. Всегда.

Он решительно встряхивает волосами и уходит, оставляя меня с ноющей болью внутри, в растерянности и неизвестности.

* * *

Утром я не могу подняться и, промучившись несколько часов, тайком вызываю лекаря. Полчаса болезненного осмотра, притирания – и к вечеру я могу сдвинуть ноги без стона, а на следующий день уже спокойно сажусь. Полезный человек этот лекарь, нужно будет предложить ему поехать в Эйнрехт, для ардорца это великая милость. Безумная идея рождается в моей голове, и до вечера я ношусь с ней, вертя и так, и эдак. Что делать Массимо здесь? Он создан для придворных балов, а не для уличных маскарадов, хотя в простой алой рубашке был чудо как хорош. Если как следует расписать ему преимущества жизни в столице Дриксен и положения моего приближенного, он согласится. Должен согласиться! Дядя Готфрид будет недоволен – что ж, ему придется смириться с моими увлечениями, ведь от братца Зигги толку нет совсем. Я думаю о Массимо постоянно, сам себе кажусь одержимым, когда обхватив свою плоть рукой, шепчу его имя, ягодицы мои сжимаются, я чувствую Макса в себе, чувствую всем телом...

Берхайм сваливается как всегда неожиданно, и – проклятье! – приводит с собой еще нескольких попрошаек. Нужно в последний раз обсудить статьи договора. Особенно дотошно они обсуждают состав будущего талигойского Высокого Совета и размеры гонораров. О, тут я не скуплюсь! Обещания совсем не обязательно выполнять, это я усвоил еще лет в десять. Особенно обещания, данные подобным людям. Мне становится противно, когда я рассматриваю этих потомков эориев, выродившихся неудачников, мерзкую тлю. Но они нужны Дриксен, они нужны мне. Благодаря их советам и помощи дураков, надеющихся на великую державу, моя идея будет воплощена быстрее. Честолюбцы в Талиге откроют нам путь к северным провинциям. Слушая бормотание Берхайма, я уже вижу себя во главе колонн, штурмующих Акону. И пусть они верят в возможность полной победы над Олларами, так далеко Дриксен сейчас не пойдет, это немыслимо. Дриксен нужны земли, торговые пути и реванш за Двадцатилетнюю, а мне нужно влияние. И тогда уж дядюшка сделает меня официальным наследником, ему некуда будет деваться. Когда моя затея осуществится, аристократия – да и простой народ – будет видеть во мне героя, истинного Лебедя, с серебристо-синими крыльями. Обо мне будут говорить так, как сегодня говорят о Воронах, всем их клятом семействе, начиная от Рамиро-Вешателя и кончая нынешним герцогом, моем ровеснике. Будь у меня столько денег, я бы уже был фельдмаршалом! Но спесивый потомок самого Анэма – подумать только! – станет вести себя потише, когда дриксенские войска подойдут вплотную к его собственным границам.

Я благословляю свое воображение, потому что приятные неспешные мысли помогают мне не выпроводить радетелей Великой Талигойи вон. Мы даже ужинаем вместе. Договор будет подписан через несколько дней, нужно проявлять лояльность к союзникам. Придется еще немного потерпеть, но с каким наслаждением я избавлюсь от этой нищей и наглой своры! Когда они, наконец, убираются, признаюсь сам себе – я больше не в силах ждать. Я велю приготовить костюм, одеваюсь долго и тщательно, разглядываю себя перед зеркалом. Подбородок чуть тяжеловат, но это признак силы, слишком широкие и слишком светлые брови, но в серых глазах виден ум, это признают даже придворные красотки, хотя у них-то ума нет ни на грош. И я нужен Массимо таким, какой есть, это действительно правда, иначе он не вел бы себя так. Он ведь почти изнасиловал меня, просто не смог справиться с желанием. От этой мысли меня трясет, я торопливо застегиваю черный с серебром колет, обрезая пальцы о шитье.

Макс дома, конечно, он дома, куда деться в Ассерьенте в ночь после карнавала? Все заведения закрыты, спят даже шлюхи и воры. Я не понимаю отчего он не держит слугу, но в его комнатах порядок, наверное, нанимал кого-то из местных. Нужно предложить ему перебраться ко мне, в моем дворце полно прислуги, я хочу, чтобы Массимо не думал о таких мелочах, как уборка и обеды. Левейра встречает меня, кажется, он не слишком удивлен. На нем только бриджи и распахнутая на груди белая рубаха. Хочется обнять его сразу же на пороге, вдохнуть запах его пота, но я сдерживаюсь. Мы пьем мансайское на веранде, и я любуюсь им – не стесняясь, не отводя глаз. В конце концов, он мой любовник. Мой любовник. Были ли они у меня когда-нибудь? Пожалуй, нет. Массимо нужно что угодно, только не титул принца и мое влияние на дядю и политику. Святой Готфрид, он ведь ничего не знает и считает меня сыном богатого провинциального графа. Он бескорыстен, ему нужен я сам. Только я, и никто другой. Мне хочется, очень хочется в это верить. Макс разваливается в кресле с бокалом вина, слегка покачивает рукой в такт только ему слышной мелодии. Я прислушиваюсь, и понимаю, что где-то далеко в теплых сумерках звучит гитара. Левейра откидывает голову назад, завитки волос прилипли ко лбу, едва заметный румянец на скулах, губы чуть приоткрыты, блестит полоска ровных зубов... мелодия становится громче, невидимый с веранды певец подходит ближе. И вдруг Массимо резко выпрямляется, что-то мелькает в его лице, что-то слишком похожее на боль. Я больше не могу терпеть, довольно! Сейчас я все узнаю. Я стремительно подхожу к нему, не дав опомниться, опускаюсь на колени. В нашем роду нет прославленных фехтовальщиков, но силы во мне хватит на четверых Алва. Я просто стискиваю бедра Макса руками, прижимаю его к сидению. Он рвется, раз, другой, и затихает, глядя мне в глаза. У него отчаянный взгляд, в нем злость и желание. Я почти срываю с него бриджи, подтягиваю ближе к себе. И беру его плоть в рот. Вначале медленно обвожу языком крупную, налитую головку, лаская впадинку в складке кожи. Затем неспешно вбираю полностью, ощущая напряженный член прямо в глотке, стараясь как следует распробовать и запомнить вкус. Макс вцепляется рукой мне в плечо, пальцы другой стиснуты на подлокотнике. Он сильно возбужден, я и сам теряю голову только от нетерпеливого подрагивания его плоти. Я начинаю ласкать его языком по всей длине, одновременно обхватываю обнаженные ягодицы, глажу внутреннюю сторону бедер. Он вдруг хватает меня за волосы, железные пальцы сжимаются на затылке, мне больно, но как же сладко... Я принимаю его член еще глубже, хотя это кажется уже невозможным, он глухо вскрикивает, и кончает в моем горле.

– Ро...Чужой!

Хриплый стон, непонятное ругательство, его почти скручивает судорогой. Бедра дергаются навстречу, когда я слизываю густые белые капли, Массимо дрожит, а его глаза закрыты. Пальцы никак не хотят выпутываться из моих волос, он продолжает ласку, которая мне так нравится. Не поднимая ресниц, он гладит мое лицо и шею. Его член, прижатый моей ладонью, снова начинает набухать. Я встаю и рывком поднимаю его на ноги. Он вдруг приходит в себя, тело натянуто тетивой, на лице смесь упрямства и ... стыда? Он придвигается ко мне ближе и шепчет:

– Лучше не стоит снова. Ты можешь пожалеть.

Я смеюсь. Он хочет меня. А как же я его хочу! Хочу его – в себе. Как удачно, что Макс почти мне ровня, ему можно позволить взять себя, не мучаясь потом от унижения. Как было раньше, когда я отдавался конюхам и младшим офицерам, их ведь легко заставить молчать. Но виконт Левейра со мной по доброй воле. Он будет со мной долго, я так этого хочу, что Создатель и Чужой не посмеют мне отказать.

– Ты наверняка пожалеешь, – Макс улыбается, но глаза серьезны. Его колдовские, невозможные глаза, такие странные при светлых волосах. Он красив, просто до безумия красив, и сейчас он мой.

– Где у тебя спальня? – я беру его за руку, прижимаю к своему ноющему паху. Он усмехается совсем по-волчьи – жадно, зло, весело. И уходит с веранды впереди меня.

Его спальня маленькая, а кровать узкая. Макс толкает меня к ней, и я не заставляю себя ждать. Быстро стаскиваю с себя так тщательно подобранную одежду, встаю на четвереньки, опираясь на локти, поворачиваю голову к нему. У него очень большой член, я хорошо помню, как больно и тесно, когда он входит внутрь. От воспоминания мой вход начинает пульсировать, а головка увлажняется. Я шепчу:

– Макс, быстрее.

Но он медлит, разглядывая меня. Я понимаю, как должна возбуждать его эта покорная поза, и раздвигаю ноги сильней, выше поднимая ягодицы. Начинаю ласкать себя, проталкиваю палец в отверстие. Нужно дать ему понять, как это делается, у него не слишком много опыта, только сила и страсть, но в принципе я не против, чтобы он взял меня без подготовки. Массимо бьет меня по руке, этот удар обжигает кожу, он бьет еще раз, я вскрикиваю:

– Да быстрей же ты!

– Что «быстрей»?

Жестокий, властный... такой как мне и нужен. Он хочет слышать подтверждение. Что ж, с равным я могу себе это позволить...

– Возьми меня... так, как захочешь... я хочу этого, клянусь моей кровью, хочу! Макс!

Он резко отворачивается, тянется куда-то к прикроватному столику, достает смазку. Все же он не так неопытен, как я думал... Скользкие прохладные пальцы дотрагиваются до моих ягодиц, он нажимает на вход, раздвигая мускулы. Я мотаю головой и уже почти вою сквозь зубы.

– Не тяни, умоляю...

Массимо в кои-то веки подчиняется просьбе и проталкивает палец внутрь. Он быстро находит простату, и ласкает меня изнутри. На каждое его движение я отвечаю стоном, сам не слыша своего голоса – низкого, неузнаваемого, молящего.

– Потрогай себя, – приказывает мой мучитель, и я с облегчением хватаюсь за член. Тело содрогается, я весь обливаюсь жарким потом.

Макс крепко берет меня за бедра и начинает медленно проталкиваться внутрь. Я толкаюсь к нему, раздвигая ноги как можно шире, прогибаюсь в пояснице, и он не выдерживает – входит одним движением. Он почти не дает мне время привыкнуть, я ору от боли, от невыносимо острого ощущения – я принадлежу ему. Сейчас полностью, до конца.

Он имеет меня жестко, почти остервенело. Я кричу, задыхаясь – уже от удовольствия. Такого нестерпимого, что все на свете перестает иметь значение, и я только подаюсь ему навстречу, с такой силой, что он едва меня сдерживает. Член в ладони пульсирует, пылая. Несколько последних движений, плоть внутри меня такая твердая, Макс растянул меня до предела... он почти падает на меня, вжимая в кровать. Я пытаюсь поймать его губы, но он резко поворачивает голову, и засаживает еще глубже, стиснув рукой мое бедро. Ослепленный, раздавленный наслаждением, я кончаю, забрызгивая влагой простыни. Массимо отстает от меня на долю секунды, его плоть содрогается в глубине моего тела, продлевая счастье принадлежать... принадлежать ему. Он выскальзывает из меня, ложится на живот, утыкается лицом в подушку, его плечи едва заметно вздрагивают... я осторожно протягиваю руку. Максим Левейра плачет? Он не захотел поцеловать меня, мы вообще ни разу не целовались. Может быть, он дал какой-то обет или просто не уверен? Все-таки ему всего двадцать три года, он еще молод, и потом – у нас будет время на все. На совместные прогулки, на вьехаррон и тонто, на ласки и на поцелуи. Он тот, кто мне нужен, и я так просто его не отпущу.

Я слегка толкаю его в плечо. Неприлично даже не поблагодарить, его переживания для меня важны, но не думать о любовнике в такой момент? Макс поднимает голову... и заходится смехом. Он хохочет, запрокинув голову. Я досадливо вздыхаю. Странные у ардорцев обычаи.

* * *

– Ты гладишь меня, как левретку.

Я смеюсь, довольный. Массимо – усталый, разнеженный – это такое зрелище, что забываются все тревоги. Он лежит на смятых простынях, закинув руки за голову, и я жалею только об одном: что Создатель не дал мне таланта художника, иначе я бы до одури рисовал моего любовника – оттенки его кожи, проблеск золота в спутанных волосах, притихшее на время пламя в полуприкрытых глазах. Мы только что любили друг друга, он взял меня дважды – вначале быстро и яростно, а потом – с такой нежностью, что я едва не заплакал. Я не плакал лет десять – с того дня, когда понял, окончательно понял, что мне не быть первым в этом мире, не быть даже вторым. Но когда я смотрю на Макса Левейру в моей постели, все это кажется неважным. Только удержать рядом с собой это непостоянное, ветренное существо можно лишь одним способом – нужно быть очень сильным и очень удачливым. Нужно дать ему то, что не даст никто другой. Я понял это, когда он, кончая, почти прижался лицом к моей шее – почти. Когда, вбивая в мое тело свой член, заставил смотреть на себя. Когда долго ласкал меня, глазами спрашивая хорошо ли мне... Мне с ним так хорошо, что становится страшно.

– Ты не левретка, Макс. Уж скорее – охотничья борзая. У меня на родине таких разводят для избранных покупателей.

Он притворно хмурится и шутя толкает меня под ребра. Я откидываюсь на подушки и притягиваю его голову к себе на грудь, продолжая ласкать мягкие пряди. Он совершенно не противится, только прижимается ко мне щекой и закрывает глаза. Пусть спит, он устал. Я тоже устал, но спать сегодня не смогу. Мне хочется тормошить его, болтать о пустяках или даже поехать в город, но я попросту боюсь. У меня столько сомнений в душе, что если он задаст хоть один вопрос, я все ему расскажу. А этого нельзя делать ни под каким видом! Макс, конечно, ни Леворукого не понимает в политике и войне, но может случайно проболтаться. Доверять никому нельзя, никому.

Сегодня утром я подписал договор, и кипа документов лежит сейчас в потайном сейфе. Эти документы могут дать мне огромную власть, а могут привести на плаху. Берхайм разве что не приплясывал, глядя как мое перо царапает бумагу – с таким плотоядным видом, будто заполучил себе в койку морисскую танцовщицу. «Я, Фридрих, принц Дриксен, от имени Его Величества кесаря Годфрида Пятого, государя Дриксен, Северной Марагоны и Эннебауэр, моего дяди и сюзерена, обязуюсь и клянусь...»

Вдруг что-то сорвется? Если Берхайм попадется в руки шпионов Сильвестра, прежде чем уберется в свой Агарис? Я пообещал ему и его друзьям напасть на Талиг без объявления войны, обещал поддержку будущего мятежа, в нарушение всех договоров, в том числе Золотого! И скрепил свое и дядино обещание собственной подписью и печатями! Только вот мой дядя кесарь ничего не знает о наших грандиозных планах. Что, если Готфрид, не поверив и не поняв, сдаст племянника с потрохами Дораку и Ноймаринену? Чтобы спасти Дриксен от войны... ведь он ужасно ее не хочет! И он меня ненавидит, как ненавидел и боялся своего брата, моего отца. Просто ему больше некому оставить трон. Оллар наверняка тоже не в восторге от Рокэ Алва, но что ему делать? Пока нет своих сыновей, приходится терпеть племянников и родню по женской линии. Но если у Фердинанда могут быть дети, то у кесаря едва ли. Правда, есть еще Зигги, полное ничтожество. Однако он принц Дриксен, мой младший брат... а старшего можно казнить для удовлетворения взбешенных врагов. Иной раз и принцы попадают на плаху. Прошло больше ста лет с того дня, как Алонсо Алва казнил своего кузена Генриха Оллара, казнил за измену. Дядя Готфрид вполне может последовать примеру кэналлийца... Всеблагий, что за трусливые мысли! Я на пороге осуществления своей мечты, и ни в чем не должен сомневаться. Арчибальд Берхайм – трусливая дрянь, но он умен и осторожен. И заинтересован во мне гораздо больше, чем я в нем. Тем более – его приятели в Талиге. Они костьми лягут, чтобы сохранить нашу общую тайну. О договоре не будет знать ни одна живая душа, до того, как я переговорю с кесарем, и наши войска перейдут границу.

– Фред, у тебя сердце колотится, как у зайца, – Массимо поднимает голову, насмешливо морщится. У него совершенно не сонное лицо. Говорят, что близкие люди слышат мысли друг друга. Я ежусь от страха и искушения. Мне до безумия хочется с ним поделиться – ведь он бесстрашен, как мориск-убийца и столь же умен. Он мог бы развеять мои страхи, успокоить меня. Но нельзя, нельзя! Проклятая политика, проклятая жизнь, где нельзя быть откровенным с единственным человеком, который тебе небезразличен! Он бы понял, хотя... вдруг он стал бы меня презирать после этого? Мою слабость, неуверенность...

– Это потому что ты рядом. Разве с тобой уснешь? – я провожу ладонью по его щеке, он моргает и встряхивает волосами – забавная привычка, каждый раз напоминающая о чистокровном, сильном жеребце.

Он разглядывает меня, чуть склонив голову к плечу, приподняв бровь. И вдруг тихо произносит:

– Я не хочу судьбы иной
Прожить бы эту жизнь свободным
От зависти людской
И от советов подлых
От понимающих кивков
И от своих желаний...

Максим внезапно замолкает, отворачивается и пристально смотрит на горящую свечу.

– Чудесно, – заворожено шепчу я, не сразу понимая, что это стихи, – кто это? Веннен?

– Нет. Эти стихи написал мой друг. Раньше я не понимал...

Я внутренне вздрагиваю от острого укола ревности. Как он смеет думать о ком-то другом, лежа в моей постели?! Когда он нужен мне? Мне! Но от услышанных строчек щемит сердце, они что-то задевают во мне, что-то, чего я раньше не чувствовал. И потом, таким тоном, каким он сказал о своем друге, говорят лишь о мертвых.

– Нужно уметь отличать нужное тебе самому от навязанного... обстановкой. Задай себе вопрос, Фред. И ответь на него, только честно. Чего ты хочешь?

Чего я хочу? Я всегда знал ответ на этот вопрос. Мне нужно все. Все и сразу. А когда что-то не дается в руки, это сводит меня с ума и заставляет делать вещи, о которых я иногда жалею. Но судьба не смеет мне отказывать, не смеет по праву моего рождения, моего положения. Я буду брать все, что хочу и точка. Взятое силой, купленное или украденное – неважно. Мое.

– Мне нужен ты, – честно отвечаю я. Это лишь часть правды, но зато очень важная. – Ты останешься со мной?

– Сейчас мне нужно идти, – он резко садится, потом спрыгивает с кровати, – но завтра я вернусь. Съездим к морю, хочешь?

– Ближе к обеду, – я вздыхаю с досадой. Придется отказаться от утра в обществе Массимо. Необходимо приказать моим людям проследить, что Арчибальд Берхайм и его экземпляр договора благополучно покинули Великое герцогство Ардора. Не вся моя свита живет в городе, этого требует прикрытие «графа Ауэрберга». Ох, это займет много времени, жаль! Зато мой экземпляр в безопасности в сейфе этого особняка, сюда никто чужой не войдет.

– Хорошо, – Макс покладисто, но вроде бы недовольно кивает и принимается одеваться, – я заеду позже.

Мне не нравится его обиженный тон, вернее, нравится, но я не хочу его расстраивать.

– Нет, приезжай утром, Макс. Доспишь здесь, прислуга будет ходить вокруг тебя на цыпочках. А я буду знать, что ты меня ждешь.

– Договорились, – он улыбается, и ямочки становятся заметны. Я давно приметил – они появляются только когда он доволен и счастлив. Мне до дрожи хочется целовать его губы, его глаза, эти ямочки проклятые... но есть в Массимо что-то такое, что не позволяет этого сделать. Пока я должен уважать его желания, а рано или поздно он сдастся. Я приподнимаюсь, откидывая покрывало, но он останавливает меня коротким жестом:

– Не провожай меня, не надо. До завтра, Фред.

Он уходит, не оглядываясь, а я с трудом удерживаюсь, чтобы не кинуться следом. Но он прав, нужно выспаться, просто мне трудно расставаться с ним. Ведь это всего лишь до завтрашнего дня, я разберусь с делами, и мы встретимся. Массимо будет шутить и подначивать, я буду притворно сердиться, а после наступит ночь. Одна на двоих.