Я переродился в Серединном мире, в двенадцатую эпоху от создания Триады[1] .

Когда повитуха вытащила меня из материнского чрева, обмыла от крови и слизи, то не удержала испуганного вскрика.

– Что там? – слабым голосом спросила мать.

Вместо ответа повитуха поднесла меня поближе к ней.

– Это мальчик, – улыбнулась мать, потом нахмурилась, бросив взгляд на мою левую руку.

Рука по локоть была синюшного цвета: словно татуировка проступали на ней иссиня-чёрные линии, сплетаясь в замысловатую вязь.

– Это кана, – дрожащим голосом сказала повитуха. – Ты родила одного из проклятых богов. И теперь будешь проклята сама.

Она провела ладонью по моим едва пробившимся волосам и добавила:

– На наше горе он ещё и рыжий. Скоро, значится, будет война.

Но матери было не до знамений, она безутешно плакала, забрав меня у повитухи и прижав к груди, полной молока.

По законам нашего мира кану отбирают у родителей в течение трёх дней после рождения и отдают на воспитание в другую семью, самую нищенскую во всей округе. Но оказалось, что более нищую семью, чем наша, трудно сыскать.

Поэтому я прожил с родными целую неделю, пока не пришли жандармы. Их было двое – высокие простоватые парни в кожаных куртках, которые заменяли им дорогие доспехи. Мать была одна и сидела со мной на руках возле очага. Она подняла глаза на вошедших и побледнела.

– Катрин, – сказал один из жандармов. – Ты идёшь против закона. Отдай ребёнка нам, мы найдём, куда его пристроить. В крайнем случае, отправим на север королевства.

Но она понимала, что это слишком накладно – отправлять какого-то проклятого в такую даль. Кто за это возьмётся? Скорее, младенца закопают в лесу, хорошо, если придушат перед этим. Это там, во Внешнем мире, он был бог, а здесь он всеми презираемое существо. Должен быть таковым. И если судьбе угодно, то ребёнок проявит недюжинную волю к жизни и не даст себя убить.

Мать завизжала, забилась в угол, не понимая, что из угла ей совсем некуда будет бежать. Жандарм подошёл к ней, грубо выхватил меня из рук. Она вцепилась в его куртку, но он отпихнул мою мать ногой.

– Кори... Кори... – мать, подвывая, лежала на полу, звала меня по имени.

– Странное имя для мальчика[2] , – заметил второй жандарм. – Но подходящее. Чувствую, намаемся мы с ним.

Они действительно направились в лес, эти двое блюстителей закона, но сначала им пришлось выйти за пределы города.

Мать так туго спеленала меня, что я был похож на упругий овальный кокон, каким играют в ручной мяч. И один из жандармов со смешком вдруг бросил меня своему напарнику. Тот, выругавшись, поймал. Сделав обманный финт, жандарм кинул меня обратно, и меня опять успели поймать. Так, примерно несколько минут, они, веселясь и вспотев от напряжения, перебрасывались мной, орущим во всю глотку.

Именно в этот момент на небесных скрижалях Творца проявилось имя моей судьбы.

Неподалёку от городских стен, возле которых забавлялись жандармы, раскинул шатры бродячий цирк, и хозяин его с немалым удивлением взирал на игру.

Когда, наконец, парни угомонились, он подошёл к ним и с поклоном спросил, за что несчастный младенец удостоился такого обращения.

– Он кана, – ответил жандарм, и хозяин благоговейно вздрогнул при слове «кана». – Родился в самой бедной семье города, теперь вот не знаем, куда его девать.

– Отдайте его мне, – сказал хозяин. – Жизнь в цирке не такая красивая, как можно подумать. Я обещаю, мальчик нахлебается горя.

– И горечи, – поддакнул второй жандарм. – Я бы попросил у вас, уважаемый, две... нет, четыре монеты за этого ребёнка. Он, видите ли, рыжий, так что, вам лучше его купить, чтобы не навлечь ещё больших проклятий на свой цирк.

– А то мало ли, фокус какой не удастся, или зверь загрызёт кого, – первый жандарм многозначительно посмотрел на хозяина. – Или вообще погонят отсюда погаными мётлами.

Циркач быстро-быстро закивал, снял с пояса кошель и отсыпал деньги представителям закона.

До сих пор не знаю, что подвигло его на этот душевный поступок – жалость к вопящему младенцу или предчувствие будущей наживы за мой счёт, но так я оказался в бродячем цирке.

Всего этого я, конечно, не мог помнить. Иногда, одиноко сидя в своём углу, я восстанавливал картинку по памяти, что-то додумывая, а что-то дополняя из рассказов знающих людей.

Моему хозяину по имени Марк было тогда хорошо за сорок.

Он был высоким жилистым мужчиной. Глаза голубые, водянистые, блёклые – как бывало посмотрит, так утопит в затхлом, давно нечищеном пруду. Лицо с коричневыми пятнами, изборождённое глубокими морщинами, напоминало кору старого дерева. Длинные седые сосульки волос окружали лысину и удивительно сочетались с вислыми седыми же усами. Внешность Марка была не лишена некоторого благородства, но время и болезни немилосердно изуродовали его.

Марк оказался разорившимся аристократом, которому удалось выкупить на последние гроши этот цирк и воплотить детскую мечту в жизнь. Он страдал неким неизлечимым костным недугом, оттого хромал, а в дождливые дни подолгу не выходил из своего шатра. Ещё раньше Марк развлекал себя и местную публику фокусами собственного сочинения, и теперь не брезговал выступать перед простой толпой.

Вот такой человек спас мне жизнь и приютил в своём заведении.

До десяти лет, как только смог самостоятельно выполнять какую-то работу, я был мальчиком на побегушках. Убирал за зверями и мыл их клетки, таскал и размещал на арене реквизит, помогал в некоторых трюках Марку, стирал и штопал костюмы циркачей. Ещё иногда играл на флейте. Не знаю, откуда у меня появились эти умения, но как только я взял флейту в руки и поднёс к губам, то изобразил на ней нечто мелодичное, отчего возле меня сразу собралась толпа. Я сыграл несколько мелодий подряд и сорвал аплодисменты. Однако после этого меня окончательно стали обходить стороной.

В цирке у меня не было друзей или врагов, я находился в отдалении от людей, которые страшились проклятого и тех проклятий, что он с собой несёт. Поэтому я привык молчать и заговаривал только, когда спросят. Меня не тяготило такое положение вещей, мне, в общем-то, хватало самого себя.

Я был рослым юношей, мышцы мои стали крепки от тяжёлой работы, и в свои почти одиннадцать я выглядел как четырнадцатилетней подросток. Обычно кана рождаются уродами, как наши цирковые карлики или сросшиеся телами близнецы, но мне повезло – я всего лишь родился рыжим и с безобразной кана-меткой на руке. Отчего все шарахались от меня, боясь порчи. На представления мне не давали смотреть, чтобы тоже не сглазил, хотя мои глаза были не жгуче-чёрные, как полагалось злым ведунам, а тёмно-карие с вкраплениями изумрудного цвета. Но это не спасало меня от суеверий. Поэтому я прятался в одном из дальних шатров, напряжённо вслушивался в гул толпы, истерические взрывы её смеха, рёв зверей, реплики циркачей, не всегда отличающиеся пристойностью; вспоминал, что циркачи делали на репетициях, и рисовал картинку представления в сознании. Мне этого хватало, чтобы полностью уйти головой в праздник, и тогда улыбка блуждала по моим губам. В таком состоянии как-то засекла меня Клер, наша акробатка «загни-меня».

– Кори Найт, – изумлённо сказала она, при этом её глаза расширились, как у похотливой кошки. – Ну и видок у тебя. Ты случайно не вернулся обратно к своим богам?

Я пожал плечами.

Даже не представляю, за что меня выставили из богов, наградив позорной меткой, и, если честно, мне было трудно поверить в их существование. За свои годы я успел навидаться смертей, ведь жизнь у циркачей – сплошной риск, и в этих смертях не было ничего такого, что удостоверяло бы наличие бессмертных богов и Внешнего мира.

В общем, я относился ко всему этому весьма скептически. Хотя в городские храмы ходил с прилежанием и просил у ныне действующего покровителя Триады только одного – свободы.

Я простаивал на коленях перед его священным символом, который изображал орла.

– Господь мой Рейнуар, – молился я. – Я больше не хочу таскать навоз за зверями и сгибаться в три погибели в душных ящиках господина Марка, я хочу... хочу...

Но я пока не мог представить, чего хочу на самом деле, кроме возможности идти куда угодно и делать, что вздумается.

А через восемь месяцев после моего десятилетия господь Рейнуар услышал мои просьбы, правда, ответил на них своеобразно.

Поздно вечером Марк позвал меня в свой шатёр.

Лил дождь, и хозяин находился у себя целый день, видимо, маясь болью в костях.

Я вошёл к нему, поклонился, замер в ожидании.

Марк стоял, чуть согнувшись и опершись руками о стол. Он смотрел на меня, и мне не нравились его глаза. Они напомнили глаза Клер, когда она засекла меня мечтающим.

Я знал, что не избегу этой участи, как не избежали её многие попавшие в цирк мальчики, отличавшиеся хоть сколько-нибудь привлекательной внешностью. Удивительно, что он так долго ждал, а я до сих пор не сбежал, потому что мне некуда было бежать. Я рванулся было назад, но кто-то схватил меня за руки и заломил их мне за спину. Обернувшись, я увидел, что это наш дрессировщик. От него несло невыносимой смесью запахов – чеснока, животных и собственного пота. Стискивая мне руки до боли, он связал их ремнём и бросил меня на пол, сел на ноги, придавив всем весом, стянул ноги верёвкой. Несмотря на то, что я был крепкий, наш Вук был ещё крепче, так что мои дёрганья не привели к успеху. Подняв меня одной рукой – я вдруг понял, что она, невиданное дело, дрожит – дрессировщик кинул меня поперёк хозяйской койки.

– Оставь нас, – сказал хозяин, подняв ладонь.

– Может, отпустите его? – пробормотал Вук. – Всё-таки он не простой человек... Ещё перейдёт его проклятие на нас.

– Брось ты свои крестьянские предрассудки, – скривился хозяин. – Пошёл вон.

Марк присел рядом со мной на колени. Его лицо снова напомнило мне старое подгнившее дерево. В выцветших глазах Марка блестели слёзы.

Он проверил – надёжно ли связаны мои руки.

– Такие тонкие запястья, – сипло выдохнул он. – Как у девочки.

Марк осторожно стянул с меня штаны.

– Мальчик мой, – сказал он проникновенно. – Мой проклятый рыжий бог, не бойся, я покажу тебе любовь.

Странно, но я не ненавидел его. Он столько лет заботился обо мне, растил, можно сказать, как сына, и очень хорошо обращался, несмотря на моё происхождение. Во мне жила искренняя благодарность к этому человеку. Я ведь знаю, как иногда страдают кана в нашем мире. А то, что происходит сейчас... Может быть, это плата? Или судьба? Или наказание за мои преступления в мире богов?

Нет, я не смирился и не ощутил себя виноватым. Тогда мне просто казалось, что здесь кроется какая-то неподвластная моему пониманию справедливость, которую я должен нести в этот мир. И в тот миг я просто умер на время. Отключились сами собой все чувства и мысли, и я превратился в оплату. В бездушную грязную монету, которой оплачивают услуги.

Стиснув зубы и зажмурившись до слёз, стараясь не слушать натужное дыханье и короткие всхлипы под конец, я вытерпел всё, что Марк делал со мной. И с некоторым стыдом и неприязнью к себе обнаружил, что кончил и сам.

– Ну как тебе, Кори? – спросил он потом, развязывая мне руки.

Ну да, хороший вопрос. Я только его и ждал.

– Это был один из лучших ваших фокусов, – сказал я, хрипло рассмеявшись.

Марк удивлённо посмотрел на меня.

– Вот, значит, ты какой, молчун...А я всё думал, куда же тебя пристроить в нашем заведении...

Я хмыкнул. Пока ты, хозяин, пристроил меня на свою кровать. Он, между тем, продолжил:

– Я был дураком, что так мало общался с тобой. Мне кажется, из тебя получится хороший шут. Отдам тебя в обучение к нашему Мелькидосу.

Так знаки моей судьбы вновь проступили на скрижалях Творца.

Ещё около года я иногда посещал шатёр хозяина, а потом, придя однажды, сказал «хватит».

Мне показалось, что я достаточно расплатился за его заботу и обучение в цирке. Каждый раз с Марком я приравнивал то к одному, то к другому, и, в конце концов, свёл баланс воедино.

Марк посмотрел в мои глаза и не стал трогать меня. Только, сокрушенно качая головой, сказал напоследок:

– Я никогда и никого не любил так, как тебя, мальчик мой. Я просто хочу, чтобы ты помнил об этом.

Но я не собирался помнить об этом. Напротив, хотелось как можно скорее забыть эти жуткие старческие хрипы и отвращение, которое вызывали во мне прикосновения хозяина. Иногда я забывался вместе с Клер, которая была ко мне добрее прочих; иногда вместе с каким-нибудь смазливым акробатом, который отличался от дряхлого дерева, как настоящий маг от фокусника, и чьи прикосновения могли стереть омерзительную ласку Марка. Только так мне становилось легче.

Я продолжал обучаться ремеслу шута у Мелькидоса. Первое, что я усвоил из этой науки – шут должен уметь импровизировать. Заготовленная шутка фальшивит, и даже если она смешна, то никого веселить не будет. Толпа остро чувствует фальшь, и обманщик обречён на провал.

«Это только у вельмож приветствуются заготовки, – говорил мне старый клоун. – Тщательно взвешенные, выхолощенные, вылизанные до стерильности шутки. Такие, чтобы дамы могли лишь кокетливо улыбнуться, прикрывшись веером, а господа сдержанно поаплодировать. Народ любит, что покрепче. Шут должен быть живым голосом, а не мёртвой бумагой».

«Шут, он как шоколад, – учил Мелькидос. – Иногда – это лёгкость и свет, иногда горечь и тьма. Но, как шоколад, шут всё равно развлечение и услада для души. Помни, Кори, даже если тебе хочется плакать, ты должен смеяться. Это твоё предназначение. Ты должен быть в этом состоянии всегда, и тогда ты будешь хорошим шутом».

«Но сначала ты должен научиться смеяться над собой», и клоун толкал меня в навоз, заставляя заходиться хохотом окружающих, которые наблюдали мои попытки вылезти и отряхнуться.

– Кори Подкидыш, на тебя будто слон сверху нагадил, – смеялся Мелькидос.

– Это, наверное, был проклятый божественный слон из Внешнего мира, – парировал я.

Старый шут лишь ухмылялся.

Мой первый номер публика сначала восприняла настороженно.

Мелькидос предложил надеть мне парик, чтобы скрыть рыжую шевелюру, но Марк воспротивился этому.

«Он такой, какой он есть, – сказал хозяин. – Если публика не воспримет его настоящим, то Кори не место в нашем цирке».

У меня душа в пятки уходила, когда я вышел на арену, начал кривляться и выдавать репризы. Чтобы совсем не растеряться, я выделил из толпы чьи-то весёлые глаза почему-то разного цвета, что рассмешило меня самого, и играл специально для этих глаз.

Мне удалось завести публику.

Они смеялись, хлопали, свистели, на ковёр летели монеты и цветы.

Я заразился их весельем, сам стал толпой, улавливал и впитывал их эмоции и желания, давал то, что нужно им, только им.

Так к семнадцати годам я стал звездой нашего цирка и принёс Марку хорошие прибыли. Если бы я тогда знал, что моя плата может быть и такой... Но время уже ушло, а я предпочитал смотреть вперёд и ни о чём не жалеть. Слишком уж это осложняет жизнь – думы о прошлом. Я хотел радоваться жизни, я был молод и достиг определённого успеха в своём ремесле. Такие подарки судьбы, конечно, не положены кане, однако деньги и слава в этом мире делают всё, даже оправдывают проклятых.

Мы кочевали из города в город, и везде мои представления срывали аншлаг. Слава о рыжем шуте Кори шла, опережая наши шатры на колёсах, что медленно пробирались по раскисшим дорогам к очередному пункту назначения.

Однажды наш путь пролегал мимо одного из семи Порталов.

Говорят, по ним перемещаются души перерождающихся, и оттуда же иногда приходят диковинные звери из Нижнего мира, но я никогда не видел таких зверей. Ходят слухи, что другим циркам удавалось их отловить, выдрессировать и потом выставлять напоказ.

Но куда больше зверей меня интересовал Портал.

Это было странное образование, похожее на гигантский смерч – белые плотные завихрения неведомой субстанции, что пронизывали небо и землю. Иногда в них вплетались всполохи цвета молодой зелени и тут же гасли.

Словно мираж, Портал покачивался на горизонте, то приближаясь, то отдаляясь, внушая неясный страх, заставляющий отводить глаза от этого зрелища.

Всякий из живых, кто подходил к Порталу на опасно близкое расстояние – погибал. И только бесплотные души могли беспрепятственно проникать сюда. Поэтому мы старались держаться подальше, но всё равно не избавились от тошнотворного головокружения и горько-сладкого привкуса во рту. Временами казалось, что мир перевернулся с ног на голову, и мы научились ходить по потолку и ползать по стенам.

Кони недовольно фыркали, грызли удила, иногда останавливались, как вкопанные, не желая тащить наши повозки. Приходилось нещадно нахлёстывать их, раздирая бока кнутом, чтобы убраться отсюда как можно скорее. Другие животные тоже беспокоились. Слон жалобно трубил, два наших волка выли, а медведь с рычанием бегал по клетке, ударясь плешивыми боками о прутья.

Поэтому, когда мы миновали это проклятое место, то вознесли славу богам Триады, то есть по обыкновению закатили безудержную гулянку.

Таким образом, наш цирк оказался возле столицы нашего королевства и, как обычно, раскинул шатры у высоких, выщербленных временем, стен города.

Столица сильно отличалась от прочих городов страны, она была шумнее, богаче и презрительнее. Вероятно, тут видали что и получше бродячего цирка. Марк волновался, и все мы были на взводе. А тут ещё явился человек, разодетый в шелка и блёстки – он оказался кем-то из королевской свиты – и сообщил нам, что его величество вместе с супругой всенепременно посетит вечернее представление.

Всё время до вечера мы репетировали как сумасшедшие, но у всех в душе был мрак. Мало ли, не понравимся его величеству, так недолго и головы на плахе сложить.

Как всегда, я не смотрел выступления товарищей. Уж если повелась такая традиция, то её надо соблюдать, цирковой народ – суеверный. Я сидел возле клетки с нашим слоном по имени Крошка и молился богам Триады, которые когда-то приговорили меня к страданиям; молился, чтобы я понравился королю, хотя бы немного, потому что большая часть успеха нашего цирка зависела от моих стараний.

– Кори... – Марк стиснул моё плечо, заставив меня вздрогнуть. – Выкинь всё из головы, забудь о важных господах, просто будь собой, мальчик мой. Ты великолепен. Ты бог.

Как ни странно, но слова Марка успокоили меня, и на ковёр я вышел совершенно уверенный в себе. Пока не увидел короля.

Его величество сидел в первом ряду, окружённый охраной и своей разодетой свитой.

Я никогда не встречал таких поразительно красивых людей. У него было идеально вылепленное лицо – высокий чистый лоб, прямой нос, чуть полноватые губы, тяжёлый подбородок. Глаза глубокие, иссиня-чёрные, как и его волосы, небрежно размётанные волнами по плечам.

И неким внутренним чутьём я с содроганием осознал, что наш король – смертный житель Серединного мира и никогда не сможет переродиться. Все бессмертные, которые перерождались здесь, что кана, что честные перерождённые[3] , отличаются какой-то особенной хлипкостью, а этот человек буквально светился здоровьем. Чёрный бархат камзола обтягивал его широкие плечи и грудь, прорисовывая едва уловимыми тенями мускульный рельеф – король наш, оказывается, не был праздным лежебокой, а мог управляться и с оружием, и с сохой, как говорили у нас.

В тот же миг я ощутил, что Внешний мир, откуда я прибыл – не плод больного воображения храмовых жрецов, а такая же реальность, как и этот, и пропасть между нашими мирами непреодолима.

Пропасть между двумя берегами – берегом смерти и берегом бессмертия. И надо ещё разобраться, кто тут больше проклят.

А вот королева, похоже, была из честных, но точно не могла знать об этом. Ведь здесь почти все лишены памяти о прошлом и равны друг другу, исключая проклятых, которые изначально низкородны, и наместников со жрецами, которые являются настоящими властелинами этого мира.

Бледная до прозрачности, с большими печальными глазами серого цвета, с пепельными волосами, взбитыми в высокую причёску, королева казалась полевым сорняком на фоне своего цветущего мужа.

Возможно, хороший альянс с политической точки зрения, но, определёно, мезальянс с эстетической.

Я так увлёкся созерцанием королевских особ, что у меня напрочь вылетели из головы все репризы, да и вообще пропало желание кривляться и выставлять себя дураком.

Среди публики прокатились ропот и смешки.

– Эй, шут! – обратился ко мне король, в его глазах плескалась доброжелательная насмешка. – Ты язык проглотил, что ли?

И помни, Кори: главное, не фальшивить.

– Мой король, – поклонился я ему. – Язык мой на месте, просто он не в состоянии шевелиться, пока мои глаза видят вас.

Бледные щёки королевы вспыхнули. Король нахмурился.

– Неужели твои глаза увидели что-то особенное?

– Да, ваше величество. Они увидели, что мой король – велик и прекрасен настолько, что шут не смеет своими жалкими гримасами опошлить эти величие и красоту.

Я буквально услышал, как вздыхает за кулисами Марк. Король усмехнулся, а королева вдруг хлопнула в ладоши. Глядя на её восторженное лицо, я подумал, что она безоговорочно поклоняется своему мужу, любое восхищение им доставляет ей неподдельное удовольствие.

– Я бы мог назвать тебя непревзойдённым льстецом, – сказал его величество, перестав улыбаться. – Но, похоже, ты совершенно искренен. Я читаю это в твоих глазах... Да, дорогая? – обратился он к королеве.

– Он просто душка! – воскликнула королева и, смутившись своего же неподобающего порыва, опустила ресницы.

Король кивнул мне.

– А теперь, шут, будь так добр, развлеки нас, не стесняясь опошлить наше величие.

Эти его слова подбодрили меня, я расслабился и, использовав всё своё мастерство, сделал один из лучших своих номеров. И как тогда, в первый раз, ориентируясь на чьи-то разноцветные глаза, сейчас я старался ради улыбки моего короля.

Я был шутом только для него.

Но мне рукоплескали все.

Позже, когда я лежал на своей раскладушке и взволнованно перебирал в голове случившееся, ко мне опять зашёл Марк.

Вот кого мне меньше всего хотелось видеть, так это его.

Неожиданно хозяин цирка снял с себя рубаху. Я резко сел – теперь-то справиться с ним не составит никакого труда, но Марк даже не сделал попытки пристать ко мне. Он просто взял горящую свечу с ящика и поднёс её к своему телу, осветив кожу.

Чуть ниже рёбер, на левом боку, чернело пятно. Сплетённые в клубок рельефные линии.

Марк был каной.

Обычно метка проявляется на руке, но иногда что-то ломается в обычной череде перерождений, и метка возникает в другом месте на теле.

Теперь я понял, почему никогда не видел его обнажённым, даже когда он забавлялся со мной.

– Как же вам удалось остаться аристократом? Почему вас не отдали в безродную семью?

– Мои родители скрыли моё происхождение и сохранили мне счастливое детство, – горько улыбнулся он. – Но не смогли сохранить состояние, поэтому мне пришлось скитаться по миру с этим цирком. Так или иначе, но проклятье берёт над нами верх. Можно скрыть метку, но нельзя уйти от судьбы.

– Зачем вы мне всё это говорите? Зачем мне знать, кто вы? – сказал я, и почувствовал неловкость от того пренебрежения, что скользило в моих словах.

В конце концов, у нас одно несчастье.

Но разве похожее несчастье может сблизить двух совсем разных людей? Если только на время, когда рядом нет никого, кроме собрата по беде.

– Просто я хочу, чтобы ты запомнил, Кори – судьба, однажды приласкав тебя, всё равно возьмёт своё. И тогда будет так больно, как никогда в жизни. Ты должен быть готов ко всему.

– Я не хочу об этом слышать, – отмахнулся я. – Я уже достаточно заплатил судьбе, чтобы теперь заслужить её ласку.

Марк вздрогнул.

– Прости меня, мальчик мой, – сказал он.

Надев рубаху, он вышёл, оставив меня в смятении.

А на другой день произошло событие, круто изменившее мою жизнь.

В цирк явился тот самый слуга, который приходил в прошлый раз, этакий королевский мальчик на побегушках, хоть уже довольно перезрелый мальчик. И они о чём-то долго толковали в шатре Марка.

Мы забеспокоились. Вчера королю представление понравилось, а сегодня, возможно, он проснулся в дурном настроении и решил нас всех пустить в расход. Уж мы повидали самодуров на своём пути, когда какой-нибудь мэр захудалого городишки строил из себя повелителя всех трёх вселенных. А тут, извините, сам король. Есть от чего прийти в расстройство.

Мелькидос тоже куда-то исчез.

Я нашёл его возле нашей костюмерной повозки, он штопал свой колпак с бубенцами. Сморщенные, как печёное яблоко, руки шута тряслись, когда он пытался попасть иглой в ткань, бубенцы жалобно позвякивали. Взглянув на меня с прищуром, мой учитель сказал:

– Повезло тебе, Кори.

– О чём ты?

– Кажется, ты понравился королю и можешь стать придворным шутом.

Я не поверил ушам своим, сердце гулко заколотилось.

Понравился королю.

Это было даже слишком для моих мечтаний.

Я приказал себе больше не вспоминать это лицо, не рассматривать мысленно каждую чёрточку, каждый штрих, вылепленный вдохновенной природой, не вспоминать и не приходить в неясный мне самому душевный трепет, и вдруг такое.

– Откуда ты знаешь? Тот человек, он...

Старый шут снова взглянул на меня, усмехнулся.

– Да, тот человек, вероятно, пришёл, чтобы купить тебя для короля.

– Откуда такая уверенность, Мелькидос?

Определённо, старик тронулся головой. Но он, будто читая мои мысли, ответил:

– Нет, я не выжил из ума. Я видел, как вы вчера смотрели друг на друга. Я живу на этом свете много лет, и мне не надо объяснять, что значат такие взгляды. Впрочем, совсем скоро всё узнается.

И совсем скоро всё узналось.

Марк позвал меня к себе. Разодетый королевский мальчик на побегушках совершенно бесстыдно на меня уставился.

– Кори, – сказал Марк, и его голос задрожал. – Этот уважаемый господин пришёл от короля, его величество желает видеть тебя в придворных шутах. Он хочет выкупить тебя из цирка.

Я сдержанно поклонился, стараясь ничем не выдать своего волнения.

– Я всегда готов служить моему королю.

Марк побарабанил пальцами по столу.

– Но ты свободный человек, Кори, хоть и кана. Ты можешь отказаться.

Я вскинул на него глаза.

Отказаться?

На что ты надеешься, Марк? Что я променяю службу при королевском дворе на твой нищий цирк? Или, того веселее, предпочту тебя, а не его? Мне снова захотелось пренебрежительно рассмеяться, но я всего лишь холодно улыбнулся.

– Я не могу отказать своему королю, Марк.

Он замер, выдержал мой долгий взгляд. И на краткий миг я увидел давно умершего в нём молодого надменного аристократа, проклятого бога, которой втайне терзался своим проклятием и ненавидел себя за позорную метку.

– Я не сомневался в твоём ответе, Кори. Что ж, тогда собирай пожитки. Ты отправляешься прямо сейчас, вместе с ним, – он кивнул на слугу.

– Мне можно попрощаться? – обратился я к слуге, который, наконец, перестал пялиться на меня, как на диковинку.

– Пожалуйста! – взмахнул он длинными кружевными манжетами, обдав меня сладковатым запахом духов. – Мы всё понимаем.

Проститься со мной пришла вся труппа, кроме Марка.

Клер и прочие плакали, а дрессировщик Вук подошёл ко мне, пребольно ткнул кулаком в руку и сказал:

– Это... Кори... Прости меня, если что...

Но я не держал на него зла. Что было, то прошло, водой давно унесло.

Потом я попрощался с учителем. Старик тоже не сдержал слёз,

– Ты мой лучший ученик. Никто из тех, кого я учил, не удостаивался такой чести – стать придворным шутом, – признался Мелькидос, потом шепнул мне: – Вот видишь, я был прав. Только не теряй голову, Кори. Будь осторожен. Обещаешь?

– Обещаю, – ответил я и обнял старика.

Он только покачал головой и нахлобучил на меня свой шутовской колпак.

– Что вы все, как на похоронах? – обратился я к людям, которые были моей семьёй на протяжении почти восемнадцати лет, хоть я и был одинок в этой семье. – Я не умер и надеюсь, мы ещё встретимся.

– Конечно, в следующей жизни, – пошутил Мелькидос.

Я засмеялся, и бубенцы на моём колпаке горько и ехидно поддакнули старому шуту.

Так я, сам до конца не веря своему счастью, оказался в королевском дворце, который отличался от цирка, как молодая красивая акробатка от безобразного потешного карлика.

Мне выделили небольшую, но уютную комнату на стороне прислуги. Выдали новый костюм – шелка и бархат. Привели мою буйную рыжую шевелюру в более пристойный вид. В общем, сделали из каны приличного человека, которого не стыдно показать высокородным господам.

Но я-то знал, что в моём деле внешность – штука второстепенная.

Я размышлял, как угодить благородным. Я запросто мог перебрасываться шуточками с простым народом, и из этого прямого общения сплеталось моё представление. Но могу ли я так непринуждённо разговаривать с аристократами? Памятуя уроки Мелькидоса, о том, что господа любят тщательно выстроенные шутки, мне нужно было сочинять заготовки.

Плюхнувшись на удивительно мягкую кровать, я маялся тяжёлыми думами, даже не замечая ранее недоступного мне комфорта. В дверь постучали, и я поплёлся открывать, полагая, что кастелянша опять забыла выдать мне какую-нибудь важную церемониальную шмотку.

Открыв, я недовольно пробормотал:

– Ну что там ещё?

И остолбенел – передо мной стоял сам король. Я сделал шаг назад и быстро поклонился.

– Простите, ваше величество, я... я не знал, что это вы.

Он беззаботно махнул рукой, вошёл и прикрыл дверь. Король был в обычной одежде, хоть и очень дорогой – я оценил качество ткани его рубахи. Слава всем богам Триады, рубаха не была обшита кружевами и прочими рюшками, от обилия которых здесь меня уже тошнило. Такую мог бы носить и простолюдин, если бы не ткань.

Король оглядел мою комнату.

– Ну, как ты устроился, Кори?

Я снова поклонился. Теперь уже не как заполошный, а с положенным мне достоинством.

– Хорошо, ваше величество. Мне всё нравится.

– Да перестань ты кланяться. У меня уже голова кружится от тебя, честное слово.

Я улыбнулся ему.

– Как скажете, ваше величество. Я не очень-то люблю кланяться, от этого потом в старости спина болит. А я хочу, чтобы у меня была здоровая старость.

Король удивлённо приподнял бровь, потом расхохотался.

– Я не ошибся в тебе, Кори, ты определённо скрасишь мне серые будни.

Он уселся в кресло, забросив ногу на ногу.

– Простите, ваше величество, а разве её величество не помогает вам скрашивать эти серые будни? – я чувствовал, что наглею, причём совершенно безосновательно, но мне будто под язык вожжа попала. В присутствии этого человека на меня нападал какой-то необъяснимый, пьяный кураж.

Король пристально разглядывал меня.

– А ты дерзок, юноша. Если бы твой язык не был твоим шутовским инструментом, его следовало бы укоротить.

– Простите, ваше величество.

Я смиренно опустил глаза, не чувствуя, однако, никакого смирения.

– Энни... – задумчиво сказал король. – Да, я люблю её, и она делает мою жизнь ярче, но... К сожалению, в особенно серые будни моя жёнушка по обыкновению хворает, и я нуждаюсь в дополнительных развлечениях.

Он снова посмотрел на меня, и что-то в его взгляде было такое, чего никогда ни у кого не было, даже у Марка, нечто, заставившее меня одновременно задрожать и содрогнуться.

А между дрожью и содроганием есть существенная разница. Дрожать можно от предвкушения, наслаждения и ужаса, а содрогаться только от ужаса.

– Ты кана, – с нажимом произнёс король.

– Да, ваше величество.

– У тебя слишком завидная судьба для проклятого.

Я согласно кивнул.

– Наверное, судьбе видней.

– Наверное, – ответил он. – Уж тем более не стоит лезть простому смертному в споры между богами.

И тут я понял, что король догадывается о том, что он истинный житель Серединного мира, а, значит, его душа канет в небытие в положенный срок. В отличие от моей души. Внезапно мне стало тоскливо.

– Я уже не бог, ваше величество, в вашем мире я никто и зовут меня никак.

– Ты прав, – он снова оглядел меня, на этот раз как-то отрешённо.

Король поднялся.

– Уже сегодня ты будешь сидеть у моего трона, в качестве придворного шута. Давай, Кори, покажи, на что способен. Слишком уж расхвалила тебя Энни. Впрочем, тебе беспокоиться не о чем, просто хорошо делай своё дело.

Когда он ушёл, я опустился в кресло, которое ещё хранило тепло его тела, и облизал пересохшие губы. Я испугался собственной смелости, кураж улетучивался, и на меня наползало неприятное похмелье.

Однако к вечеру я уже был собран как никогда.

Я сидел у ног короля и развлекал благородных господ солянкой из заготовок и импровизаций, иногда вставляя в светскую беседу едкое замечание, в общем, выкладывался по полной, и судя по реакции его величества, справлялся неплохо. Королева вообще смеялась, как ребёнок, оправдывая своё имя[4] . Она была совсем не высокомерна, просто наивна и впечатлительна от природы. А ещё совершенно глупа. Это я понял после некоторого общения с ней позже.

Она была этаким святым сочетанием наивной доброты и глупости, поражающим некоторых мужчин в самое сердце. Таких женщин хочется лелеять и оберегать, на их фоне даже хлюпик выглядит отважным рыцарем. Но нашему величеству такой фон не требовался изначально, а вот желание оберегать и заботиться, как я понял, всё равно никуда не делось. Он буквально с неё пылинки сдувал. Поэтому Энни либо гуляла по своему саду, слушая птиц и нюхая розы, либо дремала в своих покоях. Вечерами к ней приходили фрейлины, и они болтали о всякой ерунде, интересной лишь женщинам подобного толка.

Когда я выяснил, что она пишет с ошибками и читает по слогам, моё мнение об её интеллекте только укрепилось. Марк приучил меня к книгам, и книги долгое время были единственным моим развлечением и способом узнать этот мир получше, и я не мог представить, как кто-то может считать чтение необязательным занятием.

Мысленно я сочувствовал его величеству, лично я не смог бы жить с Энни, подох бы вперёд от скуки. Хорошо, что скучать нашему величеству не приходилось, ибо его второй женой была политика, а уж эта дама могла сделать жизнь интересной любому.

Да и жизнь во дворце была иногда веселее самого цирка. Я старался держаться от этого веселья на расстоянии и не впутываться в местные интриги, но, как оказалось, чтобы язык шута не утратил остроты, во всём этом нужно вариться, и вариться с осторожностью дипломата во вражеском стане. Колкая шутка в сторону той или иной интрижки могла сделать тебя фаворитом одной группировки и заклятым врагом другой, причём завтра всё могло поменяться местами.

Признаться, я страшно уставал от всего этого. Интриги в нашем цирке хотя бы не грозили лишением головы, а тут...

Чтобы расслабиться, я часто уходил в самый дальний сад дворца, где был небольшой домик, предназначенный для отдыха в тишине. Домик почему-то не пользовался популярностью у аристократов, и я в гордом одиночестве, устроившись на пыльном диванчике, играл на флейте в своё удовольствие.

Музыка помогала мне снять напряжение и привести мысли в порядок, разложить их по полочкам, перетасовать и понять, что именно нужно выдать сегодня вечером. Намекнуть, что у господина А. отросли рога или предположить, что у госпожи Б. хроническая зависть к госпоже В. При этом я понимал, что могу решить не только свою судьбу, но и судьбу господ А., Б. и В., которые мне, в общем-то, ничего плохого не сделали.

Проклятье!

Частенько я жалел, что ушёл из цирка.

Там я был свободен, там чувствовал себя настоящим шутом, а не ручным мячом в чужих играх.

Я с головой погружался в мелодию, растворялся в ней, переставал быть злым издёрганным шутом, становился просто рыжим Кори, который находил тихие радости в воображаемых праздниках.

Я ушёл сюда только ради одного человека, но вместо этого человека обрёл лишь головную боль.

На что ты надеялся, Кори?

Кто ты вообще такой, чтобы на что-то надеяться?

Всего лишь шут.

Мои пальцы скользили по клапанам флейты, и в этот раз получалась какая-то особенно тоскливая музыка, от которой расплакались бы и звери Нижнего мира.

Когда я перестал играть, то понял, что и по моим щекам текут слёзы.

Вот ведь до чего ты себя довёл, шут. Я не плакал с того дня, как Марк изнасиловал меня в своём шатре. Тогда я решил, что мои слёзы только доставят ему удовольствие, а я не хотел доставлять Марку удовольствие.

Я сидел, глядя, как за окном наливается вечерней синевой небо, и даже не думал вытирать влагу с лица. Раз меня немного отпустило, то пускай. В последний раз, Кори. В последний раз.

– А я и не знал, что ты так хорошо играешь.

Негромкий голос заставил меня подскочить и обернуться.

Король стоял в дверях, опершись спиной о косяк, и улыбался. Он подошёл ко мне, хлопнул по плечу, заставляя сесть, уселся рядом.

– Почему ты скрыл от меня, что умеешь играть на флейте?

– Я не скрывал, ваше величество, просто не довелось рассказать.

Он протянул руку и прикоснулся к моей щеке, стёр слезу и растерянно уставился на свои пальцы.

– Ты плакал... Почему?

Мне стало стыдно.

В самом деле, такой здоровый лоб, а ревёт, как энни.

– Так, нашло что-то, ваше величество.

– Дэйв...

– Простите?

– Дэйв, это моё имя, ты же знаешь. Называй меня так.

– Но...

– Не возражай мне... Пожалуйста, – добавил он после паузы.

Я кивнул.

– Как скажете... Дэйв.

– Так что на тебя нашло, Кори? С тобой здесь плохо обращаются? Ты скучаешь по цирку? Что-то ещё?

Я молчал, опустив голову. Что я мог ему ответить? Что его двор разрывает меня на части? Что я из шута превратился в акробата, который ходит по канату без страховки? Он и без моих объяснений должен прекрасно разбираться в этой кухне.

Король вздохнул.

– Похоже, мы с тобой в одной лодке, парень. И зажало нас между скалами, населёнными чудовищами.

Я недоумённо уставился на него. Дэйв горько усмехнулся.

– Ты пытаешься выгрести из этого места, но чудовища стремятся порвать паруса, сломать мачты и перевернуть твой корабль, и после всего этого обвинить во всём тебя.

И ведь он говорил истинную правду, под которой мог подписаться и я.

– Чем отличается король от шута? Да ничем. Даже корона на голове сродни твоему шутовскому колпаку. Король, как заводной, пляшет на мировых исторических подмостках, взвешивает каждую реплику, старается ублажить и свой народ и недругов, только бы не допустить войну, и ради чего? Ради того, чтобы потом на тебя свалили все беды и назвали каким-нибудь Дэйвом Кровавым? Или, наоборот, Дэйвом Пропащим?

Король смотрел на меня, а я даже не знал, что ему ответить, только кивнул, показывая, что понимаю его.

– Знаешь, это действительно судьба. Только она заключается не в том, куда ты идёшь, а в том, как ты идёшь. В том, сможешь ли превзойти себя, перестать быть человеком по имени Дэйв, а стать королём, то есть самим народом, страной, десницей богов...

– Даже если тебе хочется плакать, ты должен смеяться, и тогда ты будешь хорошим шутом, – повторил я слова Мелькидоса.

Дэйв снова улыбнулся, и по моей спине пробежала тёплая волна от его улыбки.

– Точно, Кори. Но ведь иногда мы можем выйти из наших судьбоносных ролей и побыть самими собой? Вот как ты сейчас?

Я вспомнил о своих слезах, но теперь мне почему-то не было стыдно.

– Кто я для тебя, Кори? – вдруг спросил король.

Его лицо было так близко ко мне, что мы почти касались волосами.

Запах его чистой кожи, не испорченный искусственными ароматами духов, сводил меня с ума.

Сердце билось в моей груди, словно суматошный зверёк.

Я приоткрыл губы, собираясь что-то сказать, но все слова вылетели у меня из головы. Через мучительно долгую паузу я, наконец, произнёс, глядя прямо во тьму его глаз:

– Ты – мой король, Дэйв. Мой король.

Он благодарно кивнул и поднялся с диванчика.

– Сегодня вечером, шут, ты снова у моих ног. Но это имеет значение только за той границей, где мы перестаём быть собой.

И Дэйв снова покинул меня. А я ещё долго не мог успокоиться, меня буквально колотило всего.

Так что пришлось снимать напряжение с одной из служанок, подвернувшейся не вовремя мне под руку, после чего меня долго воротило от самого себя и от всей этой двусмысленной ситуации.

Однако этот случайный разговор с королём снова вселил в меня уверенность в своих силах. Я ещё больше освоился во дворце, научился лавировать между сплетнями и интригами так, что мне мог позавидовать и дипломат.

Только двое из королевского окружения, похоже, не переносили меня на дух. Первый министр Адлон – у него было туговато с чувством юмора, и фрейлина королевы Кейти Ланг, которая мечтала забраться в постель к королю, но последний был верен жене, являя собой досадное исключение из известных ей правил.

Но даже из этого я извлёк пользу.

Я выбрал этих двоих объектом для насмешек. Они всё время пыталась меня задеть, даже не понимая, что только дают пищу для шуток. Так мы перебрасывались ехидными репликами, веселя остальных. Адлона тоже мало кто любил, слишком уж он серьёзно относился к своей персоне, а Кейти считали выскочкой. Дочь небогатого дворянина, она, ради того, чтобы подобраться ближе к высшей знати, переспала чуть ли не со всеми влиятельными аристократами. Иногда я даже жалел этих двоих, однако спуску им не давал. Если блеск денег и славы ослепляет человека, то тут уже никто не лекарь, получай, как награды, так и пинки.

Также мне посчастливилось познакомиться с наместником богов из Внешнего мира, который надзирал за нашим королевством. Важная шишка, даже король рядом с ним приобретал вид смиренного монаха.

Звали наместника Хелль, и был он согбённым лысым старцем с колючим взглядом, от которого поджилки тряслись. Как посмотрел на меня, так душа в пятки ушла. Казалось, он знает обо мне всё и даже сверх того.

– Это ты, что ли, новый придворный шут? – спросил Хелль.

– Да, богоподобный, – с поклоном ответил за меня Дэйв. – Толковый малый. Я выкупил его из цирка.

Лохматые седые брови Хелля сошлись к переносице.

– Он ведь проклят?

– Да, но... – начал было оправдываться король, приведя меня в несказанное изумление. Дэйв никогда ни перед кем не оправдывался.

– Неважно, – оборвал его Хелль. – Что за счастье быть шутом? Вполне справедливое наказание.

Дэйв облегчённо улыбнулся, а я решил, что Хелль такой же надменный дурак, как большинство из его клана.

Наступила зима. Преддверие Нового года зажгло разноцветные фонари на столичных улицах. Приближался большой королевский бал.

Все носились как заполошные, и меня на какое-то время оставили в покое. Я пропадал в заброшенном домике, втайне надеясь, что Дэйв снова придёт навестить меня, но ему, ясное дело, было не до какого-то шута. Соседнее королевство, похоже, затевало конфликт, и король с головой ушёл в эти дела. Лишь вечерами я мог увидеть его, да ещё иногда издалека наблюдал, как он гуляет по зимнему саду вместе с королевой.

Я видел, как он держит Энни за руку или нежно касается губами её запястья, как смотрит на неё, поправляя локон, выбившийся из-под капюшона зимнего плаща, обнимает её, прижимает к себе, и...

Да, я ревновал.

Но не бешено, ненавидя всех и вся, как это бывает у многих, а просто смиренно ревновал, причиняя боль только самому себе, загоняя раскалённый нож ревности в собственное сердце. Я не мог ненавидеть Энни – она была хорошей женщиной, по крайней мере, много лучше тех придворных дам, что окружали её, и я теперь отлично понимал, почему Дэйв так относится к ней. Глотком чистой воды в злой изнуряющей пустыне, вот кем была для него королева.

– Что, шут, нравится её величество? – как-то спросила меня Кейти, застигнув врасплох, когда я засмотрелся на них.

Я обернулся к ней и не смог удержать смеха, глядя на её растерянное лицо.

– Что ты смеёшься, болван? – нахмурилась она. – Я же видела, как ты пялился на неё.

– Да, вы правы, госпожа, – я перестал смеяться. – Я любовался её величеством. Признайте, она прекрасна, гораздо прекраснее всей своей свиты.

Она скривилась, и было из-за чего. Кейти на самом деле была хороша собой – роскошное тело, густые светлые локоны, томные глаза глубокого небесного цвета. О, да, она была очень хороша. А Энни, бледная, хрупкая Энни, ей и в подмётки не годилась. И Кейти никак не могла взять в толк, отчего его величество предпочёл какой-то блёклый сорняк цветущей розе?

Я смотрел на неё и понимал – она никогда не будет принадлежать королю, при всей своей красоте. Я подмигнул Кейти и изобразил на лице развратную улыбку из шутовского набора «охмурить кого угодно».

– Но вы, госпожа, тоже прекрасны, только по-своему, конечно. Ваши волосы, ваши глаза, ваша фигура... О, вы можете очаровать любого мужчину. Даже бога, пусть и проклятого, – не постеснялся я щегольнуть своим двусмысленным происхождением. – Может, вы тоже богиня?

Кейти ошалело смотрела на меня. Это было выше её понимания – человек, над которым она постоянно издевалась, и который отвечал ей взаимными издёвками, вдруг стал сыпать комплиментами, причём заслуженными по её мнению.

В тот момент мне показалось забавным уложить Кейти в свою постель, тем самым окончательно закрепив победу добра над злом.

И она сдалась.

Уже через пятнадцать минут мы отчаянно совокуплялись у меня в комнате.

Вернее, отчаянным был я.

Кейти напоминала бревно в морозную ночь.

Видимо, она считала недостойным благородной дамы пошевелить хотя бы пальцем ради какого-то проклятого шута. Но я всегда стремился делать своё дело хорошо, и мои труды возымели успех. Бревно всё-таки загорелось, обхватило ногами мои бёдра, расцарапало мне спину ногтями и стало издавать вопли, напоминающие голос жреца, призывающего на утреннюю молитву.

В тот вечер Кейти отдалась мне несколько раз, я совершенно измотал её, пользуя и так, и этак, и она еле уползла из моей комнаты удовлетворённая по самую макушку.

Не скажу, что одним врагом в моём окружении стало меньше, но теперь Кейти не так ко мне придиралась, предпочитая кидать похотливые взгляды в мою сторону.

Изредка я ублажал эту похоть, чтобы держать Кейти на коротком поводке и не дать ей повода для серьёзных интриг против меня.

Оставался ещё Адлон. Но поиметь министра было выше моих душевных сил, да и он вряд ли оценил бы такие мои шуточки, поэтому я отложил победу над ним до лучших времён.

Что ж, шут – ваше развлечение, но и вы тоже можете славно развлечь шута.

[1] Триада – совокупность параллельных вложенных вселенных: Внешний, Серединный и Нижний миры.

[2] На одном из наречий Серединного мира «кори» означает «горечь».

[3] Честные перерождённые (понятие Серединного мира) – относительно бессмертные жители благополучного Внешнего мира, которые после естественной или насильственной смерти циклично перерождаются в телах жителей Серединного мира. Кана – казнённые преступники из Внешнего мира, которые перерождаются в Серединном с так называемой кана-меткой на теле, проклятые.

[4] На одном из наречий Серединного мира «энни» означает «дитя».

И когда пришло время новогоднего королевского бала, я, нахально поправ иерархию, пригласил Кейти на танец, а она не посмела мне отказать – шут его величества всё-таки имеет некоторое влияние при дворе. Если не умеешь достойно принять шутовскую выходку, значит, и правда совесть не чиста. А уж ей было что скрывать, включая отношения с собственно шутом.

На мне был разноцветный колпак, расшитый блёстками, с мелодично звенящими серебряными колокольчиками – и только это отличало меня от остальной публики. Я оделся как какой-нибудь аристократ средней руки, но, в общем, наряд годился, чтобы не ударить лицом в грязь на королевском балу. Зелёный бархатный камзол, узкие темно-зелёные брюки из тонкой шерсти, расклешённые книзу, и чёрные блестящие башмаки на каблуке. Также пришлось смириться с кружевными манжетами и жабо. Ещё живя в цирке, я по мере возможностей привык следить за своей внешностью, потому что понял – то, как ты выглядишь, может сыграть тебе на руку. Обычно никто не привечал неухожённых оборванцев, как и щёголей, которые появлялись не к месту и не ко времени.

Прижимая Кейти к себе, я внимательно разглядывал танцующих за её плечом, благо девушка была намного ниже меня ростом.

Я видел, как король, облачённый в белоснежный камзол, увешанный регалиями, ведёт королеву в танце. Ласково держит её руку, осторожно обнимает талию. Я видел, как разлетаются его волосы, когда он делает какое-нибудь резкое па, как блестят его глаза, меняющие окраску от освещения – то чёрные, то глубоко-синие. Я смотрел на его очерченные, как по лекалу, раскрасневшиеся губы, я смотрел на его стройное, безупречное тело...

– Кори, милый, – шепнула мне Кейти, – ты не мог бы немного остыть? Всё-таки люди кругом... Обещаю, после бала я зайду к тебе.

Мне захотелось оттолкнуть её, но вместо этого я лишь крепче прижал Кейти, вцепился в её талию так, что девушка сдавленно ойкнула.

– Извини, крошка. Просто ты сегодня отлично выглядишь.

– Потише, говорю, шут, – недовольно зашипела она, но даже не подумала отстраниться.

Я снова устремил взгляд на королевскую пару.

Да, Дэйв как никогда был великолепен. А вот королеве явно нездоровилось. Жемчужно-серое платье, расшитое серебряными нитями, только подчёркивало бледную прозрачность её лица. Глубокое декольте не могло скрыть выпирающих тонких ключиц и острых лопаток. Энни еле двигалась по паркету, иногда складывалось впечатление, что король просто тащит её за собой.

Но, несмотря на нездоровье, она изо всех сил старалась держаться с достоинством и не подвести мужа. Я видел, с каким трудом ей давался танец, как она иногда едва заметно прикусывала губу, но спину держала прямо, и руки её не дрожали, голова была гордо вскинута, а взгляд обращён только на Дэйва.

Я в очередной раз восхитился этой хрупкой женщиной. Творец не наградил её большим умом, но дал отличную силу духа и безоглядную преданность любимому человеку. Возможно, её душа действительно пришла сюда из Внешнего мира, и – чем зверь не шутит? – мы даже были знакомы в прошлой жизни.

Музыка оборвалась, и, наконец, прекратились мучения Энни.

Король благодарно пожал ей руку, а она позволила себе склонить голову на его плечо.

Вскоре после этого танца ко мне подошёл Дэйв и отвёл в сторону.

– Слушай, Кори, – сказал он, – Энни сегодня себя неважно чувствует, придумай что-нибудь, чтобы незаметно увести её отсюда. Скоро они все будут пьяны, и её отсутствия никто не заметит, но... Ей плохо, Кори. Она должна уйти прямо сейчас.

Да уж. Этого следовало ожидать. Я опустил голову в знак согласия:

– Не беспокойтесь, ваше величество, я всё сделаю.

Я подошёл к музыкантам и попросил их заиграть что-нибудь медленное и романтическое, как только я дам знак.

Потом взобрался на подставку возле трона, на которой обычно сидел, и захлопал в ладоши, привлекая к себе внимание.

– Господа! Господа! – крикнул я. – Кажется, становится скучновато?

Толпа одобрительно загудела.

– Я придумал совершенно чудесную игру! Давайте потушим свет, и будем танцевать в темноте. Не зная, кто с кем танцует.

Дамы тут же захихикали, но господа бурно поддержали меня. Каждому хотелось потискать чужую женщину, тем более, тут было кого тискать.

– Отлично, Кори!

– Давайте уже погасим свечи!

Слуги кинулись выполнять приказания, а король незаметно мне кивнул. Я видел, как он стоит с Энни у выхода из залы.

Да исчезнет свет!

И вскоре всё погрузилось в кромешную тьму.

Музыканты заиграли модную танцевальную мелодию, и я мысленно поблагодарил их. Танец был длинным, за это время королева успеет уйти, а король вернуться на место.

Сначала танцующие ойкали и охали – кто-то кому-то наступил на ногу, кто-то столкнулся лбами, а кто-то кого-то уже сподобился схватить за причинное место. А я, стянув и где-то бросив гремящий колокольчиками колпак, который выдавал меня, пробирался к выходу. Я знал, что Кейти наверняка ищет меня с желанием остудить мой пыл, но я сильно надеялся, что она попала в лапы к какому-нибудь не в меру резвому господину, и будет остужать уже его.

Я прижался спиной к стене. Глаза постепенно привыкали к темноте, но различить людей в танцующей мешанине всё равно было непросто.

– Кори, это ты? – спросил король, сжав мою руку выше локтя.

Я замер.

– Да, ваше величество... Дэйв... – прошептал я срывающимся голосом. – Надеюсь, всё в порядке?

– Да. Энни отдыхает.

Он всё ещё держал меня за руку, и стоял так близко, что у меня перехватывало дыхание.

Танец только добрался до середины, а гости, похоже, вошли во вкус – слышались звуки поцелуев и не самые пристойные вскрики и всхлипы.

Люди наконец забыли про бал, про шута, и про его короля. Они забыли даже самих себя.

Мы остались совершенно одни среди этой толпы.

Его пальцы калёным железом стискивали моё плечо, и я положил на них свою ладонь. Дэйв вздрогнул, и вдруг с силой притянул меня к себе. Я не мог различить его лицо в темноте, только ощутил тёплое дыхание на своих губах. Уже ничего не соображая, я впился в его губы, чувствуя, как он нетерпеливо и даже грубо отвечает мне.

Дэйв прижал меня к стене своим телом, его руки безудержно ласкали меня через одежду, и я отстранённо подумал, что сейчас кончу от его ласк, хорошо, что камзол длинный.

Боги, какая иногда ерунда приходит в голову, когда теряешь власть над собой.

Я гладил его плечи и спину, запоминал рельеф его тела. Вдыхал его запах. Отдавался его губам и языку. Я чувствовал, как он возбуждён, его член упирался мне в бедро.

Наконец, он отстранился от меня.

– Жди меня после бала, – и Дэйв, сжав мне запястья, оторвал мои руки от себя.

Бал завершился на рассвете. К этому времени я совсем изнемог от своего желания и едва сдерживался, чтобы не выкинуть какую-нибудь особенно дерзкую шутку, подавляя возбуждение. Дэйв даже не смотрел в мою сторону, общаясь только с гостями.

Наконец, все стали расходиться, и мне было позволено уйти к себе.

Я улёгся на кровать и, чтобы немного успокоиться, стал смотреть в окно на мягко падающий снег в серой дымке рассвета. Медленно кружащиеся снежинки погрузили меня в расслабленное состояние, но глаза оставались открытыми.

Дэйв не шёл.

А я утонул в белом снежном хаосе, отрешился от всего.

Я знал, что для людей в моём положении нет ничего хуже, чем обнадёживать себя. Потому что, скорее всего, никогда не дождёшься. Подарки судьбы могут быть, но вот ждать их и тем более требовать не стоит.

Постарайся уснуть, Кори.

И перестань надеяться.

Я пробыл в подвешенном состоянии между небом и землёй до обеда, но Дэйв так и не пришёл.

Кое-как поднявшись, я отправился в ванную, где и удовлетворил самого себя. Потом вымылся, стёр губкой с лица следы отгремевшего праздника и напрасного ожидания. Я уже одевался, когда ко мне зашёл распорядитель празднеств.

– Сегодня в твоих услугах не нуждаются, шут. Господа утомились и желают отдохнуть.

Эта новость, если честно, несказанно порадовала. У меня не было никакого желания развлекать двор. Я боялся самого себя, боялся, что могу натворить что-нибудь совсем непозволительное.

Я раздумывал – пойти к Кейти или прогуляться по городу. В итоге выбрал прогулку, так как мне сейчас не хотелось видеть Кейти и в особенности слушать её дурацкую болтовню. Вот если бы можно было отыметь её в полной тишине, а потом отправиться восвояси, тогда выбор был бы однозначен. Но Кейти не желала молчать, ни во время секса, ни после него. Она забивала мой бедный мозг всякой чушью, и я жаждал заткнуть ей рот кляпом. И, бывало, затыкал, когда она просила связать её и отхлестать плетью – Кейти нравились такие игры, а мне было всё равно, что с ней проделывать. Но подобное настроение находило на неё, к сожалению, редко.

Надев длинное зимнее пальто, я выбрался из дворца и, миновав сияющий праздничными огнями район аристократов, оказался на одной из окраинных улиц столицы. Здесь было не так празднично, как в центре, вернее, совсем не празднично. Старые покосившиеся дома, разбитая дорога, глубокие ямы, наполненные грязью, фонарей нет. Холодно, темно, воняет. Слишком дорого благоустраивать такой район. Это место было обыкновенным для королевства, а то и всего Серединного мира. Для живущих тут людей многое было излишеством по мнению наместников из Внешнего мира – тепло, уют, красота, поэтому ничего такого и не предполагалось. Только аристократы могли пользоваться привилегиями и то далеко не все. Всё-таки перерождённые души не в сказку сюда попадают, а, наоборот, из сказки, из рая в ад. Чтобы хлебнуть настоящего горя. И горечи.

Однако даже среди подобной бедности пробивались ростки настоящего искусства – искусства жить красиво, даря душе возможность забыться. Тут находились таверна, где играла группа отличных менестрелей, называвшаяся «Ночные желания». Их музыка была несколько грубовата, даже тяжеловата, для слуха знати, а в текстах баллад кипела тёмная энергия, пробуждающая странные и тревожные чувства. Аристократы предпочитали более изысканные музыкальные формы, но простые слова. Как мне казалось, Дэйву бы эта группа понравилась, потому что он всегда предпочитал содержание, а не форму.

Это навело меня на странную мысль, что глупышка Энни, несмотря ни на что, была для него содержанием, а рыжий красавчик Кори, хоть и остёр на язык, всё-таки оставался формой. Поэтому вчера король решил немного поддаться своим эстетическим чувствам, а потом, наверное, жалел о содеянном. Или вообще сразу выкинул из головы, как несущественное в своей жизни.

Сегодня ты у моих ног, Кори.

Я всегда у твоих ног, Дэйв.

Расположившись за столиком, я заказал себя графинчик с вином. Решил тупо напиться под тёмные песни «Ночных желаний».

– Эй, Кори, это же ты, малыш?

Я поднял глаза. Передо мной стоял Вук в своей неизменной чёрной кожаной куртке и таких же штанах. Наш дрессировщик всегда был облачён в подранную, пахнущую зверями кожу.

Неужели цирк снова здесь?

Сотни воспоминаний пронеслись в моей голове.

– Привет, Вук. Рад тебя видеть!

Я, разулыбавшись, пожал его крепкую руку.

– Ну ты совсем стал, как господин. Я даже с трудом тебя узнал...

– Садись же, налей себе. Я угощаю.

– Ты угощаешь... Подумать только! Наш подкидыш...

Я поморщился. Не люблю, когда меня называют подкидышем, уверен, мать никогда не отдала бы меня, если бы не закон. Но на Вука, похоже, накатило то умилительное состояние, которое случается у стариков, когда они встречаются с детьми. «Как вырос-то наш мальчик! А ведь совсем недавно в штаны писал!».

– Ладно, Вук, я и правда неплохо устроился, ты и раньше это знал. А вот как вы? Как ты? Мелькидос? Клер? Как... как Марк?

Вук как-то странно посмотрел на меня.

– Все живы-здоровы, только...

– Что случилось-то? Говори уже, не томи.

– Марк умер, малыш.

Не сказать, чтобы я ощутил особенную скорбь, в сердце не кольнуло, в голове не потемнело, лишь вырвался некий вздох облегчения. Будто цепи, что сковывали меня всю жизнь, распались, и я насовсем освободился от их давления.

– Ты, кажется, только рад? – усмехнулся Вук. – Ну да, тебя можно понять.

– Я не рад, – ответил я. – Но не могу сказать, что сожалею.

Ведь только я знал, что Марк ушёл в другой мир, и стал там другим человеком. С другим телом и другими потребностями. Я очень надеялся, что память о страданиях ему не оставят, и он, наконец, забудет обо мне.

Мне хотелось перевести разговор на цирк, но тут я услышал:

– Он повесился, Кори. Через полгода после твоего ухода.

Час от часу не легче. Значит, он опять не попадёт во Внешний, снова родится здесь, и снова каной. Нельзя собственноручно оборвать наказание, совершить побег из Серединного мира. Это против закона, надо выдержать всё до конца, а если не выдержал – мучения начинаются по новому кругу. Зверь бы побрал тебя, Марк, что ты натворил!

– И что ты хочешь сказать? Что это я виноват?

Вук сделал большой глоток вина.

– Я не знаю, малыш. Я всегда говорил Марку, чтобы он не трогал тебя, потому что ты...

Он вздохнул.

– Потому что – я?

– Только не обижайся на меня, Кори, но ты всё-таки проклят. И ты не человек. А я предупреждал Марка, что твоё проклятие перейдёт на него, и вот, пожалуйста!

Я горько рассмеялся. Хозяин цирка был сам проклят, чего уж там. Только я не хотел говорить об этом дрессировщику, раз они так и не узнали, и даже не сподобились переодеть хозяина. Поди так и похоронили в грязном, с верёвкой на шее.

Низкородные оборванцы.

Тошнота и неприязнь к самому себе – тебе не подобает так думать – подкатила к горлу. Заставив себя дружелюбно улыбнуться, я сказал:

– Это всё суеверие, мой дорогой Вук. Такое же, как то, что рыжие наводят порчу и предвещают войну. Прошло почти девятнадцать лет с моего рождения, и не случилось никакой страшной войны, а её угроза была всегда. Да и королевский двор особенно не испортился, – я ухмыльнулся, вспоминая Кейти. – Ну разве что некоторые дамы.

Вук расхохотался, дёргая плохо выбритым кадыком.

– Я смотрю, ты не теряешь времени даром! Молодец!

Мы чокнулись кружками и выпили ещё.

– Так что стало с цирком? – спросил я.

Вук погрустнел.

– После смерти Марка всё пошло наперекосяк. Ему как-то удавалось всех сплачивать, решать проблемы с деньгами, организовывать выступления... У него был прирождённый талант.

Да уж, не чета вам, подумал я.

– И мы продали цирк. А деньги разделили между собой.

После этих его слов я почувствовал, как скорбь заполняет мою душу. Всё-таки цирк был моим родным домом, поскольку другого дома я не знал. И теперь мне совсем некуда отступать – нет ни дома, ни семьи, ни верных друзей.

Только Дэйв.

Для которого ты всего лишь шут, Кори.

И судьба каны совершенно отчётливо проявилась на скрижалях Творца.

Я взглянул на Вука, стараясь, чтобы он не заметил смятение в моих глазах, но дрессировщик и сам как-то неловко мялся, нервно покручивая кружку с вином в здоровенных ладонях.

– Это... Кори, – сказал он смущённо. – Возможно, ты вправе потребовать свою долю, ведь цирк столько лет на одном тебе держался... Собственно, я здесь потому, чтобы отыскать тебя, но...

Но совершенно некстати слишком быстро наткнулся на тебя, внезапно расчувствовался и теперь придётся раскошеливаться. Так, Вук?

Я, конечно, не озвучил эти мысли, ответил ему:

– Не беспокойся. Можете оставить эти деньги себе. Я ни в чём не нуждаюсь.

Он расслабился, благодарно кивнул.

– Спасибо, Кори. Ты и правда, наверное, бог. Не то, что мы, низкородные оборванцы...

Мне опять стало стыдно, и я поторопился забыться вином.

Мы с Вуком славно надрались, потом дружески распрощались, а я подумал, что, скорее всего, вижу его в последний раз. Хотя чем судьба не шутит...

Добирался я до дворца зигзагообразным шагом, меня тянуло запеть что-нибудь жалобное и слезливое, но я только громко икал. В своей комнате кое-как снял испачканное в слякоти пальто – пару раз сваливался в лужи – и рухнул на кровать, не раздеваясь.

Среди ночи я проснулся от острого ощущения, что возле изголовья кто-то находится. Я отлепил лицо от подушки и с трудом поднял голову, открыв глаза. Меня мутило, голова нещадно кружилась. И среди этого комнатоверчения проявилась насмешливая улыбка Дэйва.

– Ваше ве... – пролепетал я заплетающимся языком.

– Спи, дурак, – сказал он.

И я снова рухнул в постель и отключился.

А, проснувшись наутро, долго думал – было ли это на самом деле или только привиделось с пьяных глаз?

Вечером я прибыл в тронную залу и, раздав порцию шуток помятым и хмурым после обильного возлияния господам, уселся на своё место у трона, в ногах Дэйва. Ни его, ни Энни не было.

«Его величество занят, а её величество отдыхает после бала» – было объявлено официально, и никто не рискнул задавать лишних вопросов.

Значит, обычный праздный вечер среди знатных бездельников. Король не так часто приходил на эти ежедневные собрания, а вот королева старалась не пропускать.

– А что сегодня приготовил для нас шут его величества? – саркастически спросил Адлон. – Что-то он сегодня неподобающе молчит, уж не заболел ли?

Все тут же оживились, настроившись на язвительную перепалку.

– У меня, господин министр, что-то в горле пересохло, – ответил я. – Не соизволите ли принести мне водички?

Адлон побагровел.

– Не пристало высокородным носить воду каким-то шутам, да ещё проклятым.

В зале наступила гробовая тишина. Упоминание о моём проклятии было под негласным запретом, который, я так полагаю, наложил король. Держать кану в придворных шутах всё-таки не совсем правильно для его величества. А тут Адлон совершенно неподобающе заострил внимание на этой скользкой теме.

– Я тебе принесу воды, Кори. Раз у тебя сегодня отнялись ноги и язык, – попыталась спасти положение Кейти. Я даже удивился: что на неё нашло? Она ведь рисковала не только своей репутацией... Но Кейти уже направилась к выходу, я остановил её.

– Господин первый министр как никогда прав. Не стоит вам, благородной даме, носить воду каким-то шутам. Да ещё и кане.

Министр был зол, но я сегодня тоже был не в духе.

Кейти умоляюще посмотрела на меня.

Я соскочил с постамента и отдёрнул рукав своей куртки, показывая чернеющую метку. Среди знати прокатился ропот.

– Посмотрите, господа, на мою кана-метку, если ещё не видели. Думаю, вам всем будет интересно. Она тоже довольно смешная, если смотреть на неё правильно. Когда я был ребёнком, я часто разглядывал метку, все эти странные узоры.

Я подошёл к Адлону и сунул руку ему под нос.

– Посмотрите, господин министр, не видите ли вы тут забавного кролика, грызущего морковку? Иногда мне кажется, что этот кролик подмигивает.

Адлон отшатнулся от меня. Я заметил суеверный страх в его глазах и злорадно усмехнулся.

Я подошёл к Кейти.

– А вы, любезная госпожа, вы видите тут кролика?

Она холодно посмотрела мне в глаза.

– Да, Кори, я вижу тут кролика. И морковку тоже. Очень интересно. Правда.

Я отвернулся от неё, опустил рукав куртки и опять забрался на своё место. Почувствовал, что немного остыл, и мне стало не по себе.

– Ну что ж, господа, весёлые картинки я вам показал, теперь спою весёлые куплеты.

Взяв в руки флейту, я сыграл вступление, потом спел:

С неба спустился божественный слон,
Славься великий министр Адлон!
Министр купается в слоновьем дерьме,
Благословенье богов на тебе.

Смешки в зале были сдержанными, но я знал, что попал в точку. Любую мелочь, вроде птичьих какашек на одежде, Адлон воспринимал как знак и поддержку свыше. Он мнил себя перерождённым, хотя, думаю, таковым не являлся. Слишком уж блистал отменным здоровьем.

– Богохульник, – процедил он, и уже тише: – Я так этого не оставлю.

Уж, конечно, не оставишь, кто бы сомневался. Я тоже не успокоюсь, и всё сделаю, чтобы от твоего доброго имени – хотя какое же оно доброе? – и следа не осталось.

Этой ночью, лёжа рядом с Кейти – а я сегодня не смог ей отказать – я выслушивал её нотации. Выслушивал и с удивлением думал, что она пилит меня, будто жена, с которой мы прожили много лет. Ох, уж мне эти женщины – всегда думают, что если ты с ними спишь, то, значит, вручил ключи от своей жизни.

Мысль о вручении ключей заставила меня хмыкнуть.

Я обнял Кейти и заткнул ей рот поцелуем. Она ответила мне, потом оттолкнула.

– Ну почему ты такой? – воскликнула она с неподдельной досадой. – На кой тебе сдался этот старый козёл? Отстань от него!

– Не получается. Извини, дорогая.

– Ты думаешь, он тупица, с которым ты разделаешься, только спев пошлые куплеты? Ты сам тупица, Кори!

Нет, я так не думал. Адлон совсем не глуп, Дэйв не назначил бы министром глупого человека. Но Адлон, я уверен, плохой человек, который даже не притворяется хорошим. И он – одно из хитрых чудовищ, из тех, кто раскачивает лодку Дэйва, а король может только об этом догадываться. Чудовища, как никто другой, умеют втереться в доверие и стать полезными ради собственной выгоды. Но я хочу, чтобы догадки короля укрепились. На кой тогда держать шута, если шут не умеет высмеять зло? Не сможет посеять сомнения в очарованных злом душах? Всего этого я, естественно, не сказал, лишь ответил:

– Ну да, дурак – моё ремесло, забыла об этом?

Она вздохнула и отвернулась от меня, я обнял её меченой рукой. Нащупав мою метку, Кейти стала осторожно гладить её.

– А ты что-нибудь помнишь из прошлой жизни? – вдруг спросила она.

– Нет, – ответил я.

– Совсем-совсем ничего?

– Совсем-совсем, – я поцеловал её плечо.

Сегодня, если исключить дружескую пилёжку, Кейти была какой-то особенно тихой, присмиревшей, и я даже на мгновение ощутил особенный прилив нежности к ней.

Мне казалось, что она что-то хочет сказать, но не решается.

Только не «я беременна, дорогой, давай-ка пораскинем мозгами, что делать». Это было бы слишком.

– Кейти, ты сегодня какая-то не такая, – решил я подтолкнуть её к разговору.

Очень уж не люблю недосказанности.

– Я обычная.

Неужели она догадывается о Дэйве? Я даже не знал, что и подумать.

– Кори, – снова заговорила она. – А ты точно не умрёшь и переродишься среди богов?

– Ну, наверное. Жрецы так говорят. Что это ты вдруг забеспокоилась о моей смерти?

Я почувствовал, как она напряглась.

– Кейти?

– Я просто не хочу, чтобы ты умирал, – сказала она.

Ну вот здрасьте-приехали. Неужели эта злая девчонка забыла о короле и влюбилась в меня? Не представляю, как его можно забыть...

Вслух сказал ей:

– Я тоже не хочу умирать и не собираюсь в ближайшее время это делать, даже если мне светит Внешний мир. Мне и здесь неплохо.

Провёл ладонью по её губам, потом вверх, по лицу, и понял, что она плачет.

– Кейти, зверь тебя побери, да что с тобой?

– Уходи, Кори, – глухо сказала она. – Убирайся.

Ну да, она всегда страдала перепадами настроения, я уже привык. В молчании я поднялся с постели, оделся и направился к выходу.

– Кори... – окликнула она меня. Я обернулся. – Кто я для тебя?

Такой вопрос мне когда-то задавал и Дэйв.

Кто я для тебя?

А кто я для вас?

Кейти ждала.

– Плохая девчонка, – ответил я ей, улыбнувшись.

Она криво улыбнулась в ответ.

– Да, ты прав. Но ты тоже не такой уж хороший мальчик. А теперь проваливай, шут.

После нашего разговора я стал чувствовать себя как-то неуютно, её слова не выходили из головы. Да и Кейти больше не звала меня к себе, разговаривала высокомерно и односложно, и меня это какое-то время беспокоило.

Жизнь после бала вошла в привычную колею, я продолжал веселить знать, и вскоре перестал переживать насчёт Кейти. Наверное, нашла себе нового кавалера и забавляется с ним. Очень уж она непостоянный человек. Тем лучше для меня, хотя удовлетворять вожделение, которое сжигало меня всякий раз, когда я видел Дэйва, я бы всё-таки предпочитал с ней, чем со служанками и иногда слугами.

Но я привык ограничивать свои потребности и довольствоваться малым.

Зима набирала свой ход. Морозы становились крепче, деревья в саду стояли белые от инея, замёрзшие, только что не звенели. Аристократы больше не прогуливались в королевских садах, чтобы не обморозить свои холёные личики. Предпочитали закрытые зимние сады и оранжереи.

Среди них было одно исключение – Энни. Королева не боялась гулять на морозе по саду. Надев меховой зимний плащ с капюшоном, замотавшись вязаным шарфом, она подолгу бродила по аллеям, любуясь искрящимся на солнце снегом и кружевом, что оплело деревья и скамейки.

Зачастую, когда король не мог её сопровождать, я составлял ей компанию по его просьбе.

– Энни очень любит сад, и ей нужен свежий воздух, – сказал он мне, пригласив как-то в свой кабинет. – Но она частенько жалеет фрейлин и отпускает их, а я не всегда могу с ней гулять. Сделай так, чтобы Энни не скучала. И ещё проследи, пожалуйста, чтобы она была тепло одета и не замёрзла.

– Хорошо, ваше величество.

Всё что угодно для тебя, Дэйв.

– Спасибо тебе, Кори, – кивнул он. – Ты меня всегда выручаешь. Можешь идти, у меня дел по горло. Адлон тут подкинул мне целую кипу бумаг...

И он задумчиво уткнулся в эту кипу, сразу забыв о моём присутствии.

Мне было позволено украсть у вечности несколько безнаказанных секунд, чтобы полюбоваться им. А потом тихо выйти, прикрыв за собой дверь.

Он больше никогда не заговаривал о том, что произошло на балу, и, конечно же, не выполнил своего обещания.

Я принял это как должное. Как когда-то я заморозил все свои чувства и мысли и представил себя монетой, которой должен расплачиваться за краткий миг счастья, отведённый мне с ним.

В тот проклятый день я опять должен был сопровождать Энни. Сунув руки в карманы пальто и насвистывая, я медленно прохаживался вдоль аллеи, ожидая королеву. Она должна была подойти с минуты на минуту, но почему-то задерживалась в гардеробной. Наконец, когда я уже начал беспокоиться, Энни показалась на дорожке. Без охраны. Шла она как-то странно, покачиваясь, ноги её заплетались. Я немедленно кинулся к ней.

И обомлел.

На губах королевы пузырилась кровь, лицо было жуткого синюшного оттенка, а глаза буквально вылезли из орбит.

– Кори... – прохрипела она. – Что со мной?

Королева повалилась мне на руки. Я подхватил Энни, чувствуя, что её мышцы сведены, тело стало каменным. Капюшон упал с головы, и длинные пепельные волосы рассыпались дождём. Или праздничным серпантином – пришло в голову неуместное сравнение. Глаза Энни закатились, она хрипела.

– Охрана! – заорал я. – Кто-нибудь! Её величеству плохо!

Ну где же эти дуболомы, которые всегда плетутся сзади нас, а сейчас ни души?

Холодея, я понимал, что уже поздно.

Глядя на искажённое лицо королевы, по некоторым признакам я понял, что это было.

Рио-но.

Яд, от которого нет спасения. Стоит только вонзить шип этого адского растения неглубоко в кожу, и человек мучительно погибнет.

Я уложил Энни на дорожку, размотал шарф и осмотрел шею.

Тонкая белёсая иголка, размером с полногтя мизинца торчала чуть ниже уха. Похоже, шип прицепили к шарфу, и, надев его, королева укололась.

– Дэйв... – звала она мужа, в горле что-то булькало, кровь толчками выходила изо рта.

Я погладил королеву по волосам, комок в горле душил меня.

– Он сейчас придёт... Всё... всё хорошо, ваше величество.

Я гладил её, впав в прострацию оттого, что ничем не мог ей помочь. Я слышал приближающийся топот охраны, крики, ругань, а мои пальцы машинально перебирали её волосы. Такие мягкие и тонкие на ощупь.

– Зелёное... – сказала Энни. – Мой... король... посмотри...

Её ногти судорожно заскребли по рукаву моего пальто, и рука бессильно упала. Мышцы в последний раз сократились и обмякли.

Дыхание королевы остановилось, глаза остекленели. Я закрыл их.

И только тогда поднял голову.

На меня смотрел начальник охраны, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.

– Ты арестован, Кори Найт.

И тогда я понял, какой же я был недальновидный дурак.

Меня обвинили в убийстве её величества и посадили в камеру-одиночку, несмотря на все мои протесты. Защитника мне не предоставили, потому что проклятому не положена такая роскошь. Кана вообще бесправная личность, поэтому мне пришлось защищаться самому.

«Тебя видели, шут. Видели, как её величеству стало плохо, и ты воспользовался ситуацией – воткнул ей шип в шею».

«Кто видел?»

«Госпожа Кейти Ланг свидетельствует против тебя».

Это окончательно меня добило.

Кейти, почему?

Я ведь думал, что ты...

Индюк тоже думал, усмехнулся в моей памяти Мелькидос.

Я пытался опровергнуть эти нелепые обвинения. Один тот факт, что шип всё ещё оставался в шее королевы, когда меня арестовали, подтверждал мою невиновность. Наверняка настоящий преступник сразу избавился бы от улики.

«Ты не успел».

Да я бы успел трижды, зверь вас задери! Пока ваша медлительная охрана ковыляла на помощь! Подозрительно, что она была такой медленной в этот критический момент.

«Ты не успел», был мне жёсткий ответ.

Вот и всё.

«Почему госпожа Ланг не остановила меня?».

«Она упала в обморок».

Ну да, чувствительная благородная дама, которая падает в обморок от любого дуновения ветерка, а тут, извините, на её глазах свершается преступление века. Любая бы упала на её месте. Только вот когда я полосовал ей задницу плёткой, благородная дама Кейти и не думала лишаться чувств, а вопила «ещё! ещё!».

За всем этим, конечно же, стоял заговор. А главную роль в этом криминальном театре ужасов отвели мне. Они всё просчитали, просчитали, что я гуляю с королевой, когда Дэйва нет во дворце, просчитали время наших прогулок, учли даже, как Энни одевается, и прицепили шип рио-но на шарф (где только раздобыли это запрещённое растение?). А потом толкнули королеву ко мне. Тут же нашлись свидетели в лице Кейти, и, в общем... я оказался в безвыходном положении.

Было бы слишком самоуверенно предполагать, что такую интригу первый министр и Кейти сплели, чтобы наказать какого-то шута. О, нет! Просто кто-то слишком сильно хотел украсить собой трон вместо полевого сорняка, а кому-то необходимо иметь преданные уши в королевских покоях. Заодно подставили и ненавистного им кривляку.

Мысль о заговоре посетила не только меня, но и короля.

Дэйв был не настолько глуп, чтобы решить, что его любимый шут окончательно спятил от ревности и надумал расправиться с королевой. Наверное, такая версия у него была, но версия заговора тоже нуждалась в проверке.

И меня отвели в пыточную.

Придворный палач был мастером своего утончённого дела.

А мне нечего было сказать ему.

Когда мне засунули первую раскалённую иглу под ноготь большого пальца, я смолчал, прокусив губу до крови.

– Кто ещё участвовал в заговоре? – спросил дознаватель, наблюдающий за пыткой.

Я помотал головой.

– Я не знаю о заговоре, и я не убивал, поверьте мне... Я... хорошо относился к её величеству...

Дознаватель кивнул палачу.

И вторая игла, медленно продвигаясь в пульсирующую мякоть, вонзилась мне под ноготь указательного пальца.

Я бы закричал, но я расхохотался. Громко, надрывно, всхлипывая, мешая смех со слезами. Моё тело тряслось от боли и от хохота, и я никак не мог унять себя.

Палач на время прекратил пытку, и с некоторым страхом взирал от меня. Но дознаватель велел ему продолжать.

– Кто? – повторил дознаватель, нервно крутя грифель в руках.

– Не знаю... я не...

Когда они дошли до мизинца, я потерял сознание.

Очнулся в своей камере и подивился тому, что пытку закончили. Наверное, самое сладкое оставили на завтра.

А в тот же день, ближе к ночи, меня навестила Кейти. Наверное, подкупила охрану, чтобы нас не подслушали. Моя бывшая любовница встала по ту сторону решётки, откинула плотную вуаль с лица, собираясь разглядеть меня получше, и я заметил, как расширились её зрачки.

– Кори... – прошептала она срывающимся голосом.

Я скорчился на нарах, пульсирующая боль в руке была невыносима. Сквозь слёзы я рассматривал Кейти.

– Пришла полюбоваться? – усмехнулся я.

– Прости меня, – сказала он бесцветно. – Знаю, что не могу просить тебя об этом, но прости... Я уже была в игре, когда поняла, что не хочу подставлять тебя, но было поздно. Поздно, понимаешь? Я не могла развалить всё только по своей прихоти!

– Да уж, игра стоит улыбки шута, – ответил я и опять облизал свои горящие пальцы, чтобы хоть на мгновение прекратить боль.

– Я... должна... – она вдруг запнулась на полуслове, – должна тебе кое-что сказать. Я... я беременна, Кори. Это твой ребёнок.

Я озадаченно хмыкнул. Очень вовремя подоспела мне эта новость.

– Извини, детка, но я не смогу найти тебе лекаря для тайного аборта. В ближайшую сотню лет я буду занят.

– Ты дурак! – почти выкрикнула она. – Шутом был, шутом и помрёшь! Я собираюсь сохранить этого ребёнка и, возможно, он унаследует трон!

Я потрясённо уставился на неё, не зная, что сказать.

Кейти, похоже, не сомневалась, что трон у неё в кармане. Ведь Энни так и не родила Дэйву принца, и как бы король ни любил свою жену, он вынужден будет жениться второй раз ради наследника.

Зверь задери тебя, плохая девчонка, и тут ты всё продумала. А как ты будешь выпутываться со сроками – уже не мои заботы, наверное, ты знаешь, на что идёшь.

– Кейти, – сказал я ей как можно ласковее. – Да благословят боги Триады тебя и нашего ребёнка. Но я уже ничем не смогу тебе помочь.

Мне захотелось, чтобы Кейти скорее ушла. Я не мог её больше ненавидеть, но и видеть не желал.

– Кори, – вновь заговорила она. – Если бы я знала, что после смерти ты не переродишься, я бы вышла из игры. Плевать на Адлона, плевать на трон! Я люблю тебя, Кори! И мы были бы вместе. – Я вздрогнул от этого её признания, а она продолжила, торопясь: – Но ты бог и ты не умрёшь, а мне тут жить, и мне умирать. Навсегда, Кори! Навсегда уйти в небытие! Я хочу взять от этой проклятой жизни всё, понимаешь? Всё, до капли. Тогда будет не так обидно умереть навсегда, с мыслью, что ты всё-таки жив. И часть тебя всё равно останется со мной.

Я сполз с лежанки и подошёл к ней; она заглядывала мне в глаза сквозь прутья решётки, которые стискивала побелевшими пальцами.

– Ты простишь меня?

Я поцеловал её холодные пальцы. Они пахли розовой водой.

– Конечно, Кейти. И ты меня извини, если что. Я, и правда, иногда был таким дураком... – тут я здоровой рукой с силой прижал её пальцы к прутьям, так, что она охнула. – Но ты должна пообещать мне кое-что.

Она согласна закивала.

– Если хоть один волос упадёт с головы Дэйва по твоей вине, клянусь, я сделаю всё, чтобы вернуться сюда опять и убить тебя. Не забывай, что там я бог, и могу многое.

Конечно, я блефовал, но на Кейти мои слова произвели впечатление. Судя по её благоговейному виду, она безоговорочно мне поверила.

– Клянусь, Кори, всем, чем можно. Клянусь нашим ребёнком! Я буду беречь Дэйва и не допущу, чтобы он страдал.

Я чувствовал, что она говорит искренне, и мне стало спокойнее.

– А теперь уходи, Кейти.

Она убрала руки.

– Кори...

Отвернулась от меня, быстро пошла по тюремному коридору, опустив голову и не оглядываясь. Шлейф её платья скользил по холодному каменному полу, заменяя ей тень.

Может, я действительно не такой уж хороший мальчик, как сказала обо мне Кейти, но в то время мою жизнь перевернуло и смело вовсе не её признание, хотя я и проникся им, а реакция Дэйва.

Самым худшим для меня были не допросы и пытки. Самым худшим было выдерживать его взгляд.

Ненавидящий.

Убивающий.

Взгляд, от которого можно только содрогнуться.

Король явился на второй день пыток, до того он отказывался со мной общаться, хотя я умолял, чтобы мне разрешили с ним поговорить.

Он вошёл в пыточную и уселся в стороне от дознавателя, вперив в меня потемневшие от горя и ненависти глаза.

Я посмотрел в них и опустил голову.

Лучше бы мне опять засунули иглы под ногти.

Но палач придумал кое-что поинтереснее. Мне связали руки за спиной (ноги уже были связаны) и вздёрнули на высокой балке под потолком камеры, перебросив конец верёвки через перекладину. Палач принялся медленно тащить верёвку на себя, и мои мышцы и суставы стали растягиваться. И так как в цирке я развил превосходные гибкость и растяжимость, то палачу пришлось растягивать меня дольше, чем обычных людей. Я заорал, почти теряя сознание.

Палач резко отпустил верёвку, и боль взорвала мои суставы, я захлебнулся в собственном крике. Рухнул на каменный пол, корчась и содрогаясь, но всё никак не терял сознание.

– Ну-с, – сказал дознаватель, – надеюсь, ты перестанешь упорствовать, Кори, и назовёшь участников заговора. Тем самым ты облегчишь себе участь.

Я всхлипнул.

Вчера я уже решил назвать имена Кейти и Адлона, чтобы меня хоть на немного оставили в покое. Но после её рассказа я просто не имел на это право.

– Я не знаю... – выдохнул я. – И я не убивал...

– Что ж, – грустно произнёс дознаватель. – Продолжим.

Палач снова вздёрнул меня, и я застонал от новой волны острой боли.

– Довольно, – вдруг сказал Дэйв, и в голосе его не было ни жалости, ни сочувствия. – Пусть пока так болтается.

Поклонившись, палач ослабил верёвку так, чтобы я просто висел, и закрепил её, оставив меня медленно раскачиваться.

– Я сам хочу его допросить, – и меня затрясло от этих слов.

– Но ваше ве...

– Убирайтесь, – жёстко приказал король. – Оставьте нас вдвоём.

Дознаватель и палач вышли.

В пыточной повисла напряжённая тишина, которую нарушало моё тяжёлое дыхание.

Дэйв подошёл ко мне и, приподняв подбородок, посмотрел в глаза.

– Зачем ты убил её? – спросил он.

– Я не убивал... – прохрипел я. – Поверьте мне... ваше величество. Я могу поклясться чем угодно...

Я увидел, что в его глазах мелькнуло замешательство – он хотел верить мне, но не мог позволить себе такую роскошь, как доверие. Слишком долго он варился среди интриг и врагов, чтобы научиться доверять.

– Клятвы каны не имеют никакого значения. Так зачем? Отвечай! Из ревности? Ради заговора? Зачем? – в его голосе слышалось отчаяние.

Я покачал головой.

– Нет... Я же видел, как вы любите Энни. А я... – я в упор посмотрел на него. – Я люблю вас. И никогда бы не смог причинить... такую боль любимому человеку. Ведь я знаю, что это такое – терять близких навсегда.

Он снова заколебался.

– Я верил тебе, Кори. Очень хотел верить. Ты и Энни были единственными людьми, для которых я был человеком, кого можно любить просто за то, что он есть, а не за то, чем он владеет. Но Энни умерла, а ты предал меня.

– Я не предавал тебя, Дэйв, – устало повторил я, боль терзала меня.

– Значит, не скажешь...

Внезапно он провёл рукой по моей груди, прямо по свежим, ещё кровоточащим ранам после избиения плетью. Я дёрнулся от боли, и оттого, что даже в таком состоянии мог испытывать удовольствие от его прикосновения. Глядя на меня, Дэйв сдёрнул с меня штаны и начал расстёгивать свои.

И вдруг я понял, что он собирается делать. Это было худшим, что я вообще мог себе представить.

– Нет... – сказал я, чуть не плача. – Дэйв, не насилуй меня... Только не ты... Пожалуйста, только не ты... Переломай мне все кости, убей меня, только не насилуй...

Он криво улыбнулся. Его красивое лицо исказилось, и что-то дикое, животное проявилось в нём.

– Дэйв... – я умоляюще посмотрел на него. – Не надо, прошу тебя...

– Ты же сам этого хотел, – усмехнулся он. – И я покажу тебе свою любовь... Кори.

– Это не любовь! – выкрикнул я. – Когда любят – не насилуют! Ни тело, ни душу! Проклятье! Как же вы все этого не поймёте?

Громкий стук в железную дверь заставил нас обоих вздрогнуть.

Дэйв обернулся, быстро застегнулся.

– Ну что там ещё? – недовольно спросил он.

– Богоподобный наместник Хелль сам желает допросить преступника, – сообщил дознаватель за дверью. – Откройте, ваше величество.

Дэйв выругался, но, странно, в его голосе мне послышалось облегчение. Он натянул на меня штаны, и пошёл открывать.

Хелль долго разглядывал меня, укоризненно качая лысой головой.

– Виновен, юноша? – вкрадчиво спросил он.

Я прикрыл глаза. Суставы жгло будто огнём, руки немилосердно затекли.

Затекло что-то у меня внутри. Онемело. Умерло.

Хелль вздохнул. Обратился к королю.

– Освободите его. Внизу ждёт мой экипаж, я забираю этого человека.

– Но, богоподобный! – возмутился Дэйв, едва сдерживая ярость. – При чём тут вы?

– Поскольку это преступление государственной важности, я решил сам заняться им, ваше величество. Извольте не перечить мне.

Я плохо помню, как мы добирались до усадьбы наместника. Я лежал на сиденье в экипаже и то проваливался в беспамятство, то приходил в себя, ощущая, как моё тело разламывается на куски чего-то неживого и кровоточащего.

Потом окончательно растворился в иссиня-чёрной бездне.

Очнулся я не на дыбе в казематах наместника, как можно было предположить, а на широкой кровати, и не по-зимнему яркое солнце било мне в глаза из большого окна. Я зажмурился. Провёл руками по нагому телу под одеялом – на ранах повязки, суставы вправлены...

Очередная причуда судьбы? Что нужно от меня этому Хеллю? С чего такая забота?

Я повернулся на звук открываемой двери.

Старчески кашляя, наместник проковылял в комнату. Оглядев меня, довольно хмыкнул.

– Ну, как чувствуешь себя, парень?

– Спасибо, неплохо, – ответил я, настороженно смотря на него. – Лучше, чем на дыбе, во всяком случае.

Хелль рассмеялся.

– Раз так, то не откажешься ли ты позавтракать со мной, шут его величества? Одежду тебе сейчас принесут, спускайся ко мне в столовую.

Вскоре действительно пришла служанка, отдала новую одежду. Я кое-как слез с кровати, чувствуя, что тело ещё болит после пыток, и оделся. Однако даже пытки можно пережить, если их вовремя прекратят. Я усмехнулся про себя. Да уж, у нас в цирке, когда мы делали театрализованные представления, такого внезапного спасителя героев называли «божеством из машины». Хелль и правда очень вовремя явился.

Наместник ожидал меня за богато сервированным столом. Указал мне рукой на место напротив себя.

Некоторое время мы молча ели. Вернее, ел я, соблюдая этикет, конечно, но налегал на пищу основательно, даже не думал, что могу так проголодаться.

А Хелль вкушал.

Очень медленно, подцепляя вилкой крохотные кусочки, отправлял их в рот и задумчиво пережёвывал, иногда втягивая ноздрями аромат яств.

Наконец, трапеза закончилась, и наместник велел принести редкий напиток – чай. Даже при дворе его редко подавали, а тут, похоже, чай был обычным делом.

Отпивая чай маленькими глотками, наместник наблюдал за мной, и я решился с ним заговорить.

– Почему? – спросил я.

Хелль вздохнул, поморщился.

– Не люблю, когда мучают невиновных.

Я чуть не поперхнулся чаем.

– Откуда вы...

– Только дурак поверит этим липовым обвинениям, да и у меня есть кое-какие связи при дворе, чтобы выяснить всё, что надо мне.

– Его величество – не дурак, – заметил я.

– Ах, Дэйв... – Наместник пожевал тонкими старческими губами. – Он действительно неглуп, но горе и ярость затмили ему разум. Сам подумай: женщина, к которой он слишком трепетно относился, погибла. А человек, которого он на свою голову полюбил, эту женщину отправил в Порталы. Каково?

– Дэйв любил Энни, – тихо сказал я. – А я для него всего лишь шут.

– Ну да, любил и сильно. Но по-своему, – согласно кивнул Хелль. – А ты для него всё-таки больше, чем шут. Стоило лишь посмотреть в глаза твоему королю, ещё тогда, когда он представлял мне тебя, и всё стало ясно.

Я задумался.

Возможно, Хелль прав, и для Дэйва я был чем-то большим, чем шут или эстетическое удовольствие. Теперь уже поздно рассуждать об этом – Дэйв всё равно меня ненавидит.

Я сказал об этом вслух.

– Действительно, для тебя уже всё равно, – ответил Хелль. – Потому что твой срок пребывания в этом мире истекает. Видишь ли, Кори, по здешним законам ты виновен и уже осуждён, так что ещё немного пыток, и тебя казнят. Единственное, что я могу сделать для тебя – отправить домой без мучений. Это в моих силах.

Я молчал, размышляя над его словами.

– Значит, Внешний мир – не выдумка жрецов? – наконец, спросил я.

Хелль расхохотался, хлопнув себя по колену.

– Да он так же реален, вот как эта чашка.

– Так я на самом деле бог?

Наместник фыркнул.

– Ты не бог. И я не бог. От жителей этого мира нас отличает возможность бесконечно перерождаться, ну и ещё кое-какие способности, недоступные здесь. В остальном мы такие же, как они.

– А Дэйв?.. – спросил я с надеждой.

– Он смертен, – отрезал наместник. – Самому жалко.

– Но почему? – мне вдруг стало обидно. – Зачем так перепутаны смертные и бессмертные? Какая в этом справедливость?

– Хотел бы я знать, – задумчиво ответил Хелль. – Так задумано Творцом. Но, полагаю, Творец тоже может ошибаться, а ошибки надо исправлять.

Я удивлённо посмотрел на него – от его слов веяло преступным сомнением, которого не должно быть у жрецов и наместников.

Он перехватил мой взгляд.

– Ты думаешь, что я отступник?

Я пожал плечами.

Какое мне дело? Дэйв не сможет переродиться и умрёт навсегда, вот это меня печалило больше всего. А что там задумал наместник – меня не касается.

Хелль ссутулился, лицо его потемнело.

– Конечно, Кори, я и не рассчитывал на тебя. Сколько горя ни насылай на отдельную душу, она всё равно не изменится. Основа основ, как она есть.

– Неужели вы знаете, кто я?

Прямо сердце оборвалось.

Хелль кивнул.

– Я был... плохим человеком?

Наместник улыбнулся.

– Я бы сказал, что ты был не таким, как все. Никогда не понимал тебя. Но осудили тебя заслуженно.

Мне не терпелось выспросить у него подробности насчёт моей прошлой жизни. Но... В конечном счёте, я скоро сам всё узнаю. А пока я – это я, рыжий шут по имени Кори, который скоро перестанет быть самим собой. Поэтому мне остро захотелось сохранить эту личность ещё на какое-то время.

– Когда?

Не люблю находиться в подвешенном состоянии. Как душевно, так и физически.

– Полагаю, через два дня, когда я улажу вопросы с твоим королём. Кстати, могу намекнуть на причастность госпожи Ланг к этому делу.

– Нет! – отшатнулся я от него. – Не трогайте её!

Хелль внимательно посмотрел на меня.

– Полагаю, у тебя есть веские причины, чтобы забрать у себя хоть и маленький, но последний шанс.

– Да, – ответил я и умолк, не желая объяснять эти причины.

Наместник поджал губы.

– Натворил ты дел, парень. Что ж, у тебя два дня.

Если вы узнаете, что умрёте через два дня, как проведёте их? Я лично не знал, что мне делать. Бродил по саду наместника, играл на флейте, которую Хелль забрал с моими личными вещами и думал о Дэйве.

Мне не хотелось уходить отсюда непрощённым.

Пусть хоть весь Серединный мир думает, что я подонок, поднявший руку на беззащитную женщину, но я не хочу, чтобы обо мне так думал Дэйв.

Эта мысль измучивала меня, не давая спокойно доживать свои часы здесь.

Хелль отсутствовал почти сутки. Вернулся утром следующего дня в сопровождении уже знакомого мне палача. Отыскал меня в библиотеке.

– Кори, – сказал наместник, сев рядом на скамью. – Всё в порядке. Я устроил так, что казнить тебя буду я.

Он вынул из складок одежды на груди флакон с бесцветной жидкостью.

– Это медленный яд. Очень мягкий по действию. По прошествии суток ты просто мирно уснёшь, и твоя душа отделится от тела. Ты пойдёшь дорогами Порталов во Внешний мир. Противоядия, увы, не существует.

Хелль отдал мне флакон. Прохладное стекло, казалось, заморозило мне пальцы.

Я подавленно смотрел на то, как хищно растекается яд, запертый в стеклянном зверинце, и страх забирался мне в душу. Я хотел верить наместнику, но пока его слова оставались всего лишь словами.

– Знаю, что ты боишься, преодолей это. Поверь мне. Ведь ты уже узнал цену доверия.

Я взглянул на Хелля – он был очень стар и, наверное, ни одна из тайных сторон жизни не укрылась от него.

– Дэйв попросил меня, чтобы твоя смерть была лёгкой, – сказал наместник.

– Дэйв попросил?

– Да.

Улыбнувшись, я кивнул. Посмотрел в глаза палачу, тот опустил взгляд.

Открутил крышку на флаконе – лёгкий цветочный запах щекотал ноздри – я быстро опрокинул жидкость в рот. Она была очень горькой, как моё имя, скользнула мне в горло, растеклась по желудку.

Я сидел, застыв, прислушиваясь к ощущениям, но ничего не происходило.

Всё также равнодушно светило зимнее солнце за окном, искрился снег на дорожках и деревьях, мир не менялся. И не изменится ещё сутки.

Я медленно выдохнул.

Палач глазел на меня, как на привидение. Хелль задумчиво барабанил пальцами по скамье.

– Не смотрите на меня так, я ещё не умер, – сказал я им. – Пойдёмте, что ли, повеселимся напоследок, ребята?

И мы втроём закатились в местную таверну, где культурно напились, как полагается благородным господам. Хотя я никак не мог опьянеть, видимо, от волнения. Так и вернулся вечером домой до отвращения трезвый.

Мне осталось пережить одну ночь, и я думал, чем же себя занять.

Но, когда я вернулся в дом наместника, все вопросы отпали сами собой.

В моей комнате меня ожидал Дэйв.

Когда я вошёл, он поднялся и шагнул навстречу.

– О, ваше величество, – сдержанно поклонился я. – Ваш шут опять у ваших ног. Что прикажете?

– Ты уже принял... яд? – сразу спросил он охрипшим голосом.

– Да, ваше величество. В присутствии двух свидетелей. Можете уточнить у них.

Он вдруг обнял меня за плечи, вцепившись сильными пальцами, заглянул в мои глаза.

Я задрожал. На этот раз просто задрожал. От любви, что рождала во мне жалость к нему. Он ведь смертен, и я вижу, как он сейчас страдает.

Его лицо было совершенно потерянным.

– Кори, – он встряхнул меня. – Скажи мне правду. Скажи правду хотя бы перед лицом смерти. А то я с ума сойду.

Я, улыбаясь, прямо посмотрел на него.

– Я не убивал, Дэйв. Клянусь тебе Творцом, всеми богами Триады и своей матерью. Я. Не. Убивал.

– Проклятье!

Он оттолкнул меня, и отвернулся. Мышцы его спины и плеч напряглись под рубахой.

– Это я убийца, – вдруг глухо произнёс он. – Я убил тебя. Моя лодка всё-таки перевернулась.

Что я мог ему ответить? Что такова цена доверия? Я не желал, чтобы он страдал, всё-таки я не совсем умру, а он будет мучиться совестью до конца жизни, отравляя свой и так короткий срок. В этом нет никакого смысла.

Я провёл ладонью по его спине, он вздрогнул.

– Дэйв, ты же знаешь, я не умру, – сказал я. – Скоро я попаду к себе домой, и незачем переживать на мой счёт. А сейчас... сейчас мы просто теряем время.

Он повернулся ко мне, я обнял его, и Дэйв прижался к моим губам. Мои руки скользнули ему под рубаху.

Кожей ладоней и губ, кожей своего тела я запоминал его тело, впитывал его вкус языком. Мне хотелось пронести это ощущение и во Внешний мир. Если Хелль прав и говорит, что душа не меняется, значит, всё, что она запомнила, должно сохраниться. Просто обязано. Я хочу, чтобы Дэйв жил. Хотя бы в моей памяти.

А потом он взял меня.

И я кричал.

Впервые в жизни кричал от удовольствия, а не от боли.

В этот момент я простил всех. И жандармов, что забрали меня у матери, и Марка, и Кейти с Адлоном. Потому что я любил их всех, весь Серединный мир.

Мы не заметили, как наступил рассвет, и солнце робко коснулось лучами наших мокрых от пота тел.

Я почувствовал, что меня клонит в сон, глаза смыкаются сами собой. Дэйв это тоже заметил.

– Кори, – встряхнул он меня за плечи. – Кори, не засыпай, пожалуйста... Ради меня, не спи...

Он стал целовать меня, тормошить, а я вяло отвечал. Меня затягивало во что-то вязкое и зелёное.

– Всё в порядке, любимый, – сонно пробормотал я. – Мне нужно немножко отдохнуть. Что-то я устал от наших акробатических номеров.

И он сдался. Просто лежал рядом и нежно гладил меня по лицу и волосам.

– Дэйв, – сказал я ему, изо всех сил преодолевая сонливость. – Кейти Ланг...

– Что?

– Она... она неровно к тебе дышит... и она...хорошая девчонка. Присмотрись к ней получше.

– Хорошо, Кори, – пообещал он. – Только не уходи от меня... Я... я люблю тебя... не покидай меня, мой шут...

Мягкие тёплые волны ласкали мою душу, качали на своей поверхности. Ослепляющее свечение разгоралось всё ярче, окрашивая лицо Дэйва нежно-зелёным, делая его совсем прозрачным.

– Мой король... посмотри... – сказал я, слабо рассмеявшись. – Это... очень... весело...

И проклятый рыжий шут Кори закончил своё последнее представление в Серединном мире.