3.

Всему в этой жизни рано или поздно приходит конец. Сомнениям, терзаниям, ожиданию, счастью. Такова она, жизнь – то сука, то баба, дающая за так. Иногда она умудряется показать обе эти рожи одновременно. И вот тогда наступает полный «плезир».

Я держу в руках долгожданный пакет. Пёстрый, картонный, с эмблемой службы доставки и кучей наклеек-пометок. Держу с опаской и радостью. Как гранату, подвешенную на растяжке.

Вижу имя отправителя – и понимаю, что может там находиться. Иначе Жан-Кристоф не стал бы тратиться на бандероль, отписался бы электронной почтой.

Конверт я вскрываю в ближайшем кафе. Внутри, как и ожидалось – документы, кредитка на моё новое имя и короткая записка.

«Здорово, приятель!

Как видишь, я человек слова и хороший агент. Мне удалось найти тебе достойного работодателя. Возможно, ему пригодятся таланты друга, о котором ты упоминал. Приезжай как можно скорее, об остальном позабочусь я.

До встречи в Марселе. Жан-Кристоф».

Я рассовываю документы по карманам, кредитку убираю в бумажник. Недолго подумав, сжигаю записку в дешёвой пепельнице. Конверт бы тоже хорошо сжечь... Хорошо, но нереально. И я сдираю яркие наклейки с мелованного картона.

Как будто кого-то может заинтересовать выброшенный мной пакет!

Сажусь в маршрутку, автоматически включаю плеер с любимыми «Депешами». Режим случайного выбора. Вслушиваюсь в тягучую, плотно ритмованную мелодию «It’s No Good».

В десятку. Мне действительно дерьмово.

Ну не рассчитывал я на успех! Всё было случайностью – встреча с Жаном-Кристофом, демонстрация моих «талантов», мимоходом сделанное предложение...

«Ты чертовски хорош, русский, – сказал он тогда. – Не надоело продавать жизнь за гроши?»

«Ты можешь предложить больше?», – усмехнулся я.

«Я – нет. Но я знаю людей, которые оценят тебя по достоинству».

«Кто они? Мафия?».

«Фу, какая глупость, – замахал он руками. – Частные армии содержат не только криминальные боссы. Всё вполне легально, поверь. Просто в Европе всё меньше парней, готовых рисковать шкурой, пусть даже за хорошие деньги. Так как, замолвить словечко?»

«А почему бы и нет?», – подумал я тогда и согласился. Француз записал моё имя, адрес, номер мобильника. И посоветовал запастись терпением: скоро такие дела не делаются. Я только кивнул, понимая, что это – выстрел в пустоту.

И вот на тебе.

Пустота, оказывается, может отвечать.

Я смотрю на плывущие мимо дома и понимаю: в этой стране меня почти ничего не держит. У меня нет ни друзей, ни семьи... Если не считать семьёй мать и Влада.

Реакция матери мне, по большому счёту, безразлична. Она так долго твердила, что хочет умереть там, где родилась – ещё не зная о моём знакомстве с французом и его предложении – что я считаю ответ известным заранее. Переезжать куда-то под старость лет, пусть даже в Европу – да никогда в жизни!

Остаётся Влад.

Какую-то часть меня эти отношения не устраивают – и я безумно радуюсь скорому отъезду. Не видеть, не слышать, не чувствовать. Отгородиться расстоянием, комплексами, предрассудками... да чем угодно, лишь бы не запускать пальцы в эти волосы, не пить это дыхание, не ласкать эту кожу.

Но это – только часть меня, к тому же не самая большая.

Для остального меня уехать – значит умереть. Уснуть. Отключиться. Превратиться в холодного, расчётливого сукиного сына.

«Возможно, ему пригодятся таланты друга...», – вспоминаю я записку Жана-Кристофа. Ещё бы не пригодились. Двадцать первый век на дворе, Филип Дик и Брюс Стерлинг отдыхают.

И ещё – мне надоело спать, Влад.

Я требую водителя остановить «Газель». Тот недовольно ворчит, но прижимает маршрутку к обочине. Выскакиваю и иду пешком. По дороге к дому Влада захожу в магазин и покупаю французское вино.

В конце концов, сегодня праздник.

Только погода совсем не праздничная. Солнце то и дело прячется за наползающие тучи, холодный ветер забирается под ветровку, поднимая волосы на теле. Окна закрыты, на улицу не пробивается ни единого звука.

На лестничной площадке – тишина.

– Чего растрезвонился? – выглядывает соседка. Массивная тётка в дверной проём шириной, с бигудями в волосах и мордой ящиком. – Нет его. Ушёл.

Мне хочется разбить бутылку об эту рожу.

– Куда?

– А я знаю? Ушёл и всё...

«А ты кто? Секретарша грёбаная?», – хочется крикнуть мне.

– ... на работу вроде.

Мне удаётся держать себя в руках. Чёрт возьми, я же не в командировке!

– Штопор есть?

Тётка освобождает проход. И снова загораживает его через минуту:

– Водку надо пить, а не штопоры спрашивать!

Я уже собираюсь повернуться и уйти, но вдруг вспоминаю, что в последнюю нашу встречу Влад отдал мне ключи. «Вдруг ты захочешь стать моим домработником, чистюля», – сказал он. Вспоминаю его наглую ухмылку, морщусь – иногда он бывает просто невыносим – сую руку в карман куртки. Ключи, ледяные на ощупь, обжигают меня. Спускаюсь, не желая усиливать подозрения соседки.

Я пью вино прямо из горлышка, сидя на скамейке в соседнем дворе, недалеко от дома Влада. Пью за Жана-Кристофа, за себя, за Влада...

Дейв Гэхан поёт что-то про высокую любовь, но я не воспринимаю слов. Я слушаю музыку и грежу наяву. Зелёными паскудными глазами. Которые раздевают меня.

Кровь приливает к низу живота. Джинсы, конечно, не трещат, но заметно топорщатся. Влад погасил бы этот пожар одним долгим поцелуем.

Я хочу, чтобы он оказался рядом.

Я хочу забыть о нём навсегда.

Я разрываюсь пополам.

Несогласие с самим собой – вот что такое настоящий ад.

Я грешник, и ад следует за мной.

Влад, ну где тебя носит? Ты мне сейчас так нужен! Хочу забыться тобой.

Забыться – чтобы возненавидеть потом с удвоенной силой. Не тебя – себя. За слабоволие, за то, что поддался желанию.

Если ты ходишь рядом, Влад – не приближайся ко мне. Сделать из бутылки «розу» – дело одной секунды. И я не уверен, что в последний момент смогу удержать руку. Зато уверен, что не переживу тебя надолго.

Что там сейчас в плеере?

Правильно, «Strangelove».

«You take my pane, I’ve give it to you, again and again...»

Я даю тебе только боль, Влад. Снова и снова. И пусть ты говоришь, что без меня тебе ещё хуже... Я тебе не верю.

Пустая бутылка летит в кусты.

Решено.

Я уезжаю.

Один.

***

Шефиня буравит меня тяжёлым взглядом. Такой себе, бурильный завод. Да, столько бурят нам точно не одолеть.

– Что это значит, Владимир? – шипит она и тыкает в меня наманикюренным пальчиком. – Что вы себе позволяете?

Я позволяю себе смертный грех по нынешним временам – нарушение корпоративной этики.

– Алевтина Петровна, а чем вас не устраивает мой килт? Может, клетка не того размера? Или вы предпочитаете цвета другого клана?

Алевтина, женщина лет пятидесяти в самом разгаре климакса, обмахивается газетой «Правда».

У нас дьявол носит «Правду».

– Килт в нашем банке неуместен, – холодно говорит она. – Вы это прекрасно знаете, Владимир. В Горца будете играть в другом месте.

Уголок её идеально накрашенной губы нервно дёргается.

– Алевтина Петровна, как там с моим заявлением по собственному? Вы его подписали?

Конечно, у неё нет никакого желания увольнять ведущего программиста, на плечах которого лежит половина технической деятельности банка. Но я не обязан тащить этот горб, получая за свою работу копейки, и при этом ещё соблюдая долбанную корпоративную этику. Я всегда найду себе работу, это уж и к бабке не ходи. В крайнем случае, опять подработаю стриптизёром. Так что дорогая и любимая Алевтина Петровна давайте уже распрощаемся, наконец.

– Вы же знаете, что мы не можем сейчас вас отпустить... – заводит она старую волынку – вот кому надо быть шотландским горцем, так это ей.

– Алевтина Петровна, завтра я приду в женском платье, – обещаю ей. – Только вы мне скажите, как вы больше любите – в цветочек или в горошек?

– Хватит! – она хлопает холёной ладонью по столу. – Вы взрослый человек, Владимир, а ведёте себя как... как...

Она краснеет от гнева.

– Как кто?

– Убирайтесь с глаз моих. Заявление позже заберёте у секретаря, вам сообщат.

Я картинно кланяюсь.

– Спасибо, ваша милость не знает границ.

– Проваливайте, шут гороховый.

Я подхожу к двери, намереваясь выйти из кабинета, как слышу раздражённый шёпот в спину.

– Мало тебя били.

Ну да. Следы Роминой «страсти» ещё не сошли с моего лица и тела. Знатно он меня отделал тогда. Не сомневаюсь, что мог бы и убить. И, наверное, это была бы лучшая смерть из возможных.

– Алевтина Петровна, – оборачиваюсь к ней. – Это знаки любви, а не ненависти.

– Мне не интересны подробности ваших голубых похождений. Вон.

Ещё как тебе интересно, сука! Уж мне ли не знать все твои секретные файлы, которые ты якобы надёжно спрятала. От меня ничего не спрячешь. Ты собираешь досье на всех своих сотрудников – кто с кем ел, пил и спал. Не знаю, используешь ли ты их для каких-то других целей, кроме вуайеристических, но факт в твоей биографии, согласись, позорный.

Хмыкаю. Я знаю, что мне делать. И следов никто не найдёт.

Я представил лицо шефини, которая полезет в свой компьютер добавить в файлы очередное свидетельство грехопадения какого-нибудь менеджера среднего звена, и вдруг обнаружит, что все свидетельства куда-то делись. Наверное, забрали наверх, для Страшного суда.

Мне хочется сплясать от этой мысли. Может быть, даже джигу.

Переписав и стерев все важные файлы и логи, я с лёгкой душой выключаю машину. Скидываю небрежно вещи со своего стола в сумку. И только Ромкину фотографию аккуратно кладу в отдельный карман.

Долгие проводы – лишние слёзы.

Но я тепло прощаюсь и с теми, кто мне здесь нравился, и с теми, к кому был равнодушен.

Отходной, ребята, не будет.

Всем удачи.

Я иду по вечернему городу, не обращая внимания на удивлённые взгляды, насмешки и откровенную похоть. Я, конечно, фиксирую всё это отдалённым уголком сознания, но людское любопытство протекает мимо. Вдыхаю запах приближающейся осени – сырость, прель и горький дым.

Запах дыма у меня теперь всегда ассоциируется с Романом. Не знаю, почему. Может, потому что война тоже имеет запах дыма со сладковатым привкусом человеческой крови.

Если бы я мог.

Если бы я мог – я стал бы твоей бронёй, любимый.

Такой бронёй, которая защитит от любой пули.

Но любовь, какой бы сильной она ни была, пока не знает подобного волшебства. И я вынужден надеяться только на твою магию, Ведьмак. Надеяться и бояться до нервной дрожи.

Проклятое «а если» застряло занозой в моём сознании.

Расскажи мне о смерти,
мой маленький принц,
или будем молчать
всю ночь до утра...
Слушая проколотых
бабочек крик,
или глядя с тоской
мертвым птицам в глаза...

Эта песня «Flёur» навязчиво крутится в моей голове, с тех пор, как я её услышал.

Расскажи мне о смерти, мой маленький принц.

Расскажи мне о смерти. Только не о своей.

У меня дома гость. Кто-то совсем недавно здесь курил жуткие сигареты, которые могут пробрать до печёнок. Это может быть только один человек.

Унимая враз забившееся сердце, захожу в квартиру, говорю:

– Привет, Ведьмак.

В ответ – тишина.

В комнате по-вечернему сумрачно. Я улавливаю слабый запах спиртного, различаю смутный силуэт у окна. Хочу зажечь свет, но Рома останавливает меня:

– Не надо.

Бросаю сумку на пол, подхожу к нему, утыкаюсь лицом в шею сзади. Он вздрагивает.

– Ну и по какому поводу праздник?

Я хочу обнять его, но он отстраняет мои руки. Вежливо и настойчиво.

– Рома, что случилось?

Он поворачивается ко мне. В сумерках его лицо кажется призрачным. Только блестят серые глаза. Тоже мне, тень отца Гамлета.

– Ничего особенного. У тебя как? Что-то ты поздновато...

– Да вот наконец-то дали вольную. Теперь я свободный гражданин Рима.

Гражданин Ромы. Подданный Ромы.

Он смотрит на меня как-то странно.

Чёрт, в последнее время я не могу уловить всех нюансов его поведения. А мне иногда так хочется забраться в его мозг, знать все его мысли, знать чувства, знать радости и печали, иногда я ловлю себя на мысли, что даже хочу стать Ведьмаком.

– А я, кажется, добровольно попал в рабство.

Что-то внутри меня начинает дрожать.

– Как это?

Он криво усмехается.

– Я уезжаю, Влад. Завербовался тут на одну работку.

– Какую ещё работку? – тупо переспрашиваю я.

– Неважно.

Ведьмак внезапно притягивает меня к себе, прижимает так, что кости трещат. Он никогда не умел соизмерять нежность и силу.

– Рома, – сдавленно говорю. – Куда ты опять вляпался?

– Я уезжаю, Влад, – повторяет он. – Не знаю, надолго или нет. Возможно, навсегда.

Он проводит ладонью по моему бедру и тут же отдёргивает руку, будто обжёгшись.

– Ты что, в юбке?!

– Это килт.

Он вдруг начинает хохотать, и мне не нравится его смех. Ведьмак никогда так не смеялся – напряжённо, почти истерически. Пьяный смех человека на грани нервного срыва.

– Килт... – почти всхлипывает Ведьмак. – Господи, Влад, я никогда в своей жизни не встречал таких чудаков на букву М. Ты что, Дунканом Маклаудом заделался? Выебнуться захотел?

– Ну тебе же можно Ведьмаком?

Он резко обрывает смех и, обхватив мой затылок, нетерпеливо присасывается к моим губам. Да, квасил он много и долго. В паху разливается сладкая истома, член набухает, но я сейчас не настроен на любовные утехи. Я отталкиваю его язык своим, но только сильнее его раззадориваю, упираюсь ладонями в железобетонную грудь.

Навсегда, – пульсирует в моём мозге кошмарное слово.

Навсегда.

«Я уезжаю навсегда».

Наконец, я высвобождаюсь из его объятий.

– Что значит – навсегда, Рома?

– Ты мне ещё истерику закати, как баба, – он холодно и совсем трезво смотрит на меня. – Я не знаю. Но тебе придётся это пережить.

– А тебе?

– Ну, это ты же меня любишь. Тебе будет труднее.

Это похоже на пощёчину.

Я не верю тебе, Ведьмак. Ни единому твоему слову. Потому что если бы...

Ничего бы не было, Ведьмак. Я тебя знаю.

– Хорошо, – смиренно соглашаюсь я. – Хорошо, я тебя люблю, ты меня нет. Но скажи ради всего святого, Рома, куда ты уезжаешь? Что за работа?

– С каких пор ты стал почитать святое, педик?

И это я тоже проглатываю. Требовательно смотрю на него.

Ждите ответа.

Наконец, Ведьмак сдаётся:

– Во Францию. Больше тебе знать не положено.

Франция... Беспокойное селение в горах или спокойная сытая Франция – разницы никакой, если и там, и там ты рискуешь поймать пулю. Если и там, и там я не смогу быть рядом.

– Я поеду с тобой.

– Нет, – отрезает он. – Вот уж кого мне там не хватало, так это тебя.

– Поверь, я тебя не напрягу. Я даже согласен встречаться раз в неделю, раз в месяц, чёрт тебя подери, но только быть рядом.

В моём голосе появляются умоляющие нотки, но мне похрену. Если он попросит меня поползать перед ним на коленях – я поползаю. Наступлю на горло собственной гордыне, не переломлюсь.

Ведьмак хмурится, будто над чем-то размышляя.

– Нет, – говорит он. – Прекращаем этот наш голубой огонёк.

Он отталкивает меня и идёт к входной двери. Оборачивается, на скулах играют желваки.

– Мне с тобой было хорошо, Влад. Спасибо.

И я понимаю, что не смогу его удержать. Если я применю силу, выйдет только хуже. Выйдет совсем плохо. Я потеряю его окончательно.

– Рома, я люблю тебя.

Нет ничего более бесполезного, чем слова, повторённые миллион раз на разные лады, залапанные миллионами языков, опошленные миллионами бездарных творений.

Нет ничего более бесполезного, чем слова.

Если бы ты мог, если бы ты только мог, мой маленький принц.

Расскажи мне о войне, что творится в наших душах.

– Ведьмак... – мой голос дрожит.

Рома вскидывает голову.

– Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя на прощание?

Я подавленно молчу.

– Прощай, Влад.

Хлопок входной двери похож на выстрел.

4.

Мы познакомились на курсах французского языка.

Я хотел освежить знания, он – пополнить. Всё произошло чертовски банально. Тогда у меня бурно развивался роман с Алей, но когда я увидел Ромку – увидел, как он входит в аудиторию, небрежно бросая сумку на скамейку, увидел его стальные, вечно настороженные, глаза, увидел его тело, чью безупречность не смогла испортить даже мешковатая камуфляжная форма – меня потащило, понесло, поволокло к нему. В буквальном смысле этого слова. Я даже сам не успел понять, как со мной стряслась такая напасть. В моей жизни случались парни, но большим, чем часть моих развлечений и потребностей, они не были.

Ведьмак стал исключением.

Ведьмак стал светом в моей, в общем-то, далеко не праведной жизни.

Я подошёл к нему и попросил прикурить, страшась только одного – как бы у меня не затряслись руки от волнения и вожделения. Но долгие годы тренировок по контролю над эмоциями, которые я всегда плохо умел сдерживать, принесли свои плоды.

Мы разговорились. Типичный трёп о бабах, машинах, ценах на бензин, политике и прочем.

Есть у меня полезная черта – я умею входить в доверие к людям. Вернее, я вызываю у них доверие и дело вовсе не в моей смазливой морде. Как-то оно само так получается – раз – и мы уже друзья. И со мной, едва знакомым человеком, уже делятся такими подробностями, которые мне, в общем-то, знать совсем необязательно.

Рома был не таким. Да, он проникся ко мне доверием, но доверяться особо не стал. После занятий на курсах мы вместе шатались по какие-нибудь барам, выпивали и трепались на всё те же вечные темы «за жизнь». Но Рома по-прежнему оставался для меня тайной за семью печатями. Он не спешил, как многие, выворачивать душу наизнанку. Он был откровенен со мной, но до определённой черты. Я знал, что он спецназовец, что часто бывает в командировках в «горячих точках», что живёт где-то в пригороде. И ещё – читает и перечитывает книги Анджея Сапковского о Ведьмаке. Даже себя иногда так величает.

Поскольку я вёл и веду откровенно распиздяйскую богемную жизнь, общение с таким человеком стало для меня сродни открытию. И я всё больше и больше влюблялся в Рому, даже не пытаясь сопротивляться этому чувству, поддавшись всей его полноте. Но так как он, похоже, нелестно относился к геям, мне приходилось держать себя в ежовых рукавицах. Я даже не думал, что подобный тотальный контроль над чувствами может быть таким болезненным и сладким одновременно. Всё шло гладко до определённого момента. И такого же банального, как наша встреча.

Однажды мы надрались по поводу некоего праздника. Удивительно, но я даже не помню – какого. Потому что с приходом Ромы в мою жизнь, каждый день превращался в сплошной праздник.

Я еле держался на ногах и готов был рухнуть здесь же, бахнувшись лбом в стойку. Рома сначала долго матерился, а потом, взвалив меня на плечи, потащил ко мне домой. Он тоже был пьян в стельку, но ещё мог передвигаться и ориентироваться в пространстве. С трудом мы добрались до места, попутно оглашая окрестности матерной перебранкой, доползли до квартиры, и вместе свалились прямо на пол. Роман наконец перестал материться и, кажется, заснул.

А у меня хмель вдруг начал стремительно выветриваться из головы, потому что пьяный Ведьмак лежал близко, слишком близко, и его рука была на моём животе. Наверное, гормональный хмель оказался сильнее алкогольного. Его рука жгла меня, невыносимо давила, будто на живот бросили раскалённую металлическую трубу. Моё дыхание сбилось, а член стоял так крепко, что я не знал, куда мне деться. Я осторожно сбросил Ромину руку с живота на пол.

– Ты чё, козёл, пихаешься, – пьяно пробормотал он.

Я повернул к нему голову. Рома не спал и мрачно смотрел на меня. Тогда я наклонился и, к своему ужасу, поцеловал его. И к своему же ужасу и счастью почувствовал, что он отвечает. Но радость моя продлилась жалкие секунды. Ведьмак резко оттолкнул меня, вскочил на ноги. Я думал, он меня сейчас ударит. Но он просто молча стоял, потом холодно, совсем протрезвев, сказал:

– Ты пидор, Влад. Я всегда это подозревал.

Я уселся на пол – голова закружилась, алкоголь ещё резвился в моей крови.

– Ммм... – пробормотал я заплетающимся языком. – Я не пидор... Но иногда я сплю с мужчинами... Честно тебе признаюсь...

Ведьмак выругался. Такого длинного и замысловатого ругательства, перемежаемого незнакомыми мне гортанными словами, я ещё не слышал. Хотя за свою жизнь навидался и наслушался всякого. Потом он пододвинул стул; усевшись на него, оперся руками о колени и склонился надо мной.

– Что тебе от меня надо? – спросил он.

Я внезапно почувствовал себя пленным на допросе. Только не хватало ослепляющей лампы, хотя глаза Ведьмака – расплавленная сталь – жгли хуже всякой лампы.

– Сршенно ничего, – ответил я и, набравшись смелости, добавил. – Просто ты мне нравишься. Очень.

Он снова выматерился. По части мата ему не было равных.

– Запомни, – сказал тогда Рома. – Я не пидор. И если я к тебе хорошо отношусь, то это ещё ничего не значит.

– Я понял, – ведь я и, правда, уже давно всё понял о нём, только лелеял бесплодные надежды. – Не переживай... я не буду к тебе приставать. До сих пор мне это удавалось.

– Вот и отлично.

После этих слов он ушёл, заставив меня заплакать пьяными и отчаянными слезами, за которые я себя потом ненавидел. Я вообще ненавижу в себе любое проявление слабости, и почему-то только любви позволяю отдаваться целиком.

Я думал, он больше не позвонит – свои координаты Ведьмак мне не оставлял. Поэтому я надеялся встретиться на курсах. Но он больше не появлялся там.

Дней через пять, когда я совсем впал в депрессию, Рома позвонил сам, отбрехался срочной занятостью, и мы, как ни в чём не бывало, пошли квасить в одно из кафе. Потом он как-то снова оказался у меня дома – помогал притащить новый компьютер. Понятно, мы обмыли это дело, и как-то само собой получилось, что опять поцеловались, на этот раз подольше. Его язык робко изучал мой рот, будто Ведьмак вообще впервые в жизни целовался. Хотя это было и так – с мужчиной взасос он целовался впервые.

Тогда мне долго пришлось выслушивать нудную Ромину лекцию о том, что он не пидор, даже если у него встаёт на меня. «С чего бы это вдруг, дорогой?» – вертелся ехидный вопрос на языке, но я не рискнул злить Ведьмака. С этого момента умершие во младенчестве надежды начали потихоньку реанимироваться.

А потом он уехал в командировку на целых три месяца, оставив мне только номер своей аськи. На целых три месяца меня словно засунули в кипящий котёл. Мои мысли и моё тело отказывались мне подчиняться. Контроль, который я так долго в себе культивировал, развалился, как карточный домик, и меня погребло под осколками.

И когда я в который раз балансировал на лезвии бритвы, Ведьмак ненадолго вернулся и вытащил меня из тьмы. Это время было слишком счастливым, чтобы быть правдой

Он снова уехал. Теперь уже навсегда.

Я сижу в кресле, вспоминаю, как всё было, верчу в руках стакан с виски – сегодня мне требуется что-то покрепче мартини.

Я всегда что-нибудь теряю в этой жизни. Самое близкое, родное, моё, то, что составляет смысл бытия любого нормального человека. Сначала я потерял своих родителей, которые, узнав, что я сплю с мальчиками, не пожелали иметь со мной ничего общего. Мои объяснения, что женщин я тоже уважаю и не пропускаю ни одной юбки в округе, не дали ощутимого результата. Мне тогда было восемнадцать – самое время действовать, так что начать жизнь с нуля для меня не стало большой проблемой. С матерью мы позже наладили отношения и до сих пор переписываемся, втайне от отца. Но чувство непрочной связи, которая поддерживается благодаря только кровному родству, оставляет привкус горечи. Родители не уважают твой выбор, не принимают тебя, как личность, а терпят твоё существование всего лишь по необходимости, по некоторой биологической причине, которая от тебя не зависит. И тут же приходит разочарование – люди, которых ты считал самыми мудрыми на свете, вдруг перестали быть таковыми в твоих глазах.

Знаю, что бывает по-другому. Но это не мой случай.

Остаётся только самому понять и принять. И простить.

И ещё. Я больше не намерен терять.

***

Полезная штука – пиратская база данных. Да и вообще пираты – рулез форева.

Я копаюсь в гигантской персональной базе, видимо, сдёрнутой с милицейской – кто, где, когда. Кто выехал, кто заехал, кто вообще кто по жизни. Зная Ромину фамилию, зная, где он примерно живёт и чем занимается, можно вычислить адрес его матери. Нахожу несколько фамилий, которые живут в нужном районе, и отправляюсь на поиски.

Дверь открывает молодая женщина, настороженно вглядывается в меня из-за дверной цепочки. Из глубины квартиры раздаётся детский рёв.

Мимо.

– Извините. Ошибся адресом.

Иду в другое место.

В дверях стоит очень хрупкий парень. Или пока несформировавшаяся девушка. Лет этак четырнадцати. Белое от грима лицо, длинные, крашеные в чернильно-чёрное волосы, подведённые глаза, чёрные губы. Взгляд такой – чуть тронь, сорвётся, побежит неведомо куда.

Э, да ты гот, дорогое нечто.

– Тебе чего? – голос ломающийся, значит – мальчик.

– Ошибся, извини.

Он хмуро разглядывает меня.

И тут мне в голову приходит странная мысль. Раз они живут в одном районе, то он может знать своего однофамильца.

– Слушай, ты случайно не знаешь... – называю имя и фамилию Ведьмака.

– Случайно знаю, – отзывается гот. – Он мой какой-то там брат. Дальний родственник, короче. Мы давно не общаемся с ними.

По тону ясно, что Рому парнишка не жалует. Интересно, почему?

– Покажешь, где живёт?

Он неопределённо пожимает плечами, сбегает с лестницы, бурчит под нос:

– Покажу. Тут рядом.

Мы идём с ним по улице.

– Тебя как зовут? – спрашиваю.

– Демон, – мрачно отвечает подросток.

Так, понятно. В светской жизни, получается, Димон или Дима. Но я не высказываю ему эти подозрения.

– А меня, – говорю, как можно серьёзней, – можешь называть Адским Принцем Тьмы.

Он останавливается и смотрит на меня. Потом вертит пальцем у виска – ногти тоже чёрные.

– Дядя, ты ку-ку?... – потом внимательно оглядывает меня. – А вообще похож, только ты гонишь всё.

– Гоню, – соглашаюсь. – Но совсем чуть-чуть.

– А ты это... тоже слушаешь HIM? – интересуется подросток.

– Ну... я уже староват для такого. Я вообще Депеш Мод люблю.

– Я тоже, – отзывается парень. – Классная группа. Рома её тоже любит.

Я замираю – это я вообще здорово напал на какого-то там его брата, вдруг разузнаю что-то новое о законспирированной жизни Ведьмака.

– Слушай, Демон, а почему вы не общаетесь?

– Да я не знаю, наши предки в какой-то мощной ссоре... А Рома... он зе бест...

– Зе бест или зе бист?

Парень смеется.

– Одно и то же.

С прищуром смотрит на меня.

– А ты вообще кто, Принц Тьмы? Какого хрена тебе нужен мой брат?

Дошло наконец-то. Ух, ведьмачья кровь...

– Я его друг.

– Ну-ну, – хмыкает гот. – Друг. Знаем мы этих друзей.

– Это правда.

Он пожимает плечами.

– Да мне-то пофигу. Уехал Ромка. Не знаю, куда.

– Всё равно покажи мне его дом. Я к его матери тоже дело имею.

– Ладно, двигаем дальше.

Какое-то время мы идём молча. Брат Ромы идёт, ссутулившись, заложив руки в карманы куцого тёмно-коричневого пальто.

– Он избил меня, – вдруг говорит Демон.

– Что?

– Что слышал. Рома меня избил.

– За что?

Ведьмак, конечно, необузданный, но мне сложно поверить, что он может бить детей.

– За это, – парень проводит ладонью вокруг лица. – Грит, ты чо – пидор крашенный? Я, грит, из тебя эту херь выбью, пока ты маленький. Схватил за волосы, отволок в душ, смыл нахрен всё, а потом побил. Контуженный совсем. С тех пор я с ним не разговариваю. Даже не попрощались.

Тут он снова меня оглядывает, откровенно так, даже не ожидал такого взгляда от ребёнка. Криво ухмыляется чёрными губами. Сейчас он действительно смахивает на какого-то демона. На демонёнка.

– А сам-то...

Меня внезапно прошибает холодный пот.

– Что сам?

– Только не втирай, Принц, что вы сказки друг другу на ночь читаете.

– Эээ... – только и могу я ему ответить.

– У тебя на фэйсе всё написано. Друг, бля. Детства.

Демон жизнерадостно хохочет, и я замечаю, что глаза у него такие же серые, как у Ромы, только потемнее. И развязные интонации в разговоре похожи, но у Демона пока нарочито получается.

– А ты наблюдательный, – смеюсь вместе с ним.

– Ладно, мне похрену ваши тёрки, – Демон останавливается напротив панельной шестиэтажки. – Вот здесь. – Он называет номер квартиры. – Спросишь тётю Олю, то есть, Ольгу Владимировну, она его мать.

– Спасибо тебе, Демон.

Он небрежно отмахивается и делает несколько шагов. Потом притормаживает.

– Слышь, Принц ...

– Да?

Он стоит ко мне спиной, опустив голову, и говорит:

– Если ты его найдёшь, скажи, что Демон... то есть, Димон... на него больше не обижается. Типа я его простил и всё такое.

– Обещаю, Демон. Слово Принца Тьмы.

Я вижу, как расслабляются его узкие плечи. Брат Ромы кивает и удаляется размашистым шагом.

***

– Друг Ромы? Сослуживец?

Его мать смотрит на меня с подозрением. Они совсем не похожи. Совсем-совсем. У этой женщины глаза зелёные, почти как у меня, только с примесью некой ядовитой желтизны. Глаза старой уставшей кошки, доживающей девятую жизнь. Она невысокого роста и смотрит на меня снизу вверх, задрав голову.

– Нет, мы на курсах вместе занимались.

– Понятно. – Тонкие губы плотно сжаты. Ольга Владимировна даже не пытается казаться любезной. – Рома уехал жить во Францию. В Марсель.

Так. Марсель. Первая зацепка есть.

– Я знаю. Но он кое-что забыл здесь и попросил меня отправить ему это.

– Вы знаете его адрес?

Её взгляд вдруг смягчается, уходит жёсткость, заменяется тоской. Такой привычной, обыденной тоской по тому, что невозможно вернуть, не успеть запрыгнуть на подножку уходящего поезда. Остановка конечная.

– Я знаю его адрес в Интернете.

На самом деле уже нет. Наверняка Рома больше не воспользуется старой аськой, стирая следы прошлой жизни. Следы бессмысленной войны и неправильной любви.

Ольга Владимировна задумчиво кивает.

– А чем могу я помочь?

– Просто разрешите мне воспользоваться его компьютером... если он его не отдал кому-нибудь.

Господи, сделай так, чтоб не отдал! В такие минуты вдруг становишься истово верующим. И только потом думаешь – что это на тебя нашло вдруг...

«С каких пор ты стал почитать святое, грязный педик?».

– Не отдал... – она медлит, сомневается, можно ли пускать неизвестно кого в квартиру, тем более в личное пространство её блудного сына.

И я иду ва-банк. Когда ходишь по канату над пропастью, каждый шаг – ва-банк. А другого выбора нет.

– Мне, правда, надо там кое-что найти. Ведьмак очень просил.

Мать Ромы вскидывает голову, рыжеватые крашенные волосы разметались по плечам.

– Ведьмак? Откуда вы знаете?

– Ну... Мы просто очень хорошие друзья.

И она сдаётся. Проводит в комнату Ромы.

Ничего другого там, кроме спартанской обстановки, я и не ожидал увидеть. Узкая, будто каменная, кровать, застеленная синим пледом в клетку – без единой складочки. Шкаф. Три полки с книгами. Табуретка. Письменный стол. На столе системный блок, монитор и клавиатура. Ни следа пыли – наверное, Ольга Владимировна здесь убирается каждый день.

– Он любит чистоту, – говорит она, словно читая мои мысли. – Если он вернётся, то его комната должна быть в идеальном состоянии.

У меня вдруг сжимается сердце.

Эх, Ведьмак, что же ты со всеми нами делаешь? Мать родную не пожалел, чего же я требую для себя?

– Вы не хотели, чтобы он уезжал?

– А какая нормальная мать этого хочет? – отвечает она вопросом на вопрос и вдруг начинает говорить взахлёб, будто прорвало плотину тоски и обречённости. – Но Рома всегда был самостоятельным мальчиком. Рос без отца. Я всё время по командировкам. Его дедушка воспитывал, а дедушка у нас боевой был. Вот и воспитал вояку с характером. Но всё равно... всё равно. Нельзя так. И жена у него была хорошая, бросил всё, уехал, мотался чёрт знает где, пока мы тут с ума сходили...

– Жена?

– Да, Наташа. Очень хорошая женщина. Я думала, женится – остепенится, осядет рядышком. Не вышло у меня. И у неё не вышло. Думаю, больше ни у кого не выйдет.

А у меня?

На этот вопрос я скоро узнаю ответ.

И я не хочу, чтобы он оседал рядышком. Не тот он человек, чтобы сидеть на веранде уютного домика в каком-нибудь Провансе и любоваться на закат, пуская слюни от умиления. Но я, я должен быть рядом. Просто обязан. Куда бы его ни понесло в своих странствиях по миру, я буду следовать за ним. Его персональный ад. И рай.

Сажусь на табуретку, включаю компьютер. Тихо жужжит кулер. Прогревшись, засветился старенький монитор. Надо же, на рабочем столе нет никаких обоев. Стандартный синий цвет. Вернее, тёмно-голубой. Это неожиданно меня веселит. Хорошо, что Ведьмак не удалил Винду, и тем более не отформатировал винт – похоже, сильно торопился сбежать. Или просто не умеет форматировать. Рома, как я успел убедиться, юзер обычный, неискушённый. Ему бы в руки не компьютерный – настоящий винчестер, вот тогда он покажет мастер-класс.

И, тем не менее, наверняка от личного видимых следов не осталось. Всё-таки тут особых знаний не требуется.

Проверяю папки, почту, корзину – чисто.

Что ж, придётся выколупывать ведьмачье добро из памяти анэрейзером. Нудно, зато верно.

Восстань, Лазарь!

Пока программа глубоко сканирует память и реинкарнирует удалённые файлы, я нервно хожу по комнате взад-вперёд. Только что ногти не грызу от волнения.

Ольга Владимировна предлагает кофе, но я вежливо отказываюсь. Мне сейчас в горло даже кофе не полезет.

Наконец, муторное сканирование закончено. Практически все файлы вернулись из своей электронной преисподней целыми и невредимыми. Чувствую себя почти богом.

Первое, что меня интересует – почтовая база. Она очень маленькая, Рома почти ни с кем не переписывался. Даже спама нет, потому что Ведьмак нигде не светил свой e-mail.

Письмо от какого-то сослуживца.

«Стреляют».

Письмо от его бывшей жены, датированное аж прошлым годом.

«Вернись, сукин сын, я всё прощу».

Несколько писем от некоего Жана-Кристофа. На французском.

Вот оно!

В их сетевой переписке нет ничего особенного. Что называется, о природе и о погоде, да туманные намёки на какое-то «дело», которое пока не движется.

И ещё. В одном из своих ответов Рома говорит обо мне. Вернее, он пишет, что у него есть друг, специалист по... эээ... les opĕrations dĕlicates informatiques.

Я начинаю ржать. Боже ты мой, какой гламур-тужур! Значит, теперь так называются хакеры? Специалисты по деликатным компьютерным операциям? Да ты поэт, Рома!

Встаю из-за стола.

Я должен вытрясти всю душу из этого, мать его так, Жана-Кристофа.

Я же Адский Принц Тьмы.

Криво ухмыляюсь.

Постараюсь передать твоё прощение, братишка. Думаю, Ведьмаку оно пригодится.

И позже, дома, я пишу самое странное и безумное письмо из всех, что мне доводилось писать. Я взываю ко всему человеческому в Жане-Кристофе, живописую свои способности по деликатным компьютерным операциям (думаете, как я вас нашёл?), в конце добавляю, что если Рому разлучат со мной, его любовником, то боевые характеристики нашего солдата, возможно, снизятся.

«Ты гонишь, дядя!» – сказал бы Демон.

Да, я гоню. Зло и отчаянно. Делаю ещё один шаг над пропастью. Ставлю всё, что имею, на зеро. И жду, пока рулетка остановится.

Меня разбудил звонок почтовой программы.

Подняв лицо со стола и уставившись в монитор воспалёнными глазами, я вижу ответ от Жана-Кристофа.

Vive la France!

5.

Прощание с матерью вышло скверным, слезливым. Она сидела на диване, комкая мокрый платок, и следила красными опухшими глазами за тем, как я собираюсь.

Мать не понимала – как можно уехать в неизвестность, бросив всё.

А я методично сжигал за собой мосты.

Тщательно вычистил память домашнему компу, сохранив на флешках все нужную информацию. Прошёлся по ящикам, шкафам и антресолям в поисках полузабытых, действительно личных вещей.

Я не хотел возвращаться. Есть много способов не терять связи с матерью – почта, телефон, банковские переводы... В конце концов, это не я собираюсь умирать там, где родился.

В Москву я прилетел на старом, видавшем виды «Яке». И был, наверное, единственным пассажиром, который не испытывал страха. Вокруг говорили о бракованных деталях, плоских штопорах, терактах. А я думал: если мы сейчас упадём, я ничего не потеряю. Просто стану из живого трупа мёртвым. Окончательно и бесповоротно.

Но мы долетели и сели благополучно.

Во Францию, в Марсель, меня увозил этакий летающий белый слон – новёхонький аэробус, ещё не успевший пропитаться человеческими запахами.

Жан-Кристоф не подвёл и действительно позаботился обо всём. Первое время я даже жил в его доме – Жан задался целью приучить «русского дикаря» к цивилизованной европейской жизни. И успокоился, лишь убедившись, что меня начали принимать за местного.

Но даже после «прописки» свободного времени почти не было.

Нет, я не работал по специальности. Пока. Учился, осваивал новую для меня технику, привыкал видеть сны на чужом языке. Я даже не придал значения тому, что Жан-Кристоф куда-то исчез.

Телефонный звонок от него стал для меня неожиданностью.

«Приезжай. Срочно. В район старого порта. К «La Residence du Vieux», – не просьба, а требование. Почти приказ.

Жан встречает меня у входа:

– Ты не оставлял в России незаконченных дел?

– Нет, – говорю я, немного подумав.

– Точно? Уверен?

– Абсолютно.

Его дотошность меня тревожит. Определённо, в России что-то выплыло. Но что? Я ведь действительно не оставил за собой незаконченных дел.

Жан-Кристоф смотрит на меня, изучая реакцию.

– Ну, если уверен... Пойдём.

Он ведёт меня в отель, в пахнущий едой ресторанный полумрак. К столику в углу, за которым сидит...

За которым сидит кто-то, до боли похожий на...

Влад.

Что-то щёлкает в моём сознании. Во рту пересыхает. Тело перестаёт слушаться – и я замираю на половине движения, как робот, у которого села батарейка.

– А вы ещё требовали доказательств, Жан, – говорит Влад на отличном французском. – Да вы только взгляните на него!

Жан-Кристоф, уже занявший место за столиком, оборачивается.

Смотрит на меня. Оценивает.

– И всё же, – говорит он наконец, – этого недостаточно.

Влад ухмыляется. Встаёт из-за столика, делает шаг ко мне. И начинает давать увесистые пощёчины, приговаривая:

– Это тебе за изнасилование... это за то, что опять сбежал от меня... за то, что пришлось врать твоей матери... за то, что побил своего брата... за то, что... – Он перечисляет все мои грехи, один за другим.

Я не хочу этого слышать. Щёки горят – от ударов и не только.

Остановить Влада можно только одним способом.

И я хватаю его за шею, притягиваю к себе, целую. В губы. У всех на глазах.

«Что ты делаешь?! Что?! – вопит что-то внутри меня. – Остановись! Не смей! Прекрати! Ты не можешь этого делать! Ты спишь! Ты труп!».

«Уже нет, – говорю я себе. – Я живой».

Дожидаюсь его ответа. Пью его дыхание. На мгновение словно проваливаюсь в никуда. И только потом отрываюсь от губ Влада. Какие они, оказывается, сладкие.

С трудом успокаиваю дыхание. Обвожу ресторан настороженным взглядом. Но и посетители, и официанты делают вид, что ничего не произошло. Будто и не целовались двое мужчин взахлёб. Политкорректность, мать её так.

И только Жан-Кристоф смотрит на нас квадратными глазами.

– Ну что, – улыбается довольный Влад, – Какие ещё нужны доказательства?

Француз растерянно качает головой.

– Что ты ему рассказал? – шепчу я по-русски.

– Правду, – отвечает он на том же языке.

– С ума сошёл...

– Молчи, солдат.

Мы отпускаем друг друга. Молча садимся за столик. Жан-Кристоф переводит взгляд с меня на Влада и обратно.

– Ну вы даёте, ребята, – говорит он наконец. – С виду вы совершенно не похожи на геев. Особенно ты, – кивает он мне.

Я хмуро смотрю на француза. Влад улыбается:

– Мы не геи, мы просто любим друг друга. Да и Роману не нравится, когда его так называют. – И обратившись в мою сторону: – Мне, кстати, тоже.

Я перевожу взгляд на Влада. В голове тысячи вопросов. Как он узнал, где я? Как вышел на Жана-Кристофа? Как сумел его убедить организовать эту встречу? Неужели он смог запросто взять и сказать: «Роман – мой любовник»?

Вопросов тысячи, но единственный верный ответ на них – тут, рядом со мной.

– Не уходи от меня больше, – шепчет Влад одними губами. – Я, конечно, найду тебя везде – и под землёй, и в космосе... Но лучше не убегай.

Я смотрю в его паскудные зелёные глаза – и понимаю, что не хочу никуда бежать. Совсем. Что-то изменилось в моей голове, в моём сознании. Перегорело или выключилось за ненадобностью.

– Ты остановился здесь?

– Только на одну ночь.

– Отлично, – улыбаюсь я.

Мы поднимаемся и уходим.

Спиной чувствую взгляд Жана-Кристофа. Удивлённый. Радостный. Озадаченный. Непонимающий.

Хотя чего тут понимать?

***

– ну, иди ближе ко мне, мой солдат... какой ты...

– какой?..

– не знаю, как сказать... нереально хорош... у меня голова кружится...

...

– ты что, депиляцию сделал?

– ага, я же типа метросексуал...

– гомосексуал, вот ты кто... пидор... с кем я связался?

– отстань, противный... эй, ты куда?.. я пошутил!

...

– возьми меня, Рома...

– нет, лучше я выпью тебя...

...

– кожа как шёлк...

– да ты поэт, Рома...

– парни не должны быть такими... почему ты такой, Влад, а?..

– потому что я такой...

...

– а ты хочешь этого?

– да... да, я хочу...

...

– Рома, не теряй сознание только, ты же солдат...

...

– мне кажется, у меня внизу стало всё стальным... теперь я понимаю, откуда взялось выражение стальные яйца...

– и стальные жопы...

...

– громче ори, мой Ведьмак...

– да... весь отель надо собрать...

– ага... пусть завидуют...