Я переродился в Серединном мире, в двенадцатую эпоху от создания Триады[1] .

Когда повитуха вытащила меня из материнского чрева, обмыла от крови и слизи, то не удержала испуганного вскрика.

– Что там? – слабым голосом спросила мать.

Вместо ответа повитуха поднесла меня поближе к ней.

– Это мальчик, – улыбнулась мать, потом нахмурилась, бросив взгляд на мою левую руку.

Рука по локоть была синюшного цвета: словно татуировка проступали на ней иссиня-чёрные линии, сплетаясь в замысловатую вязь.

– Это кана, – дрожащим голосом сказала повитуха. – Ты родила одного из проклятых богов. И теперь будешь проклята сама.

Она провела ладонью по моим едва пробившимся волосам и добавила:

– На наше горе он ещё и рыжий. Скоро, значится, будет война.

Но матери было не до знамений, она безутешно плакала, забрав меня у повитухи и прижав к груди, полной молока.

По законам нашего мира кану отбирают у родителей в течение трёх дней после рождения и отдают на воспитание в другую семью, самую нищенскую во всей округе. Но оказалось, что более нищую семью, чем наша, трудно сыскать.

Поэтому я прожил с родными целую неделю, пока не пришли жандармы. Их было двое – высокие простоватые парни в кожаных куртках, которые заменяли им дорогие доспехи. Мать была одна и сидела со мной на руках возле очага. Она подняла глаза на вошедших и побледнела.

– Катрин, – сказал один из жандармов. – Ты идёшь против закона. Отдай ребёнка нам, мы найдём, куда его пристроить. В крайнем случае, отправим на север королевства.

Но она понимала, что это слишком накладно – отправлять какого-то проклятого в такую даль. Кто за это возьмётся? Скорее, младенца закопают в лесу, хорошо, если придушат перед этим. Это там, во Внешнем мире, он был бог, а здесь он всеми презираемое существо. Должен быть таковым. И если судьбе угодно, то ребёнок проявит недюжинную волю к жизни и не даст себя убить.

Мать завизжала, забилась в угол, не понимая, что из угла ей совсем некуда будет бежать. Жандарм подошёл к ней, грубо выхватил меня из рук. Она вцепилась в его куртку, но он отпихнул мою мать ногой.

– Кори... Кори... – мать, подвывая, лежала на полу, звала меня по имени.

– Странное имя для мальчика[2] , – заметил второй жандарм. – Но подходящее. Чувствую, намаемся мы с ним.

Они действительно направились в лес, эти двое блюстителей закона, но сначала им пришлось выйти за пределы города.

Мать так туго спеленала меня, что я был похож на упругий овальный кокон, каким играют в ручной мяч. И один из жандармов со смешком вдруг бросил меня своему напарнику. Тот, выругавшись, поймал. Сделав обманный финт, жандарм кинул меня обратно, и меня опять успели поймать. Так, примерно несколько минут, они, веселясь и вспотев от напряжения, перебрасывались мной, орущим во всю глотку.

Именно в этот момент на небесных скрижалях Творца проявилось имя моей судьбы.

Неподалёку от городских стен, возле которых забавлялись жандармы, раскинул шатры бродячий цирк, и хозяин его с немалым удивлением взирал на игру.

Когда, наконец, парни угомонились, он подошёл к ним и с поклоном спросил, за что несчастный младенец удостоился такого обращения.

– Он кана, – ответил жандарм, и хозяин благоговейно вздрогнул при слове «кана». – Родился в самой бедной семье города, теперь вот не знаем, куда его девать.

– Отдайте его мне, – сказал хозяин. – Жизнь в цирке не такая красивая, как можно подумать. Я обещаю, мальчик нахлебается горя.

– И горечи, – поддакнул второй жандарм. – Я бы попросил у вас, уважаемый, две... нет, четыре монеты за этого ребёнка. Он, видите ли, рыжий, так что, вам лучше его купить, чтобы не навлечь ещё больших проклятий на свой цирк.

– А то мало ли, фокус какой не удастся, или зверь загрызёт кого, – первый жандарм многозначительно посмотрел на хозяина. – Или вообще погонят отсюда погаными мётлами.

Циркач быстро-быстро закивал, снял с пояса кошель и отсыпал деньги представителям закона.

До сих пор не знаю, что подвигло его на этот душевный поступок – жалость к вопящему младенцу или предчувствие будущей наживы за мой счёт, но так я оказался в бродячем цирке.

Всего этого я, конечно, не мог помнить. Иногда, одиноко сидя в своём углу, я восстанавливал картинку по памяти, что-то додумывая, а что-то дополняя из рассказов знающих людей.

Моему хозяину по имени Марк было тогда хорошо за сорок.

Он был высоким жилистым мужчиной. Глаза голубые, водянистые, блёклые – как бывало посмотрит, так утопит в затхлом, давно нечищеном пруду. Лицо с коричневыми пятнами, изборождённое глубокими морщинами, напоминало кору старого дерева. Длинные седые сосульки волос окружали лысину и удивительно сочетались с вислыми седыми же усами. Внешность Марка была не лишена некоторого благородства, но время и болезни немилосердно изуродовали его.

Марк оказался разорившимся аристократом, которому удалось выкупить на последние гроши этот цирк и воплотить детскую мечту в жизнь. Он страдал неким неизлечимым костным недугом, оттого хромал, а в дождливые дни подолгу не выходил из своего шатра. Ещё раньше Марк развлекал себя и местную публику фокусами собственного сочинения, и теперь не брезговал выступать перед простой толпой.

Вот такой человек спас мне жизнь и приютил в своём заведении.

До десяти лет, как только смог самостоятельно выполнять какую-то работу, я был мальчиком на побегушках. Убирал за зверями и мыл их клетки, таскал и размещал на арене реквизит, помогал в некоторых трюках Марку, стирал и штопал костюмы циркачей. Ещё иногда играл на флейте. Не знаю, откуда у меня появились эти умения, но как только я взял флейту в руки и поднёс к губам, то изобразил на ней нечто мелодичное, отчего возле меня сразу собралась толпа. Я сыграл несколько мелодий подряд и сорвал аплодисменты. Однако после этого меня окончательно стали обходить стороной.

В цирке у меня не было друзей или врагов, я находился в отдалении от людей, которые страшились проклятого и тех проклятий, что он с собой несёт. Поэтому я привык молчать и заговаривал только, когда спросят. Меня не тяготило такое положение вещей, мне, в общем-то, хватало самого себя.

Я был рослым юношей, мышцы мои стали крепки от тяжёлой работы, и в свои почти одиннадцать я выглядел как четырнадцатилетней подросток. Обычно кана рождаются уродами, как наши цирковые карлики или сросшиеся телами близнецы, но мне повезло – я всего лишь родился рыжим и с безобразной кана-меткой на руке. Отчего все шарахались от меня, боясь порчи. На представления мне не давали смотреть, чтобы тоже не сглазил, хотя мои глаза были не жгуче-чёрные, как полагалось злым ведунам, а тёмно-карие с вкраплениями изумрудного цвета. Но это не спасало меня от суеверий. Поэтому я прятался в одном из дальних шатров, напряжённо вслушивался в гул толпы, истерические взрывы её смеха, рёв зверей, реплики циркачей, не всегда отличающиеся пристойностью; вспоминал, что циркачи делали на репетициях, и рисовал картинку представления в сознании. Мне этого хватало, чтобы полностью уйти головой в праздник, и тогда улыбка блуждала по моим губам. В таком состоянии как-то засекла меня Клер, наша акробатка «загни-меня».

– Кори Найт, – изумлённо сказала она, при этом её глаза расширились, как у похотливой кошки. – Ну и видок у тебя. Ты случайно не вернулся обратно к своим богам?

Я пожал плечами.

Даже не представляю, за что меня выставили из богов, наградив позорной меткой, и, если честно, мне было трудно поверить в их существование. За свои годы я успел навидаться смертей, ведь жизнь у циркачей – сплошной риск, и в этих смертях не было ничего такого, что удостоверяло бы наличие бессмертных богов и Внешнего мира.

В общем, я относился ко всему этому весьма скептически. Хотя в городские храмы ходил с прилежанием и просил у ныне действующего покровителя Триады только одного – свободы.

Я простаивал на коленях перед его священным символом, который изображал орла.

– Господь мой Рейнуар, – молился я. – Я больше не хочу таскать навоз за зверями и сгибаться в три погибели в душных ящиках господина Марка, я хочу... хочу...

Но я пока не мог представить, чего хочу на самом деле, кроме возможности идти куда угодно и делать, что вздумается.

А через восемь месяцев после моего десятилетия господь Рейнуар услышал мои просьбы, правда, ответил на них своеобразно.

Поздно вечером Марк позвал меня в свой шатёр.

Лил дождь, и хозяин находился у себя целый день, видимо, маясь болью в костях.

Я вошёл к нему, поклонился, замер в ожидании.

Марк стоял, чуть согнувшись и опершись руками о стол. Он смотрел на меня, и мне не нравились его глаза. Они напомнили глаза Клер, когда она засекла меня мечтающим.

Я знал, что не избегу этой участи, как не избежали её многие попавшие в цирк мальчики, отличавшиеся хоть сколько-нибудь привлекательной внешностью. Удивительно, что он так долго ждал, а я до сих пор не сбежал, потому что мне некуда было бежать. Я рванулся было назад, но кто-то схватил меня за руки и заломил их мне за спину. Обернувшись, я увидел, что это наш дрессировщик. От него несло невыносимой смесью запахов – чеснока, животных и собственного пота. Стискивая мне руки до боли, он связал их ремнём и бросил меня на пол, сел на ноги, придавив всем весом, стянул ноги верёвкой. Несмотря на то, что я был крепкий, наш Вук был ещё крепче, так что мои дёрганья не привели к успеху. Подняв меня одной рукой – я вдруг понял, что она, невиданное дело, дрожит – дрессировщик кинул меня поперёк хозяйской койки.

– Оставь нас, – сказал хозяин, подняв ладонь.

– Может, отпустите его? – пробормотал Вук. – Всё-таки он не простой человек... Ещё перейдёт его проклятие на нас.

– Брось ты свои крестьянские предрассудки, – скривился хозяин. – Пошёл вон.

Марк присел рядом со мной на колени. Его лицо снова напомнило мне старое подгнившее дерево. В выцветших глазах Марка блестели слёзы.

Он проверил – надёжно ли связаны мои руки.

– Такие тонкие запястья, – сипло выдохнул он. – Как у девочки.

Марк осторожно стянул с меня штаны.

– Мальчик мой, – сказал он проникновенно. – Мой проклятый рыжий бог, не бойся, я покажу тебе любовь.

Странно, но я не ненавидел его. Он столько лет заботился обо мне, растил, можно сказать, как сына, и очень хорошо обращался, несмотря на моё происхождение. Во мне жила искренняя благодарность к этому человеку. Я ведь знаю, как иногда страдают кана в нашем мире. А то, что происходит сейчас... Может быть, это плата? Или судьба? Или наказание за мои преступления в мире богов?

Нет, я не смирился и не ощутил себя виноватым. Тогда мне просто казалось, что здесь кроется какая-то неподвластная моему пониманию справедливость, которую я должен нести в этот мир. И в тот миг я просто умер на время. Отключились сами собой все чувства и мысли, и я превратился в оплату. В бездушную грязную монету, которой оплачивают услуги.

Стиснув зубы и зажмурившись до слёз, стараясь не слушать натужное дыханье и короткие всхлипы под конец, я вытерпел всё, что Марк делал со мной. И с некоторым стыдом и неприязнью к себе обнаружил, что кончил и сам.

– Ну как тебе, Кори? – спросил он потом, развязывая мне руки.

Ну да, хороший вопрос. Я только его и ждал.

– Это был один из лучших ваших фокусов, – сказал я, хрипло рассмеявшись.

Марк удивлённо посмотрел на меня.

– Вот, значит, ты какой, молчун...А я всё думал, куда же тебя пристроить в нашем заведении...

Я хмыкнул. Пока ты, хозяин, пристроил меня на свою кровать. Он, между тем, продолжил:

– Я был дураком, что так мало общался с тобой. Мне кажется, из тебя получится хороший шут. Отдам тебя в обучение к нашему Мелькидосу.

Так знаки моей судьбы вновь проступили на скрижалях Творца.

Ещё около года я иногда посещал шатёр хозяина, а потом, придя однажды, сказал «хватит».

Мне показалось, что я достаточно расплатился за его заботу и обучение в цирке. Каждый раз с Марком я приравнивал то к одному, то к другому, и, в конце концов, свёл баланс воедино.

Марк посмотрел в мои глаза и не стал трогать меня. Только, сокрушенно качая головой, сказал напоследок:

– Я никогда и никого не любил так, как тебя, мальчик мой. Я просто хочу, чтобы ты помнил об этом.

Но я не собирался помнить об этом. Напротив, хотелось как можно скорее забыть эти жуткие старческие хрипы и отвращение, которое вызывали во мне прикосновения хозяина. Иногда я забывался вместе с Клер, которая была ко мне добрее прочих; иногда вместе с каким-нибудь смазливым акробатом, который отличался от дряхлого дерева, как настоящий маг от фокусника, и чьи прикосновения могли стереть омерзительную ласку Марка. Только так мне становилось легче.

Я продолжал обучаться ремеслу шута у Мелькидоса. Первое, что я усвоил из этой науки – шут должен уметь импровизировать. Заготовленная шутка фальшивит, и даже если она смешна, то никого веселить не будет. Толпа остро чувствует фальшь, и обманщик обречён на провал.

«Это только у вельмож приветствуются заготовки, – говорил мне старый клоун. – Тщательно взвешенные, выхолощенные, вылизанные до стерильности шутки. Такие, чтобы дамы могли лишь кокетливо улыбнуться, прикрывшись веером, а господа сдержанно поаплодировать. Народ любит, что покрепче. Шут должен быть живым голосом, а не мёртвой бумагой».

«Шут, он как шоколад, – учил Мелькидос. – Иногда – это лёгкость и свет, иногда горечь и тьма. Но, как шоколад, шут всё равно развлечение и услада для души. Помни, Кори, даже если тебе хочется плакать, ты должен смеяться. Это твоё предназначение. Ты должен быть в этом состоянии всегда, и тогда ты будешь хорошим шутом».

«Но сначала ты должен научиться смеяться над собой», и клоун толкал меня в навоз, заставляя заходиться хохотом окружающих, которые наблюдали мои попытки вылезти и отряхнуться.

– Кори Подкидыш, на тебя будто слон сверху нагадил, – смеялся Мелькидос.

– Это, наверное, был проклятый божественный слон из Внешнего мира, – парировал я.

Старый шут лишь ухмылялся.

Мой первый номер публика сначала восприняла настороженно.

Мелькидос предложил надеть мне парик, чтобы скрыть рыжую шевелюру, но Марк воспротивился этому.

«Он такой, какой он есть, – сказал хозяин. – Если публика не воспримет его настоящим, то Кори не место в нашем цирке».

У меня душа в пятки уходила, когда я вышел на арену, начал кривляться и выдавать репризы. Чтобы совсем не растеряться, я выделил из толпы чьи-то весёлые глаза почему-то разного цвета, что рассмешило меня самого, и играл специально для этих глаз.

Мне удалось завести публику.

Они смеялись, хлопали, свистели, на ковёр летели монеты и цветы.

Я заразился их весельем, сам стал толпой, улавливал и впитывал их эмоции и желания, давал то, что нужно им, только им.

Так к семнадцати годам я стал звездой нашего цирка и принёс Марку хорошие прибыли. Если бы я тогда знал, что моя плата может быть и такой... Но время уже ушло, а я предпочитал смотреть вперёд и ни о чём не жалеть. Слишком уж это осложняет жизнь – думы о прошлом. Я хотел радоваться жизни, я был молод и достиг определённого успеха в своём ремесле. Такие подарки судьбы, конечно, не положены кане, однако деньги и слава в этом мире делают всё, даже оправдывают проклятых.

Мы кочевали из города в город, и везде мои представления срывали аншлаг. Слава о рыжем шуте Кори шла, опережая наши шатры на колёсах, что медленно пробирались по раскисшим дорогам к очередному пункту назначения.

Однажды наш путь пролегал мимо одного из семи Порталов.

Говорят, по ним перемещаются души перерождающихся, и оттуда же иногда приходят диковинные звери из Нижнего мира, но я никогда не видел таких зверей. Ходят слухи, что другим циркам удавалось их отловить, выдрессировать и потом выставлять напоказ.

Но куда больше зверей меня интересовал Портал.

Это было странное образование, похожее на гигантский смерч – белые плотные завихрения неведомой субстанции, что пронизывали небо и землю. Иногда в них вплетались всполохи цвета молодой зелени и тут же гасли.

Словно мираж, Портал покачивался на горизонте, то приближаясь, то отдаляясь, внушая неясный страх, заставляющий отводить глаза от этого зрелища.

Всякий из живых, кто подходил к Порталу на опасно близкое расстояние – погибал. И только бесплотные души могли беспрепятственно проникать сюда. Поэтому мы старались держаться подальше, но всё равно не избавились от тошнотворного головокружения и горько-сладкого привкуса во рту. Временами казалось, что мир перевернулся с ног на голову, и мы научились ходить по потолку и ползать по стенам.

Кони недовольно фыркали, грызли удила, иногда останавливались, как вкопанные, не желая тащить наши повозки. Приходилось нещадно нахлёстывать их, раздирая бока кнутом, чтобы убраться отсюда как можно скорее. Другие животные тоже беспокоились. Слон жалобно трубил, два наших волка выли, а медведь с рычанием бегал по клетке, ударясь плешивыми боками о прутья.

Поэтому, когда мы миновали это проклятое место, то вознесли славу богам Триады, то есть по обыкновению закатили безудержную гулянку.

Таким образом, наш цирк оказался возле столицы нашего королевства и, как обычно, раскинул шатры у высоких, выщербленных временем, стен города.

Столица сильно отличалась от прочих городов страны, она была шумнее, богаче и презрительнее. Вероятно, тут видали что и получше бродячего цирка. Марк волновался, и все мы были на взводе. А тут ещё явился человек, разодетый в шелка и блёстки – он оказался кем-то из королевской свиты – и сообщил нам, что его величество вместе с супругой всенепременно посетит вечернее представление.

Всё время до вечера мы репетировали как сумасшедшие, но у всех в душе был мрак. Мало ли, не понравимся его величеству, так недолго и головы на плахе сложить.

Как всегда, я не смотрел выступления товарищей. Уж если повелась такая традиция, то её надо соблюдать, цирковой народ – суеверный. Я сидел возле клетки с нашим слоном по имени Крошка и молился богам Триады, которые когда-то приговорили меня к страданиям; молился, чтобы я понравился королю, хотя бы немного, потому что большая часть успеха нашего цирка зависела от моих стараний.

– Кори... – Марк стиснул моё плечо, заставив меня вздрогнуть. – Выкинь всё из головы, забудь о важных господах, просто будь собой, мальчик мой. Ты великолепен. Ты бог.

Как ни странно, но слова Марка успокоили меня, и на ковёр я вышел совершенно уверенный в себе. Пока не увидел короля.

Его величество сидел в первом ряду, окружённый охраной и своей разодетой свитой.

Я никогда не встречал таких поразительно красивых людей. У него было идеально вылепленное лицо – высокий чистый лоб, прямой нос, чуть полноватые губы, тяжёлый подбородок. Глаза глубокие, иссиня-чёрные, как и его волосы, небрежно размётанные волнами по плечам.

И неким внутренним чутьём я с содроганием осознал, что наш король – смертный житель Серединного мира и никогда не сможет переродиться. Все бессмертные, которые перерождались здесь, что кана, что честные перерождённые[3] , отличаются какой-то особенной хлипкостью, а этот человек буквально светился здоровьем. Чёрный бархат камзола обтягивал его широкие плечи и грудь, прорисовывая едва уловимыми тенями мускульный рельеф – король наш, оказывается, не был праздным лежебокой, а мог управляться и с оружием, и с сохой, как говорили у нас.

В тот же миг я ощутил, что Внешний мир, откуда я прибыл – не плод больного воображения храмовых жрецов, а такая же реальность, как и этот, и пропасть между нашими мирами непреодолима.

Пропасть между двумя берегами – берегом смерти и берегом бессмертия. И надо ещё разобраться, кто тут больше проклят.

А вот королева, похоже, была из честных, но точно не могла знать об этом. Ведь здесь почти все лишены памяти о прошлом и равны друг другу, исключая проклятых, которые изначально низкородны, и наместников со жрецами, которые являются настоящими властелинами этого мира.

Бледная до прозрачности, с большими печальными глазами серого цвета, с пепельными волосами, взбитыми в высокую причёску, королева казалась полевым сорняком на фоне своего цветущего мужа.

Возможно, хороший альянс с политической точки зрения, но, определёно, мезальянс с эстетической.

Я так увлёкся созерцанием королевских особ, что у меня напрочь вылетели из головы все репризы, да и вообще пропало желание кривляться и выставлять себя дураком.

Среди публики прокатились ропот и смешки.

– Эй, шут! – обратился ко мне король, в его глазах плескалась доброжелательная насмешка. – Ты язык проглотил, что ли?

И помни, Кори: главное, не фальшивить.

– Мой король, – поклонился я ему. – Язык мой на месте, просто он не в состоянии шевелиться, пока мои глаза видят вас.

Бледные щёки королевы вспыхнули. Король нахмурился.

– Неужели твои глаза увидели что-то особенное?

– Да, ваше величество. Они увидели, что мой король – велик и прекрасен настолько, что шут не смеет своими жалкими гримасами опошлить эти величие и красоту.

Я буквально услышал, как вздыхает за кулисами Марк. Король усмехнулся, а королева вдруг хлопнула в ладоши. Глядя на её восторженное лицо, я подумал, что она безоговорочно поклоняется своему мужу, любое восхищение им доставляет ей неподдельное удовольствие.

– Я бы мог назвать тебя непревзойдённым льстецом, – сказал его величество, перестав улыбаться. – Но, похоже, ты совершенно искренен. Я читаю это в твоих глазах... Да, дорогая? – обратился он к королеве.

– Он просто душка! – воскликнула королева и, смутившись своего же неподобающего порыва, опустила ресницы.

Король кивнул мне.

– А теперь, шут, будь так добр, развлеки нас, не стесняясь опошлить наше величие.

Эти его слова подбодрили меня, я расслабился и, использовав всё своё мастерство, сделал один из лучших своих номеров. И как тогда, в первый раз, ориентируясь на чьи-то разноцветные глаза, сейчас я старался ради улыбки моего короля.

Я был шутом только для него.

Но мне рукоплескали все.

Позже, когда я лежал на своей раскладушке и взволнованно перебирал в голове случившееся, ко мне опять зашёл Марк.

Вот кого мне меньше всего хотелось видеть, так это его.

Неожиданно хозяин цирка снял с себя рубаху. Я резко сел – теперь-то справиться с ним не составит никакого труда, но Марк даже не сделал попытки пристать ко мне. Он просто взял горящую свечу с ящика и поднёс её к своему телу, осветив кожу.

Чуть ниже рёбер, на левом боку, чернело пятно. Сплетённые в клубок рельефные линии.

Марк был каной.

Обычно метка проявляется на руке, но иногда что-то ломается в обычной череде перерождений, и метка возникает в другом месте на теле.

Теперь я понял, почему никогда не видел его обнажённым, даже когда он забавлялся со мной.

– Как же вам удалось остаться аристократом? Почему вас не отдали в безродную семью?

– Мои родители скрыли моё происхождение и сохранили мне счастливое детство, – горько улыбнулся он. – Но не смогли сохранить состояние, поэтому мне пришлось скитаться по миру с этим цирком. Так или иначе, но проклятье берёт над нами верх. Можно скрыть метку, но нельзя уйти от судьбы.

– Зачем вы мне всё это говорите? Зачем мне знать, кто вы? – сказал я, и почувствовал неловкость от того пренебрежения, что скользило в моих словах.

В конце концов, у нас одно несчастье.

Но разве похожее несчастье может сблизить двух совсем разных людей? Если только на время, когда рядом нет никого, кроме собрата по беде.

– Просто я хочу, чтобы ты запомнил, Кори – судьба, однажды приласкав тебя, всё равно возьмёт своё. И тогда будет так больно, как никогда в жизни. Ты должен быть готов ко всему.

– Я не хочу об этом слышать, – отмахнулся я. – Я уже достаточно заплатил судьбе, чтобы теперь заслужить её ласку.

Марк вздрогнул.

– Прости меня, мальчик мой, – сказал он.

Надев рубаху, он вышёл, оставив меня в смятении.

А на другой день произошло событие, круто изменившее мою жизнь.

В цирк явился тот самый слуга, который приходил в прошлый раз, этакий королевский мальчик на побегушках, хоть уже довольно перезрелый мальчик. И они о чём-то долго толковали в шатре Марка.

Мы забеспокоились. Вчера королю представление понравилось, а сегодня, возможно, он проснулся в дурном настроении и решил нас всех пустить в расход. Уж мы повидали самодуров на своём пути, когда какой-нибудь мэр захудалого городишки строил из себя повелителя всех трёх вселенных. А тут, извините, сам король. Есть от чего прийти в расстройство.

Мелькидос тоже куда-то исчез.

Я нашёл его возле нашей костюмерной повозки, он штопал свой колпак с бубенцами. Сморщенные, как печёное яблоко, руки шута тряслись, когда он пытался попасть иглой в ткань, бубенцы жалобно позвякивали. Взглянув на меня с прищуром, мой учитель сказал:

– Повезло тебе, Кори.

– О чём ты?

– Кажется, ты понравился королю и можешь стать придворным шутом.

Я не поверил ушам своим, сердце гулко заколотилось.

Понравился королю.

Это было даже слишком для моих мечтаний.

Я приказал себе больше не вспоминать это лицо, не рассматривать мысленно каждую чёрточку, каждый штрих, вылепленный вдохновенной природой, не вспоминать и не приходить в неясный мне самому душевный трепет, и вдруг такое.

– Откуда ты знаешь? Тот человек, он...

Старый шут снова взглянул на меня, усмехнулся.

– Да, тот человек, вероятно, пришёл, чтобы купить тебя для короля.

– Откуда такая уверенность, Мелькидос?

Определённо, старик тронулся головой. Но он, будто читая мои мысли, ответил:

– Нет, я не выжил из ума. Я видел, как вы вчера смотрели друг на друга. Я живу на этом свете много лет, и мне не надо объяснять, что значат такие взгляды. Впрочем, совсем скоро всё узнается.

И совсем скоро всё узналось.

Марк позвал меня к себе. Разодетый королевский мальчик на побегушках совершенно бесстыдно на меня уставился.

– Кори, – сказал Марк, и его голос задрожал. – Этот уважаемый господин пришёл от короля, его величество желает видеть тебя в придворных шутах. Он хочет выкупить тебя из цирка.

Я сдержанно поклонился, стараясь ничем не выдать своего волнения.

– Я всегда готов служить моему королю.

Марк побарабанил пальцами по столу.

– Но ты свободный человек, Кори, хоть и кана. Ты можешь отказаться.

Я вскинул на него глаза.

Отказаться?

На что ты надеешься, Марк? Что я променяю службу при королевском дворе на твой нищий цирк? Или, того веселее, предпочту тебя, а не его? Мне снова захотелось пренебрежительно рассмеяться, но я всего лишь холодно улыбнулся.

– Я не могу отказать своему королю, Марк.

Он замер, выдержал мой долгий взгляд. И на краткий миг я увидел давно умершего в нём молодого надменного аристократа, проклятого бога, которой втайне терзался своим проклятием и ненавидел себя за позорную метку.

– Я не сомневался в твоём ответе, Кори. Что ж, тогда собирай пожитки. Ты отправляешься прямо сейчас, вместе с ним, – он кивнул на слугу.

– Мне можно попрощаться? – обратился я к слуге, который, наконец, перестал пялиться на меня, как на диковинку.

– Пожалуйста! – взмахнул он длинными кружевными манжетами, обдав меня сладковатым запахом духов. – Мы всё понимаем.

Проститься со мной пришла вся труппа, кроме Марка.

Клер и прочие плакали, а дрессировщик Вук подошёл ко мне, пребольно ткнул кулаком в руку и сказал:

– Это... Кори... Прости меня, если что...

Но я не держал на него зла. Что было, то прошло, водой давно унесло.

Потом я попрощался с учителем. Старик тоже не сдержал слёз,

– Ты мой лучший ученик. Никто из тех, кого я учил, не удостаивался такой чести – стать придворным шутом, – признался Мелькидос, потом шепнул мне: – Вот видишь, я был прав. Только не теряй голову, Кори. Будь осторожен. Обещаешь?

– Обещаю, – ответил я и обнял старика.

Он только покачал головой и нахлобучил на меня свой шутовской колпак.

– Что вы все, как на похоронах? – обратился я к людям, которые были моей семьёй на протяжении почти восемнадцати лет, хоть я и был одинок в этой семье. – Я не умер и надеюсь, мы ещё встретимся.

– Конечно, в следующей жизни, – пошутил Мелькидос.

Я засмеялся, и бубенцы на моём колпаке горько и ехидно поддакнули старому шуту.

Так я, сам до конца не веря своему счастью, оказался в королевском дворце, который отличался от цирка, как молодая красивая акробатка от безобразного потешного карлика.

Мне выделили небольшую, но уютную комнату на стороне прислуги. Выдали новый костюм – шелка и бархат. Привели мою буйную рыжую шевелюру в более пристойный вид. В общем, сделали из каны приличного человека, которого не стыдно показать высокородным господам.

Но я-то знал, что в моём деле внешность – штука второстепенная.

Я размышлял, как угодить благородным. Я запросто мог перебрасываться шуточками с простым народом, и из этого прямого общения сплеталось моё представление. Но могу ли я так непринуждённо разговаривать с аристократами? Памятуя уроки Мелькидоса, о том, что господа любят тщательно выстроенные шутки, мне нужно было сочинять заготовки.

Плюхнувшись на удивительно мягкую кровать, я маялся тяжёлыми думами, даже не замечая ранее недоступного мне комфорта. В дверь постучали, и я поплёлся открывать, полагая, что кастелянша опять забыла выдать мне какую-нибудь важную церемониальную шмотку.

Открыв, я недовольно пробормотал:

– Ну что там ещё?

И остолбенел – передо мной стоял сам король. Я сделал шаг назад и быстро поклонился.

– Простите, ваше величество, я... я не знал, что это вы.

Он беззаботно махнул рукой, вошёл и прикрыл дверь. Король был в обычной одежде, хоть и очень дорогой – я оценил качество ткани его рубахи. Слава всем богам Триады, рубаха не была обшита кружевами и прочими рюшками, от обилия которых здесь меня уже тошнило. Такую мог бы носить и простолюдин, если бы не ткань.

Король оглядел мою комнату.

– Ну, как ты устроился, Кори?

Я снова поклонился. Теперь уже не как заполошный, а с положенным мне достоинством.

– Хорошо, ваше величество. Мне всё нравится.

– Да перестань ты кланяться. У меня уже голова кружится от тебя, честное слово.

Я улыбнулся ему.

– Как скажете, ваше величество. Я не очень-то люблю кланяться, от этого потом в старости спина болит. А я хочу, чтобы у меня была здоровая старость.

Король удивлённо приподнял бровь, потом расхохотался.

– Я не ошибся в тебе, Кори, ты определённо скрасишь мне серые будни.

Он уселся в кресло, забросив ногу на ногу.

– Простите, ваше величество, а разве её величество не помогает вам скрашивать эти серые будни? – я чувствовал, что наглею, причём совершенно безосновательно, но мне будто под язык вожжа попала. В присутствии этого человека на меня нападал какой-то необъяснимый, пьяный кураж.

Король пристально разглядывал меня.

– А ты дерзок, юноша. Если бы твой язык не был твоим шутовским инструментом, его следовало бы укоротить.

– Простите, ваше величество.

Я смиренно опустил глаза, не чувствуя, однако, никакого смирения.

– Энни... – задумчиво сказал король. – Да, я люблю её, и она делает мою жизнь ярче, но... К сожалению, в особенно серые будни моя жёнушка по обыкновению хворает, и я нуждаюсь в дополнительных развлечениях.

Он снова посмотрел на меня, и что-то в его взгляде было такое, чего никогда ни у кого не было, даже у Марка, нечто, заставившее меня одновременно задрожать и содрогнуться.

А между дрожью и содроганием есть существенная разница. Дрожать можно от предвкушения, наслаждения и ужаса, а содрогаться только от ужаса.

– Ты кана, – с нажимом произнёс король.

– Да, ваше величество.

– У тебя слишком завидная судьба для проклятого.

Я согласно кивнул.

– Наверное, судьбе видней.

– Наверное, – ответил он. – Уж тем более не стоит лезть простому смертному в споры между богами.

И тут я понял, что король догадывается о том, что он истинный житель Серединного мира, а, значит, его душа канет в небытие в положенный срок. В отличие от моей души. Внезапно мне стало тоскливо.

– Я уже не бог, ваше величество, в вашем мире я никто и зовут меня никак.

– Ты прав, – он снова оглядел меня, на этот раз как-то отрешённо.

Король поднялся.

– Уже сегодня ты будешь сидеть у моего трона, в качестве придворного шута. Давай, Кори, покажи, на что способен. Слишком уж расхвалила тебя Энни. Впрочем, тебе беспокоиться не о чем, просто хорошо делай своё дело.

Когда он ушёл, я опустился в кресло, которое ещё хранило тепло его тела, и облизал пересохшие губы. Я испугался собственной смелости, кураж улетучивался, и на меня наползало неприятное похмелье.

Однако к вечеру я уже был собран как никогда.

Я сидел у ног короля и развлекал благородных господ солянкой из заготовок и импровизаций, иногда вставляя в светскую беседу едкое замечание, в общем, выкладывался по полной, и судя по реакции его величества, справлялся неплохо. Королева вообще смеялась, как ребёнок, оправдывая своё имя[4] . Она была совсем не высокомерна, просто наивна и впечатлительна от природы. А ещё совершенно глупа. Это я понял после некоторого общения с ней позже.

Она была этаким святым сочетанием наивной доброты и глупости, поражающим некоторых мужчин в самое сердце. Таких женщин хочется лелеять и оберегать, на их фоне даже хлюпик выглядит отважным рыцарем. Но нашему величеству такой фон не требовался изначально, а вот желание оберегать и заботиться, как я понял, всё равно никуда не делось. Он буквально с неё пылинки сдувал. Поэтому Энни либо гуляла по своему саду, слушая птиц и нюхая розы, либо дремала в своих покоях. Вечерами к ней приходили фрейлины, и они болтали о всякой ерунде, интересной лишь женщинам подобного толка.

Когда я выяснил, что она пишет с ошибками и читает по слогам, моё мнение об её интеллекте только укрепилось. Марк приучил меня к книгам, и книги долгое время были единственным моим развлечением и способом узнать этот мир получше, и я не мог представить, как кто-то может считать чтение необязательным занятием.

Мысленно я сочувствовал его величеству, лично я не смог бы жить с Энни, подох бы вперёд от скуки. Хорошо, что скучать нашему величеству не приходилось, ибо его второй женой была политика, а уж эта дама могла сделать жизнь интересной любому.

Да и жизнь во дворце была иногда веселее самого цирка. Я старался держаться от этого веселья на расстоянии и не впутываться в местные интриги, но, как оказалось, чтобы язык шута не утратил остроты, во всём этом нужно вариться, и вариться с осторожностью дипломата во вражеском стане. Колкая шутка в сторону той или иной интрижки могла сделать тебя фаворитом одной группировки и заклятым врагом другой, причём завтра всё могло поменяться местами.

Признаться, я страшно уставал от всего этого. Интриги в нашем цирке хотя бы не грозили лишением головы, а тут...

Чтобы расслабиться, я часто уходил в самый дальний сад дворца, где был небольшой домик, предназначенный для отдыха в тишине. Домик почему-то не пользовался популярностью у аристократов, и я в гордом одиночестве, устроившись на пыльном диванчике, играл на флейте в своё удовольствие.

Музыка помогала мне снять напряжение и привести мысли в порядок, разложить их по полочкам, перетасовать и понять, что именно нужно выдать сегодня вечером. Намекнуть, что у господина А. отросли рога или предположить, что у госпожи Б. хроническая зависть к госпоже В. При этом я понимал, что могу решить не только свою судьбу, но и судьбу господ А., Б. и В., которые мне, в общем-то, ничего плохого не сделали.

Проклятье!

Частенько я жалел, что ушёл из цирка.

Там я был свободен, там чувствовал себя настоящим шутом, а не ручным мячом в чужих играх.

Я с головой погружался в мелодию, растворялся в ней, переставал быть злым издёрганным шутом, становился просто рыжим Кори, который находил тихие радости в воображаемых праздниках.

Я ушёл сюда только ради одного человека, но вместо этого человека обрёл лишь головную боль.

На что ты надеялся, Кори?

Кто ты вообще такой, чтобы на что-то надеяться?

Всего лишь шут.

Мои пальцы скользили по клапанам флейты, и в этот раз получалась какая-то особенно тоскливая музыка, от которой расплакались бы и звери Нижнего мира.

Когда я перестал играть, то понял, что и по моим щекам текут слёзы.

Вот ведь до чего ты себя довёл, шут. Я не плакал с того дня, как Марк изнасиловал меня в своём шатре. Тогда я решил, что мои слёзы только доставят ему удовольствие, а я не хотел доставлять Марку удовольствие.

Я сидел, глядя, как за окном наливается вечерней синевой небо, и даже не думал вытирать влагу с лица. Раз меня немного отпустило, то пускай. В последний раз, Кори. В последний раз.

– А я и не знал, что ты так хорошо играешь.

Негромкий голос заставил меня подскочить и обернуться.

Король стоял в дверях, опершись спиной о косяк, и улыбался. Он подошёл ко мне, хлопнул по плечу, заставляя сесть, уселся рядом.

– Почему ты скрыл от меня, что умеешь играть на флейте?

– Я не скрывал, ваше величество, просто не довелось рассказать.

Он протянул руку и прикоснулся к моей щеке, стёр слезу и растерянно уставился на свои пальцы.

– Ты плакал... Почему?

Мне стало стыдно.

В самом деле, такой здоровый лоб, а ревёт, как энни.

– Так, нашло что-то, ваше величество.

– Дэйв...

– Простите?

– Дэйв, это моё имя, ты же знаешь. Называй меня так.

– Но...

– Не возражай мне... Пожалуйста, – добавил он после паузы.

Я кивнул.

– Как скажете... Дэйв.

– Так что на тебя нашло, Кори? С тобой здесь плохо обращаются? Ты скучаешь по цирку? Что-то ещё?

Я молчал, опустив голову. Что я мог ему ответить? Что его двор разрывает меня на части? Что я из шута превратился в акробата, который ходит по канату без страховки? Он и без моих объяснений должен прекрасно разбираться в этой кухне.

Король вздохнул.

– Похоже, мы с тобой в одной лодке, парень. И зажало нас между скалами, населёнными чудовищами.

Я недоумённо уставился на него. Дэйв горько усмехнулся.

– Ты пытаешься выгрести из этого места, но чудовища стремятся порвать паруса, сломать мачты и перевернуть твой корабль, и после всего этого обвинить во всём тебя.

И ведь он говорил истинную правду, под которой мог подписаться и я.

– Чем отличается король от шута? Да ничем. Даже корона на голове сродни твоему шутовскому колпаку. Король, как заводной, пляшет на мировых исторических подмостках, взвешивает каждую реплику, старается ублажить и свой народ и недругов, только бы не допустить войну, и ради чего? Ради того, чтобы потом на тебя свалили все беды и назвали каким-нибудь Дэйвом Кровавым? Или, наоборот, Дэйвом Пропащим?

Король смотрел на меня, а я даже не знал, что ему ответить, только кивнул, показывая, что понимаю его.

– Знаешь, это действительно судьба. Только она заключается не в том, куда ты идёшь, а в том, как ты идёшь. В том, сможешь ли превзойти себя, перестать быть человеком по имени Дэйв, а стать королём, то есть самим народом, страной, десницей богов...

– Даже если тебе хочется плакать, ты должен смеяться, и тогда ты будешь хорошим шутом, – повторил я слова Мелькидоса.

Дэйв снова улыбнулся, и по моей спине пробежала тёплая волна от его улыбки.

– Точно, Кори. Но ведь иногда мы можем выйти из наших судьбоносных ролей и побыть самими собой? Вот как ты сейчас?

Я вспомнил о своих слезах, но теперь мне почему-то не было стыдно.

– Кто я для тебя, Кори? – вдруг спросил король.

Его лицо было так близко ко мне, что мы почти касались волосами.

Запах его чистой кожи, не испорченный искусственными ароматами духов, сводил меня с ума.

Сердце билось в моей груди, словно суматошный зверёк.

Я приоткрыл губы, собираясь что-то сказать, но все слова вылетели у меня из головы. Через мучительно долгую паузу я, наконец, произнёс, глядя прямо во тьму его глаз:

– Ты – мой король, Дэйв. Мой король.

Он благодарно кивнул и поднялся с диванчика.

– Сегодня вечером, шут, ты снова у моих ног. Но это имеет значение только за той границей, где мы перестаём быть собой.

И Дэйв снова покинул меня. А я ещё долго не мог успокоиться, меня буквально колотило всего.

Так что пришлось снимать напряжение с одной из служанок, подвернувшейся не вовремя мне под руку, после чего меня долго воротило от самого себя и от всей этой двусмысленной ситуации.

Однако этот случайный разговор с королём снова вселил в меня уверенность в своих силах. Я ещё больше освоился во дворце, научился лавировать между сплетнями и интригами так, что мне мог позавидовать и дипломат.

Только двое из королевского окружения, похоже, не переносили меня на дух. Первый министр Адлон – у него было туговато с чувством юмора, и фрейлина королевы Кейти Ланг, которая мечтала забраться в постель к королю, но последний был верен жене, являя собой досадное исключение из известных ей правил.

Но даже из этого я извлёк пользу.

Я выбрал этих двоих объектом для насмешек. Они всё время пыталась меня задеть, даже не понимая, что только дают пищу для шуток. Так мы перебрасывались ехидными репликами, веселя остальных. Адлона тоже мало кто любил, слишком уж он серьёзно относился к своей персоне, а Кейти считали выскочкой. Дочь небогатого дворянина, она, ради того, чтобы подобраться ближе к высшей знати, переспала чуть ли не со всеми влиятельными аристократами. Иногда я даже жалел этих двоих, однако спуску им не давал. Если блеск денег и славы ослепляет человека, то тут уже никто не лекарь, получай, как награды, так и пинки.

Также мне посчастливилось познакомиться с наместником богов из Внешнего мира, который надзирал за нашим королевством. Важная шишка, даже король рядом с ним приобретал вид смиренного монаха.

Звали наместника Хелль, и был он согбённым лысым старцем с колючим взглядом, от которого поджилки тряслись. Как посмотрел на меня, так душа в пятки ушла. Казалось, он знает обо мне всё и даже сверх того.

– Это ты, что ли, новый придворный шут? – спросил Хелль.

– Да, богоподобный, – с поклоном ответил за меня Дэйв. – Толковый малый. Я выкупил его из цирка.

Лохматые седые брови Хелля сошлись к переносице.

– Он ведь проклят?

– Да, но... – начал было оправдываться король, приведя меня в несказанное изумление. Дэйв никогда ни перед кем не оправдывался.

– Неважно, – оборвал его Хелль. – Что за счастье быть шутом? Вполне справедливое наказание.

Дэйв облегчённо улыбнулся, а я решил, что Хелль такой же надменный дурак, как большинство из его клана.

Наступила зима. Преддверие Нового года зажгло разноцветные фонари на столичных улицах. Приближался большой королевский бал.

Все носились как заполошные, и меня на какое-то время оставили в покое. Я пропадал в заброшенном домике, втайне надеясь, что Дэйв снова придёт навестить меня, но ему, ясное дело, было не до какого-то шута. Соседнее королевство, похоже, затевало конфликт, и король с головой ушёл в эти дела. Лишь вечерами я мог увидеть его, да ещё иногда издалека наблюдал, как он гуляет по зимнему саду вместе с королевой.

Я видел, как он держит Энни за руку или нежно касается губами её запястья, как смотрит на неё, поправляя локон, выбившийся из-под капюшона зимнего плаща, обнимает её, прижимает к себе, и...

Да, я ревновал.

Но не бешено, ненавидя всех и вся, как это бывает у многих, а просто смиренно ревновал, причиняя боль только самому себе, загоняя раскалённый нож ревности в собственное сердце. Я не мог ненавидеть Энни – она была хорошей женщиной, по крайней мере, много лучше тех придворных дам, что окружали её, и я теперь отлично понимал, почему Дэйв так относится к ней. Глотком чистой воды в злой изнуряющей пустыне, вот кем была для него королева.

– Что, шут, нравится её величество? – как-то спросила меня Кейти, застигнув врасплох, когда я засмотрелся на них.

Я обернулся к ней и не смог удержать смеха, глядя на её растерянное лицо.

– Что ты смеёшься, болван? – нахмурилась она. – Я же видела, как ты пялился на неё.

– Да, вы правы, госпожа, – я перестал смеяться. – Я любовался её величеством. Признайте, она прекрасна, гораздо прекраснее всей своей свиты.

Она скривилась, и было из-за чего. Кейти на самом деле была хороша собой – роскошное тело, густые светлые локоны, томные глаза глубокого небесного цвета. О, да, она была очень хороша. А Энни, бледная, хрупкая Энни, ей и в подмётки не годилась. И Кейти никак не могла взять в толк, отчего его величество предпочёл какой-то блёклый сорняк цветущей розе?

Я смотрел на неё и понимал – она никогда не будет принадлежать королю, при всей своей красоте. Я подмигнул Кейти и изобразил на лице развратную улыбку из шутовского набора «охмурить кого угодно».

– Но вы, госпожа, тоже прекрасны, только по-своему, конечно. Ваши волосы, ваши глаза, ваша фигура... О, вы можете очаровать любого мужчину. Даже бога, пусть и проклятого, – не постеснялся я щегольнуть своим двусмысленным происхождением. – Может, вы тоже богиня?

Кейти ошалело смотрела на меня. Это было выше её понимания – человек, над которым она постоянно издевалась, и который отвечал ей взаимными издёвками, вдруг стал сыпать комплиментами, причём заслуженными по её мнению.

В тот момент мне показалось забавным уложить Кейти в свою постель, тем самым окончательно закрепив победу добра над злом.

И она сдалась.

Уже через пятнадцать минут мы отчаянно совокуплялись у меня в комнате.

Вернее, отчаянным был я.

Кейти напоминала бревно в морозную ночь.

Видимо, она считала недостойным благородной дамы пошевелить хотя бы пальцем ради какого-то проклятого шута. Но я всегда стремился делать своё дело хорошо, и мои труды возымели успех. Бревно всё-таки загорелось, обхватило ногами мои бёдра, расцарапало мне спину ногтями и стало издавать вопли, напоминающие голос жреца, призывающего на утреннюю молитву.

В тот вечер Кейти отдалась мне несколько раз, я совершенно измотал её, пользуя и так, и этак, и она еле уползла из моей комнаты удовлетворённая по самую макушку.

Не скажу, что одним врагом в моём окружении стало меньше, но теперь Кейти не так ко мне придиралась, предпочитая кидать похотливые взгляды в мою сторону.

Изредка я ублажал эту похоть, чтобы держать Кейти на коротком поводке и не дать ей повода для серьёзных интриг против меня.

Оставался ещё Адлон. Но поиметь министра было выше моих душевных сил, да и он вряд ли оценил бы такие мои шуточки, поэтому я отложил победу над ним до лучших времён.

Что ж, шут – ваше развлечение, но и вы тоже можете славно развлечь шута.

[1] Триада – совокупность параллельных вложенных вселенных: Внешний, Серединный и Нижний миры.

[2] На одном из наречий Серединного мира «кори» означает «горечь».

[3] Честные перерождённые (понятие Серединного мира) – относительно бессмертные жители благополучного Внешнего мира, которые после естественной или насильственной смерти циклично перерождаются в телах жителей Серединного мира. Кана – казнённые преступники из Внешнего мира, которые перерождаются в Серединном с так называемой кана-меткой на теле, проклятые.

[4] На одном из наречий Серединного мира «энни» означает «дитя».