В чувство меня привела холодная вода, вылитая на голову. Фыркнув и сморгнув с ресниц холодные капли, я посмотрел на того, кому удалось-таки меня отключить и заполучить в свои лапы. Шварц, естественно, а конкретнее – Шульдих. Вишу я, похоже, в каком-то подвале, руки вывернуты, из одежды только собственные джинсы, даже очки сняли, заразы! А уж багнаки и подавно. Да что там багнаки, вон, в разных углах комнаты мои сапоги валяются! А прямо передо мной стоит этот рыжий немец и нагло так ухмыляется. Что ж, вполне в его стиле. Только я, за руки привязанный к какой-то палке, свисающей с потолка, был здесь как-то не в тему.

– Ну?

– Баранки гну, – с улыбочкой голодного крокодила, в родной речке которого обнаружилась купающаяся Мисс Вселенная, откликнулся немец. Убедительный ответ, ничего не скажу, а главное – раскрывающий суть произошедшего и необыкновенно аргументированный! – Есть еще вопросы?

– Есть. Какого Такатори я здесь делаю?

– Мамору.

– Чего?!

– Того. А что, думаешь, вашему маленькому Бомбейцу на вас с самого крупного купола ближайшей церкви? Э, нет, дорогой мой, надо ж на вашего малышка как-то воздействовать. Вот так!

– И зачем ты мне это говоришь?

– А что, есть смысл скрывать? – кажется, он удивился искренне. – Котёнок, ты нам нужен только тогда, когда есть возможность с твоей помощью влиять на Вайсс. И пока с тобой интересно нашему общему маленькому другу...

Эта рыжая скотина отошла в сторону, и я увидел, что на топчане у стены сидит Фарфарелло и задумчиво вытачивает из деревяшки какую-то фигурку. Около него разложены его ножи. Хм, их штук десять... Стоп! Меня отдают этому психу?! Весело... До потери пульса. Причем в прямом смысле. И пульса отнюдь не его.

– Я вас оставлю... – Шульдих широко улыбнулся все той же фирменной улыбочкой и выскользнул за дверь. Дверь была мощная – такое чувство, что литая, но обитая изнутри чем-то мягким на вид. Да и вообще стены здесь были как в палате для буйных психов. Хотя, почему как? В палате для буйных психов... Точнее, для психа. И псих этот сейчас сидел прямо передо мной и смотрел на меня своими страшными желтыми глазами. Прошу прощения, одним глазом! Но, знаете, шрамы ему идут...

А Фарфарелло тем временем отложил один ножик, занудливо стал выбирать другой, не выбрал, отложил деревяшку, собрал ножики, сложил в нишу в стене, походил по комнате. Смерил меня оценивающим взглядом. Уф, аж мороз по коже... Смотрел он на меня с каким-то гастрономическим интересом, как будто есть собрался. Хотя с него станется... Не хотелось бы проверять, если быть до конца откровенным. Если бы у меня еще и выбор был, вообще было бы шоколадно.

– Фа-арфи-и...

– Убью, – оповестил меня он, поворачиваясь на голос. – За «Фарфи».

– Да ну тебя. Скучно мне.

– А ты смелый, Сибиряк. Честное слово смелый. Только псих почище меня.

– Да?

– Ага.

– Я не смелый, я наглый.

– Да ну? – молниеносное движение рукой и в обивку стены рядом с моей головой вонзился нож. Однако плотная обивка-то, толстая, я бы даже сказал. Если б таким да в голову... Впрочем, не думаю, что Шварц охота отмывать мои мозги со стен, пусть их и не так уж и много, судя по словам Аи.

– Ага. И глупый.

– Хм... – Фарфарелло подошел ко мне вплотную, поднял мою голову за подбородок. Я машинально сглотнул. Что он собирается делать?!

Оказалось – ничего. Просто секунды три смотрел на меня, потом хрипло рассмеялся и отошел. А я погрузился в невеселые мысли...

Если уж я ним нужен, то зачем? Думаю, что попытка влиять на Оми или кого-либо другого с моей помощью затруднительно. Сам-то Оми, может быть, и ринется меня спасать, но на это нет никаких гарантий, а вот Персия точно ничего не сделает, если я правильно его понимаю. Мы только расходный материал, он легко наберет других... Наверняка мое место все-таки займут, если (да не если, а когда!) я умру. В собственной смерти сомневаться не приходится, в конце концов, я у Шварц, я Вайсс, и альтернативы нет. А когда они убедятся, что я им не помощник, то... Надеюсь, что меня просто прикончат.

– Есть хочешь? – вопрос прозвучал настолько неожиданно, что я ответил честно:

– Хочу.

Фарф усмехнулся и направился к двери.

– А разве тебя не запирают?

Прежде чем я понял, что ляпнул, он рассмеялся и откликнулся:

– А что, должны?

Так, сегодня я явно торможу. Искренне надеюсь, что это из-за стрессовой ситуации, а то придется признать, что Ая прав и я по скорости мысли тапок... Фарф усмехнулся, как будто чувствуя моё смятение (или все-таки чувствуя? говорили как-то, что он эмпат...):

– Нет, котенок, сегодня я тихий...

Он вышел за дверь, и в комнатке воцарилась тишина... Да уж, я действительно тапок. Обычно я соображаю быстрее и не веду задушевных разговоров с врагами. Но, с другой стороны, что мне еще остается, кроме как заговаривать ему зубы? Багнаки забрали, руки связали, эти веревки я не порву при всем желании. Ноги, правда, свободны, но как-то не рискну драться одними ногами, будучи не в состоянии существенно уйти в какую-либо сторону, ибо я, может быть, и немножко ненормальный, но не абсолютный псих и не самоубийца. Всему свое время, в конце концов, возможно, все обойдется. А если нет... Все равно подождем лишать себя жизни. Чувствую, что-то хорошее до моей смерти еще случится.

Фарфарелло вернулся быстро, я даже не успел как следует насладиться тишиной. Одной рукой он прижимал к себе поднос с двумя чашками дымящегося чего-то, в зубах держал обычные ложки. А как же палочки... И вообще, чем он меня кормить собрался? Искренне надеюсь, это не яд медленного действия.

– Кофафий кофм фодан!

– В смысле?!

– В прямом, – Фарфарелло широко ухмыльнулся, выплевывая ложки на собственную кровать. – Кушать будешь, котенок?

– Тьфу на тебя...

– Да что ты говоришь... Значит, не будешь.

– Буду!! А что есть-то?

– Выбирать тебе, мой дорогой, не приходится. Кушаем супчик с ложечки.

Суп... Да я мамонта съел бы! Судя по довольной морде психа, он тоже услышал ликования моего живота. Он поставил тарелку на стул и стал кормить меня супом с ложечки. Небо, как хорошо все-таки, что никто из моих друзей не видел этого позора! Картина маслом: жмурящийся от удовольствия Кен, которого кормит супом Фарфарелло. Причем энное количество супа он все-таки пронес мимо моего рта и пара ложек горячего бульона (спасибо, Kami-sama!) оказались у него на брюках. Вкусно... Я имею в виду суп.

Когда о моей порции супа остались только воспоминания, жир на губах и приятная тяжесть в желудке, он наконец-то занялся своей долей, с которой управился гораздо быстрее, чем я. В смысле, чем кормил меня. Что, в принципе, логично.

– Ну, что, наелся, малыш? – он поднял мою голову и провел большим пальцем по губам. Я вырвал подбородок из его руки:

– Укушу.

– Ба, кажется, не наелся!

– Я тебя независимо от степени голода укушу!

– Так вперед! – он ухмыльнулся, запуская пальцы в мои волосы и резко дергая вниз. Черт! Скотина... О чем я ему и сообщил, заработав очередную ухмылку в мой адрес. Но он меня все-таки выпустил и ушел. Промаявшись часа четыре, при этом добросовестно вспомнив все мне известные ругательства, детские песенки и молитвы, включая христианские и исламские, которые я когда-то слышал, я уснул. Сквозь сон я слышал, как вошел Фарфарелло, чем-то позвенел и затих. А мне на плечи легло тяжелое, теплое одеяло. Все лучше, чем ничего...

Итак, день второй... Скука смертельная. Меня сводили в туалет, и то слава Небу, покормили, и оставили висеть в одиночестве в подвале, потому что Фарфарелло где-то носился по дому. На этот раз я распевал детские песни вслух, потом перешел на творения современной эстрады, как нашей, так и зарубежной. В конце концов в подвал заглянул Фарфарелло:

– Хватит орать!

– Мне скучно!

– Сочувствую, терпи! Или хочешь кляп?

– Не надо, я хороший, – я вздохнул. Фарф удовлетворенно кивнул, снова исчезая черт знает где. А «концерт» в виде исполняемых мной композиций продолжился, но уже на порядок тише. А потом пришел Фарфарелло, и с ехидной улыбкой предложил мне занятие...

Наги вломился в комнату во время увлекательнейшего процесса: мы с Фарфарелло играли в шахматы. Я, скользнув по нему взглядом, аккуратно поставил зубами пешку на клеточку:

– Мат.

– Ты выиграл, – Фарфарелло беззлобно оскалился. – И как тебе это удается?

– Да вот так... Наги, челюсть подбери, ушибешь, пол-то бетонный.

– Что-то случилось? – Фарф уставился на телекинетика. Тот покачал головой:

– Нет, просто у вас подозрительно тихо.

– Ну, сам понимаешь, шахматными фигурками швыряться не интересно, драться не получится...

– Хидака, заткнись, – Фарф выразительно облизнул лезвие стилета.

– Понял, умер.

Наги о чем-то пошептался с психом, после чего они вышли, оставив меня наедине с шахматной доской и голыми стенами. Обидно. Хм, а я ведь уже привык к обществу Фарфа, с ним даже интересно говорить. Смотря о чем, конечно, да и юморок у него черный, но почему-то меня это не отталкивает.

Дверь они закрыли неплотно, и вскоре до меня донеслись звуки голосов, отвлекая от попыток разобраться в своих мыслях и чувствах. Голоса замерли около подвала, разговаривали Наги, Фарф и Шульдих. Причем Наги взахлеб рассказывал немцу о шахматном поединке, часть которого он застал. И, судя по звуку, Шульдих сел мимо стула:

– Чем-чем они занимались?

Ну, в принципе, его удивление понятно. Жаль, что он не видел, потому что Фарфарелло, играющий в шахматы со связанным мной – это стоящее зрелище. Но об этом я уже говорил.

Я почувствовал холодок в затылке, и Шульдих выдал что-то, что я не слишком разобрал, но, судя по возмущенному восклицанию Наги, что-то не слишком приличное. Похоже, он посмотрел эту картину моими глазами.

Именно, котенок!

Что ж, мне очень весело. В моем мозгу так запросто роется злейший враг, ничего хорошего мне не светит, единственное развлечение – шахматы. В общем, не знаю, куда деть свободное время и как поталантливее убить досуг! Хотя убить хочется только себя...

Не надо, котенок, не надо, ты нам еще пригодишься!

И зачем я им нужен, неужели они действительно надеются получить от Оми какую-то информацию в обмен на меня? Да насрать этому малолетнему Такатори на меня! Ей-Богу!

О, мне очень жаль, но ты ошибаешься... Ты у нас очень ценный заложник! И любимая игрушка нашего психа. И, кстати, тебе за это спасибо! У него прекратились приступы, котенок...

Похоже, он каким-то образом на меня воздействовал, потому что я отрубился мигом. И, судя по словам Фарфарелло, проспал долго...

Я проснулся от ощущения, что кто-то снимает веревки с моих рук. Я терпеливо дождался окончания сего ритуала, рванулся... Фарфарелло оседлал мои бедра и неслабо впечатал мою многострадальную голову в пол.

– Не надо, она и так не думает!!!

– Заметно.

Я изумился желанию, смешанному с нерешительностью, звучащему в его голосе. Я буквально телом чувствовал, что он возбужден, Такатори его возьми, чертовски возбужден! И, похоже, этот одноглазый псих собрался отыметь меня!

Я ожидал чего угодно – жестокости, насилия, ударов, яростных поцелуев, но не этого. Когда он с немыслимой нежностью провел языком по моему подбородку, я снова дернулся, но теперь уже скорее от неожиданности. Я никогда не думал, что он может быть настолько ласковым...

– Ты ведь хочешь меня, котенок, – его пухлые бескровные губы скользнули по моему уху. – Хочешь, я же знаю...

О, черт... Тело реагировало, да еще как. Я не мог признаться даже себе, а тем более ему, но отпираться было бессмысленно. Этот парень, похожий на сшитый из множества лоскутков кожи мешок из-за обилия шрамов, мне нравится. Если не моей душе, то уж моему телу точно... Я был в шоке от предательства родного тела, даже мысленно отругал себя, но это не помогло.

– Нет...

Фарфарелло отстранился, и из моего горла вырвался горестный стон. О, нет, я не хочу, не хочу, чтобы он уходил, я хочу еще! О чем я ему и сообщил. Фарфарелло хрипло рассмеялся...

С той ночи прошло достаточно много времени. И все-таки это был единственный раз, когда Фарфарелло коснулся меня. Следующим утром он, как ни в чем не бывало, кормил меня, опять играл со мной в шахматы... Я все время ждал повторения того почти-изнасилования, но ирландцу явно было уже наплевать на меня. Тело бунтовало.

Утро энного дня в этом своеобразном плену у Шварц для меня началось с въедливого голоса Кроуфорда. Странно, я думал, у него голосок более приятный... Дверь в подвал была распахнута, в коридоре кто-то бегал. Фарфарелло деловито сновал по комнате, собирая свои ножи, кинжалы, стилеты и прочее.

– Значит так, Хидака. Ты остаешься один. В подвале! – почти рык, стоило мне только заикнуться о том, что меня можно отпустить. – Я тебя развяжу, Наги принесет книги...

Книги спланировали мне на колени в этот же момент. Псих действительно снял с моих рук и ног веревки, однако я не успел ничего сделать – он выскочил из помещения. А стальная дверь захлопнулась с такой силой, что на порожек упали куски штукатурки.

Что ж, делать нечего – буду ждать!

Кстати, эта сволочь забрала и мои багнаки тоже.

А Фрейд, оказывается, не такой уж зануда. Интересно, кто это все читает?..

Едва различимый из-за толщины стен хлопок входной двери, безумный вопль:

– Хидака!

Я подорвался с места, пулей вылетел в открывшуюся дверь. Черт подери, что там случилось, они никак еще одного из нашей команды поймали?!

Однако все оказалось далеко не так радужно для них. Фарфарелло стоял возле комнаты Наги, и Шульдих быстро, на весу, зашивал ему рану на шее. Потом, зубами откусив нить, исчез в помещении, занимаемом телекинетиком. Фарф подошел ко мне и уронил голову мне на плечо, обняв меня. Я не верил своим глазам... Не верил, что Фарфарелло способен растеряться, просто тихо стоять около кого-то, и не верил нежности, которую чувствовал. Как в ту ночь...

– Фарф...

Он сжал меня в объятьях, и я почувствовал, как мне на плечо упала тяжелая горячая капля. Он... плакал?

– Что случилось?

– Наги... – глухо прошептал он. Его била крупная дрожь. – Наги очень серьезно ранен. Я ничем не смог помочь ему там, и не могу ничего сделать сейчас.

– Ему помогут, – я сжал его в объятьях. Он всхлипнул и разрыдался. Господи... Он ведь тоже человек, и пусть он не чувствует физической боли, но моральные страдания он ощущает в полном объеме! И Наги ему, похоже, дорог... Он плакал у меня на плече, а я не мог найти слов, чтобы его утешить. Хотя, похоже, ему не нужны были слова. Он нуждался только в тепле, в нежности. Ему нужен кто-то, кто не станет бояться его и считать его отмороженным психом. Ведь он тоже человек, пусть и со своими странностями. Он тоже человек!

Он всхлипнул в последний раз и затих. Теперь он просто обнимал меня, он – сумасшедший Шварц, Фарфарелло, безумный убийца, маньяк, садист... Но у меня плохо получалось думать о нем как об убийце. Все-таки он ранимый, нежный, просто хорошо скрывает это. Даже не так – он не понимает этого, не принимает, доброту внутри него усиленно выжигали, уничтожали, и добились своей цели, сделали Фарфарелло (или все-таки Джея?) жестоким, безжалостным... Так же, как жизнь поступила с Аей, так и Розенкройц и ЭсЦет – с Фарфарелло.

Я запустил пальцы в его жесткие, короткие белые волосы. Он вздрогнул, но только крепче прижался ко мне. Боги, ему нужна простая человеческая жалость, что бы об этом не думал он сам!

– Джей... Все будет хорошо... – я неуклюже обнял его. Он сделал попытку кивнуть, видимо, забыв, что его голова лежит у меня на плече. И в результате мы вместе свалились на диван.

Мы долго сидели там, обнявшись и молча. Шульдих ходил туда-сюда, Кроуфорд же не покидал комнаты Наги. Сначала Фарфарелло дрожал в моих руках, но позже успокоился и затих. Тогда я решился снова позвать его.

– Джей...

Он вскинулся от звуков этого имени:

– Джея больше нет!

– Есть! – он осекся. Небывалое дело. – Есть, Джей жив, жив, понимаешь, малыш? Жив, ты – Джей, и ты не умер, слышишь меня?

– Нет... – он посмотрел мне в глаза, и я изумился смятению и ярости, которые мелькали в его единственном оке. – Джея больше нет. Его нет. Я – Фарфарелло.

Я провел пальцем по его щеке:

– Я не буду спорить. Просто знай: все будет хорошо. Честно.

Его губы были сухими, мягкими и сладкими, а у его тела был привкус крови и страха. Он дрожал под моими руками, он подчинялся мне, и он хотел меня. А я... Не веря своим чувствам, я хотел его. Сложно было это признать, но... Это так.

– С ним будет все в порядке, – я погладил Фарфарелло... Нет, Джея по бедру. – Не бойся. С ним все будет хорошо.

– Верю. Тебя отпустят.

– Я не уйду без тебя.

– Тогда убьют.

– Умру. Я тебя... Люблю?