– Это один из старейших храмов Германии. Его построили еще в 13 веке, и конечно он овеян множеством преданий и мифов.

Старичок-смотритель древней церкви, сооруженной на заре становления христианства в Европе в грохоте крестовых походов и безумной пляске фанатизма, – вещал с явной гордостью. И ревностью почти какой-то: ему муниципалитет доверяет лишь присматривать за достоянием истории, а этой компании "певунов" – возносить святую мессу Небесам...

Церковь св. Марии давным-давно по назначению не использовалась, стала скорее музеем. Особый интерес вызывал громадный витраж цветного стекла. Стандартный сюжет: Мария, младенец Иисус на руках плюс куча далеких по искусности прорисовки от своих собратьев эпохи Ренессанса ангелочков. Все обыденно и невинно, как и полагается строению на Баварской земле, однако почему-то Ватикан века с 15 недолюбливал – или попросту забыл – маленькую церквушку. Старичок-то утверждал, мол слишком святое для "служителей бога людей" это место. И вновь намекал на легенды...

И вот только теперь – вспомнили, решили провести здесь службу. Вокалистам следует плясать от счастья...

Жоэль понял, что на длинный, путаный и весьма нудный рассказ непрошенного экскурсовода прореагировать все же надо. А то сопранистки шушукаются про мужей и шмотки, благополучно спрятавшись за его, Жоэля, широкой спиной, кто-то вовсе сбежал курить (баритон Гвидо и второй бас), Андреас готов заснуть прямо на жесткой темно-карамельного цвета скамейке...

В пределах досягаемости был только Андреас, его-то Жоэль и пихнул в бок. Тенор едва не свалился со своего места, оглянулся по сторонам с видом воробья, на которого с ветки снег упал. Поправил очки и старательно изобразил "умное лицо". Не то чтобы очень успешно.

Старикашка недовольно нахмурился.

– А... Можно вопрос? – попытался спасти положение и репутацию вокалистов Жоэль.

– Да, пожалуйста, – звучало как "пошел ты..." но смутить Жоэля – проще вон ту колонну.

– А какая главная-то легенда?

Старичок пожевал лиловыми в прожилках губами:

– Витраж, разумеется, – ответил он неожиданно коротко. Одернул фалды мышино-серого пиджака, моргнул жеваными веками. Вопрос почему-то не нравился, хотя вполне предсказуем. – Этот витраж... Говорят, не люди его делали, но привезли тамплиеры с самой Святой Земли, из усыпальницы Девы Марии в Иерусалиме, и не стекло он, но кровь ее. В свое время за этим витражом охотились, в том числе и алхимики – считали, что если расколотить стекло и внедрить осколок в любое живое существо, оно «выносит» и родит сверхчеловека. Гомункулуса пресловутого. Конечно, все это бредни, – оборвал он. Резко. Жоэль отметил волнение, словно спросил – не изменял ли старикашка своей жене?

Странный. А впрочем, какая разница?

– Что ж, надеюсь, вам понравится работать здесь, – он чуть запнулся. И довольно быстро для старческих артритных ног, удалился.

– Можешь просыпаться, – чуть не в ухо объявил Жоэль Андреасу. Тот снова подпрыгнул.

– Ох... Ты чего пугаешь?

– А чего ты спишь? И вообще, – Жоэль укоризненно покачал головой: ну да, теперь все в сборе. – Как вам всем не стыдно – человек старался, рассказывал...

Звучало не больно-то искренне, да и воспитательный тон у Жоэля неважно получался. Сопранистки – девушки "классической" блондино-брюнетистой расцветки хором фыркнули.

– Подумать только, у Фредерикссена совесть взыграла, не иначе и впрямь заколдованное место.

Жоэль поморщился, словно к носу уксус поднесли. Опять эти "внутреансамблевые" дрязги... девочки обижены на него с первого дня исключительно потому, что неженатый мачо-блондин НЕ пристает к ним. Воистину женская логика...

– У нас репетиция, – объявил Андреас, прерывая неприятную, точно пошлый анекдот на саммите Большой Восьмерки, паузу. Жоэль отметил покрасневшие уши тенора. Ну, у него хоть отговорка имеется – женат, мол. И на заправского донжуана никак не тянет – скорее, на прилежную домохозяйку...

После распевки (все оценили глубокую, мощную, словно глас свыше, акустику) оставалось пара часов до выступления. Андреас предложил Жоэлю прогуляться.

Конец марта звенел прохладой и ароматами обновления – зарождения даже; звенел перетянутой струной, на которой играл Бог единственную вечную мелодию. Назревала первая гроза. Андреас поежился от раскатов грома – не страшно было, но как-то приятно-жутковато с холодком в диафрагме, будто кино-ужастик смотришь. Он взял Жоэля за руку, тот оглянулся – незачем, чтоб видели, но ладонь Андреаса была теплой и мягкой, прерывать контакт не хотелось.

– Я так и не понял чего там за легенда, – зачем-то сознался Андреас.

– Забудь. Стандартная чушь про тамплиеров, деву Марию и всяческие артефакты. Начитались фэнтези – там тоже, куда ни плюнь, везде артефакт.

Андреас засмеялся, почему-то вообразив плюющихся эльфов. Некультурные эльфы смахивали на Жоэля. Он снова хихикнул.

– Понятно. Пойдем уже: гроза начинается.

– Ты боишься?

– Нисколько, – приврал Андреас, – Просто не хочу мокнуть.

На ярко-зеленые, липкие и пока без пыли листья акаций, дуба и каких-то выстриженных в форме шара кустов, опрокинулись крупные капли. Небо заволокло искоричнево-серым, переполненное тучами – оно выгибалось к земле, рождая молнии. Вытянутое иглой здание церкви точно втягивало небо в себя.

Андреасу внезапно сделалось страшно – обреченно еще, словно библейский пророк узрел виденье гибели. Он задохнулся.

"Ерунда! Что за... Ересь", – подобрал определение.

– Жоэль, пойдем быстрее.

Но и внутри ему было не по себе, полумрак древнего готического собора не могли расеять десятки зажженных свечей. Андреас ежился от теней на строгих стенах черного камня, от грохота снаружи... и от неестественно ярких красок витража. Подсветка там что ли? – думал он, а из-за игры бликов Мария скалилась, на аскетичных губах ангелов змеилась ухмылка, а крохотный, словно недоразвитый, младенец с болезненно-крупной головой, следил за Андреасом розово и внимательно.

Брр...

Андреас решительно повернулся спиной к витражу – лицом к прихожанам. Не хватало только запороть партию из-за дурацких... Ну ладно, страхов.

Чего можно бояться в церкви? Тем более, сам Андреас – вполне честный католик. Ну... Не считая некоторых грехов.

Он покосился на атеиста-Жоэля. Выскажи ему – "то, что мы делаем плохо" – на смех подымет. Либо обидится.

Любовь не может быть грехом, правда?

Все же Андреас решил сходить исповедаться, на том сделка с совестью (и этим жутким витражом) вроде была заключена.

Тем более, сейчас не время думать. Певцу (особенно тенору, коль верить байкам) мозги не очень пригождаются... вот и славно.

Знакомые с детства мелодии "Великой мессы" отвлекли его. Выступая, он менялся до основания – не человек из плоти и крови, но голос, почти бесплотное подобие ангела Божьего. Так учили еще когда был дискантом в детском хоре – отключаться от реальности. А то еще, чего доброго, потянет чесать затылок в самый ответственно-пафосный момент...

Жоэля, баритона Гвидо, второго тенора Хайко и баса Маркуса он так же воспринимал голосами – не более. Отличными голосами. Сопранистки зато малость фальшивят, ну и Гвидо явно нужно бросать курить...

Короткие мысли. Не связные – обрывки. Полифония – единение, некогда быть собой.

Прихожане внимали торжественной мелодии, явно наслаждались музыкой. Мессы – те же концерты, времена религиозного фанатизма миновали. Ну, переместились к арабам...

И все же действовала древняя атмосфера, люди молитвенно складывали руки, шептали что-то. Андреас их не видел – не только из-за плохого зрения и нот перед носом, просто "они там, а я здесь". Сродни сну.

Гармония достигла высшей ступени, когда раздался взрыв.

Андреас не проснулся. Периферийно уловил осколки витража (капли крови, острые замороженные потеки). Еще – Жоэля, почему-то тот напрыгнул сверху, словно тигр на антилопу. Визг, крики, треск... Боль?

Больно. Кровавая капля – то ли глаза, то ли старческий рот младенца. Осколок. Витраж.

Андреас следил как куски древнего стекла опрокидываются на него – карой небесной, орудием Самого...

Он успел вздернуть вверх руки, сдаюсь, каюсь, грешен, заслужил. Пощади.

Но боли немного – Жоэль вмешался в деяния Господни, и Андреас ощутил только крохотную каплю. В горле. Диафрагме? Погружается медленно, плавно, будто тело Андреаса – морские воды...

Он задохнулся и потерял сознание.

– Андре? Ты живой? – это Жоэль. Очень встревоженный. Что случилось?

Больно.

Вслух сказал?

– Где? Андре, ты ранен?

Не знаю. Не пойму. Что случилось?

Андреас понял: нужно ответить вслух. Сел на полу, оглядывался по сторонам.

Очки целы, – порадовался он. Не хотелось тыкаться слепым щенком. Он поправил их.

Озирался на толпу вокруг... "меня?" – удивился, непривычный к такому вниманию.

– Вы в порядке? – спросила пожилая дама в старомодном коричневом платье учительницы.

– Да, – ответил Андреас. Тронул живот: вроде боль ушла. – Что произошло?

– Вероятно, молния попала в это... Стекло, – важно разъяснил представительный господин, может, начальник какой-нибудь фирмы. – Скажите спасибо вашему коллеге, он спас вас.

Коллеге. Андреас воззрился на Жоэля.

Спас.

– Ты точно... Ну, все нормально? – Жоэль был деловит, героем себя не чувствовал. Какая мелочь – рискуя собой, спасать другого. Действительно.

Андреас ощутил едкие слезы где-то под веками, теперь рассмотрел крупные тяжелые фрагменты витража, они походили на кровавые лужи. Или свежеванные туши.

Старикашка-смотритель не обрадуется...

Андреас сглотнул: осознал, что случилось, и его снова качнуло куда-то к беспамятству.

– Да... Спасибо... – бормотал он, Жоэль помог подняться. "Дайте же пройти, не видите – у него шок!" – говорили в тенях свечей.

– Спасибо... Извините, – зачем-то добавил он, словно сам вызвал молнию.

– Пойдем-пойдем, – Жоэль поддерживал его под руку, вывел на улицу. Гроза кончилась, пахло водой и лиственным клеем. Андреас наконец-то сумел разрыдаться, выплескивая остатки ужаса.

Пользуясь темнотой, Жоэль обнял его:

– Все хорошо. Ты ведь не ранен?

Андреас вспомнил о капле-осколке, снова провел по груди и животу – под пиджаком и рубашкой. Крови не было. Почудилось.

– Нет. Не ранен... Жоэль... Ты спас меня...

– По-твоему, любоваться должен был, как на тебя эта дрянь падает? – фыркнул тот. Андреас улыбнулся сквозь слезы.

– Переночуй у меня, – предложил Жоэль. – До меня пешком дойти можно, а я не хочу, чтобы ты в таком состоянии за руль садился.

Андреас не возражал.

– Только ради бога, не говори моим, что случилось.

В ту ночь Жоэль не отпускал его от себя, словно не веря, что Андреас жив и невредим. И Андреас сам первый начал ласкать его в постели – возможно, желая снять сексом стресс, заодно и отблагодарить. Им было хорошо – и ярко, так ярко от осознания "мы живы, мы вместе, мы любим", и к утру Андреас совершенно выкинул из головы неприятный эпизод с витражом. Только спрятал от жены местную газетку, где мелькнула заметка о молнии, в прямом смысле разбившей древнюю легенду.

Холодильник пищал. Протестовал против открытой уже минут семь дверцы. Сейчас-сейчас... Еще вот острый сыр и какая-то подозрительная консерва, и... Черт, закончились взбитые сливки.

Андреас оглядел стол с набором продуктов. Впечатляюще. Места под тарелку с вилкой точно не хватит.

Он задумчиво обмакнул в клюквенный джем ломтик сыра. Хорошо, жена не видит: брезгливая гримаска, всплеск руками и непременное "как ты ЭТО ешь?!" – обеспечены.

Да вот... Сам не знает, "как".

Андреас соорудил убийственный сэндвич из здоровенной сдобной булки, двух вчерашних тефтелей, маринованных корнишонов, сыра, тунца, сладкой творожной пасты и нескольких мороженых вишен. Вполне недурно. Жалко, сливки кончились... И надо съездить в супермаркет – купить продуктов взамен уничтоженных, а не то...

Вариация на тему "дорогой, тебе не кажется, что ты слишком много ешь, тебе вовсе незачем полнеть" – навязла в зубах почище дешевой ириски. Ну набрал несколько кило – подумаешь, разве Андреас топ-модель, чтобы устраивать истерику из-за накренившейся вправо стрелки весов? Да и вообще стройностью никогда не отличался.

Другой вопрос, что на тунец с вареньем раньше не тянуло...

Он отправил в рот последний кусочек своего "произведения искусства". Так-то лучше – а то порой аж тошнит от голода... Ну или не только. Пару дней назад полоскало с час от банального запаха краски: в зале, где репетировал хор, затеяли ремонт. Он едва успел выскочить и добежать до туалета. Андреас вывел: аллергия на краску, но почему-то еще мутило от масла на сковородке, чьих-то духов, в машине – от бензина...

"Со мной все в порядке", – обезглавил он мысленно червячка тревоги. – "Я абсолютно здоров. Просто... авитаминоз, да, весенний авитаминоз. Потому и есть хочется, и тошнит иногда".

Конец мая выдался жаркий, недаром первая гроза гремела еще в марте. Солнце вовсю работало на скандальных гринписовцев с их "глобальным потеплением". Мюнхен зеленел парками и грузно полз каменно-асфальтовыми улицами. Производители кондиционеров подсчитывали прибыль.

Кондиционер выкрутил на полную мощность. Плевать на аккумулятор. Обычно, впрочем, он легко переносил жару, куда более опасался зимы с ее ангиноносными холодами, кутался в десяток шарфов. Но не в этом году.

Он достал из бардачка набор влажных салфеток. Уф, еле доехал до чертова супермаркета, мокрый весь как мышь. И опять не по себе... Да что такое? Отравился? Подцепил какой-то экзотический вирус?

Снова поползли гадкие мыслишки. Паразиты? Диабет? Или... Андреас облизал мгновенно пересохшие губы – опухоль?

Нет. Нетнетннет...

Он решительно хлопнул дверью автомобиля. Ипохондрия и мнительность – явно не к нему. Авитаминоз... Да, вот было объяснение. Сойдет.

Супермаркет тянулся бесконечно, разноцветные ряды полок – вроде причудливого ожерелья с разноцветными бусинами; товары разложены по законам маркетинга, и каждому – свое место. Полки метра три высотой – приставлены стремянки, можно попросить сотрудника в канареечно-желтой униформе достать нужное, но Андреас всегда забирался наверх сам – чего, он, здоровый молодой (36 лет – вполне сойдет за молодость) мужчина не в состоянии на пару ступенек залезть? Вот и теперь...

Голова закружилась внезапно. Андреас втянул влажный от кондиционирования и бедный кислородом воздух. Пестрые ряды сдавили – до клаустрофобии, а тележка внизу и блестящий пол... далеко.

Андреас едва удержал равновесие. Картинка перед глазами сливалась в пестрый, словно рассыпанные конфетти, морок. Плюс явно не прижился съеденный сэндвич.

Андреас прижался лбом к холодным стеклянным банкам. Пройдет... сейчас пройдет, закружилась голова, и...

– Вам плохо? – подскочила девочка в униформе. Она была маленькая и целиком желтая – форма, блондинистые волосы, крупные стекляшки-бижутерия в ушах, даже губная помада золотистая. Андреас подумал – если грохнется в обморок, увлечет за собой половину банок-бутылок. Бедная девочка. Она ведь не удержит его. И банки тоже.

– Н-нет, – пробормотал он, – я... сейчас.

Он медленно слез. Хвала всем богам – ничего не разбил, и «канареечная» девочка не попадет в переделку.

– Может, врача вызвать? – не отставала та.

Андреас отрицательно мотнул головой. С обидой отметил: консервированные помидоры, за которыми лез наверх, так и не достал. Он потер виски, поднял голову. Девочка-сотрудница по-прежнему крутилась рядом, вычисляла – то ли у посетителя сердечный приступ, то ли... в любом случае, неважная реклама магазину.

– Вы не могли бы... достать, – попросил Андреас. Сотрудница мгновенно взлетела по стремянке и вернулась с банкой:

– Пожалуйста, – она заглянула Андреасу в лицо, – если честно, вы неважно выглядите. Точно не надо врача?

– Нет. Я здоров, – Андреас поторопился к выходу, насколько позволяли ватные ноги и мерзкая кисловатая тошнота. Пластиковая карта выскальзывала из мокрых от пота пальцев.

Он тяжело рухнул в машину. Из хрусткого бумажного пакета выкатилась на сидение злополучная банка помидор. Андреас уставился на багряные шары в темно-алом, словно капиллярная кровь, соке.

Потом потянулся к мобильнику.

– Жоэль? Ты... не слишком занят? Можно я заеду?

Квартира Жоэля успокаивала сама по себе. Успокаивала привычным бардаком, разбросанной одеждой, отсутствием занавесок на голых скользких окнах, застарелым запахом табака. Андреас, правда, скривился – но как раз в этом не было ничего необычного, табачную вонь он терпеть не мог всю жизнь, хуже только заскорузлые носки, печально покинутые в углу.

Сам Жоэль в затрапезных джинсах и нижней майке на голое тело тоже был родным и привычным. Андреас с порога кинулся к нему, обнял, уткнулся носом в ключицы.

И разрыдался.

– Что, черт возьми, случилось? – спросил тот, когда Андреас немного успокоился. Сунул какую-то сомнительной чистоты тряпочку. Тряпочка символизировала носовой платок. – Кто-то умер?

Дурацкий вопрос, и Жоэль прикусил язык: а вдруг правда? Нечасто спокойный до флегматичности Андре так выражает эмоции... собственно, первый раз с порога – в слезы.

– Приоткрой окно, – попросил Андреас, – душно ужасно. О боже... – он добрался до обшарпанного диванчика, словно инвалид до кресла-каталки. – Жоэль... я сам не знаю. Что-то со мной неладно.

Жоэль взъерошил пятерней блондинистые космы – довольно лохматые, поскольку владелец никуда не собирался, а привычки наводить марафет просто так не имел.

– Что такое, Андре? – подсел он.

Тот неожиданно спокойно – будто и не рыдал минуту назад, словно героиня какого-нибудь дамского сериала, – выложил все. Про постоянное недомогание (уже с месяц, Жоэль!), тошноту и одновременно тяжелый сосущий голод, головокружение чуть не до обмороков, в заключение Андреас рассказал про помидоры и канареечную девочку.

– Прости, что жалуюсь тебе. Но... я понятия не имею, чего со мной творится. Мне страшно, – сознался он.

Пока речь шла о «тунце с вареньем» и сосисках со взбитыми сливками (экая фрейдистская пища!) – Жоэль слушал с легкой ухмылкой, но последний след ее растворился.

– Андре. Ты чем-нибудь болел?

– С похмелья, – неудачно отшутился тот. Дернул плечом, – ну как обычно... грипп, простуда. Ветрянка в детстве. Ничем кроме.

«Пока», – врезалась иголочка. Андреас закусил губу, чтобы не разреветься опять. К симптомам следовало добавить перепады настроения – прямо как у этих новомодных розово-черных подростков, сколько раз Андреас пугался их странному поведению, вроде публичной истерики с попыткой суицида в метро или МакДональдсе. И сам вот...

Нет, ну резать вены он точно не собирался.

– Что это может быть? – поглядел на Жоэля кругло и жалобно.

– Не знаю, – тот встал с дивана, ходил туда-сюда, – медик я, что ли? Но наверное... ничего серьезного. Только сходи, проверься. Завтра, а лучше сегодня.

– Угу...

Жоэль подсел к нему:

– Слушай, ничего страшного. Я уверен. Какая-нибудь ерунда, – изо всех сил старался, чтобы звучало обнадеживающе. И не выдавало собственную тревогу.

Андреас мотнул головой. Провериться. Конечно, давно пора – не первый день неважно себя чувствует, но тянул, откладывал. Как многие здоровые люди он опасался врачей с их больничным запахом, иглами-капельницами и прочими близкими родственниками средневековых пыточных орудий. Он избегал даже водить дочку на прививки, малодушно предоставляя жене бороться с воплями-истериками. И объяснял вполне логично: как я могу уговаривать ее подставить ручку под «укус комарика», если сам до полусмерти этих «комариков» боюсь?

И все-таки... Жоэль прав.

– Спасибо, – Андреас сжал его ладонь.

– За что?

– За поддержку. Я боюсь дома жаловаться, ну ты понимаешь... – Андреас поморщился. Женские причитания, стада раздутых до слонов мух... увольте. Жоэль высказал то, что Андреас прекрасно понимал и сам, но не мог проговорить даже мысленно.

Вот и спасибо.

– Какие, к чертям, благодарности, – Жоэль стиснул его, чуть встряхнул. – Ты только не скисай. Проверишься, убедишься, что здоров, и вся недолга.

– Конечно, – Андреас поднялся с дивана. – Я поеду...

Жоэль смотрел куда-то по касательной, мимо уха собеседника, словно срочно заинтересовался раскиданными в творческом беспорядке штанами на стуле.

– Может, тебя довезти?

Андреаса покоробила эта заботливость.

– Жоэль, я не на смертном одре, – он вложил тонну иронии в пафосную фразу, но голос не вовремя дрогнул. Андреас быстро чмокнул Жоэля в щеку. – До свидания.

У семейства Хиртрайтеров, как у всяких благополучных обывателей среднего класса, был в том числе и семейный доктор – сухопарая, похожая на основательно побитое молью и надоедливыми птицами чучело, блондинка по имени Рита Шнайдер. Андреас побаивался и ее: церемониться фрау Шнайдер не привыкла, и возраст пациента не играл ровно никакой роли. Шесть или тридцать шесть...

– Давно у вас эти симптомы? – она чиркала что-то в карте, размашисто и малопонятно.

– Э... ну с месяц. Наверное, – Андреас втянул голову в плечи. Невольно сравнивал Риту со всякими колюще-режущими предметами. Тянуло убраться, пока цел.

– И вы обратились только теперь?

Риторический вопрос. Последовал короткий, но едкий монолог насчет «халатного отношения к здоровью». Андреас виновато улыбался, и в прямом и переносном смысле смахнул пот со лба, когда прием закончился, и его отправили на обследование.

Он с трудом вытерпел целую батарею изощренно-циничных издевательств, в том числе анализ крови из вены. В том числе на венерические заболевания! Уже от этого Андреасу хотелось возмутиться на всю больницу – за кого они вообще его, приличного человека, принимают?! По-прежнему чувствовал себя неважно, но где-то пополудни муторь и головокружение миновали, обследование – тоже; после солидного ленча жизнь вновь показалась не просто терпимой, а даже замечательной штукой. А вся эта затея с врачами... ну ладно, все равно время от времени даже абсолютно здоровому человеку надо проверяться. Не зря же он платит 50 евро страховки ежемесячно.

Он пропустил репетицию – все тот же уважительный повод якобы нездоровья, заехал домой за женой и дочерью, чтобы сходить всем вместе в парк развлечений. Радостного визга хватило бы на десяток шестилеток, думал Андреас, со слегка глуповатой улыбкой счастливого папаши наблюдая за малышкой. Та облазила все батуты, карусели и даже постреляла в тире.

Они с женой тоже прокатились на паре аттракционов, правда, Андреас снова ощутил противный комок у горла. И – утомление. Вообще быстро уставал в последнее время.

Нетнетнет, сомнойвсевпорядке, – твердил он, порой почти вслух, твердил, будто мантру.

Завтра зайдет за результатами и... да, просто убедится в этом.

...От выражения лица фрау Шнайдер Андреасу захотелось сбежать. Трусливо забиться под кровать, закрыть уши и глаза, завернуться в одеяло, запереть за засов двери.

Недоумение? Страх?

Изморозь ползла по позвоночнику, словно вмонтировали мини-морозильник. Андреас без приглашения плюхнулся на стул.

– Доктор... что-то плохое? – хрипло выговорил он.

У нее глаза белые, подумал Андреас, голубые и белые, как подтухшее яйцо.

– Сложно сказать, – фрау Шнайдер выговорила не сразу, и каждая секунда паузы вбивала гвоздь под ноготь Андреаса, – как бы вам... объяснить. Видимо, какое-то гормональное нарушение. Но...

Она запнулась, вновь уткнувшись в бумаги. Складывала и перебирала, словно гадалка – карты Таро.

– У вас в крови обнаружен хорионический гонадотропин.

– Это чего, болезнь такая? – окончательно перепугался незнакомых слов Андреас.

– Не совсем. ХГЧ... вполне обычный гормон. Но дело в том, что он выделяется исключительно при беременности.

Андреас снял очки, протер идеально чистые стекла.

– То есть, вы хотите сказать – гормональное нарушение с этими... беременными гормонами? – он вертел в пальцах тонкую металлическую дужку, поскреб затылок; не больно-то эстетичный жест, но Андреас менее всего заботился об эстетике, – чего значит-то? Надеюсь, мне не грозит... кхм... – он покраснел, – ну, импотенция или...

– Видите ли, – фрау Шнайдер рассматривала исчерканные бумаги, точно надеялась обнаружить среди них карту с пиратским кладом; внезапно выражение лица ее сползло к почти ужасу. Андреас подумал, что она похожа на Ангелу Меркель. Которой доложили, мол, Саудовская Аравия на пару с Китаем объявили Германии ядерную войну.

– Что там? – простонал он.

– Я... не могу этого понять, – женщина сохраняла видимость самообладания, но порезала краем листа палец, и на лакированный белый стол упала яркая капля. – Знаете... такое ощущение, что ваши анализы перепутали. Да, просто перепутали.

– С кем?

– С женщиной, – еще капля крови, Андреас следил за ними, загипнотизированный. Кровь похожа на томатный сок, – с беременной женщиной. Абсолютно здоровой беременной женщиной. Но... вот результаты УЗИ, обнаружено что-то вроде доброкачественной опухоли в брюшной полости, – она вскинула взгляд на Андреаса. Она была похожа на слепую. – Да, я понимаю, этого не может быть, потому что не может быть никогда. Но – по всем данным, вы беременны.

Андреас сидел неподвижно с пару минут. Затем рассмеялся. Немного надрывно – можно простить, черт возьми, он действительно перепугался, и уж точно не намерен верить (и платить, да, пятьдесят евро страховки плюс дополнительные расходы) в подобную чушь.

– Рита, – он редко обращался к доктору по имени, – Не самая удачная шутка. Пожалуйста... – рот наполнился слюной, Андреас проглотил ее, – скажите правду.

Фрау Шнайдер молчала. «Результаты» – целая стопка бумажек вились в ее пальцах, словно играла она на экзотическом музыкальном инструменте. Андреас опять рассмеялся.

– Я не могу ничего более вам сказать. Только выписать направление на более... тщательное обследование.

– Да идите вы к черту! – Андреас вскочил, оттолкнул стул. Тот с грохотом повалился, увлекая за собой толстую картонную папку со стола. – Беременность! Если вы не заметили – я мужчина! Может, не мачо и не двухметровый качок... Но розыгрыш – отвратительный, я подам на вас в суд, я...

Он чувствовал, как клокочет в грудной клетке горячее и едкое, вот только истерики не хватало. Андреас остановился. Разжал кулаки.

– Понятия не имею, зачем вам это, – проговорил он спокойнее, бешенство рассеялось быстрее, чем сигаретный дым под вытяжкой. – Да и знать не желаю. Я могу забрать свои...результаты?

Доктор отсутствующе протянула Андреасу стопку бумаги.

– Скажите спасибо, что я неконфликтный человек, – через плечо бросил он, – иначе подал бы на вас в суд. За чересчур дурацкие шутки.

Разумеется, Андреас зашвырнул бумажки куда-то в письменный стол. Собирался и вовсе в помойное ведро – там им место, но почему-то в последний момент сохранил. На память – и Жоэлю можно показать, пускай поржет над «достижениями» современной медицины. Беременные мужики... ишь, чего выдумали!

Жоэль покрутил у виска. И еще недели две подкалывал Андреаса за каждой совместной (в обеденный перерыв между репетициями) трапезой с непременными солено-острыми блюдами или при жалобах на дурноту; спрашивал – как давно у него задержка и кого он желает, мальчика или девочку. Андреас поначалу злился, потом обижался, но в результате – смеялся сам. Инцидент сделался их «фирменным» поводом для веселья. Семье Андреас ничего об «обследовании», тем более – результатах не говорил. «Слоновых мух» он по-прежнему боялся.

К тому же чувствовал себя получше.

Правда, по-прежнему страдал от жары – но в этом году она выдалась исключительная, аж покрышки липли к асфальту, чудился запах горелой резины, и висела в воздухе рябь раскаленного воздуха. Жара вынуждала выжимать максимум из кондиционера в машине, но и не только она – Андреас и прежде не особенно обожал долгие пешие прогулки, а в последнее время уставал от пары сотен метров. Побаливали голени, спина и где-то в районе поясницы.

Но в целом, вроде наладилось. «Авитаминоз» постепенно рассасывался к середине лета. Жоэль, правда, все не унимался, выясняя, кого хочет Андреасова дочка – братика или сестричку.

– Да сколько можно уже? – как-то сказал несчастный объект шуточек. Он успел триста раз пожалеть, что рассказал про забавную врачебную ошибку. Они смотрели по дивиди «Чужих». Андреас кривился от наиболее смачных сцен, Жоэль иронично комментировал, но фильм закончился, и он не придумал ничего новее, как оседлать и без того взмыленного конька. Клячу, вернее.

– Но ты правда выглядишь беременным, – Жоэль легонько ткнул указательным пальцем в живот Андреаса. Тот попытался втянуть солидное брюшко, выдохнул.

– Угу. Ты еще скажи, чтобы я сел на диету, – мрачно ответил он, – честное слово, меня дома с этим достали. Я не понимаю эту женщину – как будто она выходила замуж за мастера спорта по гимнастике! – он притянул к себе половинку остывшей уже пиццы, справедливо решил: раз Жоэль больше не хочет – осилит ее сам.

– Но раньше ты был... гм... стройнее, – заметил Жоэль. – До того, как...

– Отстань, – Андреас возвел очи горе, – правда, не смешно уже, – и, точно устав от роли вечной жертвы, ехидно добавил, – Или тебе не терпится стать папочкой? Тогда женись.

– Ни за что. Мне моя свобода дороже. По крайней мере, ты не ищешь следов помады на рубашке.

И в ту ночь Андреас почувствовал. Он спал крепко, но проснулся резко и целиком, будто от выстрела под ухом. Темнота стлалась по комнате, густая и плотная, словно наваристая каша. И тихо – так бывает лишь в спальных районах городов, в собственных домах вдали от трафика и выхлопных газов.

В полусне ему явились неаппетитные сценки из фильма. Чужое... чужое внутри, пожирает тебя, а потом разрывает грудную клетку и живот, словно прорывая кокон.

Он резко сел на кровати. Приложил ладонь к животу.

«Эй, что за бред. Если мужик выглядит «на пятом месяце» – ему просто следует есть поменьше. Как раз мой случай», – попытался успокоиться.

Под пальцами дрогнуло. Точно выросло и билось второе сердце, ударялось о ребра, печень и еще какие-нибудь внутренности.

Чужой.

Теперь колотилось сердце и екало... другое. Андреасу стало холодно, несмотря на духоту.

Нетнетнет... это невозможно... паразитов у него не нашли, ничего кроме...

ХГЧ. Анализов «здоровой беременной женщины».

О, дьявол.

«Я должен уснуть», – уговаривал себя Андреас, – «это всего-навсего дурной сон...причем с самого начала».

С какого начала?

Капля крови.

Витраж и розовые глаза младенца.

«Если расколотить стекло и внедрить осколок в любое живое существо, оно «выносит» и родит сверхчеловека», – припомнил Андреас. И едва не заорал на себя: докатился, верит в средневековые бредни.

«Тоже, дева Мария с непорочным зачатием отыскалась», – шипел он полувслух, одними губами, чтобы не перебудить дом. Внутри по-прежнему дергалось. Царапалось?

...прорвет плоть и обретет свободу...

Чужой.

Андреас выскользнул из спальни. Добрался до ванны, сунул голову под холодную воду.

Бред. Горячечный бред... и все...

«Внедрить осколок»...

Любое. Выносит и...

– Прекрати! – простонал он неизвестно кому. Встряхнулся, словно мокрая собака. – Прекратите, это... невозможно!

«Чужой» внутри вновь задергался, словно реагируя на протест, заколотился, Андреасу чудились железные когти и мелкие зубы детеныша-вампира. У него будет синяя кожа и розовые глаза, подумал Андреас, и наверное оно убьет меня, когда родится.

Андреас скорчился на полу. Хуже чем боль – боль можно объяснить, это – нет.

«Чужой» притих лишь часа через полтора. Андреас выбрался из ванны, согнувшись, будто раненный ножом под ребра. За окном светало.

Он подошел к телефону. Пластик трубки скользнул в мокрой ладони.

...кому он мог звонить? Без вариантов.

– Мне нужна твоя помощь, Жоэль.

Андреас не верил в сказки про вечную любовь и "жили они долго и счастливо", зато умел доверять – и для него то было важнее мифического "высокого чувства". Жоэлю он доверял, пожалуй, более других.

Не зря.

Веселье и подколы иссякли, словно пустынный источник, когда Жоэль сообразил: все серьезно.

Он успокаивал Андреаса, гладил предплечья, обнимал, бессвязно шептал нечто маловразумительное.

"Андре безумен? Нервный срыв, как там это кличут?"

– Внутри... оно там. Бьется. Розовые глаза... оно разрывает... Изнутри, понимаешь?

Жоэль кивал. Отстраненно – сам соображал, что теперь делать, не в психбольницу же его отправлять.

– Жоэль... Давай съездим к той церкви. Там все началось. Я должен разобраться.

С психами лучше не спорить.

– Окей. Сегодня поедем. Отдохни пока, – Жоэль надеялся, глюк куда-нибудь рассосется... Черт, Андре всегда был крайне адекватным человеком. И ничего изменяющего сознание, вроде не принимал. На таблетки-алкоголь-веселую травку не свалишь.

Измотанный Андреас прикорнул на неубранной кровати. Не раздеваясь. Жоэль побродил вокруг, долго курил на кухне.

Заедем в церковь. Да. А потом... Ну, к психологу можно. Пусть разбирается, чего беднягу клинит-то...

Жоэль винил себя. Дурацкий розыгрыш затянулся, а он еще и подначивал. Доигрался.

– Твою мать! – вслух выругался Жоэль. – Шизы вот не хватало. Нормальный вроде ж, что табуретка!

Раздавил окурок в пепельнице, приоткрыл окно. Потом лег рядом с Андреасом, прижался к нему. Тот пробормотал сквозь сон невнятно и жалобно. Жоэля продернуло, будто ударом кнута – жалостью, тревогой, чужой болью.

"Ничего, выкарабкаешься. Ты крепче, чем кажешься".

К полудню добрались до злополучной церквушки. Собственно, от Жоэля и пешком недалеко, но Андреас проспал почти до десяти, а потом сочинял по телефону пространную историю, какого черта сбежал из дома в пять утра.

Но держался спокойно. Относительно.

Церковь стояла в глубине парка, острое колючее сооружение, даже сейчас, летом – холодное, словно замок злой ведьмы. Андреасу оно чудилось похожим на выпростанный из земли гнилой палец зомби-гиганта. Хорошо бы это... существо не вылезло целиком.

На входе висела табличка: «Извините, идет ремонт».

– Реставрируют стекло, – прокомментировал Жоэль.

– Так долго? В марте аж ударило молнией.

– Ну да, но восстановить древний витраж – это тебе не пластиковые поставить.

Андреас мялся у порога. Воспитание не позволяло вломиться туда, где знак «кирпич» и надпись «вход воспрещен». Жоэль поднялся по темным каменным ступенькам – словно рыцарь, что явился сражаться с драконом, – толкнул дверь.

Открыто.

– Заходи.

– Но...

– Заходи, я сказал.

Внутри пахло старым свечным воском, пылью и камнем – затхлый, глухой запах. Каменная прохлада ассоциировалась с подземельями и темницами. Вместо печально знаменитого уже витража зияло выколотой глазницей черное пятно.

Андреас медленно прошел к тому месту, где стоял в тот день. Вот тут. Пел, и... и немного боялся этого места, сразу почуял неладное. Теперь древняя церковь сухо молчала. Жоэль тоже.

И конечно, по всем законам жанра, из-за угла прошаркал старикашка-смотритель.

– Что вам здесь надо? – он не удосужился поприветствовать гостей. Несмотря на лето, был одет в твидовый костюм, плотный с жестким воротником, который не давал согнуться шее. Тогда он казался Андреасу обычным старым болтуном, теперь – мистичнее Харона. Превратись дед в нетопыря – Андреас пожал бы плечами. Почему нет?

– Вы знаете, – он в упор уставился на старика.

– Нет. И не хочу. Читать умеете – вход посторонним воспрещен!

Ложь точилась из глаз, рта и уродливых зеленых пуговиц. Андреас едва не схватил старика за шиворот.

– Вы знаете, черт побери! – богохульство взорвалось гулко, отлетело от стен. – Что случилось... тогда? Этот проклятый осколок попал в меня, и теперь...

«Внутри – Чужой», – едва не договорил он.

– Вы ведь не из тех, кто верит в легенды, – усмехнулся смотритель, – вы – типичный обыватель, живая карикатура на тупых сытых бюргеров, и не пытайтесь оправдаться вашим голосом – вынужден признать, недурным, и прочим высоким искусством. Вы не более католик, чем какой-нибудь обдолбанный юнец на новомодных танцульках.

– Эй, поаккуратнее, – выступил Жоэль.

Старик переключился на него:

– Поаккуратнее? Или? Вы ударите меня?

Жоэль смерил взглядом хилое тщедушное тельце. Если б не церковь – плюнул.

– Вот еще.

«Руки марать».

Андреас изучал пол, словно надеялся узреть ответ на все вопросы в витье каменной плитки.

– Вы правы, – сказал он. – Обыватель. Не истинный верующий. Но...

Приложил руку ниже диафрагмы.

– Вы ведь знаете, что со мной. Пожалуйста. Помогите.

Старик хмыкнул. Изучал Андреаса, будто гуру – юного ученика, достоин или нет сакральных познаний?

– Пойдемте в библиотеку, – проворчал он. – Оба.